Глава 42 Барды и битые блюдца

– Все равно не понимаю, зачем ты ее убил, – пожаловался Муг.

– Да неужели? – сказал Матрик. – Ты вон лучше зомби спроси.

– Ах, зомби? Ну-ну. – Кит обиженно покачал головой, но потом все-таки выставил напоказ правую руку, до кости обгрызенную разъяренной совомедведкой. – Аркандий, прости, но у нас не было другого выхода. Бедный зверь… мы его разозлили.

– Она защищала своих малюток, – проворчал Муг, прижимая к груди Гэбриелеву котомку, в которой сидели двое совомедведиков, обнаруженных на склоне после того, как приятели разобрались с совомедведкой.

Клювы зверьков едва прикусывали палец, а глаза – огромные, золотистые, как борода Летнего короля, – с немым укором вопрошали: «Зачем вы убили маму?» – Клэй даже боялся на них смотреть. Совомедведики жалобно попискивали, умолкая лишь тогда, когда Муг гладил мягкий пух на их головах, вот как сейчас.

– Ну а я защищал своих малюток. – Ганелон потрепал шевелюру Матрика, который отдернулся и смущенно пригладил редеющие волосы.

Гэбриель оглянулся:

– И правда, Муг, прости. Сам понимаешь, иначе было нельзя.

Волшебник со вздохом поглядел на хнычущих малышей:

– Ага, понимаю. Ладно, хоть этих спасу.

«Тоже мне спаситель выискался! – едва не фыркнул Клэй. – Мы идем самой опасной дорогой в самое жуткое место на свете, а он их, видите ли, спасает…»

– А как ты их назовешь? – полюбопытствовал Грегор.

Дейн отчего-то захихикал.

– Я еще не решил, – ответил волшебник и скорчил недовольную рожу – похоже, устал от своей ноши. – Гэбриель, нам не пора сделать привал? Они есть хотят…

– Чуть позже, – сказал Гэбриель, не оборачиваясь.

На гору поднимались весь день. Сначала пересекли предгорье, а потом начали карабкаться на пик, именовавшийся Освобождение, если верить Киту. У Клэя огнем горели ноги. При каждом шаге правое колено глухо покряхтывало, что, конечно же, тревожило бы, но у Муга с Матриком суставы пощелкивали точно так же, поэтому Клэй несколько приободрился. Судя по всему, Ганелона усталость вообще не брала, он шел как заведенный. Саббате тоже хватало сил, несмотря на тяжелый черный доспех. Вот уже пару часов она безмолвно шагала рядом с Ганелоном, закинув костяную косу на плечо, как рыболовную удочку.

Гэбриель упрямо шел впереди – он спотыкался, падал, но тут же вставал, словно бы вздернутый невидимыми нитями, как марионетка, пляшущая в руках его неукротимой воли.

Путники карабкались все выше и выше. Лес остался далеко позади и теперь был похож на чернильно-черный океан, жадно плещущий у подножья горы. Под ногами похрустывал снег, дыхание вырывалось изо рта белыми облачками пара. Похолодало, и Матрик предложил сделать из совомедведиков шубы, на что Муг пригрозил вспороть Матрику брюхо, вытащить кишки, а самим для тепла забраться внутрь.

Незадолго до заката друзья наткнулись на пещеру – пустую, если не считать низенького стола и перепревших тюфяков, где сидели друг напротив друга два древних скелета. На столе перед ними лежала игральная доска из лунного камня с резными фигурками для игры в четверицу. Игра изображала войну между грандуальскими богами: Летний король и его дочь Глифа сражались с Зимней королевой и ее сыном Вайлом. Игроки должны были обладать и тактическими, и стратегическими способностями. Вполне естественно, что Клэй постоянно проигрывал, даже – стыдно признаться – своей девятилетней дочери.

На доске пешка Зимней королевы была переставлена на два квадрата вперед.

– Великолепный ход, – сказал Муг.

– Сразу видно, что играли настоящие мастера, – согласился Кит.

Клэй, ничего такого не видя, недоуменно наморщил лоб и уставился под стол, где свернулся клубком скелет кота, – похоже, бедолага предпочел умереть во сне, пока один из этих самых мастеров обдумывал ход, которого так и не сделал.

Ганелон хмыкнул, потер заросший щетиной подбородок и передвинул на доске пешку противника.

– Точно знаешь? – ухмыльнулась Саббата.

К безмерному удивлению Клэя, Ганелон посмотрел на нее с чем-то похожим на любопытство и кивнул на доску:

– Прошу к столу.

