Глава 15
Аноше
I
Король Англии не любил, когда его заставляли ждать.
Вино в бокале в его руке плескалось при каждом его нервном шаге по комнате, и не пролиться алой жидкости помогало только то, что он то и дело ее отхлебывал. Георг IV оставил праздник – праздник в его честь (как и большинство мероприятий, которые он удостаивал своим посещением) – ради этой ежемесячной встречи.
А Келл опаздывал.
Ему уже случалось так поступать – в конце концов, этот договор был заключен с отцом Георга, а у старика было слабое здоровье, и Келл нередко опаздывал – затем, по мнению Георга, чтобы его позлить. Но никогда еще посол не задерживался настолько сильно.
Вроде бы договоренность была четкой. Обмен письмами происходит пятнадцатого числа каждого месяца. Встреча начинается самое раннее в шесть вечера и никак не позже семи.
Но часы пробили уже целых девять раз, и Георг был вынужден самостоятельно наполнить свой опустевший бокал, потому что он выставил всех слуг. Всех до единого, чтобы доставить удовольствие гостю. Гостю, которого все еще не было.
Письмо короля лежало на столе. Не только официальное послание – время пустой корреспонденции ради галочки прошло – но список требований. Указаний. Каждый месяц гонец должен доставлять по одному магическому артефакту в обмен на самые передовые английские технологии. Более чем справедливо. Семена магии – за семена могущества. Власть за власть.
Часы пробили один раз.
Половина десятого.
Король тяжело опустился на диван, облегающий костюм натянулся по швам на его фигуре, которой трудно было отказать в солидности. Всего шесть недель назад он похоронил своего отца – а Келл уже начал доставлять ему проблемы. Их отношения надлежит выровнять. Установить свои правила. Он, в конце концов, не мягкотелый больной старик и не позволит посланнику испытывать его терпение – какой бы он там ни был волшебник.
– Генри, – окликнул Георг.
Он не повысил голоса – королям не обязательно кричать, чтобы быть услышанными. Через мгновение дверь распахнулась, и на пороге возник человек.
– Ваше величество, – он низко поклонился.
Генри Тэвиш был на пару дюймов выше самого Георга – мелочь, которая слегка раздражала короля – носил пышные усы и коротко стриг черные волосы. Приятный малый, отвечавший за не слишком приятную работу – улаживать дела, которые сам король улаживать не хотел… не был обязан.
– Он опаздывает, – объяснил король.
Генри знал, что за посетитель сегодня ожидается.
Георг был очень осторожен, разумеется. Не давал распространиться слухам о другом Лондоне, хотя ему порой и хотелось об этом поговорить. Однако он понимал, что может случиться, если наружу просочится хотя бы слово. Видеть все самому – одно дело, а распускать слухи и порождать в подданных нездоровый скептицизм – совсем другое.
«Что за сказочки, – будут говорить люди. – Должно быть, у нового короля не все в порядке с головой».
А революционеров слишком просто принять за помешанных.
Этого Георгу совершенно не хотелось. Когда он примет решение открыть кому-либо тайну магии другого мира, это будет не смутный слух, не невнятные байки, а нечто, что можно продемонстрировать публично и невозможно оспорить.
Но с Генри Тэвишем случай был особый.
Генри был очень нужным человеком.
И к тому же шотландцем, а всякому англичанину известно, что шотландцы не брезгуют самой грязной работой.
– Пока что он нигде не показывался, – подтвердил Генри в своей грубоватой, но живой манере.
– В таверне «В двух шагах» проверял?
Король Георг был отнюдь не глуп. Он установил слежку за зарубежным «послом» сразу после своей коронации. Его люди регулярно докладывали ему о перемещениях странного человека в еще более странном плаще – и о местах, откуда он регулярно исчезал. «Простите, Ваше величество, сами не знаем, как мы его упустили, Ваше величество»… Но такого, чтобы Келл покинул Лондон, ни разу не заглянув в любимую таверну, еще не бывало.
– Теперь она называется «Пять углов», сир, – поправил Генри. – После смерти прежнего владельца ее держит немного тронутый парень по имени Таттл. Неблагонадежный тип, по словам властей, но…
– Мне не нужен от тебя урок истории, – оборвал его король. – Мне нужен простой ответ на вопрос. Проверяли таверну?
– Да, – кивнул Генри. – Я заходил туда, но заведение закрыто. Странное дело, потому что я слышал внутри шаги и какую-то возню, и крикнул Таттлу, чтобы тот открывал – а он отказался. Сказал, что не может открыть. Так и сказал – не может. Это сразу показалось мне подозрительным. И голос у него звучал еще чудней, чем обычно, как будто напуганно.
– Думаешь, он что-нибудь прячет?
– Думаю, он сам прячется, – объяснил Генри. – Всем известно, что этот паб – любимое местечко оккультистов, а Таттл и вовсе повсюду раззвонил, что занимается магией. Всегда считал магию бабьими сказками, даже при всем том, что вы мне рассказывали об этом Келле. Однажды я заходил туда выпить – ничего там нет особенного, разве что занавески странные и кругом стоят хрустальные шары – но может, ваш чужестранец захаживает туда не без причины. Если он что-то замыслил, наверняка Таттл об этом знает. А если у него на уме пропустить вашу встречу, может, он туда еще заявится.
– Какая наглость с его стороны, – пробормотал Георг и громко поставил бокал на стол. Потом поднялся на ноги и сгреб со стола конверт с письмом.
Похоже, все же остается несколько вещей, которые королям приходится делать собственноручно.
* * *
Становилось только хуже.
Много хуже.
Нед попробовал запретительные заклинания на трех языках, одного из которых он и вовсе не знал. Он сжег все свои запасы полыни, потом – половину остальных трав, хранившихся в кухне, но голос делался только громче. Дыхание выходило изо рта Неда облачками тумана, несмотря на то, что в очаге ярко горело пламя, а странное черное пятно на полу расползлось сперва до размеров книги, потом стало с сиденье стула, а теперь – шириной с крышку стола, которым он предусмотрительно подпер дверь.
У Неда не было выбора. Оставалось только призвать мастера Келла.
Ему никогда не удавалось призвать кого бы то ни было – если не считать духа двоюродной бабушки, когда ему было четырнадцать, и то он не был уверен, что это была именно она: в конце концов, чайник был переполнен, а кот всегда легко пугался чего попало. Но в отчаянные времена человек решается на отчаянные меры.
Проблема состояла еще и в том, что Келл находился в другом мире. Но, в конце концов, в другом мире находилась и эта тварь, а ей как-то удалось просочиться сюда, и, возможно, открытое ей отверстие еще не затянулось. Может, стены между мирами тоньше, чем кажется.
Нед зажег пять свечей, расставил их пятиугольником и поместил в центр набор стихий и монетку, которую подарил ему Келл в свой последний визит: маленький самодельный алтарь посредине самого красивого и древнего стола в таверне. Бледный дым, стоявший в комнате даже безо всякой полыни, словно бы склонился над его приношениями, и Нед принял это за благоприятный знак.
– Ну что же, приступим, – сказал он, обращаясь в пустоту – вернее, к Келлу – вернее, к темноте, заполнявшей пространство между ними. И уселся, вытянув руки на стол раскрытыми ладонями вверх, словно ожидал, что кто-то потянется с той стороны и накроет его ладони своими.
«Впусти меня», – прошептал тот страшный неизменный голос.
– Я призываю Келла, – Нед помолчал, осознав, что не знает фамилии волшебника, и начал заново. – Я призываю странника между мирами, известного под именем Келла, из другого далекого Лондона.
«Поклонись мне».
– Я призываю свет, чтобы одолеть тьму.
«Я твой новый король».
– Я призываю друга, чтобы одолеть неведомого врага.
По рукам Неда до плеч побежали мурашки – еще один добрый знак… по крайней мере, он на это надеялся. И продолжил.
– Я призываю человека, в чьем глазе живет вечность, в чьей крови живет магия.
Пламя свечей заколебалось.
– Я призываю Келла.
Нед сжал ладони в кулаки, и дрожащие огни свечей погасли.
Он перевел дыхание, глядя на пять струек тонкого дыма от угасших фитилей. Поднявшись в воздух, они сложились в пять ухмыляющихся ртов.
– Келл? – позвал Нед дрожащим голосом.
Нет ответа.
Нед откинулся на спинку стула.
В любое другое время он был бы вне себя от счастья, что ему удалось магией загасить свечи… Но сейчас этого было недостаточно.
Странник не пришел.
Нед протянул руку и взял иномирную монетку со звездой в центре, слабо пахнувшую розами. Повертел ее в пальцах.
– Никудышный я маг, – пробормотал он.
За запертой дверью заскрипели колеса экипажа, в следующую секунду в дверь забарабанил тяжелый кулак.
– Открывай! – рявкнул чей-то голос.
Нед выпрямился, спрятал монетку в карман.
– Таверна закрыта!
– Открывай без разговоров! – приказал невидимый мужчина. – Именем Его величества короля!
Нед задержал дыхание, как будто так можно было заставить все эти несчастья задохнуться, но в дверь продолжали стучать, бесплотный голос продолжал шептать «Впусти меня», и он совершенно не понимал, что делать.
– Ломайте дверь, – приказал другой голос, менее грубый и более начальственный.
– Подождите! – крикрнул Нед, который совершенно не хотел лишиться входной двери, особенно сейчас, когда она оставалась единственной преградой между ним и темнотой снаружи.
Он отодвинул засов, приоткрыл небольшую щелку – достаточную, чтобы разглядеть на пороге мужчину с черными подкрученными кверху усами.
– Боюсь, сэр, у меня тут небольшой потоп, так что не…
Усач толчком распахнул дверь, и Нед отступил на шаг, потрясенный, когда на порог его паба ступил сам Георг IV.
Конечно, он был не в парадных королевских одеждах, но ведь не шелк или бархат делают короля королем. Достаточно было его манеры держаться, высокомерного взгляда, и, разумеется, того факта, что этот самый профиль Нед видел на новых монетках, звеневших у него в кошельке.
