Глава двенадцатая
Баренцбург и подковы
Впереди замаячила береговая линия.
Замаячила? Это как?
Сперва — прямо по курсу — появилось длинное-длинное светло-лиловое облако, лежавшее прямо на морской воде. То бишь, на линии горизонта. Потом из этого странного облака стали постепенно выступать-проявляться отдельные части географического ландшафта: угольно-чёрные пики неведомых гор, снежно-белые загадочные перевалы, бело-серые и тёмно-пёстрые прибрежные скалы.
— Подлетаем к российской части Шпицбергена, — известил Тим. — Тут, курсант, тоже есть, что снимать. Так что, не зевай…
Вот и берег — обычный, тёмно-пёстрый.
— Вижу какие-то древние полуразрушенные дома и хлипкие покосившиеся избушки, — прозвучало в наушниках. — Почерневшие крыши совсем провалились, оконные рамы без стёкол… И ещё какое-то явно старинное сооружение — узкая деревянная галерея, уходящая под землю. Тоже слегка разрушенная… Ага, и парочка крепких домиков имеется. Ещё одинокого человека вижу. Стоит возле крылечка и приветливо машет нам руками. Знать, данный населённый пункт так-таки и не умер до конца…
— Колсбей.
— Простите, господин инспектор?
— Так называется этот российский посёлок. Вернее, когда-то назывался… Рассказать его грустную историю?
— Конечно.
— Колсбей — давным-давно — был специально построен для обеспечения погрузки на морские суда качественного угля, добытого на шахтах Груманта. Это другой русский населенный пункт, ныне законсервированный. Сорок лет тому назад его шахты были закрыты, Колсбей стал никому не нужен, а его жители — в спешном порядке — выехали на Большую Землю. Здания и сооружения постепенно и окончательно разрушились. Время, оно безжалостно…
— Да ты, Брут, философ.
— Есть немного, — признался Тим. — Это плохо?
— Наверное, хорошо, — после непродолжительного раздумья ответила Илзе. — По крайней мере, философия — очень мужская и брутальная наука. С этим трудно спорить. Мол, все женщины — действующие и потенциальные шлюхи. Или же проститутки. Причём, вторые — гораздо лучше, честней и достойней первых, так как даже и не пытаются скрывать своих низменных и развратных наклонностей. Ну-ну, мыслитель заслуженный и озабоченный… Ага, пролетаем над очень странной дорогой. Она, наверное, соединяет Колсбей с Баренцбургом?
— Соединяет, — чуть смущённо буркнул Тим. — А чем, собственно, она странна?
— Ну, как же. Дорожное полотно находится вполне даже в приличном состоянии, а проехать по дороге нельзя. Один мостик через ручей разрушен. Второй. Третий. Безобразие форменное…
— А зачем, собственно, посещать населённый пункт, в котором никто не живёт? Правильно, не за чем. Следовательно, и разрушившиеся мостики можно не ремонтировать. Ну, их — куда подальше… Логично?
— Более чем, — непонятно вздохнула Илзе. — Из нетленной серии: — «Все мосты к его мохнатому и брутальному сердцу были уже давно сожжены-разрушены и ремонту-восстановлению не подлежали…». Ой, наблюдаю впереди два дымка! Вернее, две конкретные и солидные дымяры. Одна — тоскливо-серая. А другая, наоборот, чёрная-чёрная… В Баренцбурге пылают пожары?
— Отнюдь, курсант. Отнюдь. Один дымок выходит из шахты, где уже года три как тлеет пожар, который никак не могут потушить, сколько ни стараются. А другой — из трубы городской котельной.
— Угольно-чёрный — из шахты?
— Не угадала, курсант, — усмехнулся Тим. — Чёрный, как раз, и вылетает в планетарную атмосферу из трубы котельной.
— Ничего не понимаю, — засомневалась Илзе. — Я же проходила в Лонгьире мимо тамошней котельной. Дымок из трубы, конечно, шёл. Но вяло-серый такой, почти прозрачный… А здесь? Откуда взялась такая безысходно-дикая чернота? Уголь другой?
— Уголёк тот же самый. Качественный. Со следами листьев гигантских папоротников, росших на здешних островах многие миллионы лет тому назад… Всё дело в котельных. В Лонгьире установлена современная и новейшая. Что называется, шестого продвинутого поколения. А в Баренцбурге? Та, что осталась ещё с давних советских времён. Вот, и дымит, понятное дело… В этом посёлке, такое впечатление, всё осталось с советских времён. Всё-всё-всё. Здания, сооружения, коммуникации, порядки, правила, нравы, жизненный уклад. Люди? Конечно же, новые. Вроде бы. Но само место (или там его аура?), как мне кажется, накладывает на них свой нетленный отпечаток. Ну, в плане психологии.