Дива хищно оскалилась и, отпихнув скелет, уселась на тюфяк. Ганелон ухватил второй скелет за череп и отбросил в сторону.

Со стороны все это выглядело не просто странно, а совсем уж дико: злобная охотница за беглецами и непревзойденный кровожадный убийца склонили головы над игральной доской. Клэй решил, что в этой жизни удивляться больше нечему.

Кто-то к слову помянул бардов, что привело к обсуждению их славных и бесславных кончин, потому что именно это лучше всего получалось у бардов «Саги».

– А кого из них звали Уильям? – Матрик отхлебнул из невесть где обнаруженной фляжки и утер рот рукавом. – Того, кто в склеповую слизь вляпался, или как?

– Нет, в слизь угодил Кашевар, – напомнил ему Клэй, подкладывая в огонь хворост, собранный на склоне у входа в пещеру.

– А, ну да! – Матрик хлопнул по колену. – Как же, помню Кашевара. Хороший был парень, только каши с ним не сваришь. Готовил хреново, что правда, то правда. А так – замечательный бард и карманы обчищал за здорово живешь.

«Угу, пока не залез в карман к склеповой слизи», – мысленно вздохнул Клэй.

Мальчишка заметил что-то блестящее в комке полузастывшей слизи и, недолго думая, сунул туда руку. К сожалению, склеповая слизь, как, впрочем, и любой другой на ее месте, не любит, когда к ней суются без спросу. Вдобавок, она еще и въедливая. К тому времени как «Сага» разделалась со слизью, от юного барда остался один несчастный скелет, сжимавший в кулаке потертый медяк.

– Да, хороший был парень, – сказал Клэй. – А Уильям был из благородных, мы его прозвали Сэр Билли, помнишь?

– А, Сэр Билли! – хохотнул Матрик. – Он сильно обижался на прозвище. И вообще, нахальный был говнюк. Так что с ним случилось?

Гэбриель сунул палец в плошку, подобрал со дна остатки скромного ужина – подгоревшие колбаски и недоваренная чечевица – и жадно отправил их в рот, будто узник, которого десятилетиями держали впроголодь на тюремной баланде, а потом вдруг до отвала накормили отменным стейком.

– Ему нимфа открутила яйца, – сказал Гэб.

Матрик удивленно наклонил голову:

– Ни фига себе! А почему я об этом не знал?

– Пил много, – пожал плечами Гэбриель.

– Твоя правда, – кивнул Матрик, снова поднес к губам фляжку, а потом мечтательно улыбнулся. – А Рекка… Ах, прелестная была девчонка.

До этого в «Саге» не было женщин-бардов, поэтому в Рекку без памяти влюбились почти все. К несчастью, сама Рекка влюбилась в кровососа, который ее и обратил, так что Гэбриелю пришлось загнать серебряный кол ей в сердце. Ну а потом досталось и самому кровососу.

– Намного лучше Катрины, – добавил Матрик.

Клэй перевернулся с одного бока на другой, надеясь избавиться от боли в пояснице, – вроде помогло – и спросил:

– Катрина – это которая лунотигра?

– Не лунотигра, а ракшаси, – поправил его Муг.

– А какая разница? – полюбопытствовал Ганелон, не отводя глаз от игральной доски.

Южанин и дива провели за четверицей весь вечер, даже ужинали, где сидели, а завершив очередную партию, обменивались негромкими фразами и тут же начинали новую. Сколько партий они сыграли и кто сколько раз победил, Клэй не понимал, потому что в игре оба соперника проявляли такую же яростную целеустремленность, как и в настоящем сражении.

– Очень большая, – ответил Муг. – Лунотигры – это ликантропы.

– Лицедеи, что ли? – недоуменно спросил Матрик.

– Нет, что ты! – Муг обменялся понимающим взглядом с Китом, мол, трудно жить среди совершенных невежд, но все-таки снизошел до объяснений: – Лунатики такие же люди, как мы с вами, но в полнолуние они превращаются в зверей. Так что ликантропия – просто-напросто болезнь.

– Ага, как пьянство, – добавил Гэбриель, ухмыльнувшись Матрику. – Обычно ты человек, а как напьешься – чудовище.

Матрик промолчал, задумчиво разглядывая фляжку.

– Да-да, примерно так оно и есть, – согласно кивнул Муг. – А вот ракшасы – это чудовища, которые умеют превращаться в людей. Катрина именно так и сделала. Вреда от них немного, но по большей части они редкие сволочи.