Но есть силы, опасные даже для королей.
– Умоляю вас, сир, – произнес Нед, – скорее покиньте это место!
Королевский слуга фыркнул, Георг усмехнулся.
– Я и впрямь только что слышал, как ты приказываешь королю Англии?
– Нет, нет, что вы, сир! Но, Ваше величество… – Нед окинул комнату встревоженным взглядом. – Здесь небезопасно.
Король скривился.
– Единственное, что в твоем заведении пугает, так это беспорядок. Итак, где Келл?
Глаза Неда расширились.
– Что, Ваше величество?
– Странник, известный как Келл. Тот, который уже семь лет каждый месяц появляется в твоем кабаке, не пропустив ни единого раза.
Тени начали сгущаться, стягиваться вокруг короля. Нед тихо пробормотал себе что-то под нос – то ли молитву, то ли ругательство.
– Что ты сказал?
– Ничего, Ваше величество, – запинаясь, выговорил Нед. – В этом месяце я еще не видел мастера Келла, клянусь вам, но я мог бы послать весточку… – У теней тем временем появились лица. Шепот становился все громче. – Мог бы оповестить вас, если он появится… Я знаю ваш адрес… – Нервный смешок. Теневые лица жадно смотрели на них. – Если вы, конечно, не предпочтете, чтобы я…
– На что ты, черт возьми, уставился? – вопросил король, оглядываясь через плечо.
Нед не видел его лица, так что не мог оценить его выражения, когда король увидел призраков с разверстыми пастями и прожигающими взглядами, губы, шевелящиеся в безмолвном приказе – «на колени», «поклонись», «умоляй».
Слышат ли они голоса, как слышу я? – подумал Нед. Но у него не было шанса спросить и узнать ответ.
Королевский слуга размашисто перекрестился, повернулся и пулей выскочил из «Пяти углов», даже не оглянувшись.
Король замер, только челюсть его ходила вверх-вниз, словно он пытался что-то выговорить и не мог произнести ни звука.
– Ваше величество! – позвал его Нед, а призраки рассыпались, превращались в дым, в пятна тумана, в ничто.
– Вот оно что, – прошептал Георг, нервно расправляя полы одежды. – Значит, так…
И, не сказав больше ни слова, король Англии стремительно вышел за дверь.
II
Шел дождь, когда вернулся сокол.
Рай стоял на верхнем балконе, под прикрытием широкого карниза, глядя, как баржи тянут по реке остатки турнирных арен. Айзра ждала его внутри, сразу за дверями. Капитан городской стражи его отца, теперь она стала капитаном королевской гвардии Рая. В полных доспехах она походила на статую, а Рай был полностью одет в красное – традиционный арнезийский цвет траура.
Он читал, что вескийцы в знак траура чернят лица золой, а фароанцы красят самоцветы на коже в белый на трое суток. Но в Арнсе похороны традиционно были также прославлением жизни, отсюда и алый траур – цвета крови, рассветного солнца, цвета Айла.
Он почувствовал за спиной присутствие старого жреца, но не обернулся его поприветствовать. Рай знал, что Тирен тоже скорбит, но не мог вынести горя в его глазах, их спокойной печальной синевы. С таким взглядом он выслушал вести о гибели Эмиры и Максима – черты его лица не дрогнули, словно он заранее, еще до действия сонных чар, предвидел, что пробудится уже в изменившийся мир.
Так что юный король и старый жрец просто стояли молча, глядя на дождь, каждый – наедине со своими мыслями.
Королевская корона казалась Раю тяжелой. Она была куда крупнее, чем золотой обруч принца, который он носил большую часть своей жизни. Этот обруч рос вместе с ним – металл с каждым годом слегка растягивали, чтобы он оставался по размеру. Он мог бы прослужить Раю и следующие двадцать лет.
А вместо этого его сняли, унесли, отправили в сокровищницу ожидать нового принца.
Корона ужасно тяготила Рая. Служила постоянным напоминанием о его потере. О ране, которая не собиралась закрываться.
Остальные его раны уже исцелились – куда быстрее, чем можно было ожидать. Как будто булавку вгоняют в мягкую глину, а потом вынимают: ущерб устраняется сам собой, едва извлечено оружие. Он все еще хранил воспоминания о боли, но они уже казались далекими, увядали, оставляя после себя все тот же ужасный вопрос.
Было ли это все по-настоящему?
Настоящий ли я сам?
Достаточно настоящий, по крайней мере, чтобы чувствовать скорбь. Достаточно настоящий, чтобы протянуть руку – и ощутить на ней ледяные струи дождя. Чтобы выйти из укрытия и дать себе промокнуть до нитки.
И достаточно настоящий, чтобы сердце его забилось быстрее, едва он завидел приближавшуюся по бледному небу темную точку.
Он сразу узнал эту птицу – сокол из Веска.
Вескийская флотилия отступила из устья Айла, но королевская семья еще не ответила за преступления своих представителей. Коль был мертв, но Кора до сих пор сидела в королевской тюрьме, ожидая приговора. И вот приговор прибыл, плотно привязанный к лапе хищной птицы.
Вести о предательстве Коля и Коры распространились сразу же, когда пробудился город. Лондонцы призывали Рая к войне с Веском. Фароанцы предложили свою союзническую помощь – на его вкус, с излишним рвением и слишком быстро – в то время как Сол-ин-Ар отбыл в Фаро по дипломатическим вопросам – Рай боялся, что это означает подготовку войск.
Шестьдесят пять лет мира, мрачно подумал он, и все рушится из-за парочки амбициозных детишек, решивших от скуки поиграть в политику.
Рай обернулся и медленно пошел вниз по ступеням. Айзра и Тирен следовали за ним. Отто ожидал в вестибюле.
Вескийский маг встряхнул белокурыми волосами, мокрыми от дождя. Свиток с уже сломанной печатью был у него в руках.
– Ваше величество. Я принес известия от моей повелительницы.
– И что за известия? – спросил Рай.
– Моя королева не хочет войны.
Это были пустые слова.
– Зато войны хотят ее дети.
– Она предлагает вам возмещение вашей утраты.
Еще одно пустое обещание.
– И какое именно?
– Если королю Арнса будет угодно, она пришлет контрибуцию в размере годового запаса зимнего вина, семерых жрецов на службу арнезийской короне и своего младшего сына, Хока, превосходящего всех в Веске магическим даром управления стихией камня.
«Моя мать мертва, – хотелось закричать Раю, – а ты предлагаешь мне контрибуцию в виде вина и новой опасности».
Однако он сказал только:
– А как насчет принцессы? Что королева предлагает мне за нее?
Взгляд Отто стал тяжелым.
– Моя королева не желает иметь с ней ничего общего.
Рай нахмурился.
– Это же ее родная кровь.
Отто покачал головой.
– Есть только одно, что мы, вескийцы, презираем больше, чем предательство. Это промах. Принцесса нарушила приказ своей матери, повелевшей нам не нарушать мира. Она предприняла собственную попытку мятежа – и провалила ее по собственной вине. Моя королева предоставляет Вашему величеству право поступить с Корой на ваше усмотрение.
Рай потер глаза. Вескийцы не ценят милосердия, но ценят силу. Он понимал, что единственное его решение, которое удовлетворит королеву, – единственное, которое она сможет уважать – это смерть Коры.
Рай подавил желание нервно ходить туда-сюда. Подавил желание грызть ногти… или еще как-нибудь не по-королевски повести себя. Что бы сказал его отец? Что бы он сделал? Ему страшно хотелось в поисках поддержки оглянуться на Айзру, на Тирена, отказаться что-либо решать, убежать отсюда…
– Где гарантии, что королева не использует казнь своей дочери против меня? У нее будет возможность объявить, что я нарушил мир и убил Кору из соображений мести.
Отто довольно долго молчал. Наконец заговорил:
– Я не знаю мыслей моей королевы. Знаю только ее слова.
Все это могло оказаться ловушкой, и Рай это понимал. Но другого выхода не видел.
Отец столько раз говорил с ним о мире и войне, сравнивал политику с танцем, с игрой, с сильным ветром. Но из всех его слов в памяти Рая теперь всплывали самые первые.
Война против империи, сказал когда-то Максим, это как нож, наносящий удар человеку в полном доспехе. Может потребоваться три удара или тридцать, но если нож держит уверенная рука, рано или поздно он найдет щель между пластинами.
– Как и ваша королева, – выговорил Рай, – я не хочу войны. Мир между нашими империями сейчас очень хрупок, и публичная казнь может как утишить гнев моих подданных, так и распалить его.
– Деяние не обязано быть публичным, чтобы стать знаковым, – сказал Отто. – Главное – чтобы ему свидетельствовали нужные люди.
Рука Рая невольно опустилась на рукоять короткого золотого меча на поясе. Это было церемониальное, декоративное оружие, еще один обязательный элемент его траура. Но все равно клинок оставался достаточно острым, чтобы убить Коля. И мог сослужить ту же службу для Коры.
Заметив этот жест, Айзра шагнула вперед и впервые подала голос.
– Я готова сделать это, – предложила она – и Рай страстно хотел позволить ей, сложить с себя тяжкий труд палача. Он не хотел больше проливать кровь.
Однако он покачал головой и заставил себя направиться к лестнице, ведшей в тюрьму.
– Ее смерть принадлежит мне, – сказал он, стараясь наполнить эти слова гневом, которого он на самом деле не чувствовал. Хотя и хотел бы чувствовать – лучше жар гнева, чем холод скорби.
Тирен не последовал за ними. Делом жрецов была жизнь, а не смерть. Но Айзра и Отто не отставали от Рая ни на шаг.
Рай не знал, ощущает ли сейчас Келл его бешеное сердцебиение… Может быть, он обеспокоится и прибежит ему на помощь? Хотя молодой король этого вовсе не хотел. Брату нужно было платить по собственным счетам.
