Глава 7. Разведка

^– Твой ход, – говорю я и выпиваю рюмку его ужасающего акевитта. Ледяная башня, увенчанная пучком вьющихся щупалец, оплетает мою пешку и рвет ее в клочья, а потом мстительно перепахивает гусеницами.

– Тура на В4, – заявляет Фьольсфинн с чувством. – Съеденная пешка и мой вопрос… Подумаем-ка… Кто президент США?

– Некая Люсинда Торрес. Можно ли спросить о чем-то, еще сильнее лишенном смысла? Там досрочные выборы, кажется, каждый год.

Мой черный дракон, выступающий в роли коня, пыхает синеватым пламенем на его щупальцовую туру. Мне прискучила эта игра, но я хочу знать ответы.

– И мой вопрос: как убить ван Дикена?

– Да откуда же мне знать? Полагаю, как каждого, только нужно до него добраться.

– Это Деющий, – отвечаю я и придавливаю жар в трубке. – Чудотворец, полубог.

– Да ладно, – говорит Фьольсфинн. – Он должен есть, спать, дышать и срать. Если он хорошенько получит в лоб, то подохнет.

– Значит, если бы я сейчас хорошенько грянул тебя стулом…

– Естественно. Разобьешь мне голову. Разве что я успею отреагировать.

– Превратив стул в стаю птиц или безе?

– Это требует времени и умения, которых у меня нет. Проще было бы его оттолкнуть.

Мой офицер движется по доске и останавливается на незащищенном поле, с удовлетворением поглядывая на его королеву – нагую нимфу в короне и с кнутом. Фигурка бросает кнут на землю, хватается за голову и начинает кричать.

– Шах.

Норвежец причмокивает.

– Сдаюсь. Спрашивай, сколько захочешь.

– Что является лимитирующим фактором? – Я откидываюсь на спинку кресла и с облегчением складываю руки на затылке. У меня нет настроения на настольные игры. Не настолько-то я здесь скучаю, скажем честно.

– Что ты имеешь в виду?

– Чего нельзя сделать? Поднять гору, доставить живую женщину с Земли?

– Наверняка ни одного ни другого. Ограничивает нас воображение, мы не создадим чего-то, о чем не знаем, как оно должно возникнуть и как работать, а также каков доступный запас фактора «М». Он расходуется. С каждым заданием – исчезает.

– Потому ван Дикен стягивает его к себе, сколько удастся. Заставляет урочища выплевывать призраков, чтобы те лезли к нему.

– Довольно неэкономно, – кивает Фьольсфинн. – Даже если они накопители холодного тумана, само придание им жизни и цели путешествия немало его расходует.

– За счет получателя, – говорю я. – Чтобы запустить токамак, тоже нужно направить в него массу энергии. Кроме того, эти создания обладают частичной автономией, вроде животных. По дороге нападают, делают всякое. Что хуже, я уже находил урочища, где почти ничего не осталось. Он высосал их до дна. И тут даже не в том вопрос, сколько у него есть «топлива», но в том, что к этому уже никто не имеет доступ.

– У нас есть запасы, – качает он головой. – Большие. И есть собственные урочища.

– И он об этом прекрасно знает, – роняю я безжалостно. – И с немалой охотой их захватит, прежде чем примется за более серьезные дела. Возможно ли вычислить продуктивность этого фактора «М»? Сколько может ведро такого вот? Или сколько нужно магии, чтобы придать слону сверхзвуковую скорость?

– А без магии? Сколько для такого нужно энергии? И в какой форме? Когда слон загружен в стартовую катапульту на авианосце, нужно столько энергии, сколько забирает включить зажигание. Но если ты хочешь сделать это с помощью теннисной ракетки, то потребуется значительно больше. Зависит от того, как ты желаешь это сделать. В этом замке все сделала текущая лава и вулкан. Никто не переносил отдельные камни. Искусство состояло в том, чтобы придать направление энергии вулкана и заставить его действовать согласно программе, причем без какого-то телекинеза.

– Но что оно такое, do piczki materi, профессор?! Человече, идет война! Причем такая, после которой выпадет проклятущий мертвый снег, это уж как пить дать. Что оно такое? Энергия? Такая бесхозная, которая сделает все, что ей ни скажи? А может, это проклятущие песни богов, как все и говорят? Действительно, какие-то остатки божественной способности творить? Магические бактерии?

– Не знаю. Я воспринимаю это как бактерии, и такой подход себя оправдывает.

– Оно размножается, – замечаю я осторожно. Он машет рукой.

– Только в определенных условиях, скорее медленно и не всегда. И это, пожалуй, не размножение. Никакая аналогия не может зайти так далеко. Под микроскопом мне тоже не удалось это увидеть. Но я умею его обнаруживать. Моя очередь: сняли ли новый сезон «Детей Тьмы»?

