Глава 5
ИВАН
— Правду деда Фира говорил, — нервно сглотнула Маша. — Я столько кровищи в жизни не видела. В смысле — человеческой…
Она стояла, затолкав кулачки в карманы куртки. Лицо бледное, каждую веснушку сосчитать можно, но в голосе уже прорезалась привычная ершистость.
Когда Машка подняла покрывало и мы увидели озеро крови, пропитавшее и одеяло и перину, всем стало не по себе. Но когда наставник, сунув в центр багрового, со свернувшимися сгустками месива палец, затем его невозмутимо облизал, к горлу неудержимо подкатило. Машка так сразу бросилась на улицу, да и я, пользуясь моментом, рванул за ней: воздух вдруг обрел ватную плотность и стал горячим, как в бане.
— Брр… И этот человек запрещал мне сопли рукавом вытирать, — сев на крылечко, Машка уткнула лицо в ладони. — Никогда этого развидеть не смогу…
Я сел рядом. Страшно, почти до судорог, хотелось водки. И еще: я теперь прекрасно понимал магов, которые не хотели идти с воеводой.
— На первом месте преступления все блюют.
— Правда?
— Об этом в Академии специально предупреждают. Естественно, все думают: ну, уж это точно не про меня! А потом блюют.
— Слабаки. — фыркнула Маха и отвернулась, задрав нос.
— Эй, а сама-то, чего за угол бегала?
— Да ничего, — она независимо дернула плечом. — Писать захотелось.
— Врешь. Тоже блевала. Представила, какова на вкус холодная, свернувшаяся кровь… Скользкая, чуть солоноватая… А пахнет она ржавчиной и… — Машка засопела и судорожно сглотнула.
— Замолчи, — еле выдавила она, вцепившись мне в руку.
— Вот то-то же.
— Ну извини, что я место преступления в первый раз вижу… — отпустив меня, она уставилась себе под ноги.
— А вот я не блевал, даже в первый раз. А ты сама слабачка и есть!
— Ах ты… — прянув как барракуда, она больно ущипнула меня за бок. Я вскочил. Уже размахнулся, чтобы отвесить леща, но в последний миг удержался. Ладно она меня стукнет — что слону дробина? А если я, да еще и не рассчитаю…
Машка неожиданно хихикнула.
— Ты чего?
— Хорошо, что птичку с собой не взяли. С её любовью к глазным яблокам.
Умную птицу Гамаюн по настоянию Машки мы оставили в кабаке, на попечении деда Фиры. Ворона, правда, пыталась возмущаться, но напарница пригрозила скормить её коту. Что-то у них с птичкой не заладилось, пока не пойму.
— Ну… — поднявшись, она взялась за ручку двери. — Идем назад.
— Ты можешь не ходить.
Машка перестала улыбаться, и посмотрела на меня огромными, темными из-за расширившихся зрачков, глазами.
— Она была совсем молоденькая, верно? Моя ровесница, может, чуть старше. Красивая. Он её заставил молчать. Ну, когда палец резал. Как-то он её заставил. Может, пригрозил родственникам навредить, или еще что…
— Какие могут быть родственники у шлюхи из борделя? — пожал я плечами.
— А шлюхи что, не люди? — Машка вытянулась передо мной во весь рост. — Любая может оказаться в таком месте. Ласточка, например.
— Ну, а ты?
— Меня бы не взяли. — у нее чуть дернулся уголок рта. — Я некрасивая.
Резко повернувшись, она взбежала на крыльцо и потянула дверь на себя. Я пошел следом, пытаясь придумать, как ей объяснить, что мне её внешность даже очень нравится…
— Она могла быть беженкой, — сказал я, догнав Машку в коридоре. — Ну, знаешь, многие стремятся сюда на заработки. В порту так вообще вертеп на вертепе…
Она только дернула плечом и прибавила шагу.
Кроме Лумумбы и Олега в комнате никого не было. Окровавленные матрасы и одеяла вынесли, и кровать темнела голой панцирной сеткой. Из фиолетовых сумерек, которые здесь считали ночью, через распахнутое настежь окно доносились пение соловьев и запах жасмина. А еще почему-то каши и щей.
