Часть первая

Глава первая

Всё, что могло сбыться, у него уже сбылось, а чему не бывать — тому и не бывать, аминь; но непрошеное равновесие судьбы оказалось невыносимо, и Герман нарушил его, сдвинув на карабине флажок предохранителя.

Это случилось в пятницу 14 ноября 2008 года. Герман сидел в кабине спецфургона «фольксваген» и наблюдал, как в бронеотсек его машины загружают мешки с деньгами. Тяжёлый бронеотсек размещался над задним мостом, поэтому фургон казался укороченным, будто ему пнули в корму. Он был покрашен в фирменные цвета предприятия: по жёлтому борту шла двойная серая полоса. Суженные, словно прищуренные, боковые окна салона были запаяны тонированными пуленепробиваемыми стёклами.

Фургон находился на первом этаже секции «С» торгового комплекса «Шпальный рынок», на корпоративной автостоянке возле служебного входа в здание. Герман запарковал машину так, как полагалось по инструкции, — «дверь в дверь» с выходом из лифта. При погрузке денег водитель был обязан сидеть за рулём в готовности тотчас дать по газам и сорвать машину с места, если командир опергруппы отдаст соответствующую команду.

Командиром опергруппы, как всегда, был Виктор Басунов. Он следил за погрузкой, опустив карабин «сайга» обрезанным стволом в бетонный пол. Ян Сучилин с «сайгой» дежурил у капота «фольксвагена»; Олег Тотолин (парни называли его Легой) топтался за кормой машины, тоже с карабином в руках; Герман видел их всех на мониторе видеорегистратора. Два охранника в серой униформе с логотипом «ШР» таскали из открытого лифта в фургон мешки с деньгами. Фургон покачивался. В салоне Темур Рамзаев принимал увесистые мешки и складывал в бронеотсек. Обычно увозили три-четыре мешка, иногда — пять-шесть, а сегодня их оказалось пятнадцать, поэтому Басунову дали дополнительного бойца — Темура. «Ну и наплевать», — подумал Герман.

Мешки в лифте закончились. Басунов влез в салон фургона и закрыл толстую дверь бронеотсека; пальцем, торчащим из беспалой перчатки, он натыкал на цифровой панели код, запирая бронеотсек; потом выбрался из фургона, распрямился и отстегнул от ремня рацию.

— Груз принял, — сообщил он. — Размещаю группу и начинаю движение, бортовой ноль пять. Снимайте с охраны, открывайте выезд. Отбой.

В салоне за стенкой, за спиной у Германа, завозились Ян, Лега и Темур — рассаживались удобнее: Сучилин и Тотолин на мягких креслах, Рамзаев — на откидном сиденье. Басунов полез в кабину рядом с Германом.

— Поехали, Немец, — сказал он, аккуратно устанавливая карабин между коленями прикладом в пол. — Всё как обычно. Банк «Батуев-инвест».

Каждый рабочий день в конце смены определённую часть наработанной налички перевозили из кассового центра торгового комплекса в банковский сейф, откуда потом уже передавали на инкассацию в банк. Транспортировкой налички до сейфа занималась служба безопасности комплекса «Шпальный рынок», которую возглавлял Виктор Басунов. Герман Неволин в число сотрудников этой службы не входил, однако считался лучшим водителем в автопарке Шпального, и потому ему доверяли спецфургон. Кроме того, Неволин был своим — «афганцем»: все знали его с 1991 года.

Фургон неторопливо покатил по бетонным дорожкам, обозначенным полосатыми бордюрами, сквозь ряды массивных пронумерованных колонн, поддерживающих здание, мимо легковушек работников рынка — к блёклому, замытому дождями свету. Басунов закурил, хотя инструкция запрещала.

Два мегамолла торгового комплекса — секция «А» и секция «С» — вытянулись под углом друг к другу. На длинных жёлто-серых фасадах ярко выделялись огромные аншлаги «Торговый комплекс «Шпальный рынок»». Низкое, плоское и просторное небо казалось таким же мокрым, как асфальт. Большая площадь была вымощена плиткой; посреди площади громоздилось каменное корыто цветника, рядом торчали рамы летних палаточных кафе. На флагштоках, выстроенных в шеренгу, трепетали узкие флаги. На заправке «ЛУКойла» раскорячилась фура. За мегамоллами пространство ограничивала бесконечная насыпь железной дороги со столбами и перекрытиями; её гряда сверху почернела, обтаяв, а понизу белела потёками ночного снега.

Герман вёл спецфургон по новой шестиполосной трассе к переезду через железную дорогу. Энергичная разметка магистрали бодрила движением своих стрел и пунктиров; решетчатые фермы, перекинутые поверх трассы, задавали жёсткий, технологичный ритм. Выруливая на высокий и широкий мост, Герман увидел впереди в мороси центральную часть города Батуева — высотки, шпили и краны. Там, в центре, и вправду казалось, что жизнь наладилась, всё развивается и наступил счастливый двадцать первый век.

Под мостом летела электричка. Герман думал, что через десять минут он сломает пополам свою судьбу, а может быть, и судьбу Танюши. За себя он не боялся, о себе не жалел, а про Танюшу надеялся, что с ней обойдётся. Герман смотрел на монитор, который показывал бойцов в салоне. Они все всунули оружие в зажимы. Только Басунов, гад, держит «сайгу» не по правилам.

Небольшая промзона, путепровод, панель офисного центра, светофор, ангар автосервиса за сетчатой оградой, квартал старых «хрущёвок», школа и магазин «Продукты», кольцевая развязка с транспарантом «Ленинский район», автобусная остановка с минимаркетом и длинным парковочным «карманом», в котором мокли под дождём несколько автомобилей…

Герман сбросил скорость и сдал свой «фольксваген» ближе к обочине, свернул на парковку за минимаркетом и встал рядом с белой «девяткой».

— Виктор, с твоей стороны зеркало забрызгано, — сказал он. — Я не вижу.

— И что? — хладнокровно спросил Басунов, не меняя позы.

— В бардачке пластиковая банка, в банке — микрофибра для стёкол.

— Я должен протереть тебе зеркало, Немец? — осведомился Басунов.

— По инструкции мне нельзя покидать кабину. Но ради тебя я могу.

Мимо проносились автомобили. В борт спецфургону, застывшему на обочине, плескало ноябрьской жидкой грязью. Герман рассчитывал, что Басунов поленится вылезать из кабины наружу с «сайгой» в руках.

«Если не срастётся, оно и к лучшему», — подумал Герман. Собственного оружия у него не было, да с пушкой его и не допустили бы до работы. А охранники Шпального были вооружены короткоствольными карабинами со складными рамочными прикладами: компактные полуавтоматы, похожие на «калашниковых», в тесных помещениях были сподручнее.

Басунов с недовольной физиономией воткнул «сайгу» в фиксатор возле своего левого локтя, полез в бардачок и вытащил банку с микрофиброй. Повернувшись к окну, он приспустил толстое бронестекло. В кабину хлынул шум улицы, и Басунов не услышал, как Герман отщёлкнул фиксатор, вынул оружие из держалки и сдвинулся за руль. «Сайга» нацелилась на Басунова дырчатой трубкой надульника. Герман отвёл флажок предохранителя.

— Виктор, не дёргайся, — предупредил он.

Басунов оглянулся и понял, что очистка зеркала — уже не главное.

— Нехилая заявочка, Неволин, — насмешливо-презрительно сказал он и отвалился на спинку сиденья, изображая вынужденное бездействие, но не сводил взгляда с карабина; тряпку-микрофибру он механически запихивал пальцами обратно в банку. — Я как-то не понял, это ограбление, да?

— Типа того, — кивнул Герман.

— Боевиков насмотрелся, Немец?

Немец — потому что Герман, германец. Так Германа звали ещё с армии.

— Без базаров, Виктор, — хмуро ответил Герман. — Ты же понимаешь.

— И что, вправду шмальнёшь?

Басунову было сорок четыре. Жилистый и подкачанный мужик без лишнего гражданского сала. Как только его назначили начальником службы безопасности (это случилось пару лет назад), он отрастил усишки вроде тех, что носил Лихолетов, однако усы не придавали ему бесшабашности Серёги; казённо-протокольная морда Басунова осталась напряжённой, словно он не расслаблялся, никому не верил и контролировал пространство вокруг себя.

— Почему бы и не шмальнуть, Виктор? — задумчиво спросил Герман. — Было время, мы шмаляли, и никого не клинило. Вперёд мне уже проще, чем назад. А на броник ты не надейся. Из «сайги» почти в упор — верная дырка.

Это Басунов и сам знал. Даже если отбить ствол в сторону и сцепиться, то в замкнутом пространстве кабины Немец сомнёт его хотя бы потому, что руки и ноги у Немца длиннее, значит, больше рычаг и сильнее давление.

— В бардачке лежат наручники, — сказал Герман. — Сам достань их и сам пристегни себя вон туда, к скобе.

Герман выяснил заранее, что самоуверенный и самолюбивый Басунов не имел никакого приборчика вроде «тревожной кнопки», чтобы дать сигнал тревоги незаметно от противника. Басунов рассчитывал на клавишу экстренного вызова на рации, а рацию Герман видел — она висела на ремне.

Покачивая головой от фальшивого удивления, Басунов пристегнул себя к поручню. Поручень на прочность Герман тоже проверил уже заранее.

— Какой код у отсека с деньгами?

Басунов не ответил и с превосходством ухмыльнулся.

— Не буровь, Виктор, — устало поморщился Герман. — Ну, раздроблю я прикладом тебе пальцы на ногах — всё равно ведь скажешь. Нафига надо?

— Эн две тысячи восемь пэ.

«Ноябрь 2008-го, пятница», — сразу расшифровал Герман.

— Зря надеешься уйти, — сказал Басунов. — Тебя вычислят за два дня. Для Щебетовского менты тебя везде найдут. А вооружённый грабёж — десяточка.

Герман не отвечал. Он убрал «сайгу», придвинулся к Басунову, отцепил у него с ремня рацию и охлопывал по карманам — на всякий случай.

— А как там у тебя Татьяна? — не унимался Басунов. — В доле с тобой? Ждёт мужа-добытчика? Пакует чемоданы? Или сразу сухари сушит?

Герман не хотел вестись на провокацию и разговаривать с Басуновым, но об этом нужно было сказать:

— Танюша не в курсе. Она была бы против. Но я с ней не советовался.

— Ты даже жену кинул, — удовлетворённо произнёс Басунов. — Жену свою кинул, своих братьев по Афгану кинул, своего босса кинул…

Герман смотрел в монитор видеорегистрации: парни в салоне сидели спокойно, ничего не почувствовали, не суетились, оружие не хватали.

— С каких пор, Витя, Щебетовский мне стал своим? — Герман напоследок посмотрел в глаза Басунову. — И вы, его шакалы, мне тоже не свои. Своим мне был Серёга Лихолетов. Но Серёга на Затяге.

— Его ты тоже кинул, — злорадно усмехнулся Басунов.

Герман не ответил. Он открыл дверку, выпрыгнул наружу с «сайгой» в руке и захлопнул дверку за собой. Сквозь окно Герман видел, что Басунов ещё что-то беззвучно говорит вслед ему — уже один в кабине.

На остановке мокли две тётки, на Германа и фургон они не обращали внимания. Окна минимаркета были обращены в другую сторону. Герман подошёл к входу в магазинчик и бросил в урну к пустым бутылкам рацию Басунова. Потом вернулся к «фольксвагену» и стоящей рядом «девятке». Это была его «девятка», он подогнал её сюда сегодня в семь утра.

Бибикнув сигналкой, Герман приподнял корму своего рыдвана и достал связку наручников. Хорошо, что он припас сразу пять пар. Басунов тупо смотрел на манипуляции Германа через лобовое стекло «фольксвагена». Пускай смотрит. Оба номера у «девятки» Герман ещё с утра заляпал грязью. И «девяток» таких в миллионном городе Батуеве — не сосчитать.

Герман побарабанил в боковую сдвижную дверь фургона. Парни в салоне через узкое окошко видели, что это стучится Неволин. Конечно, они знали, что водитель в спецрейсе не должен покидать кабину, что оружия водителю не положено… Однако они же тупые. Они просто не сообразят, что к чему. Не заподозрят. В нештатной ситуации они среагируют как давние приятели, однополчане по Афгану, а не как бойцы службы безопасности.

Дверь откатил Ян Сучилин, и откатил широко. Герман сразу попятил Яна стволом «сайги» и от порога усадил его обратно в кресло.

— Ты чего, Немец? — изумился Ян. — Мозги стряс?

— Парни, это реально ограбление, — вздохнув, пояснил Герман. — Я не хочу стрелять на поражение, но покалечить придётся. Вы же меня знаете.

— А Басунов где? — спросил Лега Тотолин, не вставая.

— Его я уже подвесил на браслеты. Теперь ваша очередь.

Герман бросил под ноги парням гирлянду наручников.

— Ян, надень себе и закрепи Легу с Темурчиком за поручни. Только делай всё очень медленно. Парни, прошу без резких движений.

Глядя на Германа, Ян нагнулся и поднял наручники. Сначала одну пару он нацепил себе на запястья, потом сковал Тотолина и Рамзаева, пропустив цепочку браслетов сквозь поручни на стенках салона. Парни подавали руки нехотя, но не пытались переломить ситуацию.

— Пока посиди, — сказал Герман Яну и уже без опаски сунулся в салон.

Он выдернул карабины из крепежей на оружейных стойках и принялся разряжать их прямо на пороге салона. Отомкнутые автоматные магазины он по-простецки пихал за пазуху, а затворы передёргивал, сбрасывая патрон на асфальт, и затем, шаркая берцем, отшвыривал патрон в лужу на обочине.

— Ваши винтари оставляю вам, парни. К вам у меня претензий нет. А басуновскую «сайгу» забираю вместе с вашими магазинами.

— Бесполезняк же, Немец, — вдруг глухо произнёс Лега. — Напрасно ты эту хрень затеял. Может, назад отыграешь?

— Я всё продумал, Лега.

— Тебя грохнут.

— Посмотрим.

Герману было сорок два. Высокий, худой и нескладный, он казался небрежно сколоченным из косых досок-горбылин. Крупный фигурный нос и маленькие глазки близко к носу — как у доброго льва из мультика. Вид у Германа всегда был какой-то странный — сразу и сонный, и сосредоточенный.