– Господи, Фьольсфинн, меня обучали два года. За это время я не мог даже с семьей увидеться, а теленета и в глаза не видел.

– Ты женат?

– Бывал. Сейчас нет. Но у меня есть дети. Взрослые. И мои родители живы. А ты не тоскуешь по семье?

– Не слишком. Родители умерли, с братом я ссорился, детей у меня нет, моя жена погибла в несчастном случае. Но вот книжек не хватает. Таких, старосветских, с текстом, от девятнадцатого до двадцать первого века. Особенно классики. Ну и фильмов.

– Что за проблема? Создай себе книгу. Ты ведь чертов маг! Вот давай, Фьольсфинн, какая твоя любимая книга?

– А я знаю… Глупый вопрос. Раз та, раз другая. – Я действительно любил читать.

– А какую бы почитал сейчас?

– Хм… «Улисса»? А может, что-то Саке?

– Давай бери свой фактор «М» и создавай «Улисса»!

Фьольсфинн некоторое время смотрит своей сюрреалистической маской, но непросто прочесть выражение лица того, у кого на голову до самого носа насажен макет замка. По одним губам я не могу понять, смеется ли он или собирается расплакаться.

Он встает и ведет меня по лестнице на галерею, что опоясывает весь зал. Находит соответствующее место и тянется за толстенным, оправленным в кожу томом на полке. На обложке золотом вытеснен знак ирландской арфы и надпись: «Джеймс Джойс. Улисс».

Я открываю тяжелый переплет, набитый чем-то мягким, и вижу чистые страницы. Это записная книжка, а не книга. Листаю и вдруг наталкиваюсь на одинокое предложение: «–А цыплят боится, – поддразнил он ее. – Боится цыпцыпочек. В жизни не видал такой глупой киски. Жестокая. Это у них в природе». А потом снова ничего. Затем еще: «Даже если немного проглотишь ну и что это просто как кисель или типа как-то так», а через сколько-то чистых страниц: «– Выходи, Клинк! Выходи, иезуит несчастный!» Нахожу также: «– А ты сказал, – ответил Стивен ему, – Да так, просто Дедал, у которого мамаша подохла». И: «В подарочек Молли За лихость в застолье Дам ножку гуся, Эх, ножку гуся». И ни с того ни с сего: «Цокопыт сталезвон».

– Я читывал это давно, но мне казалось, что роман подлиннее, – говорю я осторожно. – Ты не должен обменять его на другой экземпляр?

– Так оно и выглядит, – отвечает он печально. – Я, возможно, и смог бы восстановить книгу, когда бы помнил ее наизусть и мысленно написал. Но тогда зачем бы мне ее воссоздавать? Общего впечатления или знакомства с содержанием недостаточно. Нужны конкретные слова, которые должны находиться на странице. Соответствующий шрифт, поскольку миг невнимательности – и получишь Невермор, написанный рунами Соннермана-Вайгля.

– Все эти книги, вся библиотека здесь, наверху – обманки? Собрание изрезанных цитат из головы? – я охватываю галерею жестом рук. Библиотека выглядит интересно, тут можно было бы тренироваться в велогонках вдоль полок, набитых томами.

– Почти, – отвечает он. – Есть тут и немного того, что я сумел записать сам: местные легенды, сказания, песни и эпос. Если создаю книгу, слушая, как кто-то рассказывает, то как-то оно удается и почти нет ошибок – при условии, что я знаю язык. А знаю только язык Побережья Парусов и пару слов по-амитрайски. У меня есть несколько версий Песни Людей, «Слово о Скульдорфе Жестяном Листе» и другие песни скальдов, которые выступали для меня. Но земную литературу это мне не заменит.

– А откуда взялась та цитата из «Сердца тьмы»? Только ее ты и помнил? Кстати сказать, корабль заморозил двух хороших и добрых людей, когда приплыл. Меня – нет. Как он меня узнал?

– Ты должен был подумать: «Конрад». Или: «Heart of Darkness». Или: «Ужас, ужас, ужас». Или, по крайней мере, иметь четкую ассоциацию с земной литературой, пусть даже и невербальную. Эдакий эффект: «Ага!», узнавание в ритме мозговых волн, человеку соответствующих. Я над этим поработал.

– Вы дурень, профессор Фьольсфинн. Вот что я вам скажу. Не будь у меня таких чокнутых, не приспособленных к жизни родителей, я бы уже был мороженым. «Сердце тьмы», милость господня! Вы не могли использовать что-то из поп-культуры? «Hit my baby in your car, she’s gynecoid hey nah nah…» или чего-то такого?! Чего-то, что все знают? «Приветствуем в стране Микки Мауса»?! «Соябургер на обед – разум шлет тебе привет»?! Кто читает книги из двадцатого века, кроме семьи Драккайненов?!