— Надо узнать, как она жила, — с места в карьер подступила Машка к Лумумбе. — Может, у ней родственники есть, или еще кто. Ну, и вообще… Девочек расспросить.
— Вот и займись, — меланхолично кивнул наставник.
— Я? — даже приятно сделалось от того, что она растерялась.
— Инициатива наказуема исполнением. Не Ивана же по девичьим светелкам посылать.
Представив, как допрашиваю веселых девиц в так называемых «светелках», я почувствовал, что краснею и отвернулся.
Не дождавшись других указаний от наставника, моя напарница повернулась к двери, но её остановил Олег.
— Подожди. Расспроси девушек еще вот о чем: кто где был, что делал. Может, всё-таки что-то слышали… Шум, падение чего-то тяжелого, что угодно. И во сколько. Хозяйке велено не препятствовать. — Маша вопросительно глянула на Лумумбу. Тот, всё так же рассеянно, но ласково кивнул, и она убежала.
— Может, вы и другие случаи изучить желаете? Мы всё, что можно, записали, — обратился сыскной воевода к Лумумбе.
— Лучше расскажите своими словами, — учитель прохаживался по комнате, заложив руки за спину, изредка наклоняясь, чтобы рассмотреть щетку для волос на зеркальном столике или косынку, небрежно брошенную на спинку стула. — Каким было первое убийство?
Комната была небольшая, темноватая, с одним окошком. На полу — яркий половичок, в углу — мутное, с облезшей амальгамой зеркало, убранное кружевной накидкой. За раму заткнуто несколько бумажных цветков. Почему-то они живо напомнили о кладбище…
На столике под зеркалом — баночки, скляночки, шкатулочки — всё дешёвенькое, простенькое, но какое-то аккуратно-симпатичное. На керосиновую лампу наброшен шелковый цветастый платок. Дверцы высокого, под потолок, шкафа залеплены открытками, этикетками и картинками, вырезанными из журналов. Сплошь броско разодетые дамы в окружении дорогих автомобилей, яхт и прочих атрибутов красивой жизни…
— Первое убийство случилось еще зимой, — начал Олег. — Дружинник Данила Кручинин. Нашли его под Железной стеной, с нашей, городской стороны. Я до сих пор не уверен, что он имеет к остальным какое-то отношение. Просто… Видите ли, он был весь переломан. Значит, падал с самого верха, метров с двадцати. Но случайно со стены упасть нельзя: там высокие зубцы, чтобы бойцы не оставались на виду во время атак. Значит, самоубийство? Но смущало вот что: парень собирался жениться. Напарники говорили, Данила все уши про невесту прожужжал. Мечтал, как они станут жить-поживать, да сколько деток народят. В дружине на хорошем счету был, повышение по службе к свадьбе готовили… С чего ему со стены вниз головой сигать?
— Причины могли быть иного свойства, — заметил Лумумба, опускаясь на колени. Из кармана он достал лупу, и стал водить ею над полом, изучая одному ему заметные следы. — Например, его могли сбросить… Магов спрашивали?
— Пытались. Молчат, как рыбы об лед, эгоисты хреновы. Извините.
— Ничего, — забравшись под кровать, наставник чем-то там погромыхивал. — Я привык.
— У нас, в Мангазее, ведь как? — сыскной воевода разгорячился. — Каждый сам за себя. Приезжают за свободой, да за длинным рублем… А где деньги — там и наркотики. Игорь вот решил Пыльцу легализовать. Говорил, пылиться всё равно будут, ничего с этим не поделаешь, пускай хоть налоги платят. Маги к нам и хлынули, как лосось на нерест. Тогда он, помимо налогов, еще и общественную повинность ввел: каждый обязан сколько-то часов в неделю работать на город. Ходить в дозоры, дежурить на таможне, в госпитале, на атомной станции…
— Умно, — глухо похвалил из-под кровати наставник. — Поставили, значит, магию на службу обществу.