— Ян, снова тебе задание. Набери на панели код: эн две тысячи восемь пэ. Открывай дверь и вытаскивай сюда мешки. Я считал, их пятнадцать.

— Дебил, — угрюмо сказал Лега неизвестно кому.

Ян Сучилин начал выставлять к порожку чёрные водонепроницаемые мешки со стальными горловинами; горловины на шарнирах были сложены пополам, как у кошельков, и запирались на замочки с кодовыми цилиндрами.

Герман забросил «сайгу» за спину и принялся переносить мешки по два в багажник «девятки». Со стороны это выглядело буднично, деловито, без какого-то криминального оттенка. Ну, какие-то охранники на обочине переваливают что-то из машины в машину — вот и всё, делов-то.

— Поделился бы, а? — развеселившись, попросил Сучилин.

— Прокурор поделится, — буркнул Темурчик.

Герман закончил загрузку, опустил корму багажника у «девятки», убрал карабин на заднее сиденье своей машины и вернулся в салон «фольксвагена». Здесь он поднял с резинового коврика оставшиеся наручники, пихнул Сучилина в его кресло и закрепил так, чтобы Ян не вылез из фургона.

— Всё, парни, — сказал Герман. — Спасибо, что не заставили уродовать. Я поехал. Вас закрою тут. Где-нибудь через час в банке забеспокоятся, вышлют наряд по нашему маршруту и найдут вас. Что-нибудь от меня надо?

— Поставь музыку, — попросил Сучилин.

Герман решил выезжать из города через центр — надеялся проскочить до пробок часа пик. Транспортный поток катился ещё с разрывами, и «девятка» Немца ловко бежала по проспектам, обгоняя троллейбусы, поворачивала на перекрёстках, притормаживала на светофорах. С пасмурного неба текло, будто кто-то этажом выше затопил своё облачное обиталище; люди шли по улицам под зонтами; сквозь дрожащую хмарь непогоды яркими красками сияли рекламные баннеры с огромными цифрами телефонных номеров.

Центр Батуева очень изменился за последние годы. Понизу, на уровне тротуаров и пешеходов, перемены казались комфортными и праздничными: пылающие вывески, красивые панорамные витрины, подсвеченные фасады, удобные лестницы, скамейки, урны, дружелюбные призывы… Здесь обитали милые девушки, ласковые продавщицы и официанты, удобные автомобили, уличные художники, смешные и толстые люди-куклы, которые заманивали к себе в гости, и важные автоматы с огоньками, выдающие кофе в стаканчиках.

Но сверху, выше уровня людей, над головами и зонтами прохожих в сыром пустом воздухе фантастическим образом висел двадцать первый век: геометрические объёмы хайтека; сталь и стекло; монолиты новых билдингов, в зеркальных плоскостях которых отражалась плывущая над улицами мгла; призрачные вертикальные конструкции высотных кранов, полурастворённые в тучах стылого пара. Эти безжизненные сооружения казались какой-то космической армадой, без усилия дрейфующей в поле антигравитации.

Семнадцать лет назад Герман Неволин приехал в совсем другой город — просторный, приземистый, неспешный, заросший тихо дичающей зеленью… Это они, «коминтерновцы» Серёги Лихолетова, торопились жить, а город раскачивался медленно, как громоздкий корабль, — но по его трюму быстро носились крысы. И вот теперь жизнь набрала ход — а он, Немец, почему-то остался позабытым на пирсе. Интересно знать, что тут будет дальше, но, увы, не получится: при любом раскладе Герман в Батуев уже не вернётся.

Он рассчитал, что план «Перехват» объявят примерно через час после того, как найдут спецфургон. Он успеет выскочить из города, во всяком случае из центра, где вертятся патрули. На том выезде, который Герман наметил для себя, менты не станут устраивать фильтрационный пункт, иначе здесь моментально вырастет затор и парализует весь район. Не так уж и важен ментам грабитель, ободравший Щебетовского — местного олигарха.

Герман без проблем пролетел по бульварам спальных кварталов, через промзоны и частный сектор окраины, по мосту над железной дорогой, и, наконец, справа на пригорке мелькнул транспарант «Счастливого пути!» — город закончился. Впереди под небом, что светилось тусклыми размывами, расстелились холмистые просторные луга, бурые на покатостях и белёсые в западинах. По лугам в мороси брели плотные взъерошенные перелески, словно толпы каторжников в лохмотьях, скованные цепями.

«Девятка» свернула с шоссе на грунтовый просёлок, и вскоре Герман уже ехал по жидкому лесочку средней полосы: осины, берёзы, ёлки, липы, малинник, изредка — тонкие высокие сосны. В чёрно-белой строгой осени вдруг мелькал красный железный пламень ещё не облетевших рябин.

Герман остановил машину возле высокого расщеплённого пня. Здесь он приготовил тайник: за поваленным стволом вчера вечером он выкопал яму и наломал кучу лапника для маскировки. На мокром дне ямы, завёрнутый в лоскут полиэтилена, лежал туго набитый туристский рюкзак. В него Герман запихал всё, что потребуется после ограбления: саквояж с новой одеждой и обувью, пакет с документами и банковскими карточками, другой пакет — с сотовыми телефонами, командировочный набор «мыло — бритва — зубная щётка», чай, брикеты лапши быстрого приготовления, книжку кроссвордов.

Герман вытащил рюкзак из ямы, расстелил плёнку, разулся, переступил на полиэтилен ногами в носках и принялся переодеваться. Он сбросил берцы, снял серую униформу с жёлтым логотипом «ШР» и обрядился как дачник: чёрные резиновые сапоги, камуфлированные штаны, свитер грубой вязки, непромокаемая куртка с капюшоном, матерчатое кепи с наушниками.

Униформой сотрудника рынка Герман выстелил дно своей ямы и затем перетаскал в яму тяжёлые мешки из багажника «девятки». Он планировал, что привезёт три-четыре мешка, спрячет их тут и уедет, чтобы избавиться от машины; потом вернётся пешком — вечером или ночью, затолкает мешки в рюкзак и вынесет отсюда на спине в другой тайник, понадёжнее этого… Но пятнадцать мешков и «сайгу» в придачу на загривке за один раз не упереть. А бегать с рюкзаком туда-сюда — значит, рисковать вдвое или втрое…

Пятнадцать чёрных мешков тихо стояли на дне ямы, уже облепленные палыми листьями, — везуха, масштаб которой превзошёл все планы. Ладно, он придумает, что сделать. Герман уложил поверх мешков карабин, закидал схрон лапником и сверху навалил огромную трухлявую коряжину.

Снова сев за руль, он сдал назад, развернулся и потихоньку выбрался обратно на шоссе. Теперь он выглядел как типичный горожанин, который на своей старой «девятке» едет на дачу париться в бане и готовить дом к зиме.

Путь был знаком до последней выбоины. Сколько раз он проезжал здесь на «барбухайке» с Танюшей… Рощи; линия ЛЭП (вон та опора на бетонном башмаке…); бесконечная железнодорожная насыпь и столбы; мчится поезд; покрышка в бурьяне; шлагбаум; тётка едет на вихляющемся велосипеде; длинный забор дачного кооператива «Деревня Ненастье»; размалёванная будка автобусной остановки; снова луга, а за бесхозной силосной башней — посёлок при станции Ненастье, весь в липах… Герман вырулил к вокзалу.

И с вокзалом этим тоже столько всего связано… Они захватывали его в 1993-м, перекрывали магистраль, чтобы товарищей выпустили из СИЗО… Вон там стояла «барбухайка», где Герман — на свою пустую башку — в грозу укрылся с Мариной… Одноэтажное здание вокзала с арочными окнами сейчас было заново оштукатурено и покрашено в прянично-розовый цвет. А тогда оно было облупленное… Что ж, нынче время такое, пряничное и розовое — и сладко, и вроде даже сытно, но не еда, и вредно, и тошнит.

Привокзальная площадь была занята платной парковкой. Герман заехал в ворота и поставил машину в дальний угол. Здесь он её и бросит — для того и покупал. Когда менты найдут «девятку», то подумают, что Герман уехал отсюда на электричках. На электричках можно добраться до Казани, Самары или Уфы. В общем, «девятка», брошенная на вокзале, укажет следакам, что Германа в Батуеве уже нет. А его там и не будет. Он будет в Ненастье.

Герман купил в привокзальном киоске чебуреки и пошёл в деревню Ненастье пешком — недалеко же, всего пять километров. Сапоги хрустели по гравию обочины. Он шагал и думал про Танюшу. Облава наверняка уже объявлена. Значит, Пуговка уже узнала, что Герман украл деньги и скрылся.

Сердце Германа разрывалось, когда он представлял, что творится в душе Танюши. Стоит ли так её мучить? Может, надо было тихо жить, поживать, доживать?.. Он ведь ничего ей не сказал, не объяснил, куда исчез, почему и надолго ли. Танюша слабенькая, любому следаку расскажет всё, что спросят. А Яр-Саныч, папаша её, старый козёл, — тот вообще сам донесёт…

Изредка вдали грохотали поезда; мимо, шипя, проносились автомобили, обдавая мокрой пылью; ветер взволнованно шумел в пустых и дырявых шапках придорожных тополей. А Герману казалось, что он в тишине.

Он всё предусмотрел. Подготовился. И пока он ни в чём не промахнулся — разве что денег взял вчетверо больше, чем ожидал. Теперь он шагал в деревню Ненастье, на старую и уже проданную дачу, — пересиживать там суматоху, отлёживаться перед новым своим ходом. Но он не вспоминал про кучу денег в лесной яме, не размышлял о дальнейших действиях, не мечтал даже о том счастье, в которое прицелился, рискуя всем на свете. Он думал, что сейчас в большом городе Батуеве плачет никому не нужная маленькая женщина, бесконечно родная ему и любимая, за которую он жизнь бы отдал, — но ей сейчас кажется, что он её предал и бросил. Что её мужчина, который обещал беречь её до конца своих дней, украл деньги у начальника и сбежал.

* * *

— И всё же, Витя, я не понимаю, как такое случилось. Как простой и безоружный водитель автобуса, не спецназовец и не фокусник, ухитрился отнять у четырёх охранников с карабинами сто сорок миллионов рублей? Это в голове не укладывается, Витя. Ты сумеешь объяснить?

Вопрос был риторический. Басунов ещё вчера вечером, едва вырвался от следователя, всё рассказал боссу пошагово и по секундам. В этом же самом кабинете. Сейчас Щебетовский просто нагнетал страха, чтобы легче давить.

— Вы намекаете, Георгий Николаевич, что я был в сговоре с Неволиным?

— Можно подумать что угодно, и про сговор тоже.

— Если бы я хотел ограбить вас, зачем мне нужен Неволин? И почему я раньше не ограбил? Я перевожу ваши деньги уже четвёртый год.

— Но такой суммы, Витя, никогда прежде не бывало.

Это уж точно. Ещё при Лене Быченко, первой директрисе Шпального рынка, Щебетовский начал вникать в бухгалтерию предприятия. А когда по стране повалил ломовой потребительский бум, занятия бухгалтерией для Щебетовского превратились в удовольствие. Зримое и осязаемое умножение успеха волновало так, будто в глубине души какие-то основы наконец-то перекладывались с неправильного порядка на правильный. Но, конечно, обороты Шпального никогда не доходили до полутора сотен лимонов в день.

Сумма, которую урвал Неволин, объяснялась удачной сделкой. Обычно транзакции такого уровня осуществлялись по безналу, но сейчас экономику душил кризис, ликвидность сама по себе стала капиталом, и простая наличка вздорожала выше себестоимости; Щебетовский был крайне удовлетворён, что поймал момент и мастерски провернул хитрую операцию, когда ему прямо на руки вышло чистыми четыре с половиной миллиона долларов. И тут вдруг нарисовался придурок-водитель со своим киношным гоп-стопом и хапнул всю кассу именно в этот день и час. Идиотизм.

Щебетовский не сомневался, что Басунов и его парни к ограблению не имеют отношения. Но для дела было полезнее, чтобы они думали, будто босс их подозревает. Щебетовский гордился своим умением применять в бизнесе и в управлении те принципы, которые освоил на службе в госбезопасности. Он сразу отстранил от работы Басунова и его железных дровосеков — тем самым мотивировал их соображать, как им реабилитироваться. Ведь все они из одной псарни с Неволиным — из «Коминтерна», союза «афганцев».

— Георгий Николаевич, мы с вами работаем вместе лет десять, — сказал Басунов. — Извиняюсь, но я даже не хочу обсуждать, что это я вас бомбанул.

Щебетовский понимающе усмехнулся: Бобик обиделся.

Георгию Николаевичу было под шестьдесят. Он действительно работал в КГБ, хотя, конечно, не суперагентом. В Афгане в составе погранвойск КГБ он служил в комендантской роте в Кабуле — «летёхой», только-только после института; потом в Батуеве мирно киснул на оперативной текучке. Впрочем, этого запаса Щебетовскому вполне хватило, чтобы отстроить свою судьбу. Экономисты Батуева утверждали, что Шпальный рынок — третий в России после Черкизона и Гусинобродской барахолки в Новосибирске.

А Басунов разглядывал Георгия Николаевича и с тихим удовольствием отмечал в боссе черты старика. Волосы поредели. Глаза он по-прежнему прячет за слегка затемнёнными очками, но линзы теперь астигматические. Лицо обколото ботоксом, а на шее — две индюшиные складки. Просторный костюм не скрывает круглое пузико; такое появляется, когда человеку по возрасту уже тяжело гонять себя на тренажёрах. И сидит босс тоже по-стариковски — на диване, откинувшись, сдвинув ножки, коленки набок.

— Ты должен найти мне этого Неволина, Витя, — сказал Щебетовский.

Он смотрел спокойно, как рыба.

— Найти Неволина, — повторил Басунов.

— Ты уже знаком с капитаном Дибичем, верно?

Капитан Всеволод Дибич возглавил следственную группу по делу спецфургона. Уже вчера капитан допросил и Басунова, и парней из службы охраны — Сучилина, Тотолина и Рамзаева; он допросил Татьяну Куделину — гражданскую жену Германа, и даже отправил оперативников на обыск у Неволина дома. Сегодня с утра он терзал водителей Шпального, которые работали с Немцем, — занял их комнату отдыха и вызывал по одному.

