13
«Она редко трапезничает при посторонних»
Двор Елизаветы I являл собой разительный контраст с двором ее сестры. «Она ведет жизнь великолепную и праздничную настолько, что это даже трудно себе представить, — неодобрительно писал венецианский посланник, — и большую часть своего времени посвящает балам, пирам, охоте и сходным развлечениям с наибольшей публичностью». Другой иностранный гость при английском дворе писал: «Они стремятся развлекаться и танцевать до самой полуночи».
Елизавета, как и ее отец, Генрих VIII, обладала природным даром общительности. Она отлично понимала политическую значимость публичной демонстрации богатства и великолепия собственного двора. И хотя враждебно настроенные комментаторы ворчали на «легкомысленность» и «распущенность», в действительности все то, что на первый взгляд казалось таковым, было тщательно спланировано Елизаветой. Она быстро установила при своем дворе строгий этикет и церемониал, нарушать который никому не позволялось. Постоянно тревожась о своей репутации молодой незамужней королевы, она строго следила за тем, чтобы веселье не перерастало в пьянство, а флирт — в сексуальную распущенность. «Двор королевы Елизаветы был веселым, достойным и превосходным», — замечал проницательный наблюдатель.
Ко времени восшествия Елизаветы на престол Тюдоры уже установили комфортную структуру каждого своего дворца. Устройство покоев основывалось на их публичной и личной роли, и новая королева не собиралась нарушать установленных правил. За главными публичными залами, а именно галереей, большим залом и большими покоями располагались личные покои королевы. Чем ближе к ним мог подобраться придворный, тем выше становился его статус.
Первым залом была приемная, где собирались амбициозные подданные, стремящиеся получить аудиенцию у королевы. Чтобы попасть туда, им приходилось месяцами писать письма, посылать подарки и раздавать взятки. Но даже и в этом случае аудиенция не была им гарантирована. За приемной располагались покои ее величества, где королева обедала, отдыхала и наслаждалась уединением. Сюда допускались только самые высокопоставленные придворные — члены Тайного совета, послы и те, кому королева «чрезвычайно благоволила». В конце правления Елизаветы вышедший из фавора граф Эссекс жаловался на то, что хотя ему и дарован «доступ» в приемную, но он лишен «ближнего доступа» — другими словами, в личные покои его не пускали. Но даже в личных покоях имелась святая святых — королевская спальня, соседствующая с несколькими другими личными помещениями. Мужчина-придворный крайне редко получал сюда доступ. Именно здесь Елизавета отдыхала от суеты и шума собственного двора.
Посол Генриха IV при дворе Елизаветы Андре Юро, сьер де Месс, оставил потрясающее описание своего перехода из приемной через личную галерею в личные покои:
«Лорд-камергер, который распоряжается двором королевы… пришел за мной туда, где я сидел. Он повел меня переходом, довольно темным, в покои, которые они называют личными. В этом зале в низком кресле сидела сама королева, отдаленная от всех присутствовавших лордов и дам, ибо они были в одном месте, а она в другом. Когда я выразил свое почтение у входа в зал, она поднялась и сделала пять или шесть шагов по направлению ко мне, почти до середины зала… Она извинилась, поскольку я застал ее в ночном одеянии, и начала выговаривать тем из ее совета, кто присутствовал в зале, говоря: „Что скажут эти господа (говоря о тех, кто сопровождал меня), увидев меня так одетой? Я очень обеспокоена, что им приходится видеть меня в таком состоянии“».
Рассказ де Месса очень точно отражает формальную, но в то же время интимную атмосферу аудиенций, которые Елизавета давала в личных покоях. Он оказался одним из немногих счастливчиков, кто был допущен в это внутреннее святилище. Большинство гостей при английском дворе могли рассчитывать только на встречу с королевой в приемной. Одним из таких был швейцарец Томас Платтер, которому удалось получить аудиенцию у королевы во дворце Нонсач в более поздний период ее правления. И эти впечатления его просто потрясли:
«Нас привели в приемную, где мы удобно устроились, чтобы лучше видеть королеву. Эти апартаменты, как и другие, которые вели сюда, были украшены прекрасными гобеленами, а пол был застелен соломой или сеном; только когда королева должна была войти и подняться на свой трон, на полу расстилали ковры турецкой работы. Мы ожидали в приемной, и вот где-то между полуднем и часом из внутренних покоев вышли мужчины с белыми жезлами, а за ними множество высокородных лордов. Затем вышла королева, одна, без сопровождения, очень стройная и высокая. В приемном зале она села на трон, покрытый красным дамастом и подушками, расшитыми золотой нитью. Трон был настолько низким, что подушки почти лежали на полу. А над троном красовался балдахин, очень затейливо и красиво прикрепленный к потолку».
Хотя Елизавета во многом была похожа на отца, она не разделяла его страсти к строительству. Зато она пользовалась унаследованными дворцами и с удовольствием их украшала. Больше всего она любила Ричмонд, где проводила лето. Благодаря сложной системе отопления Елизавете нравилось приезжать сюда и зимой. Она называла дворец своим «теплым сундуком». Во дворце была «парная баня», унаследованная от отца Елизаветы, и некое подобие ватерклозета. Это удобство было изобретением крестника королевы, сэра Джона Харингтона. Содержимое туалета смывалось, а не просто проваливалось в яму, расположенную внизу. Такой туалет был более гигиеничным и менее зловонным, чем традиционный стул. Прошло много лет, прежде чем такая роскошь стала доступной для всего королевского двора. В Ричмонде королева дала волю своей любви к роскошной и удобной обстановке. Среди множества красивых вещей, заказанных ею, была кровать в форме корабля с «занавесями цвета морской волны», с одеялами и балдахином из светло-коричневой блестящей ткани.