— У вас в Москве и научились.
Лумумба вылез из-под кровати, держа в руке портняжные ножницы, вымазанные в подсохшей крови. Сразу вспомнился отрезанный палец… Наставник протянул ножницы мне.
— Это по твоей части, падаван. А у меня голова что-то разболелась.
Усевшись на стуле у окна, учитель принялся обмахиваться носовым платком.
Я осторожно взял ножницы за кольцо, стараясь не касаться окровавленных лезвий. Сосредоточился и произнес про себя формулу поиска.
…Бездна голодных глаз. Они смотрят, они ждут, они жаждут… А сзади уже поднимается тень. Заносит руку… Острая боль, удивление, а затем — отчаянное желание жить.
Под окном, с уличной стороны, заворочалось, заворчало глухо, тоскливо, пахнуло землей и трупной вонью, и за доску подоконника ухватилась рука. Мы, все втроем, дружно отшатнулись: рука была синяя, с черными длинными ногтями. Они шелушились и отслаивались, по пальцам сочились слизью белесые гнойные пузыри.
Хищно скрючив пальцы, рука царапнула штукатурку, а потом бессильно разжалась и исчезла. Что характерно: на этой мертвой страшной руке не хватало указательного пальца…
— Эвона как! — первым пришел в себя Лумумба и, придерживая шляпу, сиганул через окно в сад.
Мы с воеводой одновременно ринулись за ним, но, столкнувшись плечами, застряли. Кое-как выпроставшись, ринулись опять. Вновь застряли. Посмотрели друг на друга. Я приглашающе махнул рукой и Олег, не касаясь подоконника, перемахнул подоконник. Я — за ним.
Продираясь через густые кусты шиповника, я мельком отметил неглубокую, развороченную яму: из нее-то и выкопался труп.
Калитка выходила в узкий, заросший крапивой и лопухами переулок. По нему, припадая на обе ноги и по-обезьяньи загребая клешнями, бодро чесал мертвяк. Следом, забыв о головной боли, скакал мой наставник.
— Вперед! — крикнул Олег, и мы тоже поскакали. — Еще не хватало, чтобы по моему городу мертвецы разгуливали! Это твой учитель постарался?
— Да вроде нет… — мы на рысях донеслись до поворота, но Лумумба с мертвяком уже скрылись. — Сам не знаю, как это случилось.
— В Мангазее быстро приучаешься чувствовать магию, — бросил Олег, оглядывая окрестности.
— Я всего лишь пытался прощупать орудие убийства… Ножницы, то есть.
С чьего-то двора послышались истеричные вопли кур, лай собак, и мы припустили туда.
— И что? Узнал что-нибудь? — на бегу спросил Олег.
— Да как сказать… — мы перемахнули через широкую, полную черной воды и ряски, канаву. — Я же только начал. Почувствовал жадные взгляды, а потом — боль.
— То есть, убийцу ты не видел.
— Да так его и не увидишь… Это скорее эмпатический образ, чем картинка. Интересно, почему он убежал?
— Не поверишь, но мне тоже, — прорычал Олег. Из-за длинного деревянного сарая опять послышался собачий лай и мы прибавили прыти.
Мертвяк повис на заборе, перекинув одну ногу на другую сторону. Лумумба держал его за другую, а в полу его плаща вцепился громадный пес. Он задушенно рычал и тянул наставника назад.
— Плащ сбросьте, — издали посоветовал Олег.
— Вот еще… — проворчал наставник. Сверкнула синяя вспышка, пес покатился кубарем, а мертвяк с наставником грузно перевалились на ту сторону.
Выругавшись, Олег сиганул следом, я же, обдирая ладони, перелез с трудом — наверное, сказывалась усталость последних дней. Сердце в груди трепыхалось, как жаба, застрявшая в бутылке.
Следующий забор дался еще тяжелее. Устроили строевую подготовку, закопай их комар…
— И почему он не бежит по улице? — посетовал я Олегу, уперев руки в колени. — Там ровно, ни собак, ни заборов…
Водички бы. В горле совсем пересохло.