– Это было не без причины. Я полагаю, что мы носим определенные истории в головах. Эдакие культурные топосы. Архетипы. Поэтому боюсь, что мы пропитаны литературной фикцией. Говорим фразами из фильмов, книг и игр, определяем себя по этому. Ситуация ассоциируется с Конрадом. А этот мир – прямиком из наших снов. Он требует определенных архетипов. Потому драккар тебя и нашел, и привез – потому что ты как Виллард. Снято ведь штук десять версий, какую-то ты да видел.

– Какая-то юнгианская хрень, – отвечаю я, кривясь. – Мало нам тут безумия?

– А то, что случилось с тобой в первом же поселении? Это ведь был чистый «Беовульф». С подробностями вплоть до лапы Гренделя, прибитой над воротами, и матерью чудовищ как женой короля.

– Да ладно, – говорю я, хотя и у меня были подобные мысли. Но это слишком глупо. И бессмысленно. Еще чуть-чуть – и придется принимать участие в «Макбете» или «Улице Сезам». – Это был призрак урочища и мог выглядеть как угодно. Наверняка кто-то из тамошних оставил его как эдакую живую мину. И он совершенно не напоминал Гренделя. Ладно, а фильм? Отчего ты не создашь себе фильма, чтобы смотреть его в каком-нибудь ледяном шаре или в чем-то таком? Ты ведь можешь все. Сними в «Звездных войнах» Хэмфри Богарта и Саманту Никс и преврати фильм в порно. Или с Клаудией Кардинале и Чарли Чаплином в ролях второго плана.

– Я отнюдь не могу всего. Даже мой акевитт – подделка.

Он кое о чем мне напомнил, а потому я спускаюсь в зал навстречу камину и смаге в ледяной рюмке.

– Я должен понимать свойства этого явления, Фьольсфинн. Я, хочу заметить, спасаю твою задницу, а потому сотрудничай, perkele! Каковы ограничения? Что этот сукин сын может сделать? Как этому противостоять? Мне нужно что-то конкретное: огненные шары, выстреливаемые из рук, или наоборот – какое-то антимагическое поле. Нужна боевая магия. Вертолет! Ты сможешь сделать вертолет изо льда?

– Первое ограничение – наличие фактора «М». Второе – возможность договориться. Это нечто – псевдоразумное, по крайней мере, интерактивное. Если не поймет, о чем речь, сделает все абы как, если сделает. Ван Дикен не построит мост к вратам Ледяного Сада, поскольку такого количества фактора нет во всем мире. Не создаст и атомной бомбы, поскольку холодный туман его не поймет. Если же он очень подробно вообразит себе просто Большой Бум, который делает гриб дыма до самой стратосферы, то фактор «М» неохотно, но послушно подорвет его. А третье – это Песнь Людей. Если мы сделаем нечто, что будет слишком выламываться из культурного образца, то оно либо не будет действовать, либо разрушится, либо обернется против нас. А если мы обойдем все эти ограничения, то вызовем чертов мертвый снег.

– Погоди-ка, – говорю я. – А есть возможность, что он обанкротится? Сделает настолько ценные чудеса, что тумана ему не хватит?

– Возможно, отчего же нет, вот только то, что он создаст, уже станет материальным и останется, разве что потребует его искусственного поддержания. Если он сделает тех виверн, о которых ты говорил, так, чтобы магия постоянно удерживала их при жизни, то когда она исчерпается, они просто подохнут. Но если он использует туман, лишь чтобы изменить уже существующих животных и превратить их в драконов, то они продолжат жить.

– Ты ученый, Фьольсфинн. Дай мне доклад о механике чудес. О функционировании магии. Хороший доклад, как на семинаре: граничные расходы, вероятности, ограничения, синтетические алгоритмы. Материалы, гипотезы, дискуссии.

– Но я, коллега, ксеноэтнолог. А тут надо крутого квантового физика со склонностью к метафизике. Я могу дать тебе обзор роли магии в культуре Побережья Парусов или анализ метрического стиха в Песни Людей, вывести подобие в культуре викингов или кельтов. Ты слыхал когда-нибудь о специализации?

– А кто по образованию ван Дикен?

– Культурный лингвист и философ. Два факультета за спиной. Тут ведь была группа ксенокультуры.

У меня опускаются руки.

– Я знаю одно: если ван Дикен покорит Побережье Парусов, а он сделает это почти наверняка, то Ледяной Сад станет первой из следующих его целей. И твоя голова-башня повиснет на пике. Но лишь когда он выдавит из тебя всю силу и все знание, до последней капли. Я же – твоя последняя надежда.

– Мы ведь говорим искренне. Я просто не знаю, что можно сделать.

– Ты проклятущий король этого места, а потому лучше бы тебе начать знать. Он готовится, нам придется тоже. Эти ледяные драккары… Сколько ты можешь их сделать, как быстро, и лучше ли они в битве, чем эти их джонки? Сколько у нас может быть обычных кораблей, и сколько из них мы можем перевооружить магически? Сколько можем сделать? Какие запасы холодного тумана? Сколько его нужно для защиты?