Басунову Дибич категорически не понравился. Молодой хлыщ. Понты, и много суеты напоказ, ведь понятно, что с малахольной женой, с её папашей-маразматиком или с шоферюгами Неволин свои криминальные планы не обсуждал. Зачем тратить время на очевидно бесполезные допросы, когда вор уходит всё дальше? Пусть мельтешат помощники, а у шефа дела поважнее.

— Дибич только делает вид, что ищет, — сказал Басунов.

— Вижу, — кивнул Щебетовский. — Он будет меня доить. А искать вора придётся тебе, Витя. Но про каждую подвижку ты должен сообщать ему. Это он схватит Неволина, это он получит звезду от начальства и тачку от меня.

— Почему? — сухо спросил Басунов. — Я и сам возьму Немца.

— Нет, Витя. Девяностые закончились. А для тебя ещё и обнулились.

— Обнулились, — задумчиво повторил Басунов.

Кабинет Щебетовского был обставлен в духе модного техногенного минимализма: длинная и аскетичная пластина стола, целиком из махагони, ноутбуки вместо блокнотов, мебель — никелированные трубки и кожаные пуфы, плазменные экраны, встроенные шкафы за панелями из светлого бука. Неуютно, холодно. Одна стена была гладкая, блестящая и полностью чёрная, точнее, из тёмного стекла, за которым темнел ноябрьский бесснежный вечер.

— Есть какие-то соображения по Неволину? — спросил Щебетовский.

Басунов пожал плечами:

— Немец наверняка всё продумал. Время у него было, а теперь есть и деньги. Если всё идёт по его плану, мы его никогда не поймаем.

— Крайне ценный вывод, Витя. Мне полегчало.

— Надо надеяться, что Неволин где-то проколется. Пока что у него был лишь один прокол — слишком много денег.

— Всем бы такие проколы, — саркастически заметил Щебетовский.

Басунов не умел отвечать на шутки, не понимал иронии.

— Это проблема, — возразил он. — Пятнадцать мешков весят больше ста кило. На такое Немец не рассчитывал. Мешки в одиночку не унести. Значит, он теряет мобильность или вступает в незапланированные контакты.

— Но ты же знаешь всех его друзей-«афганцев», верно?

— Верно. Я знаю такие связи, до которых капитану Дибичу никогда не докопаться, и вы понимаете почему, Георгий Николаевич. — Басунов сидел за столом прямо и неподвижно, будто ученик на экзамене. — Я уверен, что Немец сейчас залёг на дно переждать шухер. Ему надо сориентироваться. Он снял какую-нибудь хату в спальном районе на пару месяцев и греется на куче бабла, как собака. Куча бабла для него как якорь. От бабла он не убежит.

Щебетовский внимательно слушал, глядя куда-то в пустоту.

— Ерунда, — уверенно сказал он. — Деньги можно спрятать в тайник, в сейф, оставить у надёжного приятеля в кладовке. Можно перевести в безнал и поместить на счёт, отправить на карту, отмыть через прачечную…

— Нет, Георгий Николаевич. Это не работает. Немец не рискнёт оставить деньги без контроля. Светиться ему нельзя. И доверять он никому не может, потому что облава, розыск, премия. Он будет пережидать на лёжке. Шанс взять его есть только там. В этом суть моего плана, Георгий Николаевич.

— Ерунда, — повторил Щебетовский. — Он спрячет мешки с деньгами где-нибудь в укромном месте и уйдёт налегке. Так рациональнее.

— Я бы не смог уйти, — упрямо возразил Басунов. — А он чем лучше?

Щебетовский думал, подрагивая губами, словно что-то жевал, а потом, приняв какое-то решение, шлёпнул ладонями по коленям и поднялся на ноги.

— Ладно, может, ты и прав, Витя, — со вздохом сказал он. — Действуй. Иди. И держи связь с Дибичем. Ты — мозг, а Дибич — твои руки, понял?

Он не сказал Басунову напоследок: «Достань мне эту суку».

Он не испытывал к Неволину никаких чувств. Он помнил этого типа ещё по разгрому «Юбиля», когда задержал его в «афганском» кафе с любовницей Лихолетова. Долдон. Незлой, исполнительный, спокойный. Тихое ничто. Такие были вполне успешны, если состояли в агрессивном сообществе вроде «Коминтерна». Но времена «Коминтерна» миновали, и ныне все командиры «Коминтерна» на Затяге, а Неволины плачут у пустых кормушек.

«Может, он хотел отомстить мне?» — подумал Щебетовский, вспоминая Германа. Нет. Кишка тонка. Если он мог отомстить, то (учитывая армейский дебилизм) сейчас был бы или таким, как Басунов, или там, где Лихолетов.

Кто этот Неволин? Тупой шофёр. Он ничего не понимает в финансах, в банковских операциях, в реквизитах, в чёрном нале, в отмывке. Даже если он купил липовые документы, он всё равно не махинатор, не ловчила, а просто лох, быдло, баклан, как они говорят… Не-ет, реально, Витя прав. Этот идиот наверняка сидит на куче денег и гадает, как её унести или куда спрятать.

Щебетовский подумал, что ситуация напоминает ловлю обезьян на апельсин. В ящик кладут апельсин, закрывают и делают в стенке небольшую дырку. Является обезьяна, чует апельсин, суёт в ящик руку, хватает апельсин, но не может вытащить его через дырку — а бросить уже не в силах по своей природе. Так и торчит, дура, с рукой в ящике, пока не придёт охотник.

Георгий Николаевич выключил в кабинете свет и неторопливо подошёл к окну. Теперь из кабинета стало видно то, что находилось на улице. Секция «С» ярко освещена прожекторами. Мокрая плитка площади, отражения огней в лужах у бордюров. Люди с зонтами ждут маршрутку. Автомобили. Вдали — распластанная двухъярусная развязка. Длинные дробные линии фонарей. За широкой рекой магистрали сияют хрустальные дворцы дилерских центров, отсвечивают покатые бока ангаров. Поодаль в дожде дрожит целое озеро света; там идут круглосуточные работы, гудят бетоновозы, двигаются краны: это строятся новые мегамоллы «Ашан», «IKEA» и «METRO». Здесь, в районе Шпального посёлка (вместо его трущоб уже стояли кварталы таунхаусов), на окраине города Батуева формировался мощнейший торговый узел.

А Георгий Николаевич помнил тут щитовые бараки с говноварнями наркобарыг, заброшенные котлованы, куда скидывали городской мусор, заросли кустов, где плечевые проститутки наскоро сосали дальнобойщикам. На огромном пустыре вдоль железнодорожной насыпи топтались тысячи «челноков», и «Коминтерн» решил дубинками и грейдерами загнать их в недостроенный товарный терминал станции Батуев-Сортировочная…

«Коминтерн» справился со всеми трудностями, поборол всех врагов. А Георгий Николаевич поборол «Коминтерн». Однако за ним, за майором Щебетовским, не было никакой силы. Ни бандитов, ни Конторы, никого. Только навыки и характер. И он по пальцам разжал кулачище «афганцев», выдрессировал их союз — это звероподобное чудище.

Теперь он основной акционер самого главного «афганского» актива — Шпального рынка. Двенадцать лет назад в войне за Шпальный враги валили «афганских» лидеров, командиров «Коминтерна». Но Щебетовский сумел забрать этот актив себе, и «Коминтерн» сейчас — два скромных тихих офиса в администрации рыночного комплекса, где воспитанные девушки сидят перед компьютерами. А раньше «Коминтерн» был ревущей и полупьяной толпой недавних солдат во главе с быдло-фюрером Лихолетовым.

В стекле на фоне сверкающей панорамы с магистралями и автоцентрами Георгий Николаевич видел отражение своего лица. Он рассматривал себя и думал, что ничего особенного в его лице нет, но это лицо настоящего героя. Он не испугался. Он вступил в борьбу и в одиночку всех переиграл. Было трудно. Приходилось делать вещи, про которые надо сразу забывать. Увы, так устроен мир. Если хочешь быть победителем, прими это условие. Умный человек найдёт возможность минимизировать зло, и нечего тут размазывать сопли. А для жестокого поступка тоже требуется немалое мужество.

Короче, неважно, что он богатый, а остальные — бедные. Важно, что он умнее и сильнее, потому и успешен. А остальные — недоделки. Если же им вообще не повезёт, то они будут красть, как Герман Неволин.

Подобно Щебетовскому, Виктор Басунов в этот вечер тоже предавался размышлениям. Квартира Басунова находилась в элитном доме закрытого жилого комплекса в центре города; здесь селился батуевский истеблишмент образца девяностых годов. Раньше квартира принадлежала Лене Быченко — первой директрисе Шпального рынка. Лена завела любовника и переехала с ним то ли в Бургос, то ли в Коста-Браву. Лена была вдова. Её муж, купивший эту квартиру, в своё время был командиром «Коминтерна» и начальником Витьки Басунова. А Басунов тоже очень хотел чувствовать себя боссом.

Он жил с мамой и сестрой, в большой квартире места хватало для всех. В прихожей его встречала сестра — незамужняя, толстая, в очках. Она молча приняла мокрую куртку брата, убрала ботинки и выставила тапочки. Басунов медленно причесался у зеркала, тщательно закладывая волосы назад.

— Витя, кофе сварить? — с кухни спросила мама.

— Подай в кабинет, — сухо ответил Басунов.

Просторный кабинет по стенам был оборудован книжными полками — красивыми, но полупустыми. Дома считалось, что «Витя ещё формирует свою библиотеку из трудов по военной истории». Купленные книги Басунов, конечно, не читал, но внимательно изучал предисловие (если оно было не очень длинным) и аннотацию; на его вкус, издание должно было содержать изображения оружия и военной формы давней эпохи и схемы битв. Ещё в кабинете стояли тренажёр, диван и письменный стол с креслом.

Басунов сел в кресло перед столом. Мама принесла ему кофе.

Он пил кофе и вспоминал слова Щебетовского, что для него девяностые не только закончились, но и обнулились. Странно: он столько всего знает о Георгии Николаевиче, но почему-то никогда не пытался превратить эти знания в реальные блага, как делал с другими командирами «Коминтерна». Щебетовскому удалось обнулить девяностые и не заплатить ему — ловко!

— Мам, надо коньяку, — крикнул Басунов в глубину квартиры.

Он достал из ящика стола телевизионный пульт и включил большой плоский экран, который находился среди книжных полок как раз напротив стола и кресла. Обычно по вечерам Басунов сидел вот так же за столом — будто директор какой-то фирмы — и смотрел без звука футбол, бокс или что-нибудь про животных. У мамы и сестры это называлось «Витя работает». На самом деле он проводил время без мыслей. Просто футбол и бокс, слоны и аллигаторы, коньяк и лимон. Плюс самоощущение значительного человека.

А Щебетовский стареет… Становится жадным и подозрительным. Забывает, кто ему друг. Забывает, у кого какие права. Считает всех своими халдеями. А он, Басунов, между прочим, совладелец рынка. Миноритарий. Десять лет назад Щебетовский предлагал Лихолетову блокирующий пакет акций Шпального — Лихолетов не взял. А надо было брать. Наверное, имеет смысл сейчас попробовать рвануть одеяло на себя, думал Басунов. Немец — это его шанс. Надо найти Немца, отнять его мешки и прессануть босса. Есть вероятность, что Щебетовский обменяет мешки Немца на блокпакет. Только нельзя подпускать капитана Дибича слишком близко к Немцу.

Мама принесла Басунову рюмку коньяка и лимон на блюдечке.

На экране полосатый тигр в красной траве грыз поваленного буйвола.

— Какие ужасы ты смотришь, Витя, — укоризненно сказала мама.

Басунов верно нащупал нерв ситуации: если он первым доберётся до мешков Немца, то станет хозяином положения.

В то время, когда Басунов под коньяк наблюдал по телику пиршество тигра, Щебетовский приехал на ужин с капитаном Дибичем, чтобы обсудить тот же самый вопрос о первенстве в поисках Неволина.

Ужин был назначен в ресторане «Шаолинь». Дибич немного опоздал, припарковал свой «лексус» как попало и вбежал в ресторан, словно играючи впорхнул, — в коротеньком мокром плащике, осыпанный дождинками, будто конфетти. Щебетовский тихо удивился, какие люди нынче становятся капитанами милиции, причём лучшими по профессии. Дибичу было немного за тридцать — юнец. Нежное лицо, большие чёрные глаза в пышных девичьих ресницах, кудряшки, стильный блейзер, шейный платок, джинсы в обтяжку, остроносые туфли. Пижон, мажор, моднявый хлыщ, а не мент.

— Сева, — Дибич сунул Щебетовскому ладошку, сел за столик и оглянулся на официанта: — Женечка, сразу принеси мне «перье» без газа.

«Белёсая жаба», — подумал Дибич, весело разглядывая Щебетовского.

— Как следствие? — холодно поинтересовался Щебетовский.

— Вы не начальник мне, Георгий Николаевич, — улыбнулся Дибич. — Я не обязан отчитываться. Дело открыто, следствие ведётся, следите за новостями.

— Извините, — сдал назад Щебетовский. — Просто я нервничаю.

— Ничего. Пятьдесят грамм разрядят напряжение.

— Я за рулём.

Дибич не стал мучить Щебетовского.

— Ну что вам сказать? На место выезжал весь наш джаз-банд: Владимир Иваныч, начальник городского УВД, и генерал Шиленко из областного. Москва готова прислать оперов. Я назначен руководителем следственной бригады и напрямую отчитываюсь начальнику криминальной милиции. Дело резонансное. Пресса в восторге. Круто, Георгий Николаевич, вы в топе.

— А что ещё сделано?

— Введён план «Перехват». Неволин объявлен в федеральный розыск — как-никак вооружённое ограбление, то-сё, злодей скрылся в ночи с пушкой и похищенными сокровищами. Фото показывают по телевизору. Свидетели и ближайшее окружение уже допрошены. Из области Неволин не уйдёт.

Снова подошёл официант. Дибич быстро переключился на меню.

— Мне, Женечка, яйцо пашот и паштет де кампань, к этому тосты и апельсиновый фреш… Георгий Николаевич, что посоветуете: шатобриан в панировке, утиную грудку магре или бланкет из телятины?