Едва Рай ступил на тюремную лестницу, он уже знал, что что-то не так.
Вместо звонкого голоса Коры его встретила мертвая тишина. Во рту появился металлический привкус крови. Внизу его ждало горестное зрелище.
Охраны не было, камера принцессы оставалась закрытой. Сама Кора лежала внутри на каменной скамье, одна рука ее безжизненно свесилась на пол, пальцы были липкими от крови.
Рай невольно отшатнулся.
Кто-то, очевидно, передал заключенной нож. Было ли это издевательством – или деянием милосердия? Как бы то ни было, она вскрыла вены на обеих руках, от локтя до запястья, и кровью написала на стене одно-единственное вескийское слово.
Тан’ош.
«Честь».
Отто молча смотрел, не двигаясь с места, но Рай поспешно открыл камеру – хотя сам толком не понимал, что собирается теперь делать. Кора, принцесса Вескийская, была мертва. И хотя он сам явился сюда убить ее, все же от вида ее безжизненного тела, остановившихся глаз его замутило. Но кроме дурноты Рай, к стыду своему, ощущал огромное облегчение. Он до конца не был уверен, сможет ли сделать то, что должен. И не хотел этого знать.
Рай вошел в камеру и опустился на колени рядом с трупом Коры.
– Ваше величество, – начала было Айзра, когда кровь запачкала ему обувь и одежду, но Рай не обращал внимания.
Он откинул белокурые пряди со лба Коры, открывая ее лицо. Потом снова поднялся. Взгляд Отто был устремлен не на мертвое тело, а на кровавую надпись на стене, и Рай почувствовал в ней опасность, призыв к действию.
Когда голубые глаза вескийца снова взглянули на Рая, они были лишены всякого выражения, непроницаемы.
– Смерть есть смерть, – сказал Отто. – Я скажу моей королеве, что дело сделано.
III
Нед валился с ног от усталости. За последние трое суток ему удалось поспать всего несколько часов, а после визита короля – и вовсе ни минуты. Тени исчезли перед рассветом, но Нед доверял тишине не больше, чем звукам, так что он закрыл ставнями все окна, запер дверь и обосновался за столом посреди комнаты, в одной руке сжимая стакан, а в другой – свой церемониальный кинжал.
Голова его страшно кружилась, когда он услышал за порогом голоса. Он с трудом поднялся на ноги, едва не опрокинув стул, и тут дверные засовы сами собой начали двигаться. В ужасе Нед смотрел, как три толстых засова медленно отодвинулись, словно повинуясь чьей-то невидимой руке, как опустилась дверная ручка – и дверь заскрипела, отворяясь внутрь.
Нед схватил ближайшую бутылку свободной от кинжала рукой, повернул ее, как биту, забыв, что там еще осталось немного вина. Красные капли выкатились из горлышка ему на голову и протекли за воротник. На пороге стояло две тени, окруженные светящимся туманом.
Он хотел нанести удар – но бутылка сама собой вырвалась из его пальцев, ударилась о стену и разбилась вдребезги.
– Лайла, – с упреком произнес знакомый голос.
Нед сморгнул, привыкая к нежданному свету.
– Мастер Келл?
Дверь за спинами гостей снова закрылась, погружая комнату в полумрак. Волшебник сделал шаг Неду навстречу.
– Привет, Нед.
На нем был его обычный черный плащ с поднятым от холода воротником. Глаза Келла – один голубой, другой черный – испускали обычное магнетическое сияние. А вот волосы его изменились – в их яркую медь затесалась полоска серебра. Лицо его казалось изможденным, как после долгой болезни.
Женщина рядом с ним – Лайла – склонила голову на бок. Она была очень худая, с черными волосами, скрывавшими уши и падавшими на глаза – один карий, другой черный.
Нед смотрел на нее, разинув рот.
– Вы… такая же, как он.
– Нет, – сухо поправил Келл. – Она – единственная в своем роде.
Лайла поморщилась. В руках она держала небольшой сундучок, но когда Нед попытался помочь ей и забрать его, она взамен поставила его на стол, одной рукой придерживая крышку.
Мастер Келл описал по комнате круг, будто осматривая ее на предмет посторонних. Нед попробовал вспомнить свои хорошие манеры.
– Чем я могу вам помочь? – спросил он. – Хотите что-нибудь выпить? Разумеется, я понимаю, что вы не только за этим сюда пришли, хотя, возможно, именно что за этим, и в таком случае я глубоко польщен, но…
Лайла совсем не по-женски фыркнула, и Келл послал ей предостерегающий взгляд – и успокаивающе улыбнулся Неду.
– Нет, мы пришли сюда не за выпивкой, но, пожалуй, от нее не откажемся.
Нед закивал и устремился к бару за бутылкой.
– Мрачновато здесь, а? – заметила Лайла, оглядываясь.
Келл окинул взглядом разбитые окна, книгу заклинаний на столе, усыпанный золой пол.
– Что здесь произошло?
Неда не нужно было долго уговаривать. Он поспешно поведал свою историю о ночных кошмарах, тенях и голосах в голове. К его изумлению, двое магов слушали внимательно, не прикасаясь к вину – в то время как сам он за время рассказа успел дважды осушить свой стакан.
– Я знаю, это звучит безумно, – завершил он наконец жуткую повесть, – однако же…
– Это не звучит безумно, – перебил Келл.
Глаза Неда округлились.
– Так вы тоже видели эти тени, сэр? Что они такое? Что-то вроде эхо? Одно могу точно сказать – это была черная магия. Я сделал что мог, никого не впускал, сжег всю свою полынь, пробовал очистить воздух дюжиной разных способов – но тени все прибывали и прибывали. А потом вдруг убрались – все разом. Но что, если они снова явятся, мастер Келл? Что мне тогда нужно делать?
– Они не явятся, – успокоил его Келл. – Если ты мне сейчас немного поможешь.
Нед заморгал, уверенный, что ослышался. Сколько раз он представлял себе этот момент в мечтах! Как хотел быть нужным, быть полезным… Но это же только мечты. Сны, от которых потом всегда просыпаешься. Он опустил руки под барную стойку и сильно ущипнул себя за запястье… но не проснулся.
Нед шумно сглотнул.
– Я… помогу вам?
Келл кивнул.
– Именно, Нед, – он перевел взгляд на сундучок, стоявший на столе. – Я пришел попросить тебя об услуге.
* * *
Лайла считала, что это плохая идея.
Впрочем, она считала плохой любую идею, в которой участвовал передатчик. По ее мнению, эту штуку следовало запечатать в каменную урну, запереть в сундук и бросить в дыру в самом центре земли. А вместо этого штуку запечатали в урну, заперли в сундуке – и притащили сюда, в таверну в центре лишенного магии города.
И доверили человеку – этому конкретному человеку, который больше походил на уличного голубя – с глазами навыкате и суетливыми движениями. Самое странное, что он немного напоминал ей Леноса своей нервностью, благоговейными взглядами – пусть даже эти взгляды были адресованы на этот раз не ей, а Келлу. Он, похоже, балансировал между страхом и крайним почтением. Лайла слушала объяснения Келла о содержимом сундучка – не исчерпывающие, но достаточно подробные, по ее мнению так даже слишком. Смотрела, как этот Нед согласно кивает головой – так быстро, что она едва не отрывалась, и глаза у него были круглыми, как у ребенка. Смотрела, как двое мужчин в конце концов уносят сундучок в подвал.
Там они собирались его захоронить.
Лайла предоставила это им, а сама принялась ходить по таверне, слушая знакомый скрип досок пола под ногами. Ковырнула носком сапога гладкое черное пятно той же пакости, что до сих пор оставалась на улицах Красного Лондона, места, где магия прогнила насквозь. Даже с изгнанием Осарона причиненный им вред никуда не девался. Похоже, что не все на свете можно исправить хорошими чарами.
В холле она нашла узкую лесенку, которая вела наверх, к лестничной площадке, а потом поднималась еще выше, к маленькой зеленой двери. Ноги Лайлы двигались будто без участия ее воли, ступенька за ступенькой, пока она не поравнялась с комнатой Бэррона. Дверь была распахнула, а за ней лежала спальня, больше не принадлежащая прежнему жильцу. Лайла отвела взгляд, не уверенная, что готова это видеть, и поднималась все дальше. С верхнего этажа уже не был слышен голос Келла. Комната за узкой зеленой дверью – ее бывшая комната – осталась нетронутой. Часть пола была темной, но вовсе не гладкой, с едва заметными отпечатками пальцев на неровном пятне, где раньше лежало тело Бэррона.
Она присела на корточки и коснулась пятна руками. На пол упала тяжелая капля – как первый предвестник лондонского ливня. Лайла быстро вытерла глаза и поднялась.
Там и тут на полу виднелись звездчатые отверстия – следы выстрелов Бэррона из ружья. Пальцы ее сжались в кулаки, магия гудела в крови – и пули высвободились из толщи древесины, соединяясь в воздухе, пока не слились в один металлический шар, который лег в ее протянутую ладонь. Лайла опустила шар в карман, наслаждаясь его весом, и спустилась обратно в таверну.
Там уже ждали Нед и Келл, закончившие свои дела. Нед болтал не умолкая, Келл снисходительно слушал, хотя в глазах его застыли усталость и напряжение. Он чувствовал себя скверно со времен последнего сражения и использования кольца. Дурак он, если думает, что она не замечает. Но Лайла ничего не сказала, и когда их взгляды встретились, напряжение слегка отступило, сменившись чем-то теплым и нежным.
Лайла провела пальцами по столу, на котором красовалась пятилучевая звезда.
– Зачем было менять название?
Нед резко повернул голову в ее сторону, и она поняла, что первый раз за время визита заговорила лично с ним.
– Мне показалось, что это хорошая идея, – поспешил объяснить он, – но знаете, с тех пор, как я это сделал, меня просто преследуют неудачи… Так что, может быть, стоит вернуть таверне прежнее имя.
Лайла пожала плечами.
