Я с интересом следил за начатой кардиналом Ратцингером дискуссией о возможности (или невозможности) применения восточных телесных практик в католической традиции созерцания и аскезы. Если оставить за скобками дыхательные упражнения первых исихастов, то даже в молитве любого верующего можно проследить связь между ритмом, положением тела и готовностью разума к созерцанию. Восточные техники медитации, воздействуя через тело, «упраздняют» чувства и волю, и в результате само тело, а с ним все горести и лишения нашей материальной природы перестают иметь какое-либо значение. Сразу вспоминается характерное для классической и языческой атараксии стремление к избавлению от тревог и страданий.

Здесь нельзя не согласиться с кардиналом Ратцингером. В основе христианства лежит представление о Сыне Божьем, который принял человеческое обличье и показал на своем примере, что путь к избавлению от зла лежит через распятие. Христианству чужда идея освобождения от страданий, наоборот, только страдания способствуют духовному совершенствованию.

Поймите меня правильно. Мои размышления никоим образом не связаны с разразившейся недавно полемикой, обязан христианин заботиться о сокращении доли страданий в мире или нет. Достаточно прочесть несколько страниц из Евангелия, чтобы убедиться, что долг христианина – утолять чужую боль. Но и со своей собственной болью ему тоже надо как-то управляться. Христианину положено жертвовать собой во имя избавления ближнего от страданий и всеми силами стремиться к благополучию во всем мире. Следовательно, личные горести тоже надлежит побороть, но так, чтобы никому при этом не навредить, и лекарство для облегчения наших страданий остается неизменным (не будем забывать, что самоубийство и мазохизм – это грех). Но раз уж искоренить страдания невозможно (по причине первородного греха и, как ни крути, несовершенства подлунного мира), из выпавших на его долю мучений христианину надлежит извлекать максимальную выгоду для нравственности и аскезы.

По-хорошему, мы не должны становиться причиной чьих-либо страданий, но одной нашей доброй воли недостаточно, чтобы одолеть все мировое зло, поэтому надо уметь принимать и использовать в своих целях те испытания, что заготовила для нас жизнь. На ум приходит замечательная брошюра Луиджи Парейсона «Философия свободы» (Melangolo, 2000), где после нескольких страниц глубоко метафизического содержания (они посвящены мрачным размышлениям, не происходит ли Зло из того же источника, что и Добро, как бы парадоксально это ни звучало) превозносится добровольно принятое и прожитое страдание, понимаемое как доступное нам средство преодоления Зла.

Необязательно исповедовать христианство, чтобы разделять эту точку зрения, она пронизывает всю западную систему воззрений. Самые возвышенные строки далеких от религии поэтов и философов (возьмем хотя бы Леопарди) – проявления этого ethos, несовместимого со многими восточными доктринами. Я не согласился бы с кардиналом Ратцингером, пожелай он, основываясь на подобных умозаключениях, запретить мирянам или нехристианам практиковать какие бы то ни было виды аскезы. И по той же причине я ни слова не скажу о тех праведных католиках, которые уверяют, что еще никто не забывал о тайне креста, сев в позу лотоса. Это внутренние дела церкви. Но раз уж, как писал Кроче, мы не можем отрицать, что мы христиане, дискуссия затрагивает всех нас.

На днях в передаче «Шоу Маурицио Костанцо» выступал философ и утверждал, что для выхода из кризиса западный мир должен обратиться к мусульманской духовности (он уповал на «меч ислама», если вспомнить не самую удачную метафору Муссолини). Не исключено, что для многих людей решение всех их проблем кроется в тотемизме индейских племен. Однако по своей сути и философским воззрениям мы – часть иудеохристианской культуры. Сдавшийся на милость властей террорист при первой же необходимости охотно примет новое обличье, тогда как философы, переживая обращение, сохраняют обличье, данное им от рождения.