— Что вам угодно, Сева, — желчно ответил Щебетовский. — Мне овсянку и молоко, молоко чуть тёплое. И две булочки тоже подогрейте.

— Кухню я люблю французскую, а жру по-русски, — закуривая, заметил Дибич. — Кстати, очень неожиданное меню для ресторана «Шаолинь».

— Раньше этот ресторан называли «Шайкой», — сказал Щебетовский. — Это был кабак группировки «динамовцев», потом его отбили «афганцы».

Щебетовский выжидающе смотрел на Дибича.

— У меня нет комментариев, — нейтрально ответил Дибич.

Он знал, что свои активы Щебетовский получил в девяностые. Ясно, что Щебетовский как-то бодался с бандитами и прочей гопотой. Но для Дибича те разборки (в принципе, совсем недавние) были чем-то ужасно древним, вроде юрского периода с его динозаврами. Грубо, злобно и неприятно. Возможно, Георгий Николаевич совершал чудеса отваги и ловкости, отнимая активы у группировки «афганцев», но Дибича это ничуть не восхищало. Щебетовский — выцветший от времени ящер-перестарок, как его уважать?

— Вы знаете про «Коминтерн», союз ветеранов войны в Афганистане, и одновременно — преступную группировку Батуева?

— А мне нужно об этом знать? — искренне удивился Дибич.

— Неволин — член этой группировки.

— Боже мой, какой кошмар. Что же мне делать? Я в панике! Спасите меня от него, Георгий Николаевич!

Вот оно, поколение, пришедшее на смену, — думал Щебетовский, глядя на Дибича. Артистичный циник, умелый сыскарь — и почти фигляр. Этот Дибич уверен в изначальном своём превосходстве, просто потому что молод.

Официант принёс заказ и начал расставлять тарелки.

— Я это к тому говорю, что вы не отыщете Неволина, — раздражённо пояснил Щебетовский. — Он уйдёт от вас по своим «афганским» каналам.

— Не волнуйтесь, никуда он не уйдёт, — Дибич увлечённо резал в тарелке бланкет. — Все эти джеки-потрошители предсказуемы, как будильники.

Его и вправду не интересовал Неволин. Он профессионально развесил сети, и Неволин всё равно попадётся — рано или поздно. И не обязательно его искать, он сам залезет в ловушку, надо только подождать.

— Давайте, Сева, я вам немного объясню про «Коминтерн», — терпеливо начал Щебетовский. — Вам это должно пригодиться.

— Не уверен, но попробуйте.

— «Коминтерн» строился на некой идеологии, суть которой в том, что «афганец» всегда помогает «афганцу». Это исповедовал Сергей Лихолетов, основатель «Коминтерна», — редкостный тип, гибрид поручика Ржевского с Мао Цзэдуном. Неволин, кстати, дружил с Лихолетовым. «Коминтерн» стал самой мощной криминальной группировкой в городе. Сейчас, конечно, никакой ОПГ уже нет, но идеология-то осталась. И она выстраивает такие связи, которые вы извне никогда не проследите. И Неволин от вас уйдёт.

— Что же в таком случае вы хотите от меня? — Дибич намазывал паштет на тост; он ни шиша не верил многозначительным историям про всемогущих бандитов, не верил страшилкам про грозные времена. — Значит, я бессилен.

Дибич соглашался со всем, что говорил Щебетовский, и ждал, когда же последует финансовое предложение. Не зря ведь Щебетовский пригласил его на ужин. Дибич видел уже немало таких Щебетовских, которые вылезли из мясорубки с мешком бабла. У них в генетику вбито, что надо кому-нибудь башлять. Если не башляют, то им кажется, что они не управляют ситуацией.

— Вы бессильны, — подтвердил Щебетовский. — Тем более что вы и не собирались искать Неволина. Вы хотели просто сидеть и ждать результата. И вы уверены, что я стану вам платить по принципу «терпила греет».

Щебетовский кое-что помнил из своего оперативного опыта и понимал тактику Дибича. Дибич был ему отвратителен, как пиявка. И Щебетовского всё унижало. Унижало, что его обокрали; унижало, что украли слишком много, и потому нельзя плюнуть и спустить на тормозах; унижало, что этот Дибич спокойно жрёт бланкет и ждёт бабла, просто потому что он — мент.

— Не ценю пафоса, извините, — сказал Дибич, промокая салфеткой губы.

— Хорошо, тогда к делу, — Щебетовский кусочком булочки собирал по тарелке остатки каши. — У меня есть человек, мой начальник охраны, вы его уже допросили, — Виктор Басунов. Он тоже из «Коминтерна» и в курсе всех взаимосвязей «афганцев». Я запустил его искать Неволина. И он справится.

— Прекрасно.

— Нет, не прекрасно. Басунов найдёт Неволина и украдёт у него деньги, которые Неволин украл у меня. Вот поэтому ваша бездеятельность для меня убийственна. Вы ждёте, а Басунов бежит по следу.

— Так что же вы предлагаете, Георгий Николаевич?

— Следите за Басуновым. Он приведёт вас к Неволину. Но только не дайте Басунову сорваться с деньгами. А по факту уже будет благодарность.

— Приятно слышать конструктивное и проработанное предложение.

Дибич улыбнулся. Он снова выиграл. Конечно, терпила будет платить. Сам сделает всю работу и вознаградит чужаков за свои труды. Это тебе не твои девяностые, дядя. Смотри и учись, если ещё способен.

— Проследить за вашим сотрудником несложно, — сказал Дибич. — Будем начеку, чтобы не упустить момент, когда мышка доберётся до сыра. За это не беспокойтесь. Но параметры благодарности давайте оговорим заранее. Герман Неволин, видимо, стоит очень дорого.

* * *

«Сорок пять — баба ягодка опять», — посмеивались соседки про мать Германа. Пока Герман был в Афгане, мать и вправду расцвела, как девочка, ожила, наполнилась ожиданьем счастья. Просто у неё появился любовник.

Отца Герка не знал, и мать про него не рассказывала. Она смирилась, что рядом с ней уже не будет мужчины, — и вдруг дядя Лёня. Матери было стыдно, что сын воевал, а у неё чувства; она смущалась, что Герка видит её женскую природу. Она окружила сына заботой, будто заглаживала вину, и на каждом шагу что-нибудь забывала. По ночам она плакала, разрываясь между двумя любовями. А Герман всё понимал. Он не ревновал маму к дяде Лёне, но квартира-«однушка» стала ему с мамой нестерпимо тесна. И он съехал.

Он работал на автобазе, жил в общаге. С подругой не залетел, а потому и не женился. Перспектив в Куйбышеве не было, разве что сунуться в какую-нибудь группировку из тех, что дрались за автозавод. И тут из города Батуева пришла открытка от Лихолетова. Серёга писал энергично и кратко: «Немец приежай. Делаю дела. Хату подганю. Давай короче. Дембеля не бывает».

Герман дембельнулся в 1986 году, а Серёга — через год. Переписка у них не срослась, и теперь Герман сомневался: кем стал Серёга Лихолетов? Может, коммерс, а может, и бандюк. Он ведь без тормозов.

Герман с почтамта по междугородке позвонил в Батуев.

— Ссышь, Немчура? — заржал Серёга, будто они расстались позавчера, и Герману от Серёгиного хамства опять стало спокойно и весело, как там, возле кишлака Хиндж. — В сортире глаза велики! У меня тут мафия, понял?

После дембеля Серёга работал инструктором в райкоме комсомола, вёл военно-патриотическую работу с ветеранами Афгана. Год назад он учредил «Коминтерн» — Комитет интернационалистов. «Коминтерн» стал структурой, объединяющей «афганцев», которые как-то крутились и устраивались при деле: кооператоры шили джинсы и шапки, коммерсанты торговали мебелью и аппаратурой, «челноки» везли ширпотреб из Турции и Китая и секонд-хенд из Европы. Для «афганских» бизнесов «Коминтерн» оказался сразу всем — и банком, и «крышей», и фондом трудовых резервов.

Ветеранские союзы пользовались преференциями, и «Коминтерн» влез в финансовые учреждения: втёрся на промышленные предприятия и подмял под себя городскую товарно-сырьевую биржу, где брокеры «афганцев» по бартеру толкали цветной металл. «Коминтерн» укреплялся, и всей его махиной рулил Серёга. Впрочем, простоватый Немец в экономике не сёк.

— По-братски говорю, у меня всё можно, — пояснял Серёга по телефону.

— Я подумаю, Серёга, — пообещал Герман.

— Подумает он, деревня! — обиделся Серёга. — Наберут детей в морфлот!

На Германа произвела впечатление новая размашистая самоуверенность Серёги. Хотя Лихолетов всегда был на понтах… Герман честно позавидовал: ему тоже захотелось разогнуться и не тесниться сбоку от чужой жизни.

От Куйбышева до Батуева поезд шёл почти сутки. Герман забрался на верхнюю полку плацкарта 19 августа 1991 года, а сошёл с поезда днём 20 августа. Про путч он не знал. Его интересовал город, где он будет жить, а не страна. Батуев во многом напоминал Куйбышев, только не хватало Волги и дореволюционной застройки — обветшалой, но красивой. Советский промышленный миллионник. Больше, вроде, и сказать нечего.

Герман ехал в дребезжащем трамвае и рассматривал город. Рафинадные башни проспекта, породистые «Икарусы», стеклянный ящик ЦУМа, пёстрые шатры кафе на бульварах и девушки с эскимо. Здание облсовета напоминало бетонный аккумулятор. Возле театра с колоннами воздел руки памятник какому-то композитору. В перспективе улиц промелькнули сверкающий пруд с дебаркадером и зелёный ЦПКиО, над которым торчало колесо обозрения.

Тополя Батуеву были не по росту, улицы — не по размеру. За длинными оградами прятались прорехи долгостроев. Большой, но какой-то неуклюжий город застенчиво заслонялся плечами поставленных наискосок высоток. Он не умел показать себя, не умел встретить гостей, не умел развлечь хозяев.

«Коминтерн» Лихолетова гнездился во Дворце культуры «Юбилейный», по телефону Серёга называл его «Юбиль». Громоздкое трёхэтажное здание занимало центр площади и очертаниями напоминало бульдозер. Стеклянный фасад безжалостно сверкал на полуденном солнце, как нож.

В просторном фойе Герман сразу понял, что всякие там студии бального танца у «Юбиля» в прошлом. Дворец был набит «афганцами». Пахло табаком и перегаром. Среди штабелей из коробок стояли раскладушки со спящими, люди лежали на полу на матрасах. Видимо, «Юбиль» жёстко бухал всю ночь.

Второй и третий этажи выдвигались в атриум фойе балконами, оттуда звучали голоса и бренчанье гитар. Герман с чемоданом осторожно пробрался к лестнице, ступая как на поле боя между ранеными и убитыми.

На втором этаже несколько компаний продолжали пьянку.

— Земляки, где Лихолетова найти? — спросил Герман у парней, которые курили, опасно рассевшись на перилах балкона спинами в пустоту.

— На третий этаж и налево по коридору. Он у себя на «мостике».

«Мостиком» называли кабинет, который Серёга приспособил себе под жилище. Перед «мостиком» в курилке находился контрольный пост — здесь дежурила Серёгина охрана. Сейчас бойцов было четверо: Макс Дудников по прозвищу Дудоня, Жека Беглов, Темурчик — Темур Рамзаев и Витя Басунов. Они пили пиво и перекидывались в карты. На тумбе в углу видак беззвучно крутил заезженный и обесцвеченный боевик с восточными единоборствами.

— Стоять! — тормознул Германа Басунов.

Это была их первая встреча, и оба они сразу не понравились друг другу.

— Мне к Лихолетову, — пояснил Герман. — Он меня сам пригласил.

Басунов строил свой авторитет на доступе к командиру: он придумал для себя правила, по которым следует пропускать к Лихолетову, но держал эти правила в тайне даже от Серёги, однако твёрдо карал нарушителей.

— Пригласил — хорошо, — сказал Басунов и вышел из курилки в коридор, перегораживая Герману дорогу. — Постой и подожди, когда он позовёт.

— Он же не знает, что я здесь, — рассудительно заметил Герман.

— Ну, ты как-нибудь определись, приглашал тебя Сергей или нет.

Герман разглядывал Басунова. Парень тренированный и крепкий. Морда русская, приятная, только очень напряжённая и застывшая. Длинную косую чёлку, обесцвеченную по моде, Басунов культурно закладывал набок.

— Я что-то не понял прикола, — холодно сказал Герман, хотя всё понял.

— Так погуляй и подумай.

Басунов, конечно, знал, что он не прав. Но задержать человека, которого ждёт Серёга, означало поставить себя выше Серёги, а это было приятно.

— Серый! — закричал Герман, не желая отталкивать Басунова. — Серый!..

Басунов в досаде сам толкнул Германа в грудь. Герман отлетел назад и чуть не упал, взмахнув чемоданом. Охранники в курилке вскочили на ноги.

— Чего творите, хандроиды?

Серёга Лихолетов стоял в коридоре — босой, в камуфляжных штанах и в майке-тельняшке. Он был лохмат, небрит, с мощным коньячным выхлопом.

— Немец? — удивлённо спросил он. — Й-ёпс!.. Бегом сюда, боец!

Он распахнул руки и крепко облапил Германа. Герман ответил тем же.

Это был всё тот же Серёга, из тех бешеных дней у развалин Хинджа.

— Пошли ко мне, сука, — отстраняясь, восхищённо сказал Серёга. — Ну ты п-поршень ваще, я скажу! Виктор, запомни моего друга, зовут Немец, понял?

Басунов пожал плечами, не отводя взгляда. Серёга усмехнулся:

— Это, бля, такой у меня начальник охраны. Помнишь шутку: «поставьте шлагбаум или толкового подполковника»? Про тебя смехуёчек, Басунов.

Басунов молча вернулся в курилку. Он остался вполне доволен стычкой: командиру пришлось за него извиняться — значит, он нагнул командира.

Серёга завёл Германа к себе, закрыл дверь и завершил тему:

— В общем, не напрягайся из-за Виктора. Он у меня овчаркой работает.