– Да какая разница, как ты ее зовешь.
Нед щурился, вглядываясь в нее, будто не мог сфокусировать взгляд.
– Мы с вами уже встречались? – спросил он, и Лайла покачала головой, хотя, конечно, много раз натыкалась на него в этой таверне – еще когда она называлась «В двух шагах», еще когда за стойкой бара стоял Бэррон, подавая разбавленные напитки людям, желавшим ощутить вкус магии… Еще когда она то и дело приходила сюда и уходила, как призрак.
– Если ваш король снова сюда явится, – говорил тем временем Келл, – передайте ему вот это письмо. Мой король хочет его уведомить, что это был последний…
Лайла потихоньку выскользнула за дверь – наружу, в свет серого дня. Она подняла голову взглянуть на вывеску над входом, на тяжелые облака, грозившие пролиться дождем.
В это время года город всегда выглядел грязным и неряшливым – но казался ей еще унылее теперь, когда она узнала Красный Лондон и окружавший его мир.
Лайла привалилась спиной к холодной каменной стене и словно бы услышала голос Бэррона – такой отчетливый, будто он стоял у нее за спиной, с обычной своей сигарой, свисавшей из угла рта.
«Вечно ищешь неприятностей».
– А что такое жизнь без толики неприятностей? – тихо отозвалась она.
«И не останавливаешься, пока не найдешь…»
– Прости, что на этот раз неприятности нашли тебя.
«Ты по мне скучаешь?» – его сиплый голос словно повис в воздухе.
– Просто невыносимо, – прошептала она.
Она услышала, что сзади подошел и остановился Келл. Почувствовала, как он решает – взять ли ее за руку или лучше пока не трогать. В конце концов решил пока не трогать, так и стоял чуть поодаль.
– Ты уверен в этом парне? – спросила Лайла.
– Уверен, – голос его звучал так надежно, что на него хотелось опереться. – Нед – надежный человек.
– Чтобы тебя порадовать, он готов руку себе отрезать.
– Он верит в магию.
– А ты не думаешь, что он попробует воспользоваться… этим предметом?
– Он никогда не сможет открыть урну. А если бы и смог – нет, не воспользовался бы. Я уверен, что он на это не пойдет.
– Почему?
– Потому что я его об этом попросил.
Лайла фыркнула. Даже после всего, что им с Келлом пришлось пережить, он продолжал верить в людей. И она надеялась – ради жизней их всех – что хотя бы на этот раз он окажется прав.
Вокруг них кипела жизнь – скрипели колеса экипажей, слышались голоса прохожих. Она успела забыть простую надежность этого города, этого мира.
– Хочешь, останемся здесь еще ненадолго? – спросил Келл.
Она глубоко вдохнула, и воздух имел привкус металла и копоти вместо магии. Больше ее ничто здесь не удерживало.
– Нет, – она покачала головой и взяла его за руку. – Пошли домой.
IV
Небо казалось пронзительно-голубым полотнищем, туго натянутым вокруг солнца. Яркая синева казалась беспредельной – ее нарушала только яркая черно-белая птица, парившая в высоте. Пересекая сферу света, птица вдруг распалась на целую птичью стаю, рассыпавшуюся во все стороны под лучами солнца.
Холланд запрокинул голову, любуясь зрелищем. Но всякий раз, когда он пытался сосчитать птиц, его зрение рассредоточивалось, отвлеченное лучами света, разбегавшимися во все стороны.
Он не знал, где находится.
И как он сюда попал.
Он просто стоял во внутреннем дворе дворца, а по стенам вокруг вился плющ, цветущий пурпурными цветами – это был совершенно невероятный оттенок, но явно не иллюзия: лепестки цветов были плотными, настоящими. Воздух пах всеми ароматами лета – нагретой землей, травой, цветами – и эти запахи просто-таки кричали Холланду, что он находится там, где не может, никак не может быть.
И все же…
– Холланд? – окликнул его голос, которого он не слышал много лет. Много жизней. Он обернулся, чтобы увидеть, откуда тот исходит, и обнаружил проем в стене у себя за спиной. Дверной проем без всякой двери.
Он шагнул туда – и замковый двор вокруг растаял, стена за спиной снова стала сплошной. А по сторонам дороги, начинавшейся у него под ногами, стояли люди, много людей. Их одежды были белыми, а лица цвели здоровьем. Он знал это место – это был Кочек, самый худший район в его городе, трущобы.
И все же…
Он узнал ярко-зеленые глаза одного из людей, пришедших его поприветствовать. Эти глаза ярко сверкали из тени в дальнем конце поляны.
– Алокс? – позвал он, рванувшись навстречу брату – и тут чей-то крик заставил его резко обернуться.
Навстречу бежала маленькая девочка, которую на бегу перехватил мужчина. Девочка радостно заверещала, когда тот закружил ее, подхватив под мышки. Это был крик радости, а не страха.
Веселый детский визг.
Какой-то старик коснулся рукава Холланда и произнес:
– Король грядет.
Холланд хотел спросить, что он имеет в виду, но Алокс уже ускользал из его поля зрения, и Холланд поспешил за ним – вперед по дороге, потом завернуть за угол, потом… его брат исчез.
А вместе с ним – и солнечная поляна.
Холланд внезапно очутился посреди рынка, в толпе людей, занятых покупками, прилавки ломились от груд ярких фруктов, от свежевыпеченного хлеба…
Он знал это место. Это была Главная площадь, где за последние годы совершилось столько казней, столько крови ушло в ненасытную землю.
И все же…
– Хол!
Он снова резко повернулся, ища источник голоса, и увидел кончик пшеничной косы, мелькнувший среди толпы. Взмах подола яркого платья…
– Талья?
На краю площади танцевали три девушки. Две в белом, а Талья – в ярко-красном платье.
Он начал проталкиваться к ним сквозь толпу, но когда наконец добрался до края рынка, танцовщиц уже не было.
Слуха коснулся шепот Тальи:
«Король грядет».
Он повернулся на звук, но никого не увидел. Не было вокруг ни оживленного рынка, ни самого города.
Всё снова исчезло, звуки жизни и радости утихли, мир снова накрыла тишина, нарушаемая только шорохом листы и далеким щебетом птиц.
Холланд стоял посреди Серебряного леса.
Стволы и ветви деревьев все еще сохраняли металлический блеск, но земля под ногами была темным, влажным черноземом, а листья над головой поражали сочной зеленью.
Промчался порыв ветра, послышался звон ручья. Из травы поднялся человек, рядом с ним на земле лежала корона.
– Ворталис, – произнес Холланд.
Тот поднялся на ноги и улыбнулся ему. Он хотел было заговорить, но внезапный порыв ветра унес его слова.
Ветер гнул ветви деревьев, срывал с них листву. Листья начали опадать, как капли дождя, покрывая землю зеленым ковром. Сквозь густой листопад Холланд видел Алокса, стиснувшего кулаки, Талью, приоткрывшую рот, беспокойно озиравшегося Ворталиса. Там и тут листопад заслонял их, поглощал их, и стоило сделать шаг – они растворялись в водовороте листвы, и только их голоса отзывались эхом в сумраке листвы:
– Король грядет, – предупреждал его брат.
– Король грядет, – пела любимая.
– Король грядет, – возвещал друг.
Ворталис появился еще раз – он шагал Холланду навстречу, раздвигая завесу падающей листвы. Он протянул ему руку ладонью вперед.
Когда Холланд проснулся, он все еще тянулся, чтобы ответить на рукопожатие.
* * *
Холланд сразу понял, где он – по бархатной красно-золотой обивке стен.
Дворец семьи Мареш, конечно же.
Не его мир, соседний.
Был поздний вечер, занавеси опущены, на столике у кровати – потушенная лампа.
Холланд бессознательно потянулся к своей магии – и тут вспомнил, что ее больше нет. Осознание больно ударило его, словно чувство утраты. На краткий миг он задохнулся, глядя на свои руки, которые всегда были главным его орудием, в руках жила его сила, там ей всегда было самое место – а теперь он ощущал только пустоту. Никакого знакомого гула. Никакого жара.
Он рвано выдохнул – это было единственное внешнее проявление его скорби.
Да, он чувствовал внутри пустоту. Был теперь пустым.
За дверьми кто-то ходил, он слышал шаги людей, их приглушенные голоса.
Тихий лязг доспехов – явно кто-то разоружался, снимал с себя латы.
Холланд с трудом встал с постели, выбравшись из-под толстого тяжелого одеяла, поднялся с груды подушек. На миг его охватило раздражение – как вообще можно спать в такой груде тряпья и перин?
Конечно, это лучше, чем спать в тюремной камере…
Но явно хуже, чем быстрая смерть.
Чтобы просто подняться с кровати, ему потребовалось столько сил – или попросту сил оставалось так мало… Холланд совершенно выдохся уже к тому моменту, как его ноги коснулись пола.
Он снова откинулся на постель, присел. Взгляд рассеянно скользил по комнате, погруженной в полумрак. Стол, диван, зеркало… в зеркале он увидел свое отражение и замер.
Его волосы, прежде угольно-черные – а потом слегка подернутые сединой, но все же черные – стали теперь белыми, как снег. Морозный покров, внезапный, как весенний снегопад. В сочетании с его бледной кожей это делало Холланда почти бесцветным.
Конечно, без учета его глаз.
Глаза его, так долго носившие метку силы, определяли всю его жизнь. Глаза, сделавшие его мишенью, ходячим вызовом… а потом королем.
Теперь его глаза – оба глаза – были зелеными, почти как молодая листва.
V
– Ты уверен? – спросил Келл, глядя с высоты на свой город.
Он сам считал – нет, он знал! – что это скверная идея. Но выбор принадлежал не ему.
Между бровями Холланда появилась единственная морщинка.
– Хватит спрашивать.