— И какая же у жителей современного Баренцбурга психология?
— Смешанная. Советско-капиталистическая. Гибрид такой вычурный и запутанный. Жуть полная и окончательная, короче говоря…
Через десять минут «Bidulm-50» подлетел к Баренцбургу: дикие неприветливые горы и узкая полоска между горами и фьордом, на которой и был возведён посёлок.
— Типично советская застройка, — прокомментировала Илзе. — В нашей Юрмале тоже есть несколько аналогичных микрорайонов. Четырёхэтажные кирпичные дома, двухэтажные сборно-щитовые коттеджи и голова Ленина на постаменте. Знакомая такая картинка. Незабываемая…
Они успешно приводнились. Мотодельтаплан, пробежав по инерции метров семьдесят-восемьдесят, ловко зарулил под просторный навес, крытый старым, местами позеленевшим шифером и, мягко ткнувшись цилиндрами катамарана в жёлтую песчаную косу, остановился.
— Как тебе, курсант, наш последний манёвр? — с законной гордостью в голосе поинтересовался Тим.
— Просто блистательно, господин инструктор! Вы — само совершенство! Лучший пилот этого бренного Мира!
— Лесть — подруга неверная. И вообще… Завязываем с этой дурацкой игрой.
— Это в каком же смысле?
— «Выкать» прекращай. Ухо режет.
— Слушаюсь, — ехидно улыбнулась Илзе. — Режет, так режет… Какие будут указания?
— Десантируемся. То бишь, вылезаем на прибрежный песочек, снимаем шлемофоны и наголовники, вытаскиваем из сеток рюкзаки, не забываем про винчестер, «якорим» наш славный летательный аппарат (на сей раз, с помощью всех четырёх стержней), выдвигаемся к гостинице, заселяемся, находим российского консула и болтаем с ним, после чего продолжаем старательно разгадывать оленью головоломку.
— Болтаем с консулом? О чём?
— Ни «о чём», а «для чего», — поправил Тим.
— Для чего — болтаем?
— В качестве стандартной профилактики. Из нетленной серии: — «Вода — камень точит…». Объясним лишний раз чиновнику, мол: — «Дикая природа, она бесценна и является первозданным достоянием всего человечества. Её, матушку родимую, нужно, не ведая роздыха и усталости, охранять, беречь, холить и лелеять. А тот, кто этого понять не хочет, является пархатым и вонючим козлом…». Как-то оно так.
— Ты, считаешь, что от таких пространных разговоров есть хоть какая-нибудь реальная польза? — недоверчиво поморщилась Илзе.
— Есть курсант. Есть. Если, конечно, всё правильно, вдумчиво и доходчиво объяснять. Желательно, с помощью специальных психологических приёмов.
— Каких — приёмов?
— Ну, к примеру, русский язык я уже слегка подзабыл. В том плане, что говорю на нём медленно, тягуче и с лёгким акцентом. Зато матерюсь, когда этого требует ситуация, бойко, виртуозно и без малейшего акцента. Действует на слушателей просто замечательно и убойно. Железобетонно — по-твоему. Рты от удивления открываются. Знать, и на нежной подкорке головного мозга хоть что-то (пусть и самая малость), остаётся.
— Ненавижу — русский мат. Ещё по юрмальской школе его помню. Убожество полное и законченное.
— Убожество, — аккуратно вдавливая в грунт последний стержень-якорь, покладисто согласился Тим. — Зато доходчиво объясняет суть обсуждаемой проблемы. Даже для тех, кто и понимать-то не умеет… Ладно, поговорю с консулом лично, не буду травмировать твою нежную дамскую психику. Всё, хватаем рюкзаки и вперёд. За правдой, славой и разлапистыми орденами…
По старой деревянной лесенке, выполнявшей здесь функцию полноценной улицы, они, затратив около трёх с половиной минут, поднялись на ровную горизонтальную площадку.
— Это — гостиница? — тыкая пальцем в громоздкое кирпичное здание, предположила Илзе. — Архитектура характерная… Ой, цветочки! То есть, полноценный газон с цветами. Странно. В продвинутом норвежском Лонгьире я ни одного газона не видела. А здесь — такая красотища неописуемая. Откуда?