— Он движется к какой-то одному ему ведомой цели, — предположил воевода. — По кратчайшему пути.
Следующий забор был особенно высок: каменный, с битым стеклом по верху. У меня упало сердце. Через эту махину я точно не переберусь…
— Тут лаз. — сказал Олег, раздвинув крапиву. Мертвец с твоим наставником тоже по нему лезли — вон, лохмотья прилипли и след от каблука… Заглянув внутрь, он поморщился и помахал рукой перед носом. — Может, всё-таки через верх?
Я представил, как карабкаюсь опять на верхотуру, переваливаюсь, разодрав ладони и пузо, через стекло, а потом, как мешок с картошкой — вниз.
— Не. Лучше так, — я скинул пиджак.
Кряхтя, опустился на брюхо и сунул голову в дыру. Темно. Воняет мертвечиной. Но протиснуться можно.
Лаз оказался узким и длинным, как кроличья нора. Вытянув руки, я начал извиваться и отталкиваться, и сначала всё шло хорошо, а потом… Сжав зубы, я рванулся изо всех сил. Плечи заткнули проем, как притертая пробка бутыль с шампанским.
— Ты чего валандаешься? — попинал меня по пятке Олег.
Я в ответ только брыкнул ногой. Говорить не мог — грудь сдавило, дыхание сперло. Вдалеке, кажется, на другом краю вселенной, приветливо подмигивал выход из норы, перед глазами переплетались какие-то корни, тонкими струйками осыпалась земля и мелькали хвосты червей…
— Эй! Ты что, застрял? — раздалось от моего северного конца.
Нет блин, устал. Отдохнуть прилег. Ну что за идиотский вопрос! Я опять дернул ногой.
— Ваня? — это послышалось уже с другой стороны. Видно, Олегу надоело ждать, и он перемахнул через забор.
— Бя… — задушенно выдал я. Перед глазами уже всё плыло.
— Хватайся, — вытянутых рук коснулась веревка. — Держись, я тебя вытащу.
Ага, щас. Тут тягач нужен, или ломовая лошадь на худой конец. В крайнем случае — лаз расширить, дак для этого лучше киркомотыга подойдет… Но веревку я взял. Обмотал слабину вокруг запястий и крепко схватился обеими руками.
— Готов?
— Хрю…
Рвануло так, что хрустнули плечи, но меня чуток сдвинуло. И только я вздохнул, как рвануло опять. Пуговицы от рубахи поотлетали, на спине тоже лопнуло, хребет ободрало, но голова выскочила на белый свет. Брезжило утро. Серенькое, мутное, но всё равно чудесное. Я подслеповато прищурился на Олега. Тот, молодецки подбоченясь, только усмехался в усы.
Почувствовав дуновение свежего воздуха, я завозился и задрыгал ногами.
— Давай, вытаскивай скорей!
Отбросив веревку и взяв меня за руки борцовским хватом, воевода покрепче уперся ногами, крякнул, и рванул. Вылетел я, как та самая пробка. Остановил только забор, на другой стороне улицы.
— Спаси-бо…
— Цел? — Олег вытер рукавом трудовой пот.
— Главное цело, — я потряс головой. — Остальное нарастет. Спасибо еще раз, что не бросил.
— Время себе сэкономил. — ответил воевода.
— В смысле?
— Обглодали бы тебя к утру псы, а на мне — еще один труп. Вноси тебя в отчет, да рапорт пиши…
Я непроизвольно поёжился. А потом накатило такое облегчение, какого я, наверное, еще никогда не испытывал. Будет время — поставлю Олегу четвертную. А Его Святейшеству Летучему Макаронному монстру сварю целую кастрюлю пасты а-ля болоньезе. С фрикадельками.
С проспекта донесся визг тормозов и глухой удар, будто столкнулись две железные цистерны.
— Т-твою дивизию, — воевода вновь перешел на рысь. — Ни на минуту оставить нельзя…
Я поковылял за ним.