Они стояли рядом на возвышенности над городом. Вернее, Келл стоял, а Холланд сидел на каменной скамье, пытаясь отдышаться. Чтобы взобраться сюда, он потратил все силы, но настоял, что сделает это самостоятельно, и вот теперь, когда они уже был наверху, он продолжал упираться.
– Ты мог бы остаться тут, – предложил Келл.
– Не хочу, – решительно ответил Холланд. – Хочу вернуться домой.
Келл помолчал.
– Твой родной мир не слишком милостив к тем, кто лишен силы.
Холланд посмотрел ему в глаза. На бледном лице, окруженном теперь белоснежными волосами, глаза выглядели невероятно яркими. А самое удивительное, что теперь оба глаза были зелеными. И всё же Келла не отпускало ощущение, что перед ним не лицо Холланда, а маска. Гладкая кожа, за которой прячется Холланд… настоящий Холланд. Прячется даже сейчас. И всегда будет прятаться.
– И все же это мой дом, – сказал он. – Я там родился…
Он не закончил фразу, но Келл и так понял, что он имел в виду.
«Там я и умру».
Очнувшись после своей великой жертвы, Холланд не выглядел постаревшим – только очень усталым. Но это была глубинная усталость, словно место, некогда заполненное магией, теперь осталось пустым. Магия и жизнь сплетены в любом живом существе, но сильнее всего – в антари. Без нее Холланд никогда не будет целостным.
– Не уверен, что получится, – сказал Келл, – теперь, когда ты…
– Но ты-то ничего не потеряешь, если попробуешь, – оборвал его Холланд.
Это была не совсем правда.
Келл не сказал Холланду… Никому не сказал, кроме Рая, и то, потому что был вынужден, насколько велик был причиненный ему ущерб. Когда Холланд отдал свою магию (а и вместе с ней и Осарона) передатчику, связующее кольцо все еще было на пальце Келла, и часть его магии утекла. Он утратил нечто жизненно важное. И теперь при любом действии – вызывая огонь, повелевая водой или работая с кровью – Келл испытывал боль.
Каждый раз ему было больно – саднила рана в самом сердце его существа.
И, в отличие от раны, нанесенной телу, эта отказывалась заживать.
Магия всегда была частью Келла, такой же естественной, как дыхание. А теперь он никак не мог это дыхание толком перевести. Простейшие действия требовали от него не только напряжения силы, но и волевого акта. Усилия воли, чтобы испытать боль. Чтобы страдать.
«Боль – это напоминание, что мы живы».
Так сказал ему Рай, очнувшись, чтобы обнаружить, что их жизни отныне связаны. Когда Келл застал его держащим руку над огнем свечи. Когда узнал о связующих кольцах, о цене своей магии.
«Боль – это напоминание…»
Келл боялся боли, которая с каждым разом казалась все сильнее. Его мутило при одной мысли о ней. Но он не мог не уважить последнюю просьбу Холланда. Келл и так был должен ему неизмеримо много, поэтому ничего не сказал.
Он посмотрел вниз, на расстилавшийся под ними город.
– Где мы сейчас – относительно твоего мира? Где мы окажемся, когда перейдем?
По лицу Холланда разлилось облегчение, быстрое, как всполох света на воде.
– В Серебряном лесу, – ответил он. – О нем говорят, что это место смерти магии. – Он помолчал мгновение – и добавил: – А другие говорят, что это все ерунда, и Серебряный лес – просто красивая старая роща.
Келл ждал, что он еще что-нибудь скажет, но Холланд просто медленно поднялся, опираясь на трость, и только побелевшие костяшки пальцев выдавали, насколько ему трудно стоять.
Другой рукой Холланд схватился за локоть Келла и кивнул в знак готовности. Тогда Келл вытащил нож и порезал свободную руку. Боль от пореза казалась такой пустяшной в сравнении с болью, которой он ждал. Потом антари вытащил из-за ворота шнурок с талисманом Белого Лондона, пятная шнурок кровью, и положил ладонь на каменную скамью.
– Ас траварс, – сказал он, и голос Холланда повторил его слова, как отдаленное эхо, когда они вместе сделали шаг вперед.
* * *
«Боль – это напоминание…»
Келл стиснул зубы от боли и, чтобы не упасть, схватился за первое, что попалось ему под руку. Это оказалась не скамья и не стена, а ствол дерева. Кора его казалась гладкой, как металл. Он привалился к прохладной поверхности, ожидая, когда боль отхлынет, и постепенно ему полегчало. Он оглянулся и увидел небольшую рощу вокруг, и Холланда в нескольких шагах от себя, живого и невредимого. Неподалеку между деревьями бежал ручей – узкая лента воды, а за ручьем поднимались каменные шпили Белого Лондона.
В отсутствие Холланда – и Осарона – краски его мира снова поблекли. Небо и река снова стали серыми, земля – нагой. Келл привык именно к такому Белому Лондону. Другую его версию он увидел лишь мельком – из двора замка, за миг до того, как Ожка надела ему на шею зачарованный ошейник. И теперь тот другой Белый Лондон казался далеким, как сон. И все же сердце Келла заныло, сожалея об утраченном богатстве красок – и о том, каким скорбным стало лицо Холланда. Маска невозмутимости упала с него, обнажая боль.
– Спасибо, Келл, – сказал он, и антари понял истинное значение этих слов: Холланд отпускает его. Разрешает уйти.
Однако он не двинулся с места.
Магия приучала к постоянным изменениям мира, и так просто было забыть, что некоторые изменения отменить нельзя. Что не все на свете бесконечно меняется. Одни дороги продолжаются, а другие подходят к концу.
Они долго стояли в молчании. Холланд не мог собраться с силами, чтобы пойти вперед, Келл – чтобы отступить назад.
Наконец земля перестала держать их на месте.
– Рад был помочь тебе, Холланд, – сказал наконец Келл и шагнул прочь.
Он дошел до края рощи – и обернулся, последний раз взглянув на Холланда: антари стоял посреди Серебряного леса, запрокинув голову и закрыв глаза. Зимний ветер развевал седые волосы, играл полами угольно-черной одежды.
Келл еще помедлил, глубоко засунул руки в карманы своего многостороннего плаща – и когда наконец он повернулся, чтобы уйти, в его пальцах оказалась монетка, одинокий красный лин. Он сунул монетку в трещину древесной коры – напоминание, приглашение, прощальный дар человеку, которого Келл больше никогда не увидит.
VI
Алукард Эмери расхаживал по коридору у дверей Розового зала, одетый в костюм такого темно-синего цвета, что он казался черным, пока капитан не выходил на яркий свет. Это был цвет парусов его корабля. Цвет полночного моря. Ни шляпы, ни пояса, ни украшений он предпочел не надевать, только чисто вымыл каштановые волосы и заколол серебряной заколкой. Запонки и пуговицы его сияли, как обычно, зеркально отполированные.
Он походил на клочок летнего ночного неба, усеянного звездами.
Он потратил на подбор этой одежды добрую пару часов. Никак не мог определиться, хочет он выглядеть Алукардом, капитаном, или Эмери, дворянином. В конце концов выбрал нечто среднее. Сегодня он был Алукардом Эмери, мужчиной, желающим впечатлить короля, в которого был влюблен.
В бою он утратил сапфир, украшавший его лицо над бровью, и взамен обрел новый шрам. Тот, конечно, не блестел в солнечных лучах, но тем не менее украшал его. Серебряные полосы вен, прочертивших кожу – память о яде короля теней – слабо светились.
«Я больше люблю серебро», – как-то сказал ему Рай.
Алукард тоже любил серебро.
Собственные пальцы казались ему голыми без колец, но единственной значимой недостачей было отсутствие серебряного кольца-пера, которое он раньше носил на большом пальце. Знака дома Эмери.
Беррас пережил туман без ущерба для здоровья – то есть попросту сразу ему поддался. Поэтому в свое время он проснулся на улице вместе с остальными лондонцами, заявляя, что ничего не помнит о произошедшем, не знает, что он делал и говорил, оказавшись под властью короля теней. Алукард не верил ни единому его слову и выдержал присутствие брата в течение нескольких минут, которые требовались, чтобы сообщить о разрушении особняка и о смерти Анисы.
Помолчав, Беррас ответил на всё это только одно:
– Похоже, мы с тобой теперь – единственные представители нашего рода.
Алукард с отвращением покачал головой.
– Я отказываюсь. Остаешься только ты, – сказал он и ушел прочь.
Он не швырнул родовое кольцо под ноги своему брату, хотя и хотел бы сделать что-то подобное. Он просто забросил серебряное перо в придорожные кусты. Как только оно исчезло с пальца, Алукарду сразу стало легче.
Но теперь, у входа в Розовый зал, мир кружился у него перед глазами.
– Король желает вас видеть, – произнес дворцовый стражник, распахивая перед ним дверь. Алукард заставил себя шагнуть на порог. В руке он нес бархатный мешочек.
* * *
Зал, конечно, не был полон народа… Но не был он и пуст. Алукард внезапно остро захотел наедине увидеться с принцем… то есть с королем.
Здесь собрались остра и вестра – кто-то в ожидании аудиенции, кто-то – попросту в ожидании, когда мир вернется на круги своя. Вескийские придворные по-прежнему оставались в отведенных им покоях, в то время как фароанские гости разделились: кто-то отплыл на родину вместе с Сол-ин-Аром, кто-то еще задержался во дворце. Советники, прежде помогавшие Максиму править королевством, были готовы помочь своими советами Раю, а королевская стража стояла по периметру зала и по сторонам трона.
Король Рай Мареш сидел на троне своего отца, место его матери по правую руку пустовало. Келл стоял у него за плечом, склонившись к плечу брата, и что-то тихо ему говорил. Мастер Тирен занимал место по другую руку Рая. Верховный жрец теперь выглядел много старше прежнего, но взгляд его голубых глаз на морщинистом лице оставался таким же острым. Он тоже что-то сказал Раю и положил ему ладонь на плечо – такой простой и теплый жест.