— Наследство от прошлых славных времён, — пояснил Тим. — В СССР всё делали всерьёз и надолго. Даже грунт для газонов завозили морем. Вернее, и не грунт, вовсе, а самый натуральный кубанский чернозём… А какие в Баренцбурге улицы и тротуары? Сплошной бетон. Сила.
— Гордишься Родиной?
— Горжусь прошлым своей Родины. А современную Россию — терпеть не могу. Воровство повальное. Повальное, наглое и ни чем не прикрытое. Ладно, проехали. Шагаем… Кстати, соратница, у тебя нос слегка покраснел. Замёрзла?
— Ну, в общем, есть немного. Похолодало слегка. Градуса три с половиной, наверное. Не больше.
— В Баренцбурге — особый микроклимат. Здесь всегда на пару-тройку градусов холоднее, чем в Лонгьире, Груманте и Колсбее. Пришли. Сейчас примешь горячий душ и согреешься…
Администратор гостиницы (толстая расфуфыренная тётка), тут же расплылась в широченной улыбке и принялась беззастенчиво зубоскалить, естественно, на русском языке:
— О, сам Брут пожаловать изволил. Почтил, так сказать, своим высоким вниманием наш посёлок задрипанный. Какая честь, блин горелый! Я прямо-таки писаюсь от восторга неземного. Кипятком, понятное дело… Знать, кончилась мирная и спокойная жизнь. Обязательно что-нибудь учудит. Бедный-бедный Баренцбург! Пропал, совсем пропал… О, да он сегодня не один! С барышней. То бишь, с мокрощёлкой импортной и молоденькой. Ну, надо же… Если не расписаны, то в один номер не заселю. Ни за какие деньжищи. Даже, Брутушка, и не проси. Откажу и не побоюсь. Вот…
— А чего тебе, Петровна, бояться? — понимающе хмыкнул Тим. — Ты же знаешь, что я женщин не трогаю. Никогда. Точка. Так что, можешь обзываться — сколько хочешь. Только меру знай. Женщин-то я не трогаю. Но гостиницу могу спалить запросто. Или, к примеру, взорвать — к нехорошей и развратной маме.
— Не надо — обзываться, — объявила Илзе. — Не любить… Как там? Мок-ро-щёл-ка? Ну, ну… Сама есть…, э-э-э… Фе-фё-ла. Стер-ва. Ляр-ва. Кур-ва. И это… Суч-ка кра-ше-на. Точка.
— Ничего себе! Ха-ха-ха! — неожиданно развеселилась тётка. — Ох, уморила, девонька! Ха-ха-ха! Бойкая, ничего не скажешь… И это, между нами говоря, правильно. Так держать, голубка. Глядишь, и захомутаешь этого брутального негодника. Давно пора… Ну, так что, ребятки? В одном номере заселитесь? Готова, так и быть, пойти — в виде исключения исключительного — навстречу…
— В разные, — нахмурился Тим. — Причём, на разных этажах и даже в разных крыльях.
— Ну да, ну да, конечно. Всё понимаю. Бережёшься, добрый молодец? Сам себя опасаешься? Ладно, дело не моё… Давайте ваши паспорта, сама анкеты заполню. Здесь надо расписаться. И здесь… Держите ключики. Тебе, Брутушка, направо, второй этаж. А тебе, девонька, налево. И этаж, извини, третий. Всё, как и просили. Сервис наивысшего уровня. Фирма веников не вяжет…
— Лиз, — негромко окликнул Тим. — Принимай горячий душ. Отогревайся. Переодевайся. Через сорок пять минут здесь встречаемся. Пойдём обедать. Ноутбук прихвати с собой.
— Как скажешь, Брут.
— Обедать-то, небось, в «Подкову» пойдёте? — заинтересовалась Петровна.
— В неё самую. А что?
— Ничего, Брутушка, ничего. Просто… Ты же у нас в последний раз был девять месяцев назад?
— Восемь с половиной.
— Вот, и я о том же толкую. Ты в тот раз разогнал всяких наглых гопников. По-жёсткому. Как и надо. Приструнил. Объяснил — как и что. Они, понятное дело, прониклись и затихарились. Только ненадолго. Месяцев на пять-шесть. А сейчас опять оборзели, меры не зная. Никому, засранцы хамоватые, прохода не дают. Уроды грёбаные. Ты бы это…
— Сделаем, тёть Оль, — заверил Тим. — В наилучшем и компактном виде. Не вопрос.