Перед Олегом расступались. И комментировали.
— Поглянь, сам сыскной воевода пожаловали.
— Где, где?
— Да не мельтеши. Не видишь, человек на работе. Отступи в стороночку, мы на него с заду полюбуемся. Ну, видишь?
— Вижу, конечно. Я ж не слепая, когда такой видный мужчинка прет. И всё при нем: и усы, и пистолеты…
— Вот дура баба. При чем здесь усы?
— Усы всегда причем. Верное средство знаю: если усы торчком, то и всё остальное…
Я зашелся кашлем.
— А как выступает… Смотри, Матрена, у него не только усы, а еще и грудь колесом. Бронежилет-то как завлекательно топорщится…
— Красавец-мужчина, что есть, то есть. Весь в отца… — где-то за спиной сладко вздохнули.
Столкнулись черный, с лоснящимися боками Геллендваген и раскоряченный, как черепаха в случке, пятнистый Хаммер. Я вздохнул от зависти. Кучеряво живут господа Мангазейские золотопромышленники. Сколько такие движки топлива жрут…
Перед машинами топтались владельцы. Пузатые дядьки в кожаных куртках, кепках и с такими здоровенными цепями на бычьих шеях, что могли бы выдержать вес небольшой яхты. Дядьки были похожи, как двое из ларца. Да, и самое главное: они крепко держали за руки Лумумбу.
Под глазом учителя рдел синяк, щека была ободрана. На пыльные бакенбарды капали густые капельки крови. Я уже навострился рыбкой нырнуть в драку, чтоб, хотя и ценой собственной жизни, отбить драгоценного учителя…
— Спокойно, Ваня, я разберусь, — поймал меня за шиворот воевода и сам шагнул в центр композиции. — Нарушаем? — обратился он к мужикам.
— Прикинь, сыскной воевода, мы Душегубца словили. — радостно осклабился первый.
Вот это поворот! За преступника бвану еще никто не принимал…
— А… с чего вы взяли, что он и есть душегубец? — осторожно спросил Олег.
— А кто же еще? — ощерился золотыми зубами второй. — Черный, одет не по-нашему, воняет мертвечиной. И денег у него нет…
Как последний аргумент работал в пользу Душегубца, я не представлял.
— Схватили, можно сказать, на месте преступления. — подключился первый.
Бвана молчал. И не удивительно: как только наставник порывался что-то сказать, бдительные стражи встряхивали его так, что лязг зубов слышался в последних рядах толпы.
— Докладывайте, — приказал Олег.
— Он мертвяка тащил.
— Ага, прямо посредь дороги. Совсем офонарел, маньячина.
— Ну. Еду, смотрю: прет через перекресток, и мертвяк на шее…
— Я его как увидел, так и дал по тормозам.
— И я дал. Чудом не зашибли, аккурат меж бамперов проскочил. Так что вот: бери его тепленького, сыскной воевода, да чтоб живого места на ём не осталось.
— Столько народу сгубил, ирод. — подхватили в толпе.
— Ничего, отольются кошке мышкины слезки! Уж сокол наш ясный, батюшка сыскной воевода, постарается, приложит ручку свою белую…
— А плечи-то какие широкие… И профиль мужественный.
— У Душегубца чтоль?
— Тьфу, дура! У воеводы. Как у Феба…
— Эт кто такой? Почему не знаю?
— Потому, что Феб — это латинянский бог любви. Где б ты о нем слыхала, темнота подзаборная?
— А ты где?
— А мне кузнец наш, дядь Филип, сказывал, когда на сеновал водил. Амор, говорит. И глазами зырк…
Пытаясь вытрясти из ушей бабскую брехню, я перебрался поближе к Олегу. Тот деловито осматривал поврежденные автомобили, на Лумумбу пока не обращая никакого внимания.
— Протокол составим? — спросил он владельцев.