Выше по реке располагался Хэмптон-Корт, «самый роскошный и великолепный королевский дворец из всех, что можно найти в Англии — или даже в любом другом королевстве», — так отзывался о нем один иностранный гость. Апартаменты, которые больше всего любила Елизавета, были украшены гобеленами, расшитыми золотом, жемчугом и драгоценными камнями. Ее трон украшали «очень большие алмазы, рубины, сапфиры и другие камни, которые сверкали среди других драгоценных камней и жемчужин, словно солнце среди звезд». Неудивительно, что зал, где стоял этот трон, именовался «Райским залом».
В Хэмптон-Корте Елизавета сохранила обстановку времен своего отца — в том числе и его дорожную кровать, «очень дорогую кровать, над которой трудились мать королевы и ее дамы», а также «кровать, где родился брат королевы».
Личная библиотека королевы была очень богатой. Здесь находились книги по самым разным темам, а также разнообразные личные вещи королевы, в том числе трость из рога носорога, подставка для гребней в форме человека и чаша из рога, которая должна была треснуть, если в ней окажется ядовитое содержимое.
Личный сад, куда Елизавета спускалась по лестнице с личной галереи, украшали колонны, увенчанные ярко раскрашенными и позолоченными геральдическими животными, а также не менее двадцати солнечных часов. Королева особенно любила этот сад. Она пригласила французского садовника Джона Марки, чтобы он довел его до совершенства. Он объединил множество мелких участков в большие газоны, на которых инициалы Елизаветы были выложены цветным гравием. Она приказала заложить окна, выходящие на пруды с южной стороны дворца, чтобы можно было «гулять тайно в любой час и время, и никто не наблюдал бы за ней из любого места».
В большинстве других дворцов у королевы был личный сад с доступом из личных покоев, и пользоваться им могла только она. Обычно такой прямоугольный сад был обнесен кирпичными стенами и состоял из возвышенных клумб, обнесенных оградой, выкрашенной в тюдоровские цвета — зеленый и белый. На каждой клумбе росли ароматные травы и специи, а между ними были проложены «красивые дорожки, поросшие травой… окруженные растениями в форме скамеек». По саду были разбросаны высокие колонны, «покрытые изящной росписью; и разные животные, вырезанные из дерева, с позолоченными рогами… установлены были на вершинах колонн, вместе с флагами с гербом королевы».
Несмотря на всю роскошь и красоту Хэмптон-Корта, несмотря на то, что это был любимый дворец ее отца, Елизавета его недолюбливала и за все долгое время своего правления провела здесь очень мало времени. Возможно, она так и не простила дворец за то, что чуть было не умерла здесь в начале своего правления. Кроме того, она ценила приватность, а обеспечить ее легче всего было в Ричмонде или в расположенном еще западнее Виндзоре. В Виндзоре была устроена роскошная королевская спальня с настоящими сокровищами. Там, например, была райская птица, «частично желтая» по цвету, и «прекрасно расшитая подушка, сделанная самой королевой Елизаветой из красного и белого шелка». Там был просторный зал, заполненный королевскими кроватями ее предшественников, которые сохранялись там до конца ее правления. Хранила ли Елизавета их из сентиментальных чувств или из скупости, нам неизвестно.
В ванной королевы в Виндзоре имелась проточная вода, а стены и потолки были зеркальными. Хотя зеркала долгое время стоили очень дорого, во времена Елизаветы их стали завозить в значительно больших количествах. Роскошные зеркала украшали спальню королевы и самых высокопоставленных дам. Кроме этого, в моду вошли карманные зеркала. Небольшие зеркала прикрепляли к поясам или юбкам, чтобы даже самая тщеславная придворная дама могла в любое время удостовериться в своей красоте.
От предков Елизавета унаследовала также Гринвич, но и здесь она проводила мало времени. Впрочем, судя по тем немногим упоминаниям, в этом дворце царила та же роскошь, что и в других. В описи имущества личной столовой королевы в Гринвиче числится скатерть из сшитых вместе павлиньих перьев!
Главной лондонской резиденцией королевы был Уайтхолл. В этом дворце у Елизаветы была своеобразная тюдоровская «сауна», обогреваемая печью из керамических изразцов. Имелась там и роскошная ванная комната, выходившая окном на сад. Окна смотрели на юг, и летом солнце хорошо прогревало комнату. Кроме большой ванны, там имелось множество водных устройств, где «вода изливалась из устричных раковин и разнообразных камней». В Уайтхолле стремились сделать уход за телом процессом роскошным и занимательным. Рядом с ванной находилась комната с органом, «на коем два человека могли играть дуэты, а также имелся большой сундук, полностью покрытый шелком, и часы, которые отбивали время с помощью колокола».
Рядом располагалась личная библиотека королевы. Роскошной была и ее спальня с видом на Темзу, золоченым потолком и прекрасными гобеленами. Кровать Елизаветы «целиком состояла из дерева разных цветов с одеялами из шелка и бархата с золотой и серебряной вышивкой». Кровати Елизаветы со временем становились все более роскошными. В 1581 году она получила в подарок роскошную резную кровать из орехового дерева. Кровать была украшена серебряной парчой и бархатом и расшита венецианским золотом, серебром и шелком, изголовье обито малиновым атласом из Брюгге. Изголовье украшали шесть огромных плюмажей из страусовых перьев, скрепленных золотыми кольцами.
