Страх сгущает время, делает его медленным и зловредным. Одна секунда ужаса, прохватившего до потрохов, длится дольше, чем десять обычных секунд. Обри падал всего мгновение, зато это был миг, длившийся дольше, чем весь взлет кругами в небо на борту «Сессны».

Когда они выпадали из двери, Обри попробовал повернуться и остаться в самолете, как раз когда Экс выталкивал их. Выпал он спиной вперед, глядя вверх на самолет, инструктор оказался под ним. Обри падал, ощущая громадный щекочущий трепет, пробегавший по всему телу, от яиц до горла, и единственная мысль билась у него в мозгу при падении:

«ЖИВ ЕЩЕ ЖИВ ЕЩЕ ЖИВ ЕЩЕ» –

а потом – удар.

То, во что они врезались, вовсе не походило на землю, зато гораздо больше походило на хлебное тесто. Плотное, пружинистое и холодное, и упади они всего футов с десяти или даже пятнадцати, то приземление вышло бы мягким и пружинистым. На деле же они пролетели полные тридцать девять футов, и Экс принял на себя основной удар от столкновения. Слабенькие кольцевые стяжки его таза лопнули в трех местах. Головка правой бедренной кости обломилась с хлопком. Задник шлема Обри врезался Эксу в лицо, разбив ему нос, хрустнувший, как сломанная стекляшка.

Сам Обри тоже целехоньким не остался. Экс пнул его коленом в бедро достаточно сильно, чтобы оставить ужасный кровоподтек. Еще он до того резко вдарил ему по локтю, что правая рука совершенно онемела, вообще не чувствовалась.

Сухой холодный дым окутывал их громадным клубком. У него был резкий запах, напоминающий о карандашных стружках, о колесах поезда, о молнии.

– Слышь, – произнес Обри тоненьким дрожащим голоском. – Слышь, что случилось?

– А-а-а, – стонал Экс. – А-а-а.

– Ты в порядке?

– А-а-а-а. О господи. От, гадство.

Столкновение, похоже, вытряхнуло из Обри все высокие ликующие чувства. Заодно вытряхнуло из него и все мысли. Он беспомощно шевелил руками и ногами, будто силящаяся перевернуться пчела, брошенная лапками вверх. Обри уставился в ясную голубую высь. Ему еще был виден самолет: размером с игрушку – над ними, но он уходил, накренившись, на восток. Забавно показалось, до чего же он был уже далеко.

Экс всхлипывал.

Звук этот был до того неожиданным, до того ужасающим, что он вырвал Обри из оцепенения. Он попробовал сжать правую руку в кулак, стараясь вновь почувствовать ее.

– Ты можешь отстегнуть меня? – спросил он.

– Не знаю, – прохныкал Экс. – А-а, чел. По-моему, мне и впрямь трындец.

– Во что мы бахнулись? – спросил Обри. Выглядело это как облако, что было полной бессмыслицей. – На чем мы?

Экс дышал тяжко и истово, так что ужас брал. Обри казалось, что он вот-вот опять разрыдается.

– Ты должен отстегнуть меня, – произнес он.

Экс завозился под ним, переваливая Обри с боку на бок. Щелкнул, расстегнувшись, один карабин, потом другой, потом третий и, наконец, четвертый. Обри скатился с инструктора, с трудом принял сидячее положение и огляделся.

Он сидел на облаке, острове взбитого белого крема, плывущего по простору безоблачной синевы. Они были на одном краешке массы почти в милю длиной, в центре которой громадным пузырем вздулся купол. Он напоминал Обри лондонский собор Святого Павла.

Тошнота подступала к горлу. Голова шла кругом.

Он вдавил в облако зудящую правую руку. Поначалу он проталкивал ладонь в прохладный клубящийся пар. Но, когда он налег на руку всем телом, туман затвердел, сделавшись похожим на плавленый сыр, или, может, картофельное пюре, или, скорее, на материал из детского набора для лепки. Когда Обри поднял руку, все вновь растаяло в пар.