Рай слушал его, склонив голову. На черных кудрях его красовалась тяжелая золотая корона. Было что-то скорбное в линии его опущенных плеч, но когда губы Келла зашевелились, Рай заставил себя улыбнуться – и эта улыбка была как луч солнца сквозь облака.
В сердце Алукарда вспыхнула новая надежда.
Он окинул взглядом зал и заметил Бард, небрежно прислонившуюся к каменной вазе. По особому наклону ее головы Алукард понял, что она подслушивает. Интересно, невольно подумал он, успела ли она сегодня с утра обчистить карманы паре дворян… или все же с этим занятием покончено?
Келл прочистил горло… и Алукард с изумлением заметил, что ноги сами собой принесли его к подножию трона.. Он взглянул в янтарные глаза короля – и заметил, что они слегка потеплели, в них промелькнуло выражение – счастья? Участия? – он не успел понять. Рай заговорил.
– Капитан Эмери. – Голос его был тем же – и вместе с тем совсем другим, отстраненным. – Вы просили об аудиенции.
– Вы обещали принять меня, Ваше величество, по моем возвращении, – Алукард бросил быстрый взгляд на Келла – тень за королевским плечом, – в том случае, если я постараюсь и не убью вашего брата.
По залу пробежал изумленный шепот. Келл скривился, и Алукард тут же почувствовал себя лучше и уверенней. Глаза Рая чуть расширились – он вспомнил, при каких обстоятельствах обещал Алукарду аудиенцию… а также – что в виду имелась, конечно же, личная встреча наедине.
Но их отношения не исчерпывались крадеными поцелуями, тайными объятьями на шелковых простынях, секретами, свидетелем которых был только лунный свет… Юношескими развлечениями, летним кратковременным романом.
И Алукард пришел сюда, чтобы доказать это. Чтобы открыть Раю свое сердце – перед всем Розовым залом, перед всем Лондоном.
– Около четырех лет назад, – начал он, – я покинул… ваш двор, не предоставив вам достойных объяснений и оправданий. Боюсь, что таким поведением я мог оскорбить корону и обмануть доверие моих владык. Сейчас я явился, чтобы предоставить моему королю возмещение этого урона.
– Что у тебя в руках? – спросил Рай.
– Контрибуция.
Стражник, стоявший возле трона, шагнул вперед, чтобы принять у него дар. Но Алукард отстранился, не отводя взгляда от короля.
– Вы позволите?
Рай помедлил мгновение и кивнул. Алукард ступил на ступени, ведшие к трону, Рай поднялся – и сам сошел на пару шагов ему навстречу.
– Что ты делаешь? – тихо спросил Рай, и все тело Алукарда запело – он так жаждал услышать этот голос! Голос не короля Арнса, но принца, которого он знал, которого любил, которого потерял.
– То, что обещал, – прошептал Алукард чуть слышно – и обеими руками вынул из мешочка зеркало, разворачивая его к своему королю.
Это был лиран.
Большинство магических зеркал отражает то, что на уме у смотрящего, его мысли, воспоминания, надежды… Но разум человека ненадежен, он может искажать события, забывать, подтасовывать.
Но лиран отражает только чистую правду.
Это очень непростая магия – вычленить из воспоминания истину.
Алукард Эмери отдал четыре года своего будущего за шанс вернуть к жизни и еще раз пережить худшую ночь своего прошлого.
Поверхность зеркала в его руках подернулась тьмой, поглощая отражение Рая и широкий зал за его спиной – чтобы возродить перед его глазами другую ночь и другую комнату.
Рай замер при виде собственной спальни, при виде их – двоих любовников, сплетенных в объятиях на его постели. Услышал их тихий смех. Его пальцы гладили Алукарда по обнаженной груди. Щеки Рая вспыхнули. Он протянул руку и коснулся глади зеркала. Его касание оживило отражение – к счастью, оно оставалось беззвучным для всех остальных, собравшихся в тронном зале. Эта драма разыгрывалась только для них двоих.
Алукард в зеркале поднялся с кровати Рая, пытаясь одеться, а принц игриво расстегивал каждую пуговку, которую он ухитрялся-таки застегнуть, развязывал каждую завязку. Наконец прощальный поцелуй – и Алукард двинулся прочь по лабиринту залов и коридоров, наружу, в летнюю ночь.
Зеркало не могло передать одного – счастья, переполнявшего Алукарда, когда он шел по медному мосту на северный берег. Сердце пело у него в груди, пока он поднимался по ступеням родового особняка Эмери. И зеркало не могло показать, как внезапно оборвалась эта песня, когда за порогом обнаружился Беррас.
Беррас, который стоял в холле и ждал младшего брата.
Беррас, который следил за ним от самого дворца.
Беррас, который всё знал.
Алукард пытался что-то говорить, притворялся пьяным, шатался, хватался за стены, как бывало, когда он под утро возвращался из таверны. Бормотал о том, как славно повеселился, как в конце влип в неприятности…
Но это не сработало.
Отвращение Берраса было непробиваемым, как камень. И такими же твердыми были его кулаки.
Алукард не хотел драться с братом, уклонился от первого удара, потом от второго… пока кто-то сзади не огрел его по голове чем-то твердым, серебряным. И острым.
Он упал, мир бешено вращался вокруг. Кровь заливала ему глаза.
Над Алукардом стоял его отец, держа в руке окровавленный посох.
Алукард по ту сторону зеркала, в Розовом зале, на миг закрыл глаза, но образы продолжали двигаться перед взором его памяти, навеки впечатанные в нее, как клеймо. Руки его до боли стиснули ручки зеркала – но он не убрал его, даже когда услышал, как брат по ту сторону стекла обзывает его идиотом, позором рода, шлюхой. Даже когда послышался треск ломающейся кости, и его собственный сдавленный крик, и тишина… А потом – плеск лодочных весел.
Алукард позволил памяти идти дальше, добраться до ужасных первых ночей в открытом море, а потом – до побега, до тюрьмы, до железных кандалов на руках, до раскаленного прута… Дальше – вынужденное возвращение в Лондон, угроза в глазах его брата, боль в глазах принца, ненависть – во взгляде Келла.
Он позволил воспоминаниям длиться столько, сколько хотел Рай. Но в какой-то момент зеркало потяжелело в его руках, и он, открыв глаза, увидел, что юный король стоит совсем близко, закрывая стекло одной рукой, словно в попытке оборвать череду образов, звуков, событий.
Янтарные глаза Рая казались очень яркими, брови сошлись в гримасе гнева и печали.
– Довольно, – дрожащим голосом произнес он.
Алукард хотел заговорить, попытался найти слова, но Рай уже повернулся – слишком быстро – и снова взбежал по ступенькам, чтобы занять свой трон.
– Я видел достаточно.
Алукард уронил руку, державшую зеркало. Мир вокруг постепенно обретал четкость. Все замерло.
Молодой король стиснул руками подлокотники трона и о чем-то тихо заговорил со своим братом, на чьем лице сперва отразилось изумление, потом – раздражение… и наконец – понимание. Келл кивнул, и когда Рай снова обратился к залу, голос его больше не дрожал.
– Алукард Эмери, – проговорил он мягко, но решительно. – Король оценил твою честность и искренность. Я оценил ее. – Он бросил еще один взгляд на Келла прежде, чем закончить. – Что же до твоей участи, мы решили освободить тебя от службы капера.
Тяжесть приговора едва не согнула Алукарда пополам.
– Рай… – имя сорвалось с его губ раньше, чем он осознал ошибку. Неуместность фамильярности. – Ваше величество…
– Больше ты не будешь ходить под флагом дома Мареш на «Ночном шпиле» – и ни на каком другом судне.
– Я не…
Король заставил его замолчать, подняв руку.
– Мой брат желает отправиться в путешествие, и я ему это позволил. – Келл помрачнел, но не посмел перебить. – Поэтому, – продолжал Рай, – мне нужен рядом верный союзник. Испытанный друг. Могущественный волшебник. Ты нужен мне здесь, в Лондоне, мастер Эмери. Твое место будет рядом со мной.
Алукард стоял неподвижно. Слова Рая были для него ударом, внезапным, но, как выяснилось, не болезненным. Они находились где-то на грани между страхом и надеждой – страхом, что он ослышался, и надеждой, что все же понял правильно.
– Это первая причина, – ровно продолжал Рай. – Вторая же – более личная. Я потерял отца и мать. Я потерял многих близких, а также далеких, которые могли бы стать близкими. И стольких подданных, что не сосчитать. Я не хочу потерять еще и тебя.
Взгляд Алукарда переметнулся на Келла. Тот встретил его взгляд своим – в глазах антари было предостережение, но ничего больше.
– Подчинишься ли ты королевской воле? – спросил Рай.
Алукарду потребовалось несколько секунд, чтобы к нему вернулась подвижность – достаточная для поклона – и голос, чтобы выговорить:
– Да, Ваше величество.
* * *
Король явился в отведенные Алукарду покои ближе к ночи.
Это была изящная спальня в западном крыле дворца, вполне достойная высокородного дворянина. Или особы королевской крови. Но вот потайных выходов в ней не было – только широкие входные двери, украшенные мозаикой из разных пород дерева, с золоченой окантовкой.
Алукард валялся на диване, крутя в руках бокал, когда послышался стук в дверь. Он так ждал его – и не смел надеяться.
Рай Мареш явился один. Воротник его был расстегнут, корона не тяготила голову – он держал ее в руках. Выглядел он усталым, печальным, прекрасным и растерянным, но при виде Алукарда как-то посветлел. Причем не окружающие его нити магии стали ярче, а словно бы просветлели его глаза. Удивительное дело – Рай теперь казался более реальным, боле плотным, чем был когда-либо раньше.
– Аван, – сказал принц, который больше не был принцем.
– Аван, – отозвался капитан, который больше не был капитаном.
Рай окинул взглядом комнату.
– Тебе здесь нравится? – спросил он, рассеянно проводя рукой по портьере. Длинные пальцы скользнули по тяжелым красно-золотым складкам.
– Сгодится, – улыбнулся Алукард.