В спальне Елизаветы в Уайтхолле имелся «стол, покрытый серебром, и кресло, целиком составленное из подушек». В королевских дворцах даже самым высокопоставленным придворным постоянно приходилось сидеть на полу на подушках. Де Месс описывал свой визит ко двору: его проводили в приемный зал, «где лежала подушка, приготовленная для него», и ему пришлось сидеть так некоторое время, ожидая появления королевы. На картине, изображающей прием Елизаветой голландских посланцев, ее дамы сидят на подушках. Единственным предметом мебели в комнате был королевский трон, поэтому всем присутствующим приходилось стоять. Столь скромная обстановка залов типична для тюдоровского периода. Только во время промышленной революции массовое производство сделало мебель дешевой и доступной.
В личных покоях Уайтхолла висела огромная картина кисти Гольбейна, изображавшая династию Тюдоров, и фигура Генриха VIII, отца Елизаветы, занимала на ней центральное место. При всей своей любви к декоративным искусствам Елизавета хотела, чтобы те, кто попадал в ее личные покои, сразу же получали убедительно напоминание о ее происхождении. Личная галерея, которая соединяла личные комнаты Елизаветы с приемным залом, имела роскошный резной и золоченый потолок, а стены, отделанные деревянными панелями, были расписаны «тысячей прекрасных фигур». Когда королева желала (и могла), она проводила в своих личных покоях и садах Уайтхолла по несколько дней. Ее вполне удовлетворяло собственное общество, и она не спешила возвращаться ко двору.
Впоследствии Елизавета приобрела дворец Нонсач, построенный ее отцом в последнее десятилетие своего правления, а затем проданный частному владельцу. Этот сказочный дворец с восьмиугольными башенками, золочеными украшениями и мраморными фонтанами стал идеальным холстом для все более экстравагантных желаний королевы. Ее личные покои украшали гобелены «из красного дамаста, расшитые золотом», турецкие ковры и бесчисленное множество шелковых и бархатных подушек. Имелся там стол «каменной работы», в который были встроены четыре емкости для красного и белого вина, пива и воды. Личные сады королевы в Нонсаче считались «лучшими во всей Англии». Елизавета попадала в тайный сказочный мир, населенный удивительными зверями, мраморными пеликанами, белоснежными нимфами и богинями. В саду был устроен и подземный грот. Учитывая возраст королевы, в саду установили платформу, с которой, «сидя или стоя, королева стреляет в оленей».
Все королевские дворцы в Лондоне строились возле Темзы — добираться по реке было гораздо удобнее, чем по дорогам. Недостатком были «неприятные запахи» от реки, которые летом становились просто невыносимыми. Елизавета была очень чувствительна к неприятным запахам. Однажды она раздраженно прикрикнула на одного из придворных: «Фу, твои сапоги воняют!» Елизавета приказывала, чтобы на королевской барже жгли ароматизированное масло, чтобы ее частые путешествия по воде были не столь неприятными. Благодаря стараниям путешественников, таких как сэр Уолтер Рэли, королева не испытывала недостатка в экзотических специях, а это означало, что розовое масло перестало быть главным ароматизатором. В покоях королевы и на публичных галереях пахло причудливой смесью мускуса, цибетина и серой амбры. Королева и высокопоставленные придворные устилали полы своих покоев ароматными травами. Елизавета особенно любила таволгу. Травник того времени, Джон Джерард, разделял ту же любовь. Он писал, что «листья этой травы превосходят все другие травы для выстилания домов, комнат, залов и пиршественных залов в летнее время, ибо запах ее заставляет сердце веселиться и радоваться». Другие травы — пижма, рута и полынь — использовались для отпугивания насекомых. Зная любовь своей царственной подруги к ароматам, фаворит Елизаветы, Роберт Дадли, однажды потратил сумму в один фунт 7 шиллингов и 9 пенсов на травы, которыми выстлал пол в личных покоях.
Елизавета и ее дамы повсюду были окружены приятными ароматами. Чтобы сохранять эти запахи постоянно, они пользовались специальными коробочками, куда помещали ароматические шарики. Травы, специи, а иногда и эфирные масла добавляли в воск или смолу и получившиеся шарики помещали в коробочки с отверстиями. Эти коробочки на шнурках подвешивали к поясам юбок. Когда дама двигалась, коробочка ударялась об ее юбку и из нее исходили свежие волны аромата. Если возникал какой-то неприятный запах, дама могла поднять коробочку к носу, чтобы избавиться от неприятных ощущений.
Несмотря на все усилия, избавиться от зловония во дворцах было невозможно. Чем больше времени придворные проводили во дворце, тем сильнее становились запахи. Канализации не существовало, и большинство придворных не имело доступа ни к ваннам, ни к туалетам со смывом. Обычно туалеты представляли собой деревянную скамью с прорезанными отверстиями, установленную над обычной ямой. Золотарь (пожалуй, худшая работа в истории!) регулярно чистил яму, работая при свете свечи. При королевском дворе постоянно находились сотни людей, и приватность здесь была роскошью, наслаждаться которой могли лишь немногие. Придворные часто мочились прямо на стены дворца, и проблема эта стала настолько серьезной, что во дворах даже установили каменные или свинцовые писсуары. Чтобы отпугнуть тех, кто все же хотел помочиться прямо на стену, на стенах рисовали красные кресты, надеясь, что люди не станут оскорблять священный символ.