– По очереди: драккар не оптимальная конструкция. Его я сделал, чтобы у тебя возникла ассоциация с Землей. Он быстрый, но не такой мобильный и универсальный, как «волчьи корабли». Кроме того, он использует слишком много фактора. Для плаванья, навигации и боя. Шар огня эффективен, но это аналог напалма или «греческого огня», который есть здесь, и куда результативней.

– Драконье масло… – я сплетаю ладони на столе, опираюсь подбородком на пальцы и смотрю на норвежца. Увы, эта его маска лишена выражения. Интересно, башни на голове эластичны, как, например, уши, или же тверды, как рога? – Ты не знаешь технологии изготовления, верно? Покупают его на Побережье Парусов. На вес золота. А вернее, покупали, поскольку теперь идет война и никто не продает драконьего масла. И никто не знает, как его делают. Запасы кончаются и расходуются. А может, я ошибаюсь?

– Увы, нет. И действительно никто не знает рецепта, кроме тех, кто его создает. Какой-то народ вверху Драгорины.

– Это их тайна, – признаю я с удовлетворением. – Приданное, которое они получили у своего бога-кузнеца. Обращаю внимание, что в их исполнении это согласовывается с Песней Людей. Почитатели огня. Те, с кем я сотрудничаю. И те, чьи поселения окажутся покорены первыми. Благодаря чему ван Дикен сможет хоть купаться в том свинстве, хотя что-то мне подсказывает, что, скорее, выкупает в нем тебя.

– А тебя нет? – он поднимает на меня застекленные льдом глазницы, и вся его ограниченная мимика не нужна, чтобы выказать удивление.

– Полагаю, нет. Если я не найду здесь способа помочь Людям Огня, то вернусь к ним. Могу оборонять Дом Огня и даже погибнуть при осаде, если понадобится, но не вижу причин вставать на стенах Ледяного Сада. Но если поможешь мне – я помогу тебе. Все очень просто. Придумай что-нибудь, чтобы спасти Людей Огня, и я придумаю, как спасти твой Сад и твою задницу, а к тому же ты получишь драконье масло. Я ухожу, вернемся к разговору утром. И еще одно: выколдуй себе какой-нибудь спортивный костюмчик.

– Что? Зачем?

– Мы идем в отдаленное место, чтобы вести там магические поединки. Спортивные. Без взаимного превращения в снежных баб и деревья. А… Молний тоже нельзя.

Я люблю ходить Ледяным Садом. В нем немало очарования средневековой старины, и есть в нем немного от парка развлечений: Диснейленд, Хогвартс, всякое такое. Я уже знаю расположение улиц и переулков, и обычно мне не нужна помощь моей птички-проводника. В свободные минуты я беру Ядрана за стены и галопирую по острову: сперва засыпанным снегом пляжем под клифом, потом зигзагообразной тропинкой, вырезанной в скале до плоскогорья, вокруг озера, по лесу и через луга в горах. Полагаю, в острове где-то тридцать на восемь-девять километров, но все обитатели сидят в крепости, и за ее стенами уже не встретишь и живой души. Есть еще несколько постов вдоль побережья с небольшими гарнизонами из Сада, но они редко покидают свою территорию.

Еще я хожу по городу и пытаюсь раскрыть его изнанку. Ту, что темна, скрыта и куда более таинственна; та, о которой Фьольсфинн не вспоминает. Чувствую, что есть тут нечто такое. Но прежде всего, я пытаюсь найти сам не знаю что: нечто, что окажется полезным против ван Дикена. Знаю, что норвежец имеет нечто такое за пазухой и что немало чего держит на подхвате. Потому я так на него давлю. Он знает куда больше, чем раскрывает. Он услужлив и вежлив, но что-то крутит, я это чувствую.

А может, я наконец-то становлюсь подозрительным?

Нынче в полдень я прохожусь главной улицей, среди сугробов снега, отброшенного от крылец, и заглядываю в таверну. Пытаюсь завязать разговор с местными, но они неболтливы. Когда я вхожу – умолкают. Потом обмениваются несколькими загадочными замечаниями, но если я пытаюсь узнать что-либо о том, как они сюда попали и как долго здесь живут – каменеют. «Ты пришлец, – говорят. – Ты оказался здесь случайно. Никто, кто не искал такого места, не поймет». То, где они обитали ранее, к какому народу принадлежали, были ли у них семьи – представляет собой табу. Исключением являются те пришельцы, что приплыли в Ледяной Сад недавно и по собственной воле, которые получили разрешение и были впущены, чтобы торговать или предлагать услуги. А такие тут есть, хотя обычно они не покидают небольшого района в порту и сидят в собственных тавернах на склоне. И не то чтобы кто-то на них тут нападал или выбрасывал из корчмы – просто не хотят. Боятся города, боятся его обитателей, а прежде всего боятся песен богов. «Тут аж смердит Песенниками и их работой», – сказал мне один из них. «А Люди Вулкана – странные. С ними хорошо торгуется, но я не останусь тут ни минутой дольше, чем будет необходимо. И не знаю, вернусь ли когда-либо. Всякий знает, что половина из них – это Разбуженные, которым Песенник придал человеческую форму». Еще один не в силах вынести сам город: «Это как жить в пещере. Человек должен иметь собственный дом, собственные деревья и земли, а с крыльца видеть море и свою ладью, как оно есть у нас. Тут же все сидят в каменных камерах, один рядом с другим, как червяки. А еще срут в какие-то дыры в камне, а рядом у каждого свой источник. От такого только болезни да зараза. Каждый заперт между камнями. У меня так кролики живут, как они тут обитают».