Клэй мог это подтвердить. Катрина только притворялась бардом. На самом деле она была наемным убийцей, подосланным к Гэбриелю. Сначала она его соблазнила (надо сказать, без особого труда), а когда «Сага» отправилась в плавание по морю, напала на Гэба в его каюте. Гэбриель выскочил на палубу в чем мать родила, а за ним по пятам гналась разъяренная тигрица. Клэю удалось ее задержать, а потом Ганелон ухватил ее за хвост и вышвырнул за борт.

Следует добавить, что ракшасы очень плохо плавают.

– А, вот оно! – воскликнул Муг, доставая из сумы вещицу, похожую на раковину из дерева и меди.

Клэй решил было, что это какое-то взрывное устройство, но волшебник поднес раковину к губам и дунул в решетку с одной стороны. Послышался протяжный мелодичный звук. «А, музыкальный инструмент», – сообразил Клэй, хотя это вовсе не означало, что странная штуковина при случае не взорвется, потому что от Муга всего можно было ожидать.

– Я ее выменял у беса-мусорника за пару сапог, – объяснил волшебник.

Матрик с сомнением поглядел на него:

– А зачем мусорнику сапоги?

– Он их съел, – ответил Муг и, видя, что это лишь усугубило недоумение Матрика, поспешно добавил: – Честное слово. Обмазал горчицей и стрескал, я сам видел. Мусорники сожрут даже своих отпрысков, если намазать их горчицей.

Для проверки он выдул из раковины еще несколько нот, а потом заиграл какую-то нехитрую мелодию. Матрик с довольной улыбкой отхлебнул из фляжки, Гэбриель закрыл глаза, а Кит тихонько подпевал, будто мелодия была ему знакома. Клэй задумчиво смотрел в костер, слушая негромкое постукивание четверичных фигур по доске.

– Я беру твою королеву, – объявил Ганелон.

Саббата негромко выругалась.

– Повторим? – спросил он.

– Повторим, – ответила она.

Клэй продолжал смотреть в огонь, Матрик продолжал пить, Кит продолжал напевать, а Муг все играл и играл. В пещеру ворвался холодный ветер, зашелестел по углам, будто волна, вышептывающая секреты берегу; почему-то запахло солью. Мелодия звучала жалобно и заунывно. Наверное, именно поэтому Матрик, опустошив флягу, обратился к Киту с какой-то неясной скорбью в голосе, как у погребального костра:

– Скажи, а чем хорошо бессмертие?

– Отсутствием страха, – после долгих размышлений ответил гуль.

Один из совомедведиков проснулся. Муг отложил раковину, взял зверька на колени, погладил шелковистые перышки между круглых, как плошки, глаз и спросил у Кита:

– В каком смысле?

– Как ни странно, почти все поступки людей можно объяснить исключительно чувством самосохранения, – со вздохом произнес гуль. – А когда об этом волноваться не приходится, то возможно все, что угодно. Обретя бессмертие, я поначалу не знал удержу, делал то, что ни одному смертному не под силу: с головокружительной высоты прыгал в водопад, забредал в самую гущу кровопролитного сражения и все такое. Короче, я плевал на смерть, а ей оставалось лишь бессильно яриться и ждать, пока я не наберу слюны на очередной плевок. А где я только не побывал! – воскликнул он. – Странствовал по всему миру, совершенно не опасаясь умереть с голоду или стать добычей неведомых чудовищ. Между прочим, неведомых чудовищ на свете видимо-невидимо. Воздух мне без надобности, поэтому я спускался в океанские глубины, бродил по коралловым лабиринтам и по затопленным улицам древней Антики. Однажды я попал на неизвестный берег, в край, куда не доплывают корабли. Там жили синекожие дикари, которые никогда не слыхали ни о Державе, ни о Грандуале. Как заведено у дикарей, меня сначала принесли в жертву кровожадному дикарскому богу, а когда выяснилось, что все известные способы умерщвления бесполезны, объявили новым божеством.

– Наверняка это лучше, чем быть королем, – сказал Матрик.

– Да, – кивнул Кит. – А потом случился мор, и все перемерли – и мужчины, и женщины, и дети. Все племя. И что прикажете делать богу, если все те, кто ему поклонялся, превратились в прах?

– Ну и что же ты делал? – полюбопытствовал Муг.

– Бродил по окрестностям. Плавал. Вырезал из дерева фигурки – правда не очень получалось.

– А чем плохо бессмертие? – снова спросил Матрик.

