Джордж мне говорил, что никогда, совсем никогда, совершенно никогда не жалел о своем древнем поступке – то есть о том, что покинул «Аквариум». Тут уж поневоле вспоминаются анналы истории Гуры, рассказывающие о том, что принц Горностай никогда не жалел о несостоявшейся поездке в сторону старого Горного моря. Да, бесспорно – несомненно – скорее всего – наверное – едва ли нет – он, принц, может быть, и хотел туда отправиться. Но так и не отправился. В те славные времена, когда «Аквариум» только начинался, Джордж стал ходить на занятия в музыкальную школу для взрослых, в класс ударных инструментов. Походил. Еще походил. Потом еще чуть-чуть. Даже пользу ощутил – ведь занятия вели опытные, матерые барабанщики. Но потом Джордж перестал ходить в музшколу. Не то чтобы времени не хватало. Просто взял и перестал. Не в кайф отчего-то стало. Не покатило. Finita. Coda.

Боб, когда узнал об этом, был не слишком доволен.

Но и не был особенно расстроен.

Ведь «Аквариум» тогда только-только начинался.

Когда Боб с Джорджем пугали в своем детстве старушек во дворе своими «откровениями» про шизофреников и про чудесные и многоликие маниакально-депрессивные психозы, то примерно тогда – ну или немного позже, в данном раскладе полицейско-ментовская точность происходившего особенного значения не имеет, – юный Пурушотамма умел издавать один очень странный и специальный звук. Да, чертовски странный. С одной стороны, это немножко напоминало смех. Такой специальный смех-зевок с поскрипыванием, что-то вроде гортанного возгласа злодея-великана, страшно обрадованного тем, что он увидел сверху, с вершины своей жуткой горы очередную жертву, которая скоро попадет к нему в лапы. В самом деле, когда Боб этот звук издавал, то Джорджу было понятно, что друг его чем-то весьма доволен. А вот когда хрипло-скрипучее сотрясание воздуха слышал кто-нибудь из других людей, то запросто даже могло возникнуть и небольшое недопонимание. В дальнейшем, в будущем, уже давно ставшем вчера, звук исчез. Он не дотянул до тех времен, когда начался «Аквариум».

В авторитетных исторических хрониках указано, что «Аквариум» некоторое время базировался на репетиционной точке группы Ярослава Шклярского, то есть группы «2001» на Малом проспекте, 40. Некоторым временем следует считать… тут даже Джордж не сразу вспомнил, но потом, после некоторого мелкого ментального напряга, заявил, что это «базирование» продолжалось не более двух – двух с половиной репетиций. А то и менее того. Такого рода мелких неточностей Джордж со временем в разных энциклосправочниках обнаружил не так уж и мало. Глубоко комментировать их у Джорджа не возникло ни малейшего желания, ему как бы просто нечего сказать, например, в связи с текстом, повествующим о том, что «в первый относительно стабильный состав группы вошли» – вместе с Гребенщиковым и Гуницким – «Александр Цатаниди – бас, и Михаил Воробьев – фортепиано».

С одной стороны, это вроде бы самом деле так. Однако «относительная» стабильность была и в самом деле настолько относительной! Саша Цатаниди чуть-чуть поиграл у «Аквариума» на басу – впрочем, Джордж совершенно даже и не помнит, где сие могло происходить… ну разве что на убогой репетиционной базе в зеленогорском Доме пионеров, куда нищий «Аквариум» в самом деле некоторое время ездил репетировать зимой 1973 года. Однако Цатаниди в «Аквариуме» как-то не задержался. Ни одного концерта с ним не состоялось. Любопытно зато вот что: однажды, или в 2005-м, а то в 2006 году Джордж получил по электронной почте письмо от Цатаниди из славного города Сиэтла. Джорджевский же и-мейл Саше подсказала замечательная и одареннейшая Умка (она же Анна Герасимова), которая тогда путешествовала по Штатам и выступала для затосковавших по Родине российских эмигрантов в нескольких американских городах.

Цатаниди написал Джорджу.

Джордж ему ответил. Их письма друг другу были теплыми и радостными по эмоциональному драйву, но они, во-первых, очень уж давно не виделись – лет двадцать пять, а то и больше, да уже и толком и не общались к моменту Сашиной эмиграции. Так что никакого развития их переписка не получила.

К тому же Цатаниди в своем первом (и единственном) же письме сообщил Джорджу, что недолюбливает электронную почту. Воистину, сердцу не прикажешь.

Но что летом, наверное, опять приедет в Санкт-Петербург, как он неоднократно уже приезжал в предыдущие годы. Джордж рассказал об этом Бобу, но тот ответил ему, что во время своего пребывания в Сиэтле видел старинного знакомого.

И что они поговорили… ни о чем. Цатаниди же больше Джорджу не писал.

Может быть, он и в Питере больше не появлялся.

Не менее мифической в аквариумном контексте фигурой был и пианист Миша Воробьев, Джорджу он в большей степени запомнился как человек с деловыми наклонностями, а затем уже как юрист. До уровня Плевако Миша, наверное, не дотянул немножко, зато пользу своими юрзнаниями знакомым вроде бы принес немалую.

Джордж считает, что место обучения Боба – факультет прикладной математики в университете, или примат, – безусловно больше послужило для становления «Аквариума», чем Первый медицинский. Где ничего особенно аквариумно-полезного не происходило. Ну да, привез Джордж оттуда электрогитару для Боба; ну да, пианист Вадим тоже там учился. А что еще? Да вроде бы и ничего больше. Разве что некий студент по фамилии Войшвилло – а вот имя его как-то улетучилось из джорджевской памяти, да и Боб точно его не помнит. А быть может, Войшвилло – это было его имя? Как бы там ни было, этот Войшвилло, весьма в меру неплохо для тех дремучих совдеповских лет осведомленный по части рок-музыки, больше всего любил говорить «в кайф» и, соответственно, «не в кайф». И часто смеялся, показывая не самые здоровые на свете зубы. В результате общение с Войшвиллой дало жизнь песне, которая звучит на «Искушении Святого Аквариума». Как ни странно, сочинил ее Джордж.