Я хожу улицами, осматриваюсь, слушаю разговоры и ищу потенциальных информаторов. Ищу запертые двери и охраняемые места.

И мне не нравится, как глядят на меня каменные горгульи, сидящие на крышах.

Мои люди ждут в условном месте, в таверне «У Кракена» над внутренним портом, в сердце Ластовни, купеческого района для приезжих. Делают то же самое, что и я – шпионят. А именно, ищут своих – Людей Огня из экипажа Грюнальди и его кузена. Пока что безрезультатно.

Сильфана скалится в драконьей ухмылке, которая несколько чрезмерна и означает, что она либо злится, что я не выказываю ей достаточно внимания, либо что-то крутит, либо что она уже напилась. У нее для обитателей Побережья крупные зубы, почти как у человека, белые и ровные. К тому же эти выразительные брови и узкий, будто клинок, нос. Решительно мой типаж, вот только я на работе. А потому обороняюсь остатками сил. Не хочу ухаживать, нежничать и вздыхать. Не во время операции, а не то погибну. И уже дважды снилась мне Дейрдре Маллиган. И не знаю, что оно значит. И у меня не хватит энергии на такие пляски. Мы пошли на Каменное Торжище, в торговые залы: это хорошее место, поскольку там охотней всего появляются привычные обитатели крепости. Входят через ворота башни, осматриваются среди заморских товаров и возвращаются к себе, воротами, через которые приезжие легко могут пройти, но отчего-то не желают.

– Я мог только расспрашивать, – рассказывает Спалле, придвигая мне кувшин. Мы сидим за боковым столиком вроде как кабинета, отделенного рядом толстых столбов от шумного зала. – Живу довольно далеко от Грюнальди и не знал их так хорошо, чтобы теперь опознать. Вот только никто не желает со мной разговаривать. Когда вспоминаю, где кто из них жил в Земле Огня и как звался, люди отделываются от меня и уходят.

– Я говорил с одной женой. Еще довольно молодая и симпатичная Грифонка. Та сказала, что если бы пришлось ей вернуться в свою завшивленную халупу на болотах, где она некогда обитала вместе с дурнем, что смердел, как нифлинг, то она лучше бы утопилась в море. И что некогда она была другой, но та, другая, умерла. И чтобы сказать это, она затянула меня куда-то в угол и нашептывала это на ухо, будто боясь, что кто-то услышит. Может, все дело в этом? Может, тут им живется лучше, и они не желают, чтобы кто-то их отсюда забрал?

– Но почему? – говорю я. – Должно ведь быть так, как рассказывал Грюнальди. Песенник туманит им головы и приводит к тому, что Сад кажется им наилучшим местом на земле. Тут неплохо и наверняка можно жить со всеми удобствами, и я не замечал, чтобы он как король слишком на них давил, а ведь у этих людей были семьи, дома, предки, родная земля. И они не желают об этом вспоминать. Полагаю, что все, кто обитает тут постоянно, прошли через то же, что и люди Грюнальди. Магический сад, угощение, все пронизано песнями богов. И после этого они остаются тут навсегда.

– Иначе никто не захотел бы здесь жить, – вмешивается Спалле. – Тут можно быть купцом или ремесленником. Ходить только вдоль каменных стен и вдыхать вонь других. Не знаю, как можно чувствовать себя свободным человеком в таком-то месте. Хорошо, когда приходит война. Тогда стоит иметь каменную стену, чтобы ссать с нее на осаждающих и смеяться над их усилиями. Но только тогда.

Я машу ладонью помощнику трактирщика. У него белая рубаха и кожаный жилет, но кроя, как в девятнадцатом веке, словно он шел в комплекте с сюртуком, однако одежда расшита местными сплетающимися узорами. Полный мишмаш.

Я делаю жест родом из фэнтези, который всегда хотел сделать: со звоном бросаю на стол два серебряных секанца и цитирую:

– Приноси нам пиво, пока я не скажу: «Хватит».

Это из какой-то игры об охотниках за чудовищами, не помню из какой.