Рай подошел ближе и положил корону на диван. Его рука, больше не отягощенная весом королевского венца, коснулась лица Алукарда, провела по щеке, словно удостоверяясь, что он жив, он действительно здесь.
Сердце Алукарда оглушительно билось, будто от страха, от желания убежать. Но бежать было незачем. И некуда. На свете не было места, которое Алукард предпочел бы этому.
Как же он мечтал об этом миге – каждый раз, когда на море поднимался шторм… Каждый раз, когда ему угрожал вражеский клинок… Каждый раз, когда собственная жизнь казалась такой хрупкой, скоротечной. Он мечтал об этом, стоя на носу «Призрака» и видя свою смерть в облике вражеской флотилии.
А теперь он подался вперед, чтобы притянуть Рая к себе, но тот оттолкнул его руку.
– Тебе не пристало так поступать, – мягко предупредил он. – Теперь, когда я король.
Алукард убрал руку, стараясь, чтобы боль не слишком отчетливо отразилась на его лице. Но тут черные ресницы Рая дрогнули, а губы разошлись в лукавой улыбке.
– Дело короля – быть ведущей стороной.
Облегчение волной обрушилось на Алукарда, а вслед за ним нахлынул жар, когда Рай погрузил пальцы в его волосы, натыкаясь на серебряные застежки. Губы Рая коснулись его шеи, тепло разлилось по коже.
– Ты что, не согласен? – прошептал король и чуть прикусил кожу на его ключице, от чего Алукард едва не задохнулся.
– Согласен, Ваше величество, – с трудом выговорил он, и Рай закрыл ему рот поцелуем – долгим, медленным и страстным. Руки Рая тем временем расстегивали пуговицы на рубашке Алукарда. Вместе они двигались по комнате, словно в танце. Когда Рай наконец прервал поцелуй, оказалось, что Алукард уже лежит на спине на своей кровати, и рубашка его сверху донизу расстегнута. С губ его сорвался тихий изумленный смешок, но он поборол желание притянуть Рая к себе, повалить его на простыни, хотя едва мог дышать от страстного желания.
– Значит, теперь будет так? – приподнимаясь, спросил он. – Ты позволишь мне быть и стражем твоим, и любовником?
Рай улыбнулся дразнящей улыбкой.
– Итак, ты сам это признаешь, – подытожил он и приблизил губы к самому уху Алукарда. – Признаешь, что ты – мой.
С этими словами король опрокинул своего друга на постель.
VII
У арнезийцев есть много слов, чтобы сказать «здравствуй», но ни одного – для «до свидания».
Когда речь заходит о прощании, иногда говорят «вас ир», что значит «мир тебе», но еще чаще используют слово «аноше» – «до следующего дня».
Аноше – это слово говорят и полузнакомые люди на улицах, и любовники, расстающиеся до следующего свидания, и родители – детям, и дети – родителям, и друзья и родные – друг другу. Оно словно смягчает боль расставания. Необходимость ухода. Это вежливый отсыл не к определенности настоящего, а к тайне грядущего. Когда друг покидает свой дом и неизвестно, вернется ли, говорят «аноше». Когда любимый умирает, говорят «аноше». Когда сжигают мертвых, возвращая их тела во праху земному, а души – потоку энергии, живые говорят им «аноше».
Аноше – в этом слове утешение. И надежда. И сила, чтобы идти вперед.
Когда Келл Мареш в первый раз расставался с Лайлой Бард, он тихо прошептал это слово ей вслед, едва слышно, но уверенно – с надеждой, что они встретятся вновь. Он знал, что это не конец. И это вправду был не конец – вернее, всего лишь конец главы, интерлюдия между встречами, начало чего-то нового.
А теперь Келл поднимался в покои своего брата – не те, что он занимал раньше, рядом с комнатой самого Келла (хотя спать Рай все еще предпочитал там), а новые, прежде принадлежавшие его родителям.
После смерти Максима и Эмиры осталось очень мало людей, с которыми Келл собирался попрощаться. В это число не входили вестра и остра, а также оставшиеся стражники и слуги. Он обязательно попрощался бы с Гастрой, но и Гастру унесла смерть.
Этим утром Келл уже спускался в Цистерну – и нашел там цветок, который вырастил для него из семечка юный стражник. Растение засохло в своем горшке, и антари отнес его в сад, где застал Тирена, стоявшего между зимними и весенними рядами деревьев.
– Вы можете его оживить? – спросил Келл.
Жрец внимательно осмотрел маленький увядший цветок.
– Нет, – ответил он мягко – и остановил Келла жестом, когда тот хотел бы заспорить. – Тут нечего оживлять. Это же ацина. Она не живет долго, цветет один раз, а потом засыхает.
Келл беспомощно смотрел на сухой белый цветок.
– И что мне с этим делать? – спросил он – вопрос, который он задал, был куда больше слов.
Тирен улыбнулся мягкой, успокаивающей улыбкой.
– Оставь как есть. Цветок осыплется, за ним опадут листья, потом засохнет стебель, и все уйдет в землю. Для этого и предназначено растение. Ацина укрепляет почву, чтобы на ней могли расти другие цветы и деревья.
* * *
На самом верху лестницы Келл замедлил шаг.
Королевская стража охраняла покои повелителя, а кроме стражников у дверей стоял Алукард, небрежно прислонясь к косяку и листая какую-то книгу.
– Это, по-твоему, называется – охранять короля? – спросил его Келл.
Тот перевернул страницу, подчеркнуто не глядя на антари.
– Не учи меня делать мою работу.
Келл шагнул вперед.
– Дай мне пройти, Эмери.
Темный, как штормовое море, взгляд Алукарда оторвался от книги.
– А что у тебя за дело к королю?
– Личное.
Алукард поднял руку ладонью вверх.
– Возможно, мне следует обыскать тебя на предмет оружия…
– Только прикоснись ко мне – и я сломаю тебе пальцы.
– А зачем бы это мне к тебе прикасаться? – Алукард сделал в воздухе легкий жест – и кинжал в рукаве Келла шевельнулся, готовый оставить ножны. Келл с рычанием схватил Алукарда за грудки.
– Алукард! – послышался из-за двери голос Рая. – Пропусти моего брата, пока я не решил, что мне нужен другой охранник!
Алукард скривился, отвесил Келлу шутовской поклон и жестом указал ему на двери.
– Сволочь, – пробормотал Келл, проходя мимо него.
– Ублюдок, – в спину ему ответил волшебник.
* * *
Рай ждал его на балконе, облокотившись о перила.
Воздух все еще оставался холодным, но солнце уже по-настоящему грело, его тепло на коже было обещанием весны. Келл вихрем промчался по королевским покоям.
– Ну как, вы наконец поладили с Алукардом? – спросил Рай.
– Не то слово, – пробурчал его брат, выходя к нему на балкон и облокачиваясь рядом – зеркальным отражением его позы.
Они некоторое время постояли молча, наслаждаясь хорошей погодой, и Рай почти забыл, что Келл пришел прощаться, что он уезжает… Но тут промчался порыв холодного ветра, и в дальних уголках его памяти зашевелились темнота, боль утраты и вина выжившего. А также страх потерять еще кого-то, кто ему дорог. Страх, что его одолженная жизнь окажется слишком долгой – или слишком короткой, и всегда в ней таилась неизбежная опасность, благословение или проклятие, и ощущение, что он идет против ветра, мешавшего каждому шагу вперед.
Пальцы Рая нервно стиснули перила.
И Келл, чьи двухцветные глаза всегда видели его насквозь, спросил:
– Ты хочешь, чтобы я никуда не уезжал?
Рай открыл было рот, чтобы сказать – нет, ничего подобного, конечно, нет – или что угодно еще, что положено говорить в таких случаях, что он сам говорил уже много раз. Такие же незначащие слова, как ответ на вежливый вопрос «Как вы сегодня, мой принц?» – «Спасибо, превосходно», вне зависимости от его душевного состояния. Но на этот раз подобные слова просто не удалось произнести. Со дня своего возвращения Рай еще столько не сказал брату, не позволил себе сказать, как будто произнеся что-то вслух, этим придаешь ему силу. Достаточную, чтобы нарушить равновесие и причинить боль. Но он за последнее время узнал так много боли – и все еще стоял здесь, живой и несломленный.
– Рай, – сказал Келл, глядя на брата тяжелым взглядом. – Ты жалеешь, что я вернул тебя обратно?
Молодой король перевел дыхание.
– Сам не знаю, – ответил он. – Если бы ты спросил об этом утром, когда я проснулся после череды кошмаров, выпил слишком много напился сонного зелья, чтобы отогнать воспоминания о смерти, которая оказалась лучше, чем то, что я застал по возвращении… Я бы сказал тебе, да жалею. Лучше бы ты оставил меня умирать.
Келл выглядел несчастным.
– Я…
– Но ты спросил меня не утром, а днем, – оборвал его Рай. – Когда я чувствую, как солнце побеждает холод, когда меня согревает улыбка Алукарда и тепло твоей руки у меня на плече. И сейчас я отвечу, что оно того стоило. Оно того стоит.
Рай подставил лицо солнечным лучам и закрыл глаза.
– И потом, – добавил он, заставив себя улыбнуться, – мужчина с тенями прошлого выглядит куда привлекательнее. А король со шрамами – куда внушительней.
– О да, – сухо согласился Келл. – Будем считать, что ради этого все и затевалось. Чтобы ты выглядел еще внушительней.
Улыбка Рая угасла.
– Как долго тебя не будет?
– Еще не знаю.
– Куда отправишься?
– Еще не знаю.
– Чем планируешь заниматься?
– Еще не знаю.
Рай склонил голову и внезапно показался очень усталым.
– Как бы мне хотелось уехать с тобой.
– И мне бы этого хотелось, – горячо сказал Келл. – Но стране нужен король.
– А королю нужен его брат, – мягко добавил Рай.