— Да на хрена козе баян? — махнул рукой первый. — Я такие тачки — пачками, паромом из Европы…
— Не будем бакланить, — кивнул второй, звякнув пудовой цепью. — Ты лучше этого черного чисто — конкретно разъясни. Ну и нас не забудь, когда дело состряпаешь. Медаль там какую, или грамоту… В рамку повешу, братаны обзавидуются. А если помощь нужна… Прижать кого, или язык развязать, ты только свистни.
— Разберемся.
Лумумбу торжественно передали с рук на руки.
— Расходитесь, граждане. — повысил голос воевода. — Больше ничего интересного не будет.
— А ведь воевода-то еще не женат… — да что, преследуют меня эти сплетницы, что ли?
— Эт кто говорит-то? Ты, что ли?
— А хоть бы и я. Мне ихняя ключница сказывала: подыскал папаня невесту, да сынок заупрямился. Не хочу, говорит, на купцовой дочке жениться, а хочу прынцессу заморскую, магии обученную…
— Ага. Чтобы и его в гроб свела. Как князя…
Я поспешил за Олегом, ненавязчиво уводящим наставника в ближайший темный переулок.
— Извините, господин сыщик. Народец у нас темный, столичных методов поимки преступников не разумеет… — говорил воевода с совершенно каменным лицом, даже не моргая.
— И вы на меня не серчайте, — ровно в таком же тоне отвечал наставник. — Увлекся, вспомнил молодость… — он осторожно потрогал разбитую скулу. — Жаль, мертвец сбежал.
— Ничего, найдем. — пообещал Олег.
— Вряд ли. — Лумумба достал платок, и принялся вытирать руки. — Скорее всего, он уже далеко.
— Значит, мы о нем так ничего и не знаем? — спросил я, наконец-то отдышавшись.
— Ну отчего же? — поднял брови учитель. — При жизни это был мужчина лет сорока. Лысеющий, с бородой и солидным брюшком. Авантюрист и неудачник, но в последнее время дела его шли на лад. Скорее всего, был артистом. Смею предположить — певцом. Насколько я знаю, князь Игорь учредил в городе оперный театр, так что остается сходить и узнать, не пропадал ли у них сотрудник.
— Откуда вы всё это взяли? — удивился Олег.
— Дедуктивный метод. Возраст я узнал по зубам. Зубы у него так себе, кривоватые и мелкие, но на левых коренных — новые золотые коронки. Множество шрамов и травм позволяют заключить, что жизнь покойный вел бурную и беспорядочную. Одним словом — авантюрную. В Мангазею подался, как и все — за счастьем, и здесь ему наконец-то повезло. В момент смерти одет был во фрак, пластрон, хорошие кожаные туфли… Вечерние фраки в будние дни носят или артисты, или официанты, но, судя по возрасту — он скорее артист. Так как актеры обычно держат себя в форме и не разъедаются между гастролями, заключаю, что покойный был певцом — для их братии солидный вес только на пользу…
— Круто. Я тоже так научусь, — кивнул воевода. — Хотя, я думал, вы его магическими методами допросите.
— Магическому допросу, к сожалению, помешали обстоятельства непреодолимой силы. — Лумумба вновь потрогал скулу. Шишка была уже заметно меньше. — На шее с левой стороны — глубокая колющая рана, — продолжил он отчет. — Повредили яремную вену, человек скончался от потери крови. И палец: его отрезали уже после смерти… Зачем — пока сказать не могу. Зарыли неглубоко — или сил не хватило, или торопились. Он потому и проснулся: почуял заклятье поиска, которое применил мой помощник.
— Можно спросить мадам и девочек, — вставил я. — Ходили ли к ним артисты… — вспомнился образ, который я мельком уловил от ножниц.
— Спросим. — кивнул Олег.
— И откуда под кроватью орудие убийства, — напомнил я.
— Это еще доказать надо, — возразил Лумумба. — Чья кровь была на ножницах, мы не знаем.
— Вопрос в другом. — воевода глубокомысленно взялся за подбородок. — каким местом этот старый мертвец соотносится со свежим трупом, который, кстати, тоже пропал?