На столе появляется еще один кувшин, под крышкой даже колышется слабая пена и появляется запах, немного напоминающий хмель, вот только более смолянистый. Это все еще не «Карловацкое» и не «Крушовицкое», но нужно признать, что пиво в городе норвежца куда лучше любого другого здешнего.

Я набиваю трубку и снова решаю поискать на Каменном Торжище некое подобие табака. Я просто не теряю надежду. Так уж меня обучили.

Грюнальди протискивается сквозь толпу и бредет к нашему столу, я вижу его сквозь ароматные клубы дыма, которые выпускаю с изрядным удовлетворением. Следом за ним вышагивает Варфнир, выделяющийся в своем расшитом плаще, серебряной повязке на ухоженных волосах и с выражением лица принца, пойманного в борделе.

– Тут есть какая-нибудь горячая юшка? – спрашивает Последнее Слово, садясь на лавку. – Мы замерзли до костей.

Я снова машу кельнеру, решив при первой же возможности сказать Фьольсфинну, чтобы он ввел своим декретом меню. Хорошо иметь доступ к власти.

– Есть новости, – заявляет Грюнальди невнятно, между одной и другой ложкой, зачерпнутой из глиняной миски. – Мы нашли одного. Третьего стирсмана нашего похода. Хорлейфа Дождевого Коня. Вот только теперь он зовется Полынь и, кажется, немного трехнутый. Носит кафтан с вышитым деревом и считает себя великим мудрецом. Задирает нос, но мы убедили его, он придет сюда. Но только после того, как на башнях ударит пять колоколов, поскольку до этого на его плечах судьбы всего мира.

– Чудесно, – хватаю я друга. – Может, мы наконец что-то узнаем. Спалле?

– Сейчас корабли уже не приплывают, – говорит он. – Наш был, пожалуй, последним. Только отдельные снеки еще рискуют выплывать на ловлю в такую погоду. Но в этом закрытом порту купцов немало. Множество кораблей, часть с товарами. Несколько раз в день отворяются ворота и очередные корабли вплывают в подземный канал внутрь горы. Главным образом везут зерно в бочках, живых коров, свиней, кованное железо и кожи. Всякое такое. И дерево. Очень много дерева в бревнах. Полагаю, что там, внутри, есть амбары, а может, и кузницы с верфями. Нельзя подойти к каналам, но изнутри слышны удары молотами, что разносятся эхом откуда-то далеко.

– Браво, Спалле, – говорю я. – Как ты об этом узнал?

– Нанялся для разгрузки и весь день носил бочки и тюки за семь грошей медью.

– Значит, они готовятся к обороне.

– И еще одно. Нынче в порту нашли убитого человека.

– Обычное дело в Ластовне. Где много матросов, там порой кого-то убивают в ссоре. Из-за девки, костей или вина.

– Под тавернами. Но этот погиб, задушенный тонким ремнем, а потом труп окрутили цепью и кинули в воду. Но он зацепился за якорь одного из кораблей, так-то его и нашли.

– А здесь вроде того мира, что был в Змеиной Глотке во время осенней ярмарки? – спрашиваю, поскольку вдруг ощущаю беспокойство.

– Не в Ластовне. Как в городе, не знаю. Убитых находят после драк, но пока что это касается чужаков, стражники не слишком обращают на такое внимания. Обычное дело. Если поймают вора, то забирают его к законоречцу, а если моряки бьются между собой, то их лишь разгоняют, когда наткнутся. Но они не знали, кем был тот задушенный муж, потому что кто-то обобрал его догола, а он пролежал в воде несколько дней, и им занялись рыбы. Все весьма переживали.

– В портах случается всякое, особенно в таких, как этот, – говорит Грюнальди. – Но мы должны быть ловчее прочих, и потому я думаю о Багрянце. Не знаю, сумел бы он доплыть сюда по зимним штормам, не имея такого корабля, как наш, ледяного, но мне все равно это не нравится.

Я решаю поговорить с Фьольсфинном. Прибытие Багрянца – всего лишь гипотеза, но в определенном смысле она может встряхнуть норвежца и склонить его к сотрудничеству.

Некоторое время мы пьем пиво и болтаем, и не происходит ничего существенного.

Земляк Грюнальди появляется, когда я уже прикидываю, не стоит ли изобрести карты. Он протискивается между лавками, игнорируя кивающего Последнее Слово, но подходит к нашему столику и присаживается сбоку. Он высокий, как для местного, теперь уже не носит мундирной куртки с рисунком древа, а лишь простой кафтан и меховой плащ, который он откладывает в сторону, и платяную шляпу-капюшон – ее он не снимает, и его резкое худое лицо все время скрывается в тени. Отчего-то он напоминает мне монаха.