Кит усмехнулся:

– Во-первых, цвет лица безнадежно испорчен. Когда-то я слыл красавцем, хотя теперь, конечно, не скажешь. – Он умолк и уставился в огонь, только веки чуть подрагивали. – А еще очень мучает одиночество, – наконец признался он. – Иногда я вспоминаю что-нибудь забавное или трогательное, а потом соображаю, что все это произошло несколько веков назад и все, кто об этом знал, давно умерли. И безусловно, очень тяжело без друзей, а тем более без подруг, ведь мой вид пугает людей. Дети орут и убегают в страхе, мужчины хватаются за мечи, факелы и колья, чтобы заколоть, сжечь или еще как уничтожить… Если честно, мне это ужасно надоело. Ну а женщины… они на меня не смотрят. За исключением горстки редких извращенок. А чем, по-вашему, бескровный гуль может привлечь женщину? Острым умом? Умением разбираться в винах? Увы, от моего, гм, допустим, главного достоинства толку не больше, чем от шоколадного чайника. – Он подмигнул Мугу. – Правда, не так давно один волшебник и его феноменальный фаллический филактерий помогли мне справиться с этой бедой.

– Спасибо на добром слове, – печально улыбнулся Муг.

– А ты напиши книгу, – предложил Матрик.

Кит презрительно фыркнул:

– Кому интересны горькие сетования старого ревенанта?

– О, вот и название готово, – сказал Ганелон и очередным ходом снял с доски одну из фигур Саббаты.

Дива злобно зашипела.

– Повторим? – спросил он.

– Повторим, – ответила она.

– А есть еще такие же, как ты? – осведомился Муг.

Кит покачал головой, теребя шарф, что скрывал рану на шее:

– Увы, таких, как я, больше нет. Однажды я познакомился с алхимиком. Он сотворил себе невесту-голема, из мяса и костей, но вместо мозгов у нее была дыня, оплетенная бронзовой проволокой, так что умных речей ожидать не стоило. – Ревенант вздохнул. – Судя по всему, на свете нет других дураков, которые полезли бы гладить феникса.

– А я вот рад, что мы тебя нашли, – заявил Матрик, хлопнув барда по костлявому плечу. – Кит Неубиенный… Тебя ведь так прозвали? Хорошо, что ты все это переживешь. То есть нас. В смысле, если мы того… Короче, если мы не уцелеем.

Улыбка на лице гуля зияла, будто щель в приоткрытой крышке гроба.

– Я тоже рад, что вы меня нашли. Для меня великая честь поведать о вас миру. Ваша история необычайно интересна, и я очень надеюсь, что у нее будет счастливый конец.

– Это вряд ли, – пробормотал Матрик.

– Будет, – уверенно заявил Гэб.

– Может быть, – сказал Клэй.

Его разбудила какая-то возня, бряцанье железа о камень, сдавленное сопение и слабые стоны. Клэй схватился за оружие и лишь потом сообразил, что происходит.

Судя по всему, Саббата с Ганелоном больше не играли в четверицу.

Поначалу нелепой казалась сама мысль о какой-либо близости между этими двумя. За всю дорогу они обменялись лишь парой слов, у них не было ничего общего, кроме склонности к насилию, и они дважды пытались друг друга убить. Помнится, при первом знакомстве в Контове дива прижала Ганелона к полу тяжелым сапогом и заявила, что будет последней любовью его жизни.

Клэй, поразмыслив над всем этим, решил, что, в общем-то, все сходится. Вдобавок и она, и Ганелон молоды (ну, Ганелон сравнительно молод), а наутро их всех ждет страшное испытание. Когда-то и Клэю было хорошо знакомо это чувство: перед битвой или перед очередным походом в Жуть он всегда ощущал некое… не отчаяние, а беспомощное, безнадежное чувство полной раскрепощенности. Свободу.

Допустим, понятно, что нужно Ганелону, – он девятнадцать лет простоял каменным истуканом. А вот что нужно Саббате? Угадывать желания женщин Клэй был не мастак, особенно таких непростых женщин, как Саббата. Он ничего не знал о ее прошлом, но было очевидно, что счастливым его не назовешь. Старое присловье гласило: «Блюдце гоблинской работы сразу видно». Оно означало – как считал Клэй, – что красивые вещи не создаются недобрыми руками, а дива, похоже, была здорово искорежена жизнью.

А вот блюдце самого Клэя было хрупким и давным-давно раскололось бы, если бы не Джинни. Внезапно его охватила невыносимая тоска – жгучая, будто угли, аж в груди защемило.

Наконец он с ней сладил. В пещере все стихло, только завывал неугомонный ветер, басовито похрапывал Матрик и изредка шелестели страницы – Кит не спал. Он сидел у входа в пещеру и при свете звезд читал какую-то книгу, заимствованную у Муга.

Уже в полудреме Клэй услышал снова тихое перешептывание:

– Повторим?

– Повторим.