Неудивительно, что после нескольких недель пребывания в любом дворце зловоние становилось «зловредным и заразным». Из-за этого Елизавете вместе со двором приходилось постоянно переезжать, чтобы дворцы можно было тщательно вычистить, удалив все следы пребывания людей. Это также позволяло местным крестьянам восстановить запасы животных и собрать урожай — ведь им предстояло снабжать королевские кухни, когда двор снова вернется во дворец.
Приватность нужна была королеве не только в личных покоях во дворцах, но и во время переездов из дворца во дворец. Королева и ее свита путешествовали на целой флотилии особых барж. Баржу Елизаветы сопровождали «личные лодки», на которых плыли ее ближайшие слуги и перевозили какие-то ее вещи. Добравшись до места, королева часто сходила с баржи и переходила прямо в собственные апартаменты, не заходя в публичные залы дворца. В Ричмонде, Гринвиче и Уайтхолле для этого были построены специальные «личные мосты» и причалы. В Хэмптон-Корте причал располагался намного дальше от личных покоев королевы, чем в других дворцах. Чтобы обеспечить королеве необходимую приватность, построили длинную галерею, соединяющую причал с личной лестницей, ведущей в покои.
Хотя Елизавета следовала примеру своих предшественников и регулярно встречалась с членами совета, реальная государственная политика определялась в личной приемной, которая стала центром ее двора. Королева часто задерживала главного министра, лорда Берли, «до поздней ночи в рассуждениях, а когда он уходил, вызывала к себе другого». Еще одним доверенным министром, с которым королева любила советоваться наедине, когда все придворные давно засыпали, был Уолсингэм. Елизавета всегда разыгрывала свои карты поближе к сундуку. Сэр Джон Харингтон проницательно замечал: «Ее мудрейшие и лучшие советники никогда не могли узнать ее волю в делах государственных: настолько уклончиво она высказывала свои суждения». Он же говорил, что «искусство и природа так тесно сплетены, что в любой момент трудно угадать ее мнение». И хотя королева «вызывала каждого высказывать ей свои самые глубинные мысли», затем она «в уединении обдумывала сказанное», прежде чем принять решение.
То же желание приватности распространялось и на другие сферы жизни королевы при дворе. Она очень любила публичные праздники и развлечения, которые регулярно устраивались во дворцах. Но есть Елизавета предпочитала в личных покоях, где ей прислуживали специально отобранные дамы «с особой торжественностью… и весьма редко кто-либо, будь то иностранец или соотечественник, допускался в это время и только при посредничестве кого-то наделенного властью». Пропасть между публичным миром двора и личным миром королевы становилась все глубже. Величие королевы отражалось в пышных церемониях, происходивших в приемном зале и других публичных залах дворца, но истинным центром власти были личные покои королевы — тайные комнаты, расположенные вдали от чужих глаз.
В этом на собственном опыте убедился Томас Платтер. Он описывал церемонию приготовления и сервировки «обеда» королевы во дворце Нонсач. Оставшись в приемном зале, где Елизавета давала аудиенции, он наблюдал, как она удалилась в свои покои. Ее стражники («в красных, если я правильно помню, плащах, с вышитыми золотом королевскими гербами на спинах») внесли в зал два стола и установили их там, где сидела королева. Затем пошла целая процессия других стражников, джентльменов и «очаровательная фрейлина, которая очень грациозно поклонилась… трижды пустому столу». После этого вошло не менее сорока стражников королевы — «высокие, красивые сильные мужчины с оружием на боку». Каждый нес закрытое блюдо. Джентльмен по очереди снимал крышки с каждого блюда, а фрейлина отрезала большой кусок и вручала его стражнику, чтобы тот попробовал и убедился, что блюдо не отравлено. Пробовались также вино и пиво. И наконец, когда весь стол был полностью заставлен блюдами и «исполнены все почести, словно королева сама сидела за столом, блюда предлагали королеве в ее покоях, чтобы она сделала свой выбор». Платтер замечал: «Блюда относили в ее покои, и она ела то, что ей нравилось, в полном уединении, ибо она редко трапезничает при посторонних». Такие же церемонии повторились при подаче всех трех блюд. Затем музыканты королевы исполнили небольшой концерт, знаменующий окончание спектакля, и все удалились. Наблюдая за чередованием изысканных блюд и вдыхая их соблазнительный аромат, Платтер почувствовал голод и поспешил найти себе какой-нибудь еды.
Во времена правления Елизаветы завтрак стал более популярной трапезой. Большинство придворных стали есть что-то сразу после пробуждения, хотя подобные трапезы считались более подобающими рабочим и путешественникам. Завтрак был очень скромным в сравнении с другими трапезами дня и обычно состоял из белого хлеба и рыбы или мяса. Основную трапезу дня обычно подавали в полдень, а около пяти часов устраивался ужин.