– Нитй’сефни – чужеземец издалека, – представляет меня Грюнальди. – Прибыл в наши края, чтобы уничтожить Деющих, которые тут бедокурят, а мы его сопровождаем. Но к твоему королю вопросов у него нет, а потому можешь сесть снова. Ульф ежедневно говорит с Фьольсфинном, они вместе пьют водку, едят сельдь и болтают. Речь о короле Змеев, которого зовут Аакен, том самом, который нынче осаждает наши земли, а потом пожелает напасть на твой город. Мы дружественно настроены. Заметь, что я сижу за этим столом и пью пиво, хотя твои люди убили многих моих приятелей и кровных. Но я понимаю, что вы все одурели от песен богов, а потому не убью тебя, Хорлейф, который теперь стал зваться Полынью, потому что ты был не в себе. Но ты должен понимать, что есть враги, злоумышляющие и на нас, и на вас, и потому мы теперь на одной стороне.

– Никто из вас этого не поймет, – медленно говорит Полынь. – Но тут, в Саду, каждый из нас будто родился наново. Потому мы носим другие имена. Ледяной Сад дал мне новую жизнь и показал чудеса, каких ранее не видывали человеческие глаза. Мы бы не смогли снова сидеть в деревянных конурах в Земле Огня после того, что мы увидели. Потому, если вы прибыли забрать нас домой, то знайте, что никто из нас этого не желает. Что же до тех, с которыми мы некогда были в родстве, то скажите им, что мы умерли. Пусть они поставят траурные камни, оплачут нас, разделят наследство и начнут жить наново, так, словно нас уже нет. Потому что так будет лучше для нас всех. Для Земли Огня и дел, что происходят на Побережье Парусов, поскольку мы умерли на самом деле. Я уже долгое время слышу, что вы ходите по городу и пристаете к людям, расспрашивая о старых делах. Прекратите. Чабрец, человек, которого ты некогда называл Скафальди Молчащим Ветром, приказал передать тебе возмещение за всех убитых под стенами в то лето. Это пять золотых гвихтов за каждого мужа, которого мы тогда убили. Отвези их в Землю Огня и отдай семьям тех, кто погиб. В той битве умерло двадцать человек сразу и двенадцать потом, от ран, хотя мы их и лечили. Пятеро исцелились, двое из них решили остаться в Саду, а трое на следующий год поплыли домой на торговом корабле Людей Коней. Деньги тебе принесут туда, где ты живешь сейчас, в крепость, и это закончит дела, которые есть между нами. Это тринадцать дюжин гвихтов, и это огромная сумма. Законоречец говорит, что это честная вира, особенно учитывая, что вы хотели захватить город, а потому мы могли бы не платить ничего.

– Мы хотим говорить не об этом, – отвечает Грюнальди. – О том, что вы собираетесь откупиться несчастными пятью гвихтами за жизнь таких славных мужей, мы поговорим позже. Пока наша земля стоит в огне, Змеи подходят к вратам Дома Огня как волки, а когда сойдут снега, они ударят. С ними будет безумный Деющий, превращающий детей в железных чудовищ, притягивающий молнии и оживляющий призраков холодного тумана, а потому может так случиться, что некому будет передавать твои деньги и твои слова.

– Тогда я не понимаю, чего вы хотите.

– Возможно, в городе появился весьма опасный человек. Шпион с Юга по прозвищу Багрянец. Это амитрай. Деющий и убийца. Он умеет менять лицо и делать так, что на том появляются красные знаки, и потому потом никто не может его узнать. Он разбирается в ядах и магических зельях. Может ослепить, подув в лицо, или убить стеклянным кинжалом с ядом жаловицы. Мы сталкивались с ним, и я полагаю, что он попал сюда. Мы говорим тебе, поскольку только тебя мы и знаем.

– Откуда ты можешь это знать? – спрашивает он резко.

– Я не купец, – отвечаю я. – Я прибыл сюда из-за того, что происходит в мире. Ты должен знать, что этот Багрянец наверняка прибыл убить твоего хозяина. Понимаешь? Он убьет Фьольсфинна. Я его предупрежу, но, полагаю, и ты должен кое-что сделать.

Он наклоняется ко мне.

– Скажу, кому нужно, а если кто-то такой появится вне кварталов для чужаков, мы сразу же его узнаем. Единственное, что он сможет – сидеть в Ластовне или Кавернах, где обитают те, кто боится стать жителями, но кто получил укрытие. Там много измененных песнями богов и урочищами далеких стран, чужеземцев и потерпевших кораблекрушение. Мы в Каверны не ходим, а они не выходят оттуда. Он может там спрятаться, но выйти в город ему будет непросто.

– Почему ты скрываешь лицо под капюшоном? – спрашиваю я.

– Мне было бы стыдно, увидь меня кто в Ластовне, с чужеземцами, в дешевой таверне. Многие, кто прибыл тогда на ладьях как морские грабители, сделались потом Стражниками Сада и даже вступили в Братство Древа.

– Вы стражники?