— Спасибо, Брутушка. Заранее спасибо… Чтобы мы делали без тебя? А к девочке-то присмотрись. Правильная такая девочка. Славная. Из таких симпатичных крох они и получаются — верные жёны брутальных и отвязанных мачо… Впрочем, дело, конечно, не моё. Ты уже и сам — большой мальчик.
— Разберусь, Петровна… А что нынче в Баренцбурге происходит с оленями? Говорят, что целыми табунами разгуливают по улицам?
— Не знаю, парниша. Не замечала. Всё, вроде, как и всегда…
Кабачок «Подкова» располагался недалеко от гостиницы, в отдельно стоящем двухэтажном сборно-щитовом доме.
Внутренний интерьер кафешки полностью соответствовал её названию, то есть, все стены и простенки заведения были густо завешаны разномастными — большими и маленькими — подковами.
— Очень красиво, оригинально и эстетично, — одобрила Илзе. — Сколько же здесь подков? Наверняка, больше двух-трёх сотен…
— По-иностранному девочка лопочет, — отметил чей-то масляный и, определённо, пьяненький голос. — Говорят, что эти заграничные барышни — те ещё штучки. Мол, сексом занимаются как-то по-другому. С живым интересом и азартом нешуточным. Не так, короче говоря, как наши коровы отсталые и толстомясые… За наш столик, милочка, присаживайся. Не пожалеешь, родненькая…
Тим резко обернулся. За угловым просторным столом расположились четверо мужичков с характерными «шахтёрскими тенями» в области глаз. Столешница была плотно заставлена тарелками, блюдечками, стаканами и пивными банками, уважительно обступившими литровую — на две трети пустую — водочную бутылку, украшенную портретом Владимира Владимировича Путина.
— Как я понимаю, доблестные горняки, выбравшись из угольного забоя, слегка расслабляются, отдыхая от трудов праведных? — методично гоняя по скулам каменные желваки, мрачно поинтересовался Тим.
— Ага, расслабляемся потихоньку. То бишь, освобождаемся от груза психологической усталости, — душевно заверил рыжеусый верзила. — И про доблесть горняцкую ты, земеля, насквозь прав. Сразу видно, что наш человек, типа — с правильными понятиями и устоями… Так как, девицей-то поделишься с братвой усталой? Стройная такая девочка, шустрая и вертлявая. Этакие крали, они в постели на многое способны. Ох, на многое… С ближними, Брут, делиться надо. Чтобы всё было по-божески, так сказать, по справедливости демократической… Гы-гы-гы!
Дождавшись, когда дружный и сальный гогот стихнет, Тим вразвалочку подошёл к одной из стен кабачка и стал поочерёдно снимать с неё подковы. Снимал, одним-двумя движениями разгибал-разрывал на две половинки и отбрасывал их в разные стороны. Снимал, разрывал и отбрасывал — причём, так отбрасывал, чтобы половина (как минимум), кусков железа летела в сторону загулявших шахтёров.
— Ой, блин! Прекращай! Больно же! Ой! — раздались дружные и болезненные вскрики-вопли.
Наконец, оставив подковы в покое, Тим правой ладонью ловко подхватил тяжёлый кабацкий табурет и, высоко подняв его над головой, вежливо предложил — скучающе-серым голосом:
— Даю ровно две минуты. Оставили на столе деньги. Встали и вышли вон. Поймаю — убью. Время пошло…
— Уходим, Ржавый! Быстрее! — испуганно всхрапнул-выдохнул один из мужичков. — Уходим! У него же глаза — совершенно-белые. Такой убьёт, и не поморщится…
Уже через полторы минуты громко и знаково хлопнула входная дверь.
— А ты, оказывается, не только брутальный, но ещё и бешеный, — задумчиво подытожила Илзе. — То бишь, без внутреннего ограничителя-якоря.
— Есть такое дело, не спорю, — аккуратно ставя табуретку на место, согласился Тим. — Предлагаю занять самый дальний столик, возле окна. Что касается меню. В него можно не заглядывать. В этом заведении только пельмени приличные. Ну, и блины, конечно. А всё остальное — туфта гадкая и неаппетитная, изготовленная из различных консервов белорусского производства. Проверено… Напитки? «Балтику», пожалуй, закажем. «Девятку», понятное дело…
Когда обед был завершён, а сонный равнодушный официант унёс на подносе грязную посуду, Тим поинтересовался:
— Как тебе, соратница, пельмешки?
— Замечательно. Вкус — неземной. Да и пиво прелестное. Ароматное, с лёгкой пикантной горчинкой. Оказывается, в России имеются отличные пивовары. Никогда бы не подумала… Наши дальнейшие действия, господин инспектор?