Хотя королева, как и ее предшественники, придавала большое значение пышности церемоний, сопровождающих приготовление и организацию придворных трапез, Елизавета мало интересовалась едой и питалась нерегулярно. «Точных часов трапезы она не соблюдает, — замечал один придворный, — и ест только тогда, когда ее аппетит требует этого». Хотя королева ела мало и чаще всего в приватной обстановке, она не собиралась отменять сопровождающие королевскую трапезу церемонии и роскошь. Во время ее правления оловянные кружки стали постепенно уступать место бокалам и стаканам. Все стекло стоило дорого, но дороже всего стоило венецианское — в пять раз дороже. Венецианское стекло было символом статуса. Неудивительно, что оно заняло достойное место на столе королевы. Для засахаренных фруктов придумали маленькие вилки, которые сразу же стали популярными среди модной элиты. Вилки подавали на специальных банкетных блюдах, а не просто на стол. Банкет в тюдоровские времена означал не пир, а дополнительное блюдо — сладости, орехи, фрукты и сыры, — которое подавали в другом помещении, не там, где проходили обеды и ужины.
Сохранилась скатерть, которую сделали для королевы в начале ее правления, и скатерть эта демонстрирует преданность Елизаветы памяти своей матери. Елизавета редко упоминала Анну Болейн, и многие считают, что она разделяла презрение своего отца к своей супруге. Но личные вещи Елизаветы говорят об обратном. Во фламандском городе Кортрейк для нее сделали прекрасную салфетку из льняного дамаста. На салфетке вышиты два бюста Елизаветы, над которыми красуются соколы герба Анны и собственный герб королевы. Елизавета очень любила изображения соколов, и их мы можем видеть на обложках ее книг. Королева не могла более откровенно высказать свою преданность матери или открыто высказаться в защиту женщины, которая даже после смерти считалась главным скандалом Европы. Не могла она и перезахоронить прах Анны с должными почестями и церемониями. Она остро сознавала, что подобные действия вновь поднимут вопрос о законности ее престолонаследия — ведь аннулирование брака ее родителей превращало ее в бастарда. Но в течение всего срока правления Елизавета утешалась более тонкими способами демонстрации искренней любви и преданности матери, которую она потеряла в младенчестве.
Многие деликатесы, которыми Елизавета наслаждалась во время трапез, были приготовлены ее придворными дамами. Каждый раз ей предлагали множество разных блюд, и королева делала свой выбор. Первое блюдо могло быть приготовлено из говядины, баранины, телятины, лебедя, гуся или каплуна. Второе блюдо включало в себя другие виды мяса — ягнятину, цаплю, фазана, курицу, голубя или жаворонка. Позднее на королевский стол попало множество экзотических продуктов из Нового Света — острые специи, корица и имбирь, ананасы, перец чили, картофель, помидоры и шоколад.
Елизавета читала труды ученых-гуманистов, посвященные питанию и здоровью. Она следовала советам, поступающим из модных гуманистических центров медицинской науки — Болоньи, Падуи и Парижа. Ученые рекомендовали воздерживаться от излишеств во всем, чтобы предотвратить дисбаланс «гуморов». Скромная диета, хорошо приготовленные простые компоненты, разведенные водой вина, умеренные упражнения, тепло по ночам, отсутствие экстравагантных выходок — все это должно было способствовать здоровью. И Елизавета была весьма сдержанна в еде и питье. Она всегда отличалась стройностью, а это означает, что огромное множество блюд, предлагаемых ей за трапезой, королева лишь пробовала. У нее, возможно, имелся популярный трактат сэра Томаса Элиота «Замок здоровья» (к 1560 году эта книга выдержала целых пять изданий!) и почти наверняка экземпляр самого значимого средневекового трактата о здоровье и чистоте «Салернский кодекс здоровья», который для нее перевел крестник, сэр Джон Харингтон.
Когда дело касалось еды, то придворные королевы ее примеру не следовали. Они ели столько же мяса, как и во времена Генриха VIII. Судя по расходным книгам, за один год правления Елизаветы королевская кухня получила 8200 овец, 2330 оленей, 1870 свиней, 1240 быков, 760 телят и 53 диких кабана.
Но даже Елизавета забывала о сдержанности, когда дело касалось десертов. Она обожала сладкое, и ее личные повара и придворные дамы готовили все более невероятные, фантастические сладости. На одном пиру к столу подали изысканную «сахарную работу», где присутствовали верблюды, львы, лягушки, змеи и дельфины, а также русалки и единороги. В одной книге рецептов содержались советы по изготовлению из сахара блюд, чашек и бокалов «и всего того, чем можно уставить стол, а когда все будет сделано, это можно съесть». В елизаветинской кухне большой популярностью пользовалось желе. Желе готовили из телячьих ножек или из оленьих рогов. Бульон варили много часов, а потом осветляли. Желатин получали из рыбы, а затем приправляли сахаром, специями или вином и подкрашивали натуральными красителями — например, из красильной роцеллы получали фиолетовый или темно-красный краситель.
Сахар для всей этой роскоши привозили из Персии (современный Иран) через Антверпен. Там сахар очищали, и из липкого сиропа получались твердые конусы — головы сахара. На елизаветинской кухне повара разбивали эти головы и толкли в ступках с помощью пестика, получая гранулы разного размера.
Зная слабость королевы к сладостям, придворные Елизаветы регулярно дарили ей засахаренные фрукты и смеси из семян, специй и фруктов в сахаре, упаковывая эти подарки в изящные золотые коробочки с эмалью. Даже королевские салаты приправляли сахаром. Популярный рецепт включал в себя миндаль, изюм, коринку, оливки, каперсы, шпинат и красный шалфей — все эти компоненты смешивались и приправлялись «щедрой горстью сахара». После этого добавлялся уксус, растительное масло, дополнительный сахар, а сверху шел слой из ломтиков лимонов и апельсинов. Поверх цитрусового слоя укладывался слой из листьев красной цветной капусты, оливок и маринованных огурцов, затем слой рубленых листьев салата-латука. Завершающий штрих — украшение из ломтиков лимонов и апельсинов.
