1833
…Я по совести исполнил долг историка: изыскивал истину с усердием и излагал ее без криводушия, не стараясь льстить ни силе, ни модному образу мыслей.Пушкин — Бенкендорфу. 1833
1
31 января 1833 года Пушкин сделал первые наброски плана «Капитанской дочки».
6 февраля прекратил работу над «Дубровским».
7 февраля послал письмо графу Чернышеву с просьбой предоставить ему из архивов военного министерства документы, касающиеся пугачевского восстания.
Он понимал, что если прямо заговорит о Пугачеве, это неизбежно вызовет недоумение. В лучшем случае. Потому пустился на хитрость: написал Чернышеву, что собирает материалы для истории Суворова. А поскольку Суворов принимал участие в подавлении пугачевского бунта, то материалы его биографии за семидесятые годы, естественно, вели к Пугачеву.
Военный министр граф Чернышев, палач декабристов, отозвался быстро и предупредительно:
«Военный министр покорнейше просит Александра Сергеевича Пушкина уведомить его: какие именно сведения нужно будет ему получить из Военного министерства для составления Истории генералиссимуса князя Италийского графа Суворова-Рымникского?»
Пушкин ответил дипломатично:
«Приношу Вашему сиятельству искреннейшую благодарность за внимание, оказанное к моей просьбе.Следующие документы, касающиеся истории графа Суворова, должны находиться в архивах главного штаба:Следственное дело о ПугачевеДонесения графа Суворова во время кампании 1794 годаДонесения его 1799 годаПриказы его к войскам.Буду ожидать от Вашего сиятельства позволения пользоваться сими драгоценными материалами».
Дело о Пугачеве он поместил среди других документов, совершенно ему не нужных. Хитрость удалась вполне.
Поскольку Пушкин был историографом милостью государя императора, то соответствующие распоряжения были отданы, и чиновничья система, имеющая отношение к архивам, заработала быстро и четко.
12 февраля директор канцелярии военного министерства генерал Брискорн адресовался к директору Инспекторского департамента генералу Клейнмихелю с запросом об интересующих Пушкина документах. Клейнмихель дал соответствующее распоряжение своим подчиненным, и 18 февраля вице-директор департамента Иванов поручил начальнику архива Румянцеву начать поиски документов. 14 февраля Румянцев сообщил Иванову, что «в здешнем архиве имеются только разные секретные бумаги и своеручные манифесты Пугачева в 2