— Раскладывай и запускай ноутбук. Подожди, я только стол салфеткой протру… Ага, действуй.
— Готово, — через пару минут доложила Илзе. — Любуемся на славный город Баренцбург… Стоп-стоп. Странно. Очень и очень странно…
— Что тебя так удивило, напарница? Даже глаза слегка округлились и потемнели. Были ярко-изумрудными, а стали тёмно-малахитовыми.
— Да, понимаешь, северные олени… То есть, светло-жёлтые «засветки» от их охранных маячков…
— С ними что-то ни так?
— Это точно. Поведение «засветок» изменилось. Причём, значительно и кардинально.
— Объясни, будь так добра, — попросил Тим.
— Вот, парочка олешек — неторопливо бредут по крайней улочке в сторону тундры. Здесь ещё три штуки — слегка подрагивают, то есть, усердно толкутся на одном месте. Возможно, выпрашивают у прохожих какое-нибудь лакомство. Сахар, например. Или же кусочки ржаного хлеба, посыпанные солью. И это, между нами говоря, абсолютно нормально… А где же те, которые шустрые и беспокойные? Вот они. Один, два, три…, семнадцать, восемнадцать… Нет, точно не сосчитать. Сбились в одну достаточно плотную группу, поэтому отдельные «засветки» и сливаются в одно целое. Причём, все эти жёлтые кружки абсолютно неподвижны… Северные олени, сгруппировавшись возле какого-то здания, легли спать?
— Это они, бродяги, возле поселковой котельной расположились. Греются.
— Греются, потому что продрогли? — недоверчиво хмыкнула Илзе. — На улице плюс три-четыре градуса, а северные олени замёрзли? Извини, но верится с трудом.
— Конечно, с трудом. То бишь, совсем не верится. Ни на грамм.
— А почему ты так многозначительно и довольно улыбаешься? Разгадал оленью головоломку?
— Разгадал, — подтвердил Тим. — По крайней мере, её городскую часть. Поэтому мы сейчас расплачиваемся за обед, выключаем ноутбук, выдвигаемся к котельной и любуемся.
— Чем — любуемся?
— Элегантной разгадкой, ясен пень…
Из высоченной трубы поселковой котельной активно валил густой чёрный-чёрный дым.
— Безобразие полное, — брезгливо наморщив веснушчатый носик, заявила Илзе. — Так атмосферу нашей планеты и портят… Подожди, Брут. Я сейчас видеокамеру расчехлю и засниму эту дикость дикую. Потом компания «На Краю Земли» всё это продемонстрирует широкой мировой аудитории. Пусть Властям Баренцбурга станет стыдно. Денег у них, видите ли, нет на современную котельную? Ничего, родные, найдёте. Никуда не денетесь… Ага, зафиксировала. Шагаем дальше?
— Шагаем.
— Слушай, а где же олени? Ноутбук показывал, что они были вон там. Ничего не понимаю.
— Ветер подул с севера, — пояснил Тим. — Вот, они и переместились на южную сторону. Сворачиваем за угол.
— Может, ноутбук настроить и уточнить ситуацию?
— Не надо. Сворачиваем.
— Как скажешь, господин инспектор-инструктор, — не стала спорить Илзе, а свернув за угол, ошарашено выдохнула: — Бред какой-то горячечный…
— Не бред, а замёрзшие бездомные собачки. Греются возле поселковой котельной. Обычное дело.
— Что же это получается?
— То и получается. У ещё живого северного оленя аккуратно вырезают охранный маячок, а потом вживляют-вставляют его в собачье ухо. Пёс убегает. После чего оленя, уже ничего и никого не опасаясь, убивают. Существуют, естественно, и всякие технологические тонкости данного процесса, о которых нам пока ничего не известно. Выясним, понятное дело. Обещаю…
За углом котельной резко затормозила машина, хлопнула дверка, и зычный голос позвал на русском языке:
— Инспектор Белов! Вы где?
— Здесь! Уже иду! Ждите! — громко откликнулся Тим, после чего обычным голосом пояснил: — Это российский консул прибыл. Хочет поговорить со мной. Причём, без лишних свидетелей.
— Почему — без свидетелей?