– Твою мать, – вырвалось у него. В тот миг то была самая утонченная реакция, на какую он был способен.

– От, погань. О боже. У меня внутри и впрямь что-то сломано.

Обри обратил удивленный взгляд на другого человека, слабо копошившегося в неустойчивом дыму. Каблуки его дергались, вспахивая бороздки в этом таинственном креме. Защитная маска Экса (стекла отливали медной краснотой, как вода в заливе Кейп-Код на закате) разбилась. Наверное, он ничего не видел, потому как слепо шарил вокруг одной рукой. Прикрученная на шлеме видеокамера тупо уставилась на Обри. Под носом у инструктора расползлись густые кровавые усы, делавшие его похожим на окровавленного Уайетта Эрпа.

– Я что, раскрыл парашют? – подал голос Экс. – Должно быть, так, уф, если мы на земле. Что стряслось? Я что, о дверь башкой трахнулся, покидая самолет? – Голос его звучал натужно и тонко, как от боли. Он не знал, где они. Не понимал, что произошло с ними.

Обри тоже не понимал, что произошло. Трудно было шевелить мозгами. Слишком много всего и слишком быстро произошло – и ничто из этого не имело смысла и не казалось реальным.

Экс не раскрыл их парашют… хотя вытяжной сработал автоматически. Это был очень небольшой вторичный парашютик, этакий зонтик из красного и желтого шелка, которого только и хватило бы, чтобы индейку в День благодарения прикрыть. Ветер тащил его назад, и теперь он воздушным змеем парил над краем облака, качаясь то туда, то сюда. Обри плохо знал, для чего нужен вытяжной парашют. Экс пытался объяснить, но тогда Обри слишком нервничал, чтобы воспринять любые сведения.

До Обри дошло, что Экс вообще-то и не копошился. И ногами не брыкался. Он лежал совершенно спокойно, одна рука обнимала грудь, другая по боку похлопывала. Каблуки его продавливали неглубокие бороздки в этом облаке из молочной пасты, потому как вытяжной парашют медленно, но верно буксировал его.

– Слышь, – окликнул Обри. – Слышь, чел. Берегись.

Он ухватился за упряжь на груди Экса и рванул, а Экс вскрикнул от боли так пронзительно и визгливо, что Обри тут же отскочил и отпустил его.

– Грудь! – вопил Экс. – Грудь моя гребаная! Ты что делаешь?

– Просто хочу оттащить тебя от края, – сказал Обри. Он опять потянулся к упряжи, и Экс локтем отмахнул его руку прочь.

– Тех, с кем несчастный случай случился, с места не трогают, невротик ты засранный, – закричал Экс. – Ты что, вообще ничего не знаешь?

– Извини.

Экс часто задышал, выравнивая дыхание. По щекам его были размазаны слезы.

– Края чего? – спросил он наконец каким-то жалким, едва ли не детским голоском.

В этот момент потянуло ветром, взбивая вокруг них молочное облако. Вытяжной парашют наполнился, поднялся, вдруг дернулся назад, порываясь вверх, в яркое синее небо. Ветер натянул все парашютные стропы и приподнял Экса в сидячее положение. Инструктор опять вскрикнул. Сапоги его потащились по упругому, пушистому материалу облака, оставляя за собой борозды в шесть дюймов глубиной. Обри вновь представился сырой хлеб, кто-то запускающий пальцы в упругое тесто.

Обри потянулся за одним из оставлявших следы сапогов, схватил его все еще онемевшей правой рукой. Но в пальцах не было чувствительности, они удержали сапог всего на мгновение, прежде чем он вырвался из их хватки.

– Края чего? – прокричал Экс, пока его несло прочь.

Ветер тянул вытяжной парашют вверх и в сторону, резким неожиданным движением вынес его за край облака, словно горничная в гостиничном номере простыню с кровати стянула. Экс заскулил, ухватился за парашютные стропы, натянутые вокруг него. Его подняло в небо футов на шесть-семь. Потом дунул боковой ветер, и инструктор быстро полетел вниз – мимо облака, за пределы поля зрения.