Более здоровой альтернативой (или дополнением) были сезонные фрукты, которые подавались к каждой трапезе. С течением времени выбор становился более разнообразным. Елизавета и ее придворные имели гораздо больше свежих фруктов, чем их предшественники. Особой популярностью пользовались абрикосы, персики и сливы. Сортов яблок стало намного больше, чем раньше. Традиционное летнее лакомство — клубника — по-прежнему подавалось на стол в огромных количествах. Клубника считалась полезной для здоровья — она «охлаждала печень, утоляла жажду, порождала мочу и аппетит». Однако эти ягоды не рекомендовались тем, кто страдал параличом или отличался слабым желудком. В елизаветинскую эпоху клубнику любили замачивать в вине и, конечно же, посыпать сахаром.
Пить Елизавета и ее придворные предпочитали подслащенные вина или эль, но в кубке королевы вино всегда разбавляли один к трем. Эль подавали даже к завтраку. Эль готовили из солода и воды, иногда с добавлением ароматизаторов — мускатного ореха или шалфея. Со временем большей популярностью стало пользоваться пиво (эль с добавлением хмеля), но этот напиток был «крепким и опьяняющим». Вино было привозным, хотя в Англии и производили некоторые фруктовые вина. Готовили также разновидность сидра — «яблочное вино», а также мед — спиртной напиток, подслащенный медом. Превосходным аперитивом считался гипокрас — вино с сахаром и специями (корицей, имбирем, гвоздикой и мускатным орехом). Этот напиток часто подавали в конце трапезы.
Со свойственным ей самоконтролем Елизавета весьма умеренно потребляла спиртное, никогда не позволяя себе лишнего, в отличие от многих своих придворных. Даже в относительной приватности «тайных покоев» она предпочитала сохранять трезвую голову — сознавая, возможно, что она постоянно находится на виду.
Елизавета любила физические упражнения и занималась не только для здоровья, но и просто для удовольствия. Как и Генрих VIII, она была страстной охотницей и искусной наездницей. Придворные дамы не поспевали за ней, когда она с головокружительной скоростью неслась по лесам и паркам, окружавшим дворцы. Любила она и более спокойные занятия. Наибольшее наслаждение ей приносило чтение. Она часто читала сама, а иногда заставляла своих дам читать вслух (на разных языках). Елизавета любила играть в карты и сплетничать со своими дамами о придворных скандалах.
Елизавета и ее дамы много времени проводили за любимым занятием царственных дам — вышиванием. Ко времени восшествия на престол Елизавета стала искусной вышивальщицей. Когда ей было всего пять лет, она подарила своему младшему брату Эдуарду «рубашку… собственной работы». Она же изготовила три великолепно расшитых манускрипта и подарила их отцу и его шестой жене, Екатерине Парр, в качестве новогодних подарков.
Благодаря своему изысканному воспитанию, Елизавета очень любила музыку и сама играла на нескольких инструментах. На миниатюре Николаса Хильярда (одного из любимых художников королевы) она изображена с лютней — на этом инструменте Елизавета играла превосходно. Хотя иногда королева демонстрировала свои таланты публично, но больше предпочитала играть на лютне в личных покоях в окружении самых близких. Она любила также играть, «когда ей было одиноко, чтобы прогнать меланхолию».
Елизавета была искусна в танцах и любила демонстрировать свое умение, исполняя энергичные танцы, такие как гальярда или вольта. В вольте партнер поднимал даму, и некоторые па она исполняла в воздухе, так что без практики это было затруднительно. Хотя Елизавета двигалась с естественной грацией, все это было результатом многочасовых репетиций в личных покоях. Придворным дамам приходилось исполнять роль кавалеров. Королева репетировала сложные па снова и снова, пока не добивалась совершенства. Во время танцев она следила за дамами, как коршун, и сурово выговаривала им, когда они делали ошибки. «Она находит такое удовольствие в этом [в музыке], что когда ее дамы танцуют, она следует за каденцией головой, рукой и ногой. Она выговаривает им, если они не танцуют по ее вкусу, а ведь она, вне сомнений, является мастером этого искусства», — замечал господин де Месс, который находился при дворе Елизаветы в 90-е годы XVI века.
Любовь королевы к танцам разделяло подавляющее большинство ее подданных. В тюдоровской Англии танцы пользовались большой популярностью, но при Елизавете это увлечение зашло так далеко, что даже подверглось критике со стороны суровых моралистов того времени. Среди них был Стивен Госсон, который в 1579 году опубликовал сатирический трактат, в котором писал: «В Лондоне так много неимущих дудочников и скрипачей, что человек скоро не сможет войти в таверну без того, чтобы двое-трое из них не набросились на него, чтобы он сплясал, прежде чем уйдет».