«Мостик» был кабинетом на два окна. На подоконнике — электрочайник и подгорелая плитка. Тахта покрыта байковым одеялом в пододеяльнике, будто в купейном вагоне. Журнальный столик со стопой столовской посуды, литровая банка с букетом ложек. С полок книжного шкафа торчали обувные коробки, в которых Серёга хранил свои вещи. За шкаф был задвинут рюкзак.

Большой стол в виде буквы «Т» — такие, наверное, бывают у секретарей обкомов — загромождали грязные тарелки на газетах, стаканы и бутылки.

— Снаряды кончились… — пробурчал Серёга. — А «тигры» атакуют…

Он отыскал бутылку, в которой бултыхалось, и плеснул в стакан. Среди тарелок тихо шипел транзисторный приёмник. Серёга покрутил верньер.

— Батарейки за ночь сдохли… Как там наша контрреволюция, Немец?

— Какая?

— Да вчерашняя. ГКЧП. Путч вонюч и злоебуч. Я «Коминтерн» по тревоге поднял, то-сё, боевая готовность. «Эхо Москвы» слушали. Но раз уж собрались вместе — заодно и бухнули… «Коминтерн» за Горбачёва.

Серёга посидел, ожидая, когда опохмелка расправит его изнутри.

— Накати давай писюрик, — предложил он. — И я тебе «Юбиль» покажу.

Охрану Серёга оставил возле «мостика», но дверь на «мостик» запер. Он повёл Немца к служебному подъезду и вниз по лестнице — на первый этаж.

— «Юбиль» — весь «коминтерновский», — рассказывал он. — Считай, что я просто отжал у города Дворец. Пионерию и пенсильванию отсюда выпер.

— А куда им?

— А куда нам? Мои-то работают, а не фишки двигают. Щас тут конторы всяких фирм моих парней. Часть помещений беру в аренду, а пустующими нахаляву пользуюсь. Рядом-то с нами никто не арендует. Боятся «афганцев».

На первом этаже Серёга открыл боковую дверь и пропустил Германа в большой спортивный зал с тренажёрами в два ряда. На многих занимались.

— Наш кач, — пояснил Серёга. — Парни тягают железо, набивают банки. В «Коминтерне» есть боевое крыло. Без бойцов сейчас никуда. В городе самая борзая группировка — у Бобона, такой типа блатарь. За вокзалом поднимается группировка спортсменов. Есть черножопые, есть залётные, есть отморозки.

— У вас в Батуеве — как у нас в Тольятти на автозаводе. Это плохо.

— Не бзди. Мой «Коминтерн» всех круче, у меня армия. Бойцов спецом на убой кормим, а остальные всегда готовы к мобилизации. Все разделены на боёвки, если тревога — каждый знает своё место и своего командира.

— То-то у тебя весь «Юбиль» бухает, — поддел Герман.

— И что? — усмехнулся Серёга. — Забыл, как мы сами родину защищали?

Да, там, под Гиндукушем, они с Серёгой пили как про́клятые…

Возле пустого тренажёра, подкручивая специальным ключом какую-то блестящую гайку, стоял тренер — седеющий, благородно-красивый мужик в костюме «Адидас». Он был высокий и стройный, словно стрелок из лука.

— Ярослав Саныч Куделин, — не пожимая тренеру руки, сухо и даже слегка насмешливо представил Серёга. — Верховный начальник этого зала.

— Какой я начальник, если мне никто не подчиняется? — надтреснутым и громким голосом раздражённо ответил тренер. — Лодягин так и не пришёл противовес перетянуть! Пружину рвать он может, а ремонтирует пусть дядя?

— Саныч, я ведь уже объяснял тебе, — сдерживаясь, сказал Серёга. — Гоша Лодягин — из Штаба, он не будет в зале вверх воронкой стоять. Нехер тебе с ним меряться, кто из вас важнее. Возьми с него бабки и вызови мастера.

— Вообще нельзя так к инвентарю относиться!

— Нельзя, кто спорит? Но мозги Лодягину чинить буду я, а не ты, а ты почини тренажёр. Устроил тут кусалово из-за какой-то херни.

— Инвентарь не херня! — со скандальным раскатом заявил Куделин.

— Всё, залепили контрабасы, — отрезал Серёга. — Где Татьяна?

Тренер как-то сник, отвернулся и забрякал ключом по блестящей гайке.

— У меня в тренерской, — глухо ответил он.

Серёга прошёл в комнату тренеров, а Герман по инерции — за ним. Здесь стояли стеллажи с какими-то спортивными снарядами, шкафы с наградными кубками, стол. Девочка лет пятнадцати мыла в умывальнике стаканы. Узкие плечики, тонкая русая косичка, неяркое и нежное лицо, бледные губы.

— Здорово, Татьяна, — Серёга приобнял девчонку за талию, поцеловал в скулу и оглянулся на Германа. — Это, Немец, её батя был. Говнистый мужик — ты не обижайся, Тань, правду говорю. Разбодался с Гошей из-за тренажёра. Оба бараны, блин. Один орёт: «Зал закрою!», другой орёт: «Уволю!»

Серёга привычно потискал девочке зад. Таня словно ничего не заметила; она смотрела в раковину умывальника и вертела гранёный стакан под струёй воды. Герману эта девочка показалась холодной, надменной и равнодушной. В её недозрелости чудилась жёсткость почти несъедобного раннего яблока.

— Когда мне булки отрастишь нормальные, а, Татьяна? — ласково и по-хозяйски спросил Серёга. — Как домоешь, сходи в «Баграм», там нам чё-то испекли на вечер — возьми и принеси на «мостик». Пошли дальше, Немец.

Герман поскорее вышел из тренерской. Ему неловко было смотреть, как наглый Серёга бесстыже лапает Таню Куделину. Неужто Лихолетов имеет какие-то отношения с малолеткой? Хотя Серёге закон не писан, а малолетка, похоже, в жизни бестрепетно перешагивает через ступеньку.

Серёга и Немец пересекли спортзал, направляясь к выходу. Саныч что-то объяснял потному парню, зажатому в пыточных объятьях тренажёра, и сделал вид, что не заметил Лихолетова. Серёга понимающе усмехнулся.

— Ну, блин, скотобойня! — изумился он, когда оказался в фойе, где среди коробок отсыпались упившиеся «коминтерновцы».

Серёга бесцеремонно распихивал коробки и раскладушки, прокладывая путь от дверей спортзала к лестнице на второй этаж, и ворчал:

— Напрасно мы со Штабом созвали эту популяцию… Всё из-за путча…

— А что у тебя за Штаб?

— Я же не один руковожу. В одиночку напряг. У «Коминтерна» — Штаб. Кто за бизнес отвечает, кто за социалку, кто за финансы. Саня Завражный по властям ходит. Егор Быченко командует бойцами. Игорь Лодягин, который тренажёр сломал, — секретарь. Всех выбирают на три года. И меня тоже.

Герман не ожидал, что у Серёги так по-настоящему. Сам-то он не сумел организовать себе место под солнцем, а вот Серёга — сумел. И себе, и другим.

— Что ещё у меня? — продолжал Серёга, поднимаясь по лестнице. — Там — кафе. Было «Топаз», стало «Баграм». Типа аэродром, где все приземляются. Там — кинозал. Городские в «Юбиль» не ходят, мы сами себе кино крутим. В «Юбиле» не только работа и кач, но вообще место сбора. Парни просто так околачиваются, если делать нечего. Видак посмотреть, побазарить, бухнуть.

Серёга вывел Германа на балкон второго этажа. Здесь все компании уже слились в одну, и в толпе, кивая кудлатой головой, бил по струнам и рыдал гитарист, а ему подпевали грубые, хмельные, неумелые голоса:

— Помни, товарищ, ты Афганистан! Зарево пожарищ! Крики мусульман! Грохот автомата! Взрывы за рекой! И того солдата, что хотел домой!

Всю стену над кучей поющих «афганцев» занимала большая мозаика — крейсер «Аврора». А дальше, возле второй лестницы, располагался зимний сад Дворца культуры. Сквозь декоративные решётки ограды торчали острые листья пальм, звонко щебетали в клетках разноцветные тропические птички.

На третьем этаже Серёгу остановил высокий парень-калмык.

— Серый, сегодня же вторник, рабочий день! — с упрёком накинулся он на Серёгу. — Мне подпись твоя нужна под поручительством! Дела не ждут!

— Запомни эту суку, Немец, — сказал Серёга. — Это Каиржан Гайдаржи. Он, блядь, родину продаст и сам упакует. Между прочим, член Штаба. У него под «Коминтерном» своя контора, называется «Факел». Бизнес. Типа как всей фирмой по друзьям собирают гондоны на переплавку.

— Ты прикалываешься, а у нас всё буксует! — заулыбался Гайдаржи.

— Я тебе сказал, Каиржан, что «Коминтерн» в поручители я не запишу! Чего ты там мудишь со своим Бобоном? Чего вы там ещё скоммуниздили?

— Серый, всё чисто! — Каиржан убедительно вытаращил раскосые глаза.

— Нихера. Ищи других. «Коминтерн» вышел из ваших учредителей.

— А ещё, блядь, «афганское братство»! — вслед Серёге укорил Каиржан.

— Не гони, — надменно ответил Серёга. — У тебя подстава для «братства».

Серёга провёл Немца по коридору мимо кабинетов, где за обычными конторскими столами сидели совсем обычные женщины, и остановился возле двери с табличкой «Заубер Семён Исаевич. Директор Дворца культуры».

— Единственный, к кому я стучусь! — шёпотом сказал Серёга и культурно постучал в косяк костяшками пальцев. — Заубер — хозяин Дворца! Мозг!

Семён Исаевич оказался невысоким пожилым человечком с трагическим еврейским лицом: морщинистый и седой, но чернобровый и глазастый.

— Меня Сергей Васильевич гонит, а я всё цепляюсь, — сердечно сообщил он Герману, пожимая руку. — Видите, молодой человек, часы? — В шеренге полированных шкафов югославского гарнитура возвышалась дубовая башня с циферблатом и медным маятником величиной с тарелку. — Моё сокровище. Двойной бой!.. Куда мне его деть? Я в общежитии живу! Держу часы здесь, а сам караулю, как последняя собака. Да ещё вот монстера, — Заубер указал на огромное доисторическое растение в бочке. — Детей нет, и она мне как дочь.

— Детей нет, а внуков шестеро, — сказал Серёга. — Иди сюда, Немец.

Он подвёл Германа к окну и сдвинул штору. Внизу был внутренний двор «Юбиля», где стояли два старых автобуса с облезлыми крышами.

— «КАвЗик» — это «трахома». С первого дня у «Коминтерна». Водила — Андрюха Воронцов. А «Кубань» мы недавно купили. Знаешь, как прозвали? «Барбухайкой», — Серёга испытующе посмотрел на Германа. — Пойдёшь на «барбухайку» шоферить, Немец? Дам общагу и членство в «Коминтерне».

Герман молчал, размышляя.

— Или ты думал, что я тебя сразу в Штаб включу и квартиру выделю?

Конечно, Герман думал, что Серёга сделает предложение повыгоднее… Хотя, вообще-то, с чего? Они столько лет не виделись. Всё так изменилось…

— Серый, спасибо, — сказал Герман. — Я согласен.

Они спустились во двор и залезли в раздолбанную «Кубань». В Афгане «барбухайками» называли пассажирские грузовики с высокими кузовами. Эти чудища ездили без правил, а возили сразу и людей, и скот. Серёга сел в салоне на диванчик, достал плоскую фляжку коньяка и складные стопочки.

— Садись, — предложил он Немцу. — Дошлём патрон, мишени чешутся.

Серёга хотел, чтобы Немец понял: он получит не только работу и жильё, но и самое большое благо — возможность общения с ним, с Лихолетовым.

— Серёга, а насколько у тебя тут всё надёжно? — спросил Немец.

— В смысле?

— Ну… В Москве заваруха — и ты сразу же бойцов мобилизовал…

— А-а, это… Это херня. «Коминтерн» ведь вовсе не на бизнесе держится. Бизнес — просто потому, что при Горбачёве можно. А «Коминтерн» держится на «афганской идее». И она всегда будет работать, хоть при какой власти.

— Что за «афганская идея»? — недоверчиво спросил Герман.

— Идея, Немец, в том, что «афганец» всегда поможет «афганцу». Как там было, помнишь? Прижмут басмачи пехоту на седловине — к пацанам сразу помощь: с неба вертушки летят, по дороге бэтээры катят, из-за хребтов по бородатым «грады» работают. Все друг другу помогают, так положено.

— Ну, было, — неохотно согласился Герман. — А здесь это при чём?

В «барбухайке» пахло пылью. Серый снова разлил коньяк по стопочкам.

— «Афганская идея» — братство. В Афгане мы были братья по Союзу и на этом воевали. А в Союзе мы братья по Афгану и на этом делаем дела.

— Какие?

— Да какие обычно. Какие по закону разрешается. В основном разный бизнес: кооперативы, эспэшки, «челноки», кредиты, биржа. Ещё всякий собес и «гуманитарка». Да можно дохера всего, Немец. Тебя везде поддержат. Коммерс-«афганец» тебе всегда в долг даст, поверит, поручится. Мент-«афганец» твою жопу прикроет. Бандос-«афганец» на тебя не полезет. Любой начальник тебя выслушает, если его самого как-то Афганом задело, посоветует, познакомит с нужными людьми. Вот и работай. Зелёный свет!

— А я подумал, ты что-то вроде бригады сколотил, — признался Немец.

— Здесь, в Батуеве, многие так думают, — согласился Серёга. — Мы же не терпилы. Мы нагибаем, кого надо. Каких-то — крышуем. Ставим себя жёстко. Но не грабим и не отжимаем. Живём по закону — обычному, а не воровскому, и других тоже заставляем по закону жить. Пинком под срандель.

— Виннету — вождь апачей, — усмехнулся Герман.

— Ну, да, сын Инчу-Чуна, — Серёга весело оскалился, а потом посмотрел Немцу в глаза: — Короче, знаешь, что такое «Коминтерн»? Никому не говори, военная тайна. Это землячество по войне. Похеру, какая была война. Похеру, герой ты там был или чмордяй. Зато тебя здесь свои не кинут. Сведи в систему свои силы и «афганскую идею», и получится «Коминтерн».

— Ты сам такое придумал? — Герман был поражён Серёгиной стратегией.