— Потому, что ничего хорошего и лицеприятного он от меня не услышит. Многократно проверено… А зачем, спрашивается, подвергаться словесной экзекуции (хотя бы и заслуженной), при подчинённых? Так и начальственный авторитет ненароком можно растерять… Ладно, я пошёл. Поругаюсь немного. Нотации почитаю. А ты пока замёрзших пёсиков поснимай. Потом вставишь в какой-нибудь репортаж…
Тим ушёл, а Лиз — в очередной раз — расчехлила видеокамеру.
У неё всегда, начиная с самого юного возраста, отношения с собаками складывались-выстраивались просто замечательные: она их совершенно не боялась, да и они никогда не проявляли по отношению к ней ни малейшей агрессии. Вот и сейчас съёмка прошла, что называется, без сучка и задоринки: островные бездомные псы лишь беззаботно щурились в камеру и даже ни разу не гавкнули…
Илзе осторожно выглянула из-за угла. Метрах в сорока-пятидесяти от здания котельной стояла старенькая чёрная «Волга», рядом с которой о чём-то оживлённо беседовали Тим и пухлощёкий смешной мужчина среднего возраста.
«Почему — смешной?», — принялась анализировать увиденное девушка. — «А одет он откровенно по-старомодному. Дурацкая дублёнка странного покроя. На голове красуется пышная меховая шапка — так называемая „ложная ушанка“. Короче говоря, типичный советский начальник из „доперестроечных“ времён… Оживлённо беседуют? Язык не поворачивается назвать данный процесс — „беседой“. Типичная и классическая выволочка. Тимофей гневно клеймит, стыдит и позорит, а господин консул, наоборот, печалится, смущается и старательно оправдывается… Подойти поближе и послушать? Пожалуй, не стоит. Наверняка, сплошной мат-перемат. Русский менталитет, так сказать. С ним бесполезно бороться. Да и искоренить его, к сожалению, невозможно. Даже калёным железом не выжечь…».
Она отступила обратно за угол и ещё некоторое время пообщалась с замёрзшими островными собаками.
Наконец, вновь хлопнула дверка, машина завелась и уехала…
Тим стоял на прежнем месте и задумчиво курил.
— Ну, как, рассказал представителю российских Властей об оленьей головоломке? — подойдя, спросила Илзе. — Какова реакция?
— А? Что?
— Рассказал, спрашиваю, уважаемому господину консулу о бродячих собаках с оленьими охранными маячками в мохнатых ушах?
— Я, что же, похож на сумасшедшего? — поморщился Тим. — Обижаешь, боевая подруга.
— Э-э-э… Что ты имеешь в виду?
— То и имею. Если бы я дал волю языку, то всех пёсиков — уже к завтрашнему утру — перебили бы. А их мёртвые тушки сожгли бы в данной котельной.
— Считаешь, что консул является сообщником подлых браконьеров?
— Нет, конечно же. Просто… Есть такие понятия, как — «честь мундира», «честь страны», что-то там ещё аналогичное — пошлое и мутное. Ну, не принято у русских выносить сор из избы. В этом и заключается главная миссия «настоящего российского чиновника» — сглаживать, умело отчитываться о достигнутых успехах, спускать на тормозах, находить верные компромиссные решения, ну, и тому подобное…
— Верные компромиссные решения? — нахмурилась Илзе. — Понятное дело… О чём же тогда ты так долго беседовал с консулом?
— Об этом, — Тим указал рукой на густой чёрный дым, выходивший из высокой трубы котельной. — Мол, доколь терпеть это дикое безобразие? Хотите серьёзных неприятностей? В том числе, и судебного характера? Извинялся, конечно, консул. Обещал вплотную и безотлагательно заняться данным наиважнейшим вопросом. Просил подождать немного. То бишь, до морковкиного заговенья…
— И что теперь, старший инспектор, ты намериваешься делать? С собаками-оленями, я имею в виду?
— Доложу обо всё в ЮНЕСКО. Да и норвежцев поставлю в известность. Только не сейчас.
— А когда? — никак не хотела успокаиваться дотошная Илзе.
— Чуть позже. Когда разгадаем оставшиеся части оленьей головоломки. Ты же, надеюсь, не забыла об оленях-одиночках и о странных оленях, марширующих по тундре шеренгами?
— Помню, конечно.
— Вот, весь завтрашний день мы с тобой и посвятим этим животрепещущим вопросам, — улыбнулся Тим. — Чем займёмся сегодня? Прогуляемся, никуда не торопясь, по Баренцбургу и осмотрим все местные достопримечательности. Как то: контору «Арктикугля», музей «Помор», а также спортивный центр, в котором имеется самое настоящее татами, неплохая сауна и отличный бассейн с подогретой морской водой…