– Можно и так сказать, чужеземец. И я мало что могу сказать тебе, кроме этого. Но Братья Древа – это самые страшные воины, каких только видел мир. Мы станем защищать Сад и не боимся умереть ради него. Потому – не спрашивай.

– Пей, Хорлейф, – говорит вдруг Грюнальди, наливая ему доверху. – Когда король Змеев сожжет Побережье и отправится тысячью кораблей сюда, возможно, мы встанем на тех стенах рядом. Так перестанем же ссориться.

Хорлейф-Полынь не заставляет просить себя дважды, и вот сидим, как группа друзей, похлопывая друг друга по спинам и щедро разливая вино. В оловянных кубках не видно, сколько налито, а потому мы едва смачиваем губы, наполняя посудину Хорлейфа до краев, а потом покупаем еще и морской мед с пряностями. А когда он не смотрит, я пару раз доливаю ему восьмидесятипроцентной ракии из фляжки.

Эффект приходит где-то через час. Я не слишком умею читать в странных ореховых глазах стражника, но Грюнальди склоняется к нему, чтобы стукнуться кубком, а потом поглядывает на меня и чуть кивает.

– Я много странствовал по миру и не слышал о таких страшных воинах, как Братья Древа. Из того, что я знаю, никто о них не слышал. Самые страшные – это ниндзя или ужасные апачи, не говоря уже о юсмаринерс. Это их боятся люди и бегут с поля битвы при одном их виде. Но о вас не слышал никто, и потому я полагаю, что ты хвастаешься зря, – делаю я попытку. Примитивно, но отчего бы и нет?

Хорлейф тычет в меня пальцем, и кончик его мечется между одним и другим моим глазом, будто он не может решиться.

– Ты… как там те… не знаешь, что говоришь. О нас не рассказывают за пивом… Мы не идем в битвы. Убиваем вожжей… И нет битыффф. Мы – владыки нотси. Но – шшш…

Он не говорит ничего больше, но картинка делается четче. Пока что как гипотеза.

– Легко говорить так, когда сидишь за стенами крепости.

Он машет пальцем, но я не понимаю, он не хочет говорить или просто не соглашается. Грюнальди тянется за кувшином, чтобы долить земляку, я удерживаю его движением руки. Мужик уже идет по острию – слишком легко перебрать, и информатор сляжет в три секунды. Я меняю тему:

– Я видел уже немало городов, странствуя по миру. Скажи мне, чем Сад отличается от всех? Есть и больше, и куда крепче защищенные.

Он медленно протягивает руку в мою сторону, словно хочет схватить меня за рубаху, но только цепляется за столешницу.

– Братья… Ссад – он од’н… нет другого такого места. Тут всякий может быть свободен, пон’маешь? У м’ня были деччи… когда-то… – показывает ладонью невысоко над землей, а глаза его стекленеют. – Одного забрала б’лезнь. П’нимаешь?! П’нимаешь это?! Т’кой маленький. В Саду есть знахари… Умеют лечить ис’ством со всего мира и песнями богов. У нас была только баба. И ее песни ничего не дали. Умер мой Хоргальди… А когда бы был здесь, то не умер бы. Второго убили. А тут бы он ж’л. Ж’л бы. Потом’што тут не убивают ради дурости. И моя мал’нькая Ильва, похители, когда было ей всего дв’надцать зим… Потому мы станем стеррречь. Пон’маешь?! И я тут не боюсь. Потому что… – склоняется в мою сторону, – я в’дел, куда уйду, если умру за Сад. И иногда я м’гу туда войти и увидеть. Потом’што тут песни богов – это пр’вда. В урочищах не спят, а т’лько лечат, и сражаются, и помогают. И есть еще тот, другой, Сад, к’да мы фссе идем. Не в Океан Огня, чт’бы сражаться за добро и зло, и не на луга Д’лины Сна. Не в землю, чтобы стать з’млей как амитраи. Но в Сад, где с’нце, и плоды, и дев’шки, и все: и Хоргальди, и Хорлунд, и Ильва. Потому н’кто нас не поб’дит, Братьев Древа, пот’му что мы не боимся см’рти.

А потом он засыпает. Голова опадает на грудь и становится понятно, что мы немного от него узнаем. Но я и так уже почти все понял.

– Вот сукин сын… – бормочу. – Он нашел свою сказку, и это вовсе не «Сердце тьмы».

– Он бредил, – выносит приговор Спалле. – Столько доброго пива зря.

– Найди каких-то стражников и шепни им, что важный человек из Братства Древа слегка перепил «У Кракена» и нужно доставить его домой.

– Мы тоже возвращаемся?

– Нет. Мы идем в квартал измененных, чужеземцев и чужаков. Идем в Каверны.

– Ты что-то долил ему? Я никогда не видел, чтобы некто напивался так быстро.

– Домашней ракии. Из моей страны. У нас ее пьют, чтобы стало приятно.