— Я же в душе генерал, — самодовольно ответил Серёга.

А Немец ещё там, под Гиндукушем, понял, что он в душе — солдат.

* * *

За полтора месяца Герман не успел выучить улицы Батуева, и потому Серёга сейчас стоял у него за спиной и подсказывал:

— За гастрономом сворачивай направо. Теперь налево — до бани. Прямо.

Осень в этом году получилась какая-то ярмарочно развесёлая и свежая — наверное, потому что деревья в запущенных скверах разрослись привольно и дико. Серые стены панельных многоэтажек окрасило отсветами петушиных хвостов. Улицы переметало разноцветными фантиками палой листвы, точно затягивало в карусель. Бульвары казались пёстрыми матрёшечными рядами.

От «Юбиля» отъехала целая автоколонна с «афганцами»: «барбухайка», «трахома» и три автобуса-пазика, арендованных «Коминтерном». Колонна покатила на окраину Батуева — в Шпальный посёлок возле Сортировки.

Для Германа это было первое дело в «Коминтерне», и он волновался, как школьник: всё напоминало начало учебного года — осень, новые люди, новые темы. Автобус подбрасывало на ухабах; парни в салоне курили, материли разбитую дорогу и взвинченно гоготали. В колонках по-блатному хрипел шансон, набирающая обороты модная группа «Лесоповал», — это помогало озвереть и распоясаться. «Коминтерн» ехал избивать торгашей Шпального рынка. Силовыми акциями «афганцев» руководил Егор Быченко — Бычегор.

Город Батуев жил при железной дороге: двумя главными предприятиями были тепловозный завод и «Электротяга», комбинат силовых агрегатов. Но важнее оказалось то, что через город проходил поезд Ленинград — Улан-Батор, который в Монголии менял номер и шёл до Пекина. На рынке Батуева встречались потоки китайского ширпотреба и скандинавского секонд-хенда.

Руководства у рынка не было, люди просто приходили на пустырь за Шпальным посёлком на Сортировке и продавали шмотьё с рук поштучно или кучами. Бандюки Бобона пробовали подгрести рынок под себя, но рынок утекал сквозь пальцы. Его невозможно было контролировать: территория не огорожена, торговля мелкооптовая, а торговцев тыщи — они то являются, то не являются, постоянных мест нет, никого не отследишь и не выловишь.

Серёга придумал, как «Коминтерну» овладеть барахолкой на Шпальном. Для этого надо ввести неуправляемое торжище в устойчивые и регулярные формы. Лихолетов и Штаб определили эти формы, и далее требовалось силой загнать торговцев в подготовленный вольер. За этим сейчас и ехали бойцы.

Улица, которая вела на Шпальный посёлок, была просто бетонкой через трущобы пригорода. В районе рынка по её обочинам двумя тесными рядами выстроились легковушки. Вдали виднелись решетчатые мосты и фермы, крыши пакгаузов и багажных дворов. Вдоль длинной железнодорожной насыпи, размеренной столбами, на пустыре гомонила огромная толкучка.

Дорогу автоколонне перегородили два мощных грейдера «Кировец». «Афганцы» выбирались из автобусов на бетонку, разминали плечи и руки гимнастическими движениями. Было солнечно и прохладно. Сквозь шум базара доносились свистки локомотивов и голос диспетчера на Сортировке.

Серёга, прищуриваясь, разглядывал просторную барахолку.

— Объявляли этим чертям, что рынок закрывается, предупреждали, — и нихера их не проняло, — удовлетворённо сказал Серёга. Его радовало, что противник не покинул поля боя и не уклонился, воодушевлял масштаб дела.

Горисполком и управление железной дороги не раз пытались запретить столпотворение «на Шпальном», но «челнокам» было удобно сбывать товар неподалёку от складов, а горожанам место нравилось, и плевать на запреты.

— Вон ту халабуду видите? — Серёга обратился сразу ко всем парням.

Ближе к станции стояла сквозная трёхэтажная громада недостроенного товарного терминала: горизонтальные плоскости и колонны вместо стен.

— Говорите всем, что с завтрашнего дня рынок работает только в этом здании. Вход платный, но порядок мы гарантируем. Рэкета не будет.

Серёга Лихолетов, настойчивый и предприимчивый, выяснил, что брат замначальника Батуевского железнодорожного узла — инвалид Афганистана. Пограничник с Пянджа, командир мотоманевренной группы, в рейде он подорвался на мине и остался без ноги ниже колена. А у Серёги было что предложить таким инвалидам для ускорения жизни. И замначальника узла у себя в конторе продвинул Серёгин проект.

Дорога подписала соглашение, что недостроенный товарный терминал бесплатно передаётся «Коминтерну» в пользование на пятнадцать лет. Потом «Коминтерн» зарегистрировал на себя новое предприятие — рынок. Доходы от рынка шли на счета «Коминтерна». «Коминтерн» обретал независимость.

Заброшенный терминал «афганцы» прибрали, сколотили трапы вместо лестниц, приварили решётки вместо стен. Получился торговый центр для «челноков». Тут «Коминтерн» мог охранять своё стадо от волков и спокойно стричь шерсть. Оставалось перевести баранов на это пастбище. Но бараны не хотели уходить с прежней поляны — они просто не понимали ситуации. И Серёга решил загнать баранов палками. Так он прибирал ресурс к рукам.

— Готовы, туловища? — с презрением спросил Егор Быченко, командир «коминтерновских» боевиков. — Разбираемся по боёвкам. Руки-ноги лохам не ломать, бить только по жопам. Задача — выгнать всех, чтобы обосрались и не вернулись сюда никогда. Их место там, где приказал Лихолет, — в терминале.

Быченко бравировал армейской грубостью. Он был невысокого роста, а бодибилдингом довёл себя до того, что казался вообще кубическим: руки в толщину равнялись ногам. Все знали, что он жрёт стероиды и курит анашу. Его принимали за добродушного силача — и напрасно. Вопросы он решал упорством и силой. То, что сделано силой, он считал сделанным правильно.

— Виктор, со мной Немец останется, он ещё «черпак» в наших делах, — сказал Серёга. — А ты забирай своих волкодавов и шуруй к Бычегору.

— Понятно, к Бычегору, — повторил Басунов.

— Смотри, салабон, идём в психическую атаку. Последний день Бомбея!

Герман не мог оценить, сколько человек топчется на рынке. Он видел пространство в несколько футбольных полей, сплошь заполненное людьми. Продавцы располагались неровными шеренгами; одни стояли, другие сидели на туристических стульчиках; товар показывали с рук или раскладывали на ящиках, заменяющих прилавки. В толпе громоздились машины: фургоны с раскрытыми дверями, грузовики, торгующие из кузова, маленькие пикапы.

Герман догадывался, что на самом деле пространство барахолки чётко структурировано и поделено. В одной стороне продавали пуховики и куртки, в другой стороне — обувь; в одной зоне — аппаратуру, в другой — бельё. Места и границы были обозначены затоптанными досками, колышками, кирпичами, покрышками. Продавцы окликали покупателей, расхваливали товар, курили, помогали примерить, считали деньги, ссорились, пили чай из термосов.

Тётки в куртках и беретах, с турецким загаром и в беспалых перчатках трясли импортной синтетикой химически-ярких цветов. Интеллигентные мужчины в кепках с наушниками предлагали букинистические редкости. Бабки из деревень, в платках и телогрейках, безменами взвешивали картошку и вертели из газет кульки под семечки. Работяги в спецовках раскладывали на лоскутах замасленного брезента ка-кие-то грязные железные узлы. Старик, дрожа от похмелья, продавал орден. Парни с ухмылками сутенёров переминались возле коробок с видаками «Сони» и блоками «Мальборо».

В гомоне и суете рынок не сразу осознал, что начинается заваруха: на дороге завыли сирены-ревуны, как при воздушной тревоге. Люди умолкали, озадаченно прислушивались — и слышали голоса, усиленные динамиками: «Рынок закрывается! Всем покинуть территорию! Торговля переносится в здание терминала!» А потом люди увидели, что от дороги в толпу двинулись высокие кабины грейдеров. И тогда скопище народа задёргалось в судорогах паники: «Это «афганцы» устроили погром! Бегите! Бегите! Они идут!»

— Боятся нас, моральных уродов, — злорадно заметил Серёга. — Как они к нам, так и мы к ним. И не жалко нихера. Да, Немец?

Герман, как и любой «афганец», знал, что их, ветеранов, часто считают калеками: их изувечили бесчеловечные порядочки армии, лживая идеология государства и безнаказанность того насилия, которое они творили в Афгане.

Дудоня и Вован Расковалов в упоении крутили рукояти ручных ревунов. Серёга, ухмыляясь, с восхищением смотрел, как грейдеры, мигая маячками и квакая клаксонами, медленно прут на народ. За рычащими грейдерами, словно автоматчики за танками, шагали бойцы Быченко: в руках у них были гибкие хлысты — велосипедные цепи, толсто обмотанные изолентой.

Толпа ошеломлённо попятилась перед грейдерами. Люди поняли, что их просто вытесняют с пустыря: грейдеры не остановятся, а «афганцы» врежут по шее, если не уберёшься отсюда. Покупатели кинулись в разные стороны, а продавцы, матерясь, принялись лихорадочно распихивать свой товар по сумкам и коробкам, сгребать в охапки.

Егор Быченко обогнал грейдер и вломился в сутолоку: левой рукой он выхватывал у торговок вещи — куртки на плечиках, джинсы на держалках — и швырял под ноги, а в правой руке у него была цепь, и он хлестал орущих тёток по круглым бокам и по широким задам и насмешливо приговаривал:

— Торгуй, где разрешают, мамаша! Торгуй, где разрешают!

Только в таких акциях Быченко ощущал, что «Коминтерн» существует и занимается нужным делом, и потому одобрял любое применение силы.

Другие парни-«афганцы», смелея, тоже лезли в толпу и махали цепями.

— Круто, блин! — признал Серёга. — Немец, пошли за нашими.

«Афганцы» гнали торговцев прочь от бетонки, хотя не имело значения, куда гнать, лишь бы сорвать с места. Страх взбудоражил всех. Люди, очумев, носились, сшибали друг друга с ног, топтали вещи. Никто не сопротивлялся погромщикам, но порой из толпы истерично выкрикивали: «Нелюди!», «Фашисты!», «Привыкли в Афгане грабить и насиловать!»

В суматохе уже сноровисто шныряли мародёры — те, кто сообразил, что под шумок можно урвать добычу. Какая-то женщина, спотыкаясь, катила по ямам велосипед. Мужчина в пальто упал на четвереньки и что-то колупал в земле. Два парня, семеня, упрямо тащили из давки коробку с телевизором. Уползали машины: на рытвинах высокие фургоны опасно раскачивались. Всё пространство было взболтано хаотичным, бессмысленным мельтешением.

— Смотри, Немец, никто не защищается, — пренебрежительно заметил Серёга. — Точно — бараны. Вон по рельсам дриснули на станцию…

Дальше всех оторвался от своих Басунов. Он уходил вперёд в одиночку, провоцируя, чтобы на него напали. Он хотел, чтобы противник был перед ним виноват — тогда сам он автоматически чувствовал себя правым.

В переполохе общей эвакуации Басунов наткнулся на парня, который собирал рассыпанные по земле грампластинки в ярких импортных конвертах. Басунов опустил берц на конверт с надписью «Def Leppard». Под ботинком захрустело. Парень вскинулся: это был длинноволосый неформал с бородкой.

— Вроде блядь, а с бородой! — деланно удивился Басунов.

Музыкой он не интересовался, а доморощенных нефоров терпеть не мог. Для Басунова их понты означали, что эти сосунки присвоили право раздавать оценки, что хорошо, а что плохо, но право на такие оценки Басунов ревниво считал исключительно своим, потому что заслужил его в Афгане.

Басунов давил берцем диски — «Scorpions», «Rainbow», «Deep Purple».

— Да вы же просто гиббон… — с тихой ненавистью сказал нефор.

Басунов стегнул его цепью поперёк плеча, чтобы сломать ключицу.

— Садист! — закричал нефор, кривясь набок. — Вы все в Афгане садисты!

Басунов тотчас размахнулся цепью, ощущая себя полностью свободным. Длинноволосый нефор кособоко бросился прочь, и Басунов ринулся за ним.

«Афганцы» зачистили уже половину территории. Грейдеры двигались, словно тралы: их огромные рубчатые колёса ломали доски и давили коробки, бульдозерные ножи сгребали ящики и покрышки, волочили грязное тряпьё. За «афганцами» оставалась просто свалка: рваная одежда, пластмассовый лом, сплющенные флаконы, мятая обувь, блестящие клочья упаковок. Среди мусора бродили потрясённые люди, что-то подбирали, отряхивали. Пожилая женщина в пальто с оторванным хлястиком сидела на земле и плакала:

— Я же… Я же их в школе читать-писать учила… А они меня бьют…

Серёга поддел ботинком и вывернул искалеченную куклу. Он понимал, что испытывают люди, которых избили, ограбили и прогнали. Эти люди привыкли иметь достоинство, их уважали на работе, их называли на «вы», — и вдруг они поняли, что они скот, для которого есть пастухи. Оскорбительно.

В Афгане он тоже прошёл через такое потрясение, когда осознал, что он — «туловище», как говорит Бычегор. Им распоряжаются командиры, как хотят; его могут принести в жертву или потерять — и никому за это ничего не будет. Он — копейка в чужом кошельке. Но ведь он смог выстоять, он вернул себе право распоряжаться своей жизнью. Пусть и другие борются.

— За Афган вас судить надо, а за это вообще расстрелять! — крикнул Серёге какой-то мужчина с детской коляской, переделанной в тележку.

А на окраине рынка Басунов всё ловил волосатого нефора. Этот пидор гибко проскакивал в суете между людей, а Басунов расшвыривал встречных. Волосатик вылетел из толпы и побежал по склону железнодорожной насыпи. Над ним медленно катился длинный грузовой состав. Басунов тоже вывернул на склон — вот уж здесь-то он быстро догонит козломордого мудака.

Нефор оглянулся, понял, что «афганец» не отстанет, и бросился выше, к поезду. Сплошная череда вагонов прерывалась просветами пустых открытых платформ; беглец подождал такую платформу и через борт ловко взобрался наверх. Он метнулся на другую сторону, соскочил вниз — и тут Басунов увидел, как за колёсной парой по шпалам кубарем прокрутились руки-ноги. Крик, если он и прозвучал, затерялся в стуке и лязге состава.

