В любой стране есть те, кто уклоняется от уплаты налогов, поскольку человеку свойственно нежелание платить налоги. Однако поговаривают, что за итальянцами этот грешок водится куда чаще, чем за представителями других национальностей. Почему же?

Вернусь на много лет назад, когда я был очень привязан к отцу-капуцину, человеку бесконечной доброты и глубочайших познаний. Вкладывая в наши юные умы основные принципы этики, этот почтеннейший старец объяснил, что контрабанда и уклонение от налогов, конечно, грех, но простительный, поскольку противоречит закону не Бога, а всего лишь Государства.

Он мог бы еще упомянуть Христа и его «кесарю кесарево», а также наставление апостола Павла римлянам («Отдавайте всякому должное: кому подать, подать; кому оброк, оброк»). А может, он знал, что на протяжении нескольких веков некоторые теологи утверждали, что законы о налогообложении взывают не к совести, а к страху наказания. Луиджи Лоренцетти, возглавляющий Rivista di Teologia Morale, так прокомментировал подобные воззрения: «Мы умаляем значение идей этих богословов, если не принимаем в расчет социально-экономический контекст, в котором зародилась их теория. Общественному устройству тогда было далеко до демократического, система налогообложения отличалась крайней несправедливостью, бедняки еле сводили концы с концами из-за грабительских оброков».

В действительности же мой учитель-капуцин приводил другой пример – негласное возмещение. Вкратце: если человек полагает, что работодатель его обманул и не доплатил, он может тайком забрать себе причитающееся, и это не будет считаться грехом. Однако речь действительно должна идти о вопиющей несправедливости, отягченной невозможностью призвать на помощь профсоюзное законодательство. Подобные случаи приводили в замешательство даже Фому Аквинского. С одной стороны, «…когда человек находится в большой опасности… в таком случае человек вправе использовать для этого чужую собственность, беря ее явно или тайно, и при этом в строгом смысле слова речь не идет о воровстве или грабеже» (Summa Theologiae, II–II, 66, 7). С другой стороны, «тот, кто тайком забирает свою собственность, которая неправосудно удерживается другим, хотя и грешит, но не потому, что причиняет неприятности удерживающему… а потому, что, пренебрегая порядком правосудности и присваивая себе право самому судить о своей собственности, грешит против общественной правосудности» (Summa Theologiae, II–II, 66, 5). Аквинат придерживался однозначного и жесткого взгляда на правосудность, и он бы не нашел общего языка с Берлускони, который утверждал, что можно понять тех, кто уклоняется от слишком непомерных налогов. Для Фомы закон – это закон.

Как бы то ни было, представление Фомы Аквинского о праве на собственность является более «социальным» с точки зрения католической церкви: к собственности было применимо «право приобретать», но не поощрялось «право пользоваться». Например, соблюдая все законы, я купил килограмм хлеба, и у меня есть право считаться его собственником, но если рядом окажется умирающий с голоду нищий, я должен отдать ему половину. Когда уклонение еще считается негласным возмещением, а когда уже нет?

«Трактат о нравственном богословии», размещенный на сайте Totus Tuus, призывает нас уважать действующие законы и отмечает, что «наиболее разумные члены общества» платят налоги и не занимаются контрабандой, впрочем, «считается, что уклонение не наносит урон чести и достоинству (закон классифицирует его как административный проступок, а не преступление), но гарантирует моральные терзания». Выходит, что Монти не прав, когда называет ворами тех, кто уклоняется от уплаты налогов, на самом деле они страдают от моральных терзаний.

Мой наставник-капуцин, о котором я говорил ранее, не опускался до таких казуистических тонкостей, он ограничивался утверждением, что уклонение и контрабанда не смертные грехи, так как противоречат «лишь» закону Государства. Я склонен полагать, что эта точка зрения явилась следствием образования, полученного им еще до Латеранских соглашений, когда Государство казалось источником всех бед, и, следовательно, с его мнением не стоило считаться. Очевидно, что отголоски этих представлений закрепились в ДНК итальянского народа.