С течением времени убеждения становились более пуританскими, и танцы стали считаться одной из причин социальных зол. Но при дворе танцы считались совершенно нормальным и приятным занятием. То же относилось и к азартным играм, которые считались «злом» (хотя и «неизбежным») «по причине весьма большого числа людей, которые в них играют». Но никто не собирался критиковать королеву, которая, как и ее отец и сестра до нее, обожала проводить дождливые дни или зимние вечера за игрой в триктрак, шахматы или карты. В Гринвиче хранился «очень дорогой» набор для триктрака, подаренный Елизавете курфюрстом Саксонии. На картах были изображены портреты великих правителей и королев. Они были рельефными и покрытыми хрусталем. Доска была выложена черным деревом и слоновой костью и отделана бесценными драгоценными камнями. В том же дворце хранились «серебряные шахматы и игра в волка, в которой играть следует волком и множеством овец». Елизавета и ее придворные играли с большим азартом, когда на кону стояли деньги.
Хотя старый шут отца Уилл Сомер присутствовал на коронации Елизаветы в январе 1559 года, он, похоже, не служил ей официально. Возможно, ему помешало плохое здоровье — в июне того же года он умер. Елизавета нашла нового шута, Уильяма Шентона, который числится в домовых книгах 1574 и 1575 годов, когда он получил специально изготовленную (и безумно яркую) шляпу из тафты, украшенную цветным кружевом и пером с золотыми колокольчиками. Еще одним шутом королевы был необычный итальянец «Монарко». Судя по современным текстам, он обладал «глубоко поврежденным мозгом», имел «страшный вид», но отличался «быстротой суждений». Встретившись с ним, Шекспир был так поражен, что включил его в качестве персонажа в свою комедию «Бесплодные усилия любви». При королеве также состояла юная карлица, Ипполита-Татарка (июнь 1564), и еще одна — карлица Томасина, одежду которой шили из платьев королевы. Томасину королева особенно любила и за те двадцать пять лет, что она ей служила, сделала ей множество личных подарков — два золоченых кольца, шесть пар испанских перчаток, несколько гребней из слоновой кости и увеличительное стекло. Ипполита же получила «одну куклу из олова» — была ли это игрушка или аксессуар для работы, неизвестно.
Главный фаворит Елизаветы, Роберт Дадли, тоже держал шута. Он сопровождал хозяина в Виндзор в 1565 году, когда Дадли было поручено сопроводить двух послов на прогулке в парке. Приближаясь к покоям королевы, «шут Лестера произвел такой шум, выкликая ее, что она, неодетая, выглянула из окна». Почти наверняка можно сказать, что к этому его побудил его хозяин.
Еще одной излюбленной формой развлечений королевы и придворных был театр. До этого времени театр был мобильным развлечением: труппы актеров разъезжали по стране так же, как музыканты. Но при Елизавете в Лондоне появился первый стационарный театр, который назывался просто «Театр». В 1576 году его создал актер Джеймс Бербедж в Шордиче. Первое представление состоялось осенью. Играла труппа актеров «Слуги Лестера» — им покровительствовал Роберт Дадли. Предприятие оказалось настолько успешным, что в следующем году рядом построили еще один театр, «Занавес». В 1597 году здесь стали давать пьесы знаменитого драматурга Уильяма Шекспира и его труппы, «Слуги лорда-камергера». Затем шекспировская труппа построила собственный театр, «Глобус», на южном берегу Темзы, напротив собора Святого Павла.
Мы не знаем, бывала ли Елизавета в публичных театрах, но она приглашала труппу Шекспира выступить при дворе и была так довольна результатом, что настаивала на повторных выступлениях актеров. Одно из первых известных нам представлений состоялось на Рождество 1594 года, вскоре после создания труппы «Слуги лорда-камергера». Тогда Шекспир показал королеве две комедии в Гринвиче. Актеры стали настоящими звездами рождественских торжеств тремя годами позже, когда показали в Уайтхолле «Бесплодные усилия любви».
Ярко раскрашенные декорации становились всего лишь фоном для удивительных костюмов, которые с успехом каждого представления становились все ярче. Елизавета и придворные требовали, чтобы актеры одевались качественно, — того же хотели и тысячи обычных лондонцев, которые посещали городские театры. Если зрители были и готовы представлять себе улицы Венеции или таинственный лес летней ночью, то от актеров они требовали одного: если актер играет короля, он и одет должен быть по-королевски, в золотую и серебряную парчу, шелка и бархат, с обилием рюшей. Неудивительно, что одежда актеров из театра Розы стоила столько же, сколько и само здание. Найти такую одежду было нелегко, но тут на помощь приходили придворные покровители. Мода менялась так быстро, что придворным постоянно приходилось менять наряды, надетые всего несколько раз. Покровительство Роберта Дадли актерам отчасти заключалось в том, что он отдавал им свою поношенную одежду. Учитывая, что он был самым хорошо одетым человеком при дворе, подобная поддержка была бесценна. Однажды Дадли заплатил за костюм больше, чем Шекспир — за дом в Стратфорде-на-Эйвоне . Демонстрация своего гардероба подобным образом способствовала повышению статуса придворного в глазах тех, кто стоял ниже на социальной лестнице. Все хотели увидеть, как «Слуги Лестера» выступают в немыслимо дорогих костюмах.
Елизавета обожала литературу, и пьесы Шекспира были для нее истинным наслаждением. Драматург придумал тысячи новых слов, и более 1700 из них до сих пор используются. Это он придумал слова «bedroom» (спальня), «moonbeam» (лунный свет), «hobnob» (пирушка), «lacklustre» (тусклый) и «submerge» (погружаться). Его талант к придумыванию острых фраз, таких как «all of a sudden» (как снег на голову), «a foregone conclusion» (предвзятое мнение) и «dead as a doornail» (мертвее некуда), значительно обогатил язык не только придворных, но и всех слоев общества. Сначала фразы Шекспира стали в шутку повторять те, кто бывал на представлениях, но они стремительно вошли в общий оборот.