Басунов остановился, тяжело дыша. Поезд долго тянулся мимо него.

Последний вагон унёсся вдаль. Басунов поднялся на рельсы, закурил и пошагал туда, где на смоляных шпалах и на гравии темнели мокрые пятна.

Длинноволосый нефор лежал под насыпью в неглубокой дренажной канаве, полной жёлтых листьев. Жёлтых — и ещё красных, блестящих, будто бы кленовых или рябиновых, хотя за насыпью всеми веточками трепетала берёзовая лесополоса. Парень был жив: он тихо стонал и ворочался, утопая в осеннем опаде, и от его движений багряных листьев становилось больше.

Басунов не стал спускаться и выяснять, чего там беглецу сломало-порвало-отрезало. Он молча смотрел сверху, не испытывая ни жалости, ни злорадства, ни удовлетворения. В душе была только брезгливость, да ещё где-то в самой глубине чуть пульсировала тоненькая жилка страха. Басунов видел кровь в Афгане, но там кровь пугала его почему-то куда больше. Он щелчком отбросил окурок и пошагал прочь. Никто не заметил, как он гнался за этим мокрожопиком, никто не видел его тут, на рельсах. Ну и всё.

А территория рынка уже обезлюдела: разбежались почти все, кроме самых пострадавших, которые, отупев, бродили как на пепелище. Грейдеры разворачивались. «Афганцы» возвращались к своим автобусам и оживлённо обсуждали трофеи: кто-то разжился фотоаппаратом, кто-то — утюгом, кто-то — блоком сигарет. Серёга тоже поднял какую-то книгу и глянул на разворот.

— Слушай, Немец, прямо про нас стихи, — усмехнулся он: — «Захватили золота без счёта, груду аксамитов и шелков, вымостили топкие болота епанчами красными врагов». Что за хрень — аксамиты, епанчи?

— Не знаю, — Герман оглядывал захламленный пустырь, парней, машины на бетонке. — Думаешь, торговцы сюда вернутся после нашего погрома?

— Сто пудов, — Серёга бросил книжку в кучу мусора. — Куда денутся? И вернутся, и торговать в терминал залезут. На рынке гордых нету, Немец.

— А зачем «Коминтерну» рынок?

Холодное солнце летело в небе над пустырём, словно безгрешный ангел.

— Я чую, Немец, что будет война. У меня на всё такое нюх с Афгана. И мне нужна база. Чтобы я достроил свою экономику и не боялся подставы.

— Что у тебя за экономика, Серый? — осторожно спросил Герман.

— Четверть дохода — доля командира и Штаба. Четверть на «Коминтерн»: транспорт, зарплаты работникам, аренда. Четверть — социалка: матпомощь, пенсии инвалидам, оплата лечения и учёбы, займы. Это чтобы на выборах парни меня и выбирали командиром. А четверть — на развитие бизнеса. Такой расклад, Немец, я сам в Уставе «Коминтерна» прописал. Читать надо.

— А я думал, что ты… ну, за идею… — смущённо замялся Герман.

— Работаю я за деньги. Но если меня посадят или убьют — то за идею.

* * *

После восьмого класса Таня ушла из школы и поступила в училище на парикмахера. Вскоре девчонки в учаге пронюхали, что Танька Куделина из группы один-двенадцать — любовница Сергея Лихолетова. Это аукнулось Танюше в конце октября, когда «афганцы» захватили Шпальный рынок.

В группе один-двенадцать лидером сразу стала Неля Ныркова — мелкая нахалка с пышным хвостом и светлыми, широко расставленными глазами. В её свите всегда ходили три-четыре подруги — крупные и простоватые девахи. С этими кобылами Нелька подкараулила Таню в гардеробе учаги, запихала в дальний угол за вешалки с куртками и заявила:

— Ты мне денег должна, шалава, поняла?

— Почему? — пролепетала Танюша.

— Потому что у меня мамка на Шпальном рынке торговала, а ей товар испортили, целую партию! Твоего Лихолетова «афганцы» были!

Конечно, материны неприятности на рынке для Нельки Нырковой были только предлогом, чтобы прощупать Таньку Куделину на сопротивление.

— А сколько мне отдать? — наивно и жалко спросила Танюша.

— Всё, сколько есть.

Деньги на обеды в столовой и на карманные расходы Тане выдавал Серёга. Нелька смело обшарила Танюшу и заодно полапала за грудь — проверила, что в Куделиной интересного для такого опытного мужика, как Лихолетов. Вытащив Танюшин кошелёк, Нелька забрала деньги, зыркнула своим девахам — «Потом поделим!» — и сунула добычу себе в сумку.

— Она в лифон чего-то напихивает, чтобы сиськи были, — презрительно сообщила Нелька фигуристым подругам, и те засмеялись.

Нелька толкнула Танюшу в плечо:

— Теперь каждый день всё будешь отдавать мне, овца.

Танюша никого не могла попросить о помощи. Родители отвернулись от неё, друзей не имелось, а за жалобы преподавателям в учаге избивали как за стукачество. Разумеется, был Серёга, Сергей Васильевич, но Таня робела отвлекать его по пустякам, а себя она считала пустяком.

Она покорно отдавала деньги Нырковой и её подругам, которые ловко выцепляли Танюшу то в туалете, то в каком-нибудь глухом коридоре, а сама оставалась без обеда и ходила в учагу пешком. Она пыталась прятаться от своих обидчиц, но у неё не получалось: её всегда отыскивали.

Неля Ныркова преследовала Танюшу Куделину не из-за денег, просто Танюша собою опровергала Нелькину картину мира. Нелька считала, что она очень умная, красивая и горячая — ну, будет такой, когда начнёт встречаться с парнем. И парень у неё должен быть лучше всех. Самый крутой парень у самой крутой девчонки. Самым крутым парнем в Железнодорожном районе был Лихолетов. Но что он нашёл в Куделиной, в овце? Неля ревновала Таню, хотя ни разу не видела Серёгу вблизи. Прессануть Таньку — значит, дерзко потребовать у судьбы, олицетворённой Серёгой: объясни, почему так!

Ныркова грабила Таню две недели, а результата не было. Тогда Нелька велела подругам побить Куделину. Три здоровые девки заперли Танюшу в кабинете и неумело, но сильно поколотили. Таня сидела на полу между парт и плакала. Нелька вытащила деньги из её кошелька и разрешила подругам:

— Берите у неё чего хотите.

Разрешение соблазнило лишь Анжелку Граховскую — красивую девицу, по-женски созревшую раньше возраста. Анжелка опустилась на корточки и принялась спокойно копаться в вещах Танюши. Она отложила в сторону пакетик с жевательными резинками, косметичку Тани и какой-то журнал, расстегнула пенал из кожзаменителя и вытащила цветные шариковые ручки.

— Ты чего совсем-то крысятничаешь? — удивилась Нелька.

— Если дают, надо брать, — рассудительно ответила Анжелка.

— А нас её мужик не убьёт? — боязливо спросила другая девица.

— Иди, расскажи муженьку своему! — крикнула Нелька и пнула учебник Танюши, валяющийся на полу. — Если он настоящий мужик, ничего он девчонкам не сделает! — Нелька схватила Танюшу за волосы и дёрнула.

В этот день группа один-двенадцать занималась физкультурой. Девочки бегали вокруг стадиона с тыльной стороны училища. Побитая Таня, которая и так две недели не обедала, одолела два круга, потом сошла с дорожки, села на лавочку и повалилась, потеряв сознание. Её унесли в медпункт.

Медсестра привела её в чувство нашатырём, напоила горячим сладким чаем, расспросила и отослала домой, а сама направилась к завучу.

— Девочка недоедает, — сказала она. — Обморок от анемии.

— Безобразие! — возмутилась завуч. — Буду звонить родителям!

— Не советую, Анна Ивановна, — сказала медсестра. — Зачем вам опасные конфликты? Эта девочка живёт не с родителями, а с Сергеем Лихолетовым, который командир у группировки «афганцев» во Дворце культуры.

— Я не поняла, Наденька…

— Эта девочка — любовница Лихолетова. Считайте, что как жена.

— К-какой кошмар!.. — охнула завуч. — В пятнадцать лет?

Медсестра Надя пожала плечами. Она видела в учаге пьяных девочек, изнасилованных, обдолбанных, беременных. А тут подумаешь — любовница.

— Что случилось с нами, Наденька? — спросила завуч. — Ещё пять лет назад всё было нормально!.. А сейчас? Подростки курят и пьют, прогуливают занятия, на преподавателей ругаются матом!.. Родителей не дозваться!..

— Я пойду, у меня медпункт не заперт, — ответила медсестра.

В тот же день вечером Таня, как обычно, делала Серёге массаж. Серёга лежал на тахте, на животе, голый по пояс, а Танюша в спортивном костюме сидела верхом на его заднице и старательно мяла ему спину. Серёга млел.

— Может, надо было тебя на массажиста отдать, а не на парикмахера? — прокряхтел он. — Стрижёшь-то раз в две недели, а массаж — каждый день…

Массажировать по-настоящему Танюша не умела, но этого Серёга и не требовал: достаточно было, чтобы ему просто пошевелили мышцы.

Днём Серёге позвонила завуч из училища; она вежливо рассказала про недоедание и обморок Тани и попросила «обратить внимание». Серёга тотчас же поговорил с Танюшей и рассердился: зачем она молчала про этих сучек?

— Чучундра ты глупая, Татьяна! Обо всех таких вещах ты должна сразу сообщать мне! Это ведь не шутки, это предъявы! Кто тебя обижает, тот меня обижает, а я не терпила и наездов не прощаю. Поняла меня?

— Поняла, — тихо ответила Таня.

Жизнь Тани для Серёги была чем-то очень милым, тёплым и чистым — каким-то детским садом. Серёга не принимал всерьёз того, что волновало Танюшу, не придавал значения её отношениям с девочками из группы и её успехам в учёбе, его не интересовали Танюшины впечатления от кино или от историй с подружками, от ситуаций и случаев её повседневности.

Серёга был убеждён, что по-настоящему у Танюши нет ничего, кроме него; это ему и нравилось. Таня казалась Серёге личной принадлежностью, причём такой рискованной, что не всякий крутой мужик решится обладать чем-то подобным — несовершеннолетней девочкой в собственности. Танюша была Серёгиным вызовом всему свету.

— А вы меня любите, Сергей Васильевич? — робко спросила Таня.

При важных или напряжённых разговорах она не могла говорить по-домашнему «Серёжа» и начинала называть Лихолетова по имени-отчеству.

— Конечно, — уверенно ответил Серёга. — Странный вопрос, Татьяна.

На массаже он любил расслабленно порассуждать о своих принципах и убеждениях. Он считал, что Таня ничего не поймёт и никому не разболтает.

— Ко мне сейчас знаешь как ищут подхода? Куча контор к рынку хочет пристроиться, на биржу зайти. У дверей с подарками караулят. Я уже охрану нанял. Всё, блин, набрал силу. Понятно, всякие жучилы засуетились вокруг. Так что, Татьяна, доступ ко мне — это, блин, большая ценность. Кого попало я не подпущу. Если кому-то разрешаю быть рядом, значит, это мой человек, надёжный. У меня сейчас только один вид хорошего отношения — позволять другим делать мне хорошо. Кому позволяю, того, значит, блин, и люблю.

Танюша массировала тренированные плечи Лихолетова и пыталась определиться, кто она для этого самоуверенного и опасного мужчины. Да, Сергей Васильевич не обидит её, любит её, но ведь и кошек домашних тоже любят и не обижают. Сергей Васильевич старше её на шестнадцать лет; он командует не только ею, но даже её отцом. Он вообще всеми командует. У него все — солдаты. И Танюша так поняла свою роль: она — служанка Сергея Васильевича. Она исполняет свои обязанности, а он её защищает. После тех страданий, которые Танюша претерпела из-за побега из дома, ей стало казаться, что защита важнее всего. Пусть без любви, лишь бы не больно.

— А вы не поменяете меня на другую девушку? — осторожно, чтобы не рассердить Серёгу, спросила Танюша о своём главном страхе.

— Не боись, — покровительственно сказал Серёга. — Не поменяю.

В ближайшие два-три года этого точно не случится, а дальше Серёга и не заглядывал. С Танюшей ему было хорошо. Таня тешила его самолюбие. За неё он и вправду хоть кому порвал бы глотку. С Таней Серёга был не пацан.

Пацаны бегали, суетились и клеили тёлок. Пацаны понтовались, у кого больше баб. А настоящие мужики не мерялись бабами — не потому что имели много баб, а потому что баб никто уже не считал. Настоящие мужики ценили настоящих женщин, точнее, настоящую женственность. И эта женственность вполне могла воплощаться в одной-единственной женщине. А в Тане Серёга нашёл даже больше, чем женственность. У Танюши было то, чего не было у других девиц, которые вились вокруг него, — превосходство в молодости. Но это ещё полдела. Серёга учуял в Тане тонкий горький вкус: не зная, как это назвать, он угадал непреходящее девичество будущей Вечной Невесты.

Серёга не знал, как ему укоротить обидчиц Танюши. Расстрелять их, что ли? Серёга решил просто показать себя этим злым девкам: увидев, какой он правильный и хороший мужик, девки полюбят его и прекратят изводить его подругу. Серёга не сомневался, что на всех он производит сильное впечатление, и возможность дружить с ним — это крепкая мотивация.

По делам ветеранов Афгана Серёга был знаком с Иваном Даниловичем Чубаловым, полковником в отставке; знакомство переросло в приятельство. Иван Данилович с женой жил за городом, где у него была настоящая усадьба: он управлял охотхозяйством «Крушинники». При казённой работе Чубалов устроил много полезных собственных заведений, в том числе и конюшню.

Серёга предложил девчонкам, обидчицам Тани, в воскресенье поехать с ним и с Танюшей за город — пожарить шашлыки и покататься на лошадях. Дело было в конце ноября, на первые прочные снега. Ранним утром Герман и Серёга во дворе «Юбиля» загрузили в «барбухайку» тяжёлую коробку с продуктами и бутылками, посадили в салон Танюшу и покатили к учаге. У запертых ворот их поджидали девочки, одетые в тёплые пуховики и куртки, — Нелька Ныркова, главная злодейка, и с ней Анжелка, Лена и Наташка.