Келл отшатнулся, как от удара, и Рай понял, что может легко заставить его остаться… И что он никогда так не поступит с Келлом. Он прерывисто выдохнул и выпрямился.
– Пора тебе наконец сделать что-нибудь совершенно эгоистичное, братец. А то на твоем фоне все остальные выглядят скверно. Давай уже, кончай притворяться святым, по крайней мере пока будешь на отдыхе.
На том берегу зазвонили колокола, отбивая время.
– Ступай, – сказал Рай. – Корабль ждет тебя. – Келл отступил на шаг. – Но окажи нам одну услугу, Келл.
– Какую?
– Не дай никому себя убить.
– Сделаю все, что в моих силах, – отозвался Келл – и наконец вышел.
– И возвращайся, – в спину ему добавил Рай.
Его брат помедлил секунду.
– Вот об этом не беспокойся. Я вернусь. Как только увижу, что хотел.
– А что ты хочешь увидеть?
– Мир, – ответил Келл и улыбнулся.
VIII
Дилайла Бард шагала по дороге в порт. На плече у нее висел небольшой дорожный мешок. Все остальные ее пожитки уже ждали на корабле. За спиной девушки поднимался дворец – мрамор и золото – в розовом утреннем свете.
Но она не оглянулась назад. Не замедлила шаг.
Лайла всегда отлично умела уходить.
Исчезать незаметно, проскальзывать, как луч света сквозь щель.
Обрубать все связи – так же легко, как она срезала кошельки.
Она никогда ни с кем не прощалась. Не видела в этом смысла. Это как медленно душить: каждое слово затягивает удавку ее сильнее. Куда легче просто ускользнуть среди ночи, никому ничего не сказав. Так проще.
Но она говорила себе, что он все равно ее перехватит.
Так что решила все же сама к нему зайти.
– Бард.
– Капитан.
И тут она запнулась. Не знала, что еще сказать. Вот за это она и ненавидела прощания. Оглядела просторные покои, мозаичную дверь, навесной потолок, дверь на балкон – наконец смотреть больше было уже некуда, и пришлось перевести взгляд на Алукарда Эмери.
Алукарда, который принял ее к себе на корабль, научил основам магии, который… Горло Лайлы сжалось.
Чертовы прощания! До чего же бессмысленная дрянь…
Она ускорила шаг, направляясь к кораблям у причала.
Алукард оперся о столбик кровати.
– Дорого бы я дал, чтобы прочитать твои мысли.
Лайла склонила голову на бок.
– Я как раз думала, что стоило все-таки зарезать тебя – тогда, когда у меня был хороший шанс.
Он поднял одну бровь.
– А мне стоило все-таки сбросить тебя за борт.
Воцарилось привычное дружеское молчание – и Лайла поняла, что будет по нему скучать. Все внутри у нее сжалось при одной мысли о том, чтобы скучать по кому-то; она перевела дыхание, чтобы успокоиться. На свете, в конце концов, есть вещи похуже.
Ее сапоги коснулись деревянных сходней.
– Хорошенько заботься о корабле, – сказал он и чуть подмигнул – обычная гримаса Алукарда в ее адрес. Раньше у него был над бровью сапфир, чтобы ловить лучи света, а у нее теперь для этого был стеклянный черный глаз. Но когда она повернулась и пошла прочь из его комнаты, спиной чувствовала тепло его улыбки.
Но прощаются здесь как-то иначе.
Что там было за слово?..
Аноше.
Точно.
«До следующего дня».
Дилайла Бард знала, что этот день наступит. Она вернется.
В порту было полно кораблей, но ее взгляд был прикован к одному-единственному. Прекрасному стройному кораблю с корпусом полированного дерева и парусами цвета полночного неба. Она поднялась по сходням на палубу, где уже ждала команда – кто-то новенький, кто-то из прежних.
– Приветствую вас на «Ночном шпиле», – сказала она, сверкнув улыбкой, острой, как нож. – Можете обращаться ко мне просто: капитан Бард.
IX
Холланд одиноко стоял в Серебряном лесу.
Он слышал, как ушел Келл – шорох шагов по опавшей листве, потом – тишина. Он запрокинул голову и глубоко вдохнул, щурясь на солнце.
По небу на фоне облаков двигалось темное пятнышко. Птица – прямо как в его сне. Усталое сердце Холланда забилось быстрее, но птица была только одна. И не было ни Алокса, ни Тальи, ни Ворталиса. Их голоса давно угасли. Жизни давно оборвались.
Когда Келл ушел, оставив его в одиночестве, Холланд привалился к ближайшему стволу дерева. Ледяная кора холодила сквозь одежду, как металл. Он тихо сполз по стволу вниз и сел на мертвую землю.
Легкий ветерок промчался по роще, и Холланд, закрыв глаза, представил себе шорох листьев, их мягкие прикосновения к коже, когда они опадают. Он не открывал глаз – не хотел расставаться с этим видением. Пусть падают листья. Пусть дует ветер. Пусть шелестят леса, и их бесплотные звуки складываются в слова.
«Король грядет», – шептали листья.
Кора под его спиной начала согреваться, и Холланд отстраненно знал, что ему уже никогда не встать.
«Все кончается», – подумал он, не испытывая страха. Только облегчение и печаль.
Он пытался. Испробовал все доступные способы. Но он так устал…
Шорох листвы становился все громче, и он почувствовал, как его плоть проникает в плоть дерева, он словно падает внутрь ствола, в объятия того, что мягче металла и темнее ночи.
Сердцебиение замедлялось, словно заканчивался завод в музыкальной шкатулке, а с ним утихала и музыка.
Последний вздох слетел с губ Холланда.
И тогда наконец мир вдохнул его в себя.
X
На Келле был его любимый плащ, развевавшийся под порывами ветра.
Сейчас плащ был ни черным, как пристало гонцу, ни красным, как пристало члену королевской семьи, ни тем более серебряным, как на турнире. Он стал совершенно непримечательным, серым. Келл даже не понимал, новым он кажется со стороны, или старым. Единственное, что он мог сказать – таким он его еще никогда не видел. Вплоть до сегодняшнего утра, когда, выворачивая плащ в очередной раз, не обнаружил под красно-черными вариациями совершенно неожиданный цвет.
У этого нового плаща был высокий воротник, глубокие карманы, и черные пуговицы от горла до самого низа. Отличная одежда для шторма, для сильной качки, и одним богам ведомо для чего еще.
Но Келл планировал тоже узнать, для чего приспособлен этот плащ – теперь, когда он был свободен.
Свобода кружила голову, пьянила, как вино. Келл чувствовал себя лишенным ориентиров, брошенным в бурное море. Но его удерживал на плаву невидимый якорный канат, прочный как сталь. Связь между его сердцем и сердцем Рая.
Этот канат мог натягиваться.
Мог ослабевать.
Келл вошел в порт и двинулся вдоль берега, минуя баржи и фрегаты, местные суденышки, вескийские торговые суда и фароанские ялики – корабли всех размеров и форм, ища один-единственный.
«Ночной шпиль».
Конечно, он должен был догадаться, что она выберет именно его – корабль с темным корпусом и полночно-синими парусами.
Он поднялся по трапу почти до самого верха, не оглядываясь, но в последний миг вдруг замешкался и повернулся, пытаясь последними взглядом вобрать весь дворец – стекло и камень, золото и свет. Живое сердце Лондона. Восходящее солнце Арнса.
– Что, никак передумал?
Келл обернулся – и увидел Лайлу, которая опиралась на перила, стоя у борта. Весенний ветер играл ее короткими темными волосами.
– Вовсе нет, – отозвался он. – Просто вид отсюда красивый.
– Ну ладно, поднимайся, пока я не решила отчаливать без тебя!
Она повернулась и начала отдавать приказы команде, как настоящий капитан, и моряки повиновались, делали, что она говорит. Они работали, улыбаясь, кто-то поднимал якоря, кто-то занимался с парусами. Все торопились поскорее отплыть, и Келл не мог их в этом винить. Лайла Бард была человеком, с которым нельзя не считаться. Ножи были в ее руках или огонь, тихо она говорила или орала во все горло, – она всегда контролировала мир вокруг себя. По крайней мере, казалось, что контролирует.
В конце концов, она подчинила себе два Лондона.
Она успела побывать воровкой, беглянкой, пиратом, волшебницей…
Яростная, горячая, могущественная и пугающая – она до сих пор оставалась неразгаданной загадкой.
И он любил ее.
В доски у ног Келла вонзился кинжал, заставив подпрыгнуть на месте.
– Лайла! – крикнул он.
– Отчаливаем! – отозвалась она с палубы. – И захвати нож, он мой любимый!
Келл потряс головой, вытаскивая лезвие, глубоко вошедшее в дерево.
– Да ты не любимых не держишь.
Наконец он поднялся на борт. Моряки продолжали работу, никто не остановился, чтобы поклониться ему, для всех он был просто еще один член команды. Наконец «Шпиль» отошел от причала и паруса наполнились утренним ветром. Сердце Келла грохотало в груди, и, закрывая глаза, он чувствовал, как бьется еще одно сердце, в такт его собственному.
Лайла подошла и встала рядом. Он протянул ей кинжал, она молча спрятала его в ножны и оперлась о плечо Келла. Магия бежала между ними, как могучий поток, соединяла, как канат, и на миг он задумался, кем бы стала Лайла, останься она в Сером Лондоне. Не реши она некогда обшарить его карманы, не заплати выкуп за свое странствие.
Может быть, эта Лайла никогда не открыла бы для себя магии.
А может, наоборот – изменила бы свой собственный мир, а не мир Келла.
Его взгляд в последний раз обратился к дворцу, и антари подумал, что почти может различить силуэт человека на балконе. На таком расстоянии это была всего лишь крошечная тень, но в волосах его вспыхнула золотистая искра – королевская корона. Рядом с королем встала вторая фигура.
Рай вскинул руку в прощальном жесте, и Келл ответил тем же – единственным несказанным словом между двумя братьями.
Аноше.