Значительную часть свободного времени Елизавета проводила за менее фривольным занятием — она молилась. Как и у ее предшественников, у нее была личная часовня, но она также регулярно посещала службы в часовнях дворца. Истинная протестантка, она все же многому научилась на примере сводной сестры и не собиралась порождать конфликты, навязывая свою личную веру подданным. Однажды она заявила: «Я не собираюсь открывать окна в души людские». И умеренные религиозные указы королевы 1559 года это подтверждают.
За время ее правления выученные наизусть молитвы, предписываемые Эдуардом и Марией, были забыты. Их сменили молитвы более личного характера. Протестантское учение более прямо общалось с Богом, поскольку было избавлено от чрезмерного вмешательства со стороны священников. Люди теперь могли обращаться к Богу собственными словами.
Несмотря на протестантизм Елизаветы, она сохранила элементы «старой веры». Некоторые ее приближенные были католиками, и она тоже иногда была не прочь послушать мессу, когда у нее возникало такое желание. Но когда настоятель собора Святого Павла, делая королеве новогодний подарок в 1561 году, упрекнул ее в религиозной двойственности, Елизавета сурово отчитала его. Иностранный посол подарил настоятелю несколько гравюр и рисунков с изображением истории различных святых и мучеников. Решив, что это будет идеальным подарком для королевы, он «богато переплел» их вместе с «Книгой общественного богослужения» и положил подарок на подушку, на которой Елизавета обычно преклоняла колени. Но, увидев книгу, она «нахмурилась и покраснела», а потом захлопнула ее, «(что некоторые заметили); и призвав алтарника, отругала его за то, что он принес ей старую книгу, которую она и раньше не хотела читать».
Как только служба закончилась, королева приказала немедленно подать экипаж и направилась прямо к настоятелю. Она буквально набросилась на растерявшегося настоятеля. Он твердил, что хотел сделать ей новогодний подарок, но Елизавета ответила: «Вы не могли сделать мне худшего подарка. Вы знаете, что я испытываю отвращение к идолопоклонству, картинам и образам подобного рода… Вы забыли нашу прокламацию против… римских реликвий в церквах?» Только когда настоятель смиренно признал свою ошибку, порожденную невежеством, а не злым умыслом, королева немного смягчилась. Но все же она не удержалась, чтобы не добавить: «Пусть Господь укрепит ваш дух и дарует вам в будущем бо́льшую мудрость». Смысл ее слов был ясен: Елизавета могла сочетать протестантизм и католицизм в личном поклонении, но публично чистота протестантской веры должна была быть соблюдена.
Несмотря на искреннюю религиозность, Елизавета живо интересовалась астрологией. Ее личный астролог, Джон Ди, стал одним из ближайших ее советников, и она постоянно консультировалась с ним относительно наилучшего времени для каких-то действий — например, дня коронации. Астролог, астроном, математик и философ Ди был одним из самых просвещенных людей своего времени. Почти ровесник Елизаветы, он служил ее сестре Марии, но в 1555 году был арестован по подозрению в колдовстве.
Елизавету с ним познакомил Роберт Дадли. Это произошло вскоре после того, как она стала королевой. Очень скоро Ди стал ее ближайшим советником. Он не только давал ей советы, но еще и оказывал техническую помощь ее мореплавателям, когда те планировали свои путешествия. Королева и главный ее советник Уильям Сесил использовали навыки Ди для шпионажа. Астролог сообщал о придворных интригах с помощью сложных кодов и подписывал свои письма цифрами «007».
Королева была так увлечена искусством Ди, что начала детально изучать астрологию и заказала для себя несколько астролябий. Постоянно неуверенная в судьбе своего царствования, она всегда интересовалась гороскопами, считая, что так сможет вовремя выявить потенциальных врагов и соперников. Ди однажды предсказал, что Елизавета никогда не выйдет замуж. Не было ли это предсказание одной из причин безбрачия королевы? Джон Ди был абсолютно предан Елизавете и заботился о ее благополучии. Он рекомендовал ей различные травы, лекарства и диету. Астрология и здоровье были тесно связаны. Считалось, что планеты оказывают прямое влияние на гуморы тела. Так, например, родившиеся в период восходящего Сатурна были подвержены меланхолии и кожным болезням и отличались смуглым цветом лица. Каждый знак зодиака управлял определенной частью тела: Овен — головой, Телец — шеей и горлом, Скорпион — гениталиями и т. п. Чтобы поставить правильный диагноз, врачи консультировались с гороскопом и определяли расположение планет в момент рождения человека, а также в тот момент, когда возникла болезнь.
Елизавета и Джон Ди увлекались также алхимией, хотя и не афишировали своих увлечений. Они стремились научиться превращать обычные металлы в золото с помощью универсального эликсира, получившего название «философского камня». Елизавета так увлеклась этим искусством, что оборудовала в Хэмптон-Корте целую лабораторию с алхимическим оборудованием и химикатами. Когда ей было далеко за тридцать, она выписала из Нидерландов еще одного алхимика, чтобы он составил для нее эликсир молодости.
Стремление королевы к вечной молодости принимало и другие формы, и камер-фрейлинам личных покоев это было известно слишком хорошо.