В городе неспешно светало, сумрачный рассвет словно снимал упаковку с улиц и перекрёстков. Герман вёл «барбухайку» к выезду: с той стороны в небе синели промоины. Ветер обдувал лобовое стекло снежной пылью.

— Я закурю тут? — дерзко спросила Нелька у Серёги.

— В трамвае ты тоже куришь? — поинтересовался Серёга.

— Я же видала, у вас всегда все парни прямо здесь курят.

Нелька закурила, неловко держа сигарету меж растопыренных пальцев. Она поняла, что её позвали пободаться за Танюшу с Лихолетовым — у кого гонора больше. Танюша смотрела в окно, девчонки притихли, и в полумраке салона Нелька осталась как бы лицом к лицу с Серёгой. Серёга улыбался. Он почувствовал, что контакт с этой хулиганкой установлен, надо дожимать.

«Барбухайка» выбралась за город, где просторно белели заброшенные поля, а на плоских, почти незаметных холмах стоял запорошенный лес. Снег, ещё пухлый, лёгкий и воздушный, таял от малейшего прикосновения — заяц проскачет или упадёт шишка. Автобус оставлял на дороге чёрные следы.

Для пикников в «Крушинниках» была выделена поляна, где Чубалов соорудил очаг и деревянную беседку со столом. Герман занялся ржавым мангалом, Серёга и Нелька надевали мясо на шампуры, девочки накрывали на стол. Танюша одна сидела в автобусе, из которого гремела музыка.

— А где лошади? — задирала Серёгу Нелька. — На шашлык пошли?

Девочки в беседке выглядели разноцветно и весело. Они суетились, смеялись и галдели, доставая из картонной коробки припасы для застолья. Анжелка Граховская внимательно разглядывала продукты. В магазинах нет ничего, а тут — колбаса, рыба, сыр, конфеты. Анжелка спокойно рассовала по карманам пуховика несколько консервных банок и упаковок с нарезкой.

Ворочая угли в железном ящике мангала, Герман поглядывал на Таню. Она вроде бы даже и не скучала в одиночестве. Герман подумал, что Таня слишком рано узнала, каковы мужчины, и теперь тихо презирает обыденную жизнь и обычных людей: для неё всё стало мелким и понятным. Интересны ей только герои вроде Серёги Лихолетова. Хотя почему это Танюша узнала мужчин «слишком рано»? Вон девки — уже бабёшки, и тоже небось в курсе, чего надо мужикам, однако не замыкаются в надменном отчуждении…

А Таня просто не знала, что ей делать. Девочки не были ей подругами, и возиться с ними у стола Танюша не хотела. Сергей разговаривал с Нырковой как-то слишком увлечённо, и Танюше от этого было очень-очень грустно. Она просто ждала, когда всё начнётся, а потом закончится, и они уедут.

— И зачем вам всё это надо? — негромко спросила Серёгу Нелька.

Её волновала близость Лихолетова, такого сильного и знаменитого человека. Нельке бессознательно хотелось как-то завязаться с Серёгой.

— Желаю, чтобы вы не третировали Татьяну, — ответил Серёга.

— Танька ваша — овца, — с превосходством сказала Нелька, подразумевая, что она-то, Нелька, не овца: вот на кого надо было обращать внимание.

— Не всем же быть командирами. Скромные девушки тоже хорошие.

— Кому как. Скажите честно, что любите её, да и всё.

— Говорю, — весело подтвердил Серёга: дескать, понимай как хочешь.

— Вам не такая девушка нужна, — уверенно и с вызовом заявила Нелька.

— А какая? — подыграл Серёга.

— Чего вы придуриваетесь-то! — разозлилась Нелька. — Сами знаете!

— Типа тебя, что ли? — лукаво спросил Серёга. Он видел, что понравился этой дикарке, и был доволен, что правильно рассчитал отношения.

— Да нафига мне-то с вами? — сразу отступая, бурно возмутилась Нелька Ныркова и покраснела. — У меня свой парень есть!

Нельке очень польстило внимание Лихолетова, даже окатило жаром, когда она представила, что крутой командир «афганцев» — её парень.

— Жаль, — сказал Серёга, продолжая расколупывать Нельку.

— А чё вам-то жаль?

— Жаль, и всё, — Серёга многозначительно пожал плечами. Он заронил в сердце Нельки семена надежды, и на этом пока следовало остановиться. — Но учти, красавица, если вы будете гнобить Татьяну, я её просто заберу из учаги.

Получалось, если Нелька на что-то надеется с Лихолетовым, то ей нужно отцепиться от Таньки, а то Серёга переведёт Таньку в другую учагу, и Нелька его больше не увидит. Нелька и не поняла, как ловко её усмирили.

— Пойдём шашлыки жарить, — позвал Нельку Серёга.

Распогодилось. Влажное небо синело ярко и густо; казалось, что сверху вот-вот закапает краска. Облака с сизыми утробами будто напились воды и грузно зависли, не в силах двигаться. Белый лес вокруг поляны от снега был толстолапым и толстопалым, как перебинтованный; деревья растопырили острые локти, многосуставные ветви застыли в странной жестикуляции. В воздухе плавали крохотные искры. В перспективе дороги виднелись дальние пространства, неравномерно захлёстанные малярными полосами извёстки.

Серёга и Нелька пожарили шашлыки, все расселись в беседке. Серёга и девочки пили красное вино, разговаривали, смеялись. Герман держался в стороне — ему нельзя пить, он за рулём, да и не его компания, и Танюша тоже старалась быть незаметной. А потом на поляну выехали всадники.

Их было трое — сам Иван Данилович, его жена Виктория и сын Володя. В поводу Виктория вела ещё одну лошадь. На фоне снежного леса всадники выглядели очень эффектно: берцы, зимний камуфляж, белые свитера и кепи. Чубаловы двигались в ряд, чтобы гости оценили мастерство и стиль.

Ивану Даниловичу, полковнику в отставке, было за пятьдесят. В Афгане под Кундузом он командовал танковым батальоном и получил орден; дома, в Батуеве, он устроился на редкость благополучно: его назначили заведующим охотобазой «Крушинники», которая обслуживала обкомовское начальство. Чубалов с семьёй переехал в усадьбу при базе. Пользуясь дружбой с боссами, он завёл конюшню и собачий питомник и арендовал закрытый пионерлагерь, где собирался организовать тренировочную базу для частных охранников.

Вообще-то Иван Данилович жил на милости у начальства, но выглядел настоящим мужчиной. Он коллекционировал ножи и упражнялся в стрельбе, любил верховую езду и купался после бани в проруби, читал жизнеописания полководцев и умело выпивал, никогда не перебирая норму. В Лихолетове Чубалов сразу узнал будущего генерала и ценил Серёгу за «воинский дух».

— Здорово, Лихолет, — возле беседки Чубалов спрыгнул с коня, шагнул к Серёге и протянул увесистую и твёрдую ладонь.

— Здорово, Данилыч.

— Добрый день, девочки, — музыкально сказала с седла Виктория.

Это была красивая, ухоженная и моложавая женщина лет под сорок. Она приветливо улыбалась. Сразу было понятно, что она довольна своей жизнью: любима, желанна, хороша собой, здорова. Муж — воин, сын — юноша, друзья мужа — молодые герои. Живёт по-дворянски: усадьба за городом, камин в гостиной, верховая езда. Девочки во все глаза смотрели на такую необычную семью. Виктория заинтересовала их даже больше юноши Володи.

— Кто умеет ездить на лошади? — спешиваясь, спросила Виктория.

Никто не умел. Девочки обступили лошадей и рассматривали их морды, упряжь. Городские девчонки чаще, чем лошадей, видели слонов и тигров.

— Можете ей сахар дать, вот вам кусочек, — предложил Нельке Володя.

— А как её зовут? — с благоговением спросила Нелька.

— Клеопатра, — Володя незаметно оглядел Нельку. — Попросту — Клёпа.

Володя сразу настроился с этими девочками вести себя как рыцарь.

— Я кататься не поеду, — вдруг заявила Анжелка. — Я их боюсь.

— Это прекрасные животные, — обворожительно улыбнулась Виктория.

— Не поеду, — повторила Анжелка, повернулась и пошла к автобусу.

На самом деле она сунула во внутренний карман пуховика украденную бутылку вина и опасалась, что бутылка выпадет, когда она полезет на седло.

— Я тоже боюсь, — тихо сказала Серёге Таня.

— Ничего-ничего, — Серёга ободряюще похлопал Танюшу по заду, чтобы это видел Чубалов. Серёге было любопытно, как Чубалов отнесётся к Тане.

— Трусишки вы, девочки, — сказала Виктория. — Тогда получается, что три лошади — три наездницы. А Володя будет вас сопровождать.

— Я по среднему маршруту их провезу, мама, — предупредил Володя.

— А мы тут подождём, — добавил Серёга.

— Кто не умеет со стремени в седло садиться, можно с ограды беседки, — подсказал Володя. — Мама, подведи им лошадей, пожалуйста.

Лена и Наташка полезли на ограду беседки, держась за столбики, а Виктория подвела им сначала свою лошадь, потом — лошадь мужа.

— Подсадишь меня? — хрипло спросила у Серёги Нелька.

Она хотела, чтобы Серёга потрогал её руками. Серёга подсадил Нельку за талию, а потом и придержал за бедро. Нелька гордо отвернулась.

— Ну всё, Володя, они готовы, с богом, — отступая, сказала Виктория и дружелюбно посоветовала: — Девочки, слушайтесь Володю, он опытный.

Она поцеловала пальцы и перекрестила сначала сына, а потом всех его спутниц вместе. Она вправду не ревновала к юности девочек. У неё-то было всё, чего уже желают, но ещё не имеют эти девочки, и даже мальчик был — собственный сын. Четыре всадника медленно поехали от беседки к лесу.

Возле беседки остались Серёга, Танюша, Иван Данилович и Виктория. Герман и Анжелка сидели в автобусе; Герман читал газету, Анжелка грызла яблоко и думала: в одиночку ей выпить добытое вино или позвать подруг?

— Приятно познакомиться, Вика, — сказал Серёга. — А это Татьяна.

Виктория улыбнулась. У неё были сочные вишнёвые губы.

— Где наловил таких селёдок? — усмехнулся Чубалов и кивнул на дорогу.

— Подруги Татьяны из училища.

Они стояли и смотрели на лес, будто связанный из чистой белой шерсти, смотрели на яркий небосвод, словно разомкнутый к югу, где в стеклянном свечении растворилось дистиллированное ноябрьское солнце.

— Холодно сегодня, — Чубалов поднял ворот бушлата.

Серёга, наоборот, расстегнул куртку на груди и сунул руки в карманы.

— А не перебраться ли нам к тебе, Данилыч? — спросил он. — Разожжём камин, согреем глинтвейн. Ты меня в баню зазывал. Твоя Вика мою Татьяну поучит, как надо мужика парить, — Серёга прищурился на далёких всадников. — Потом твоей настоечки дёрнем, я балык взял. Утром меня заберут. Дело?

Серёга, ухмыляясь, поглядел на Чубалова.

— Нормальный план, Лихолет, — не дрогнув, ответил Иван Данилович.

— Не возражаешь, Виктория?

— Мой долг — повиноваться мужчинам! — умело сыграла Виктория.

— Тогда девчонок ждать не будем, — сразу решил Серёга. — Прогуляемся до «Крушинников» пешочком. Коней ваш Володька пригонит, а девок Немец в город увезёт. Татьяна, двигаем шмотки скидать.

Приобняв Танюшу, Серёга повёл её к «барбухайке».

— Серёжа, а почему Ныркова с тобой на «ты»? — тихо спросила Танюша. Она неотступно думала об этом и напугала себя, что Серёга бросит её.

— Какая Ныркова? — удивился Серёга. — А-а!.. Татьяна, не клюй мозг.

Виктория повернулась так, чтобы из автобуса не было видно её лица.

— Иван, это же чудовищно! — гневно, но негромко сказала она. — Подруга Лихолетова — совсем девочка. Лихолетов совершает уголовное преступление!

— На войне мы убивали, так что все мы уголовники, — буркнул Чубалов.

— Извини, это разные вещи. Твой Сергей — человек без ограничений.

— Такие парни первыми с брони спрыгивали, — хмуро ответил Чубалов.

— Ваня, тут не встреча однополчан, — сердито зашептала Виктория. — Он идёт в наш дом! У нас Володя — ровесник лихолетовской подруги. Я не хочу, чтобы он видел, как девочка его возраста пьёт вино и ложится в постель с мужчиной… Мы же воспитываем Володю для совсем других отношений!

— Я сказал, Лихолет — гость, значит, гость! Володька пусть у себя сидит!

— Но я сама не хочу идти в баню с этой девочкой, раздеваться перед ней, вести себя так, будто она мне ровня!.. Ваня, отмени всё. Я прошу тебя.

Иван Данилович, конечно, мог отказать Лихолетову в гостеприимстве, но знал, какой вывод сделает Серёга. Он скажет: Чубаловым командует жена.

— Замолчи, Виктория! — отрезал Чубалов. — Мужик решает, а не баба!

Он грубил, потому что аргументов уже не было, и Виктория обиделась.

В это время в «барбухайке» Серёга договаривался с Немцем.

— По-моему, тебе не рады, — заметил Герман, глядя в окно на Чубаловых.

— Есть такое, — ухмыльнулся Серёга. — Ничего, прогнутся.

Серёге нравилось, чтобы ради него поступались принципами и смиряли гордыню. Значит, общение с ним для людей ценнее всего прочего и люди согласны принимать его правила. А по его правилам побеждал всегда он.

— Зачем ты так напрягаешь своих же? — осуждающе спросил Герман.

В салоне «барбухайки» Анжелка флегматично курила, ожидая, когда вернутся девчонки. Танюша собирала рюкзачок. Серёга смотрел в зеркальце заднего вида и пальцем ерошил свои щетинистые усишки.

— Ты ведь меня знаешь, Немец, — самодовольно сказал он. — У меня нету решки для своих. У меня на обе стороны орёл.

Назад: Алексей Иванов Ненастье

Дальше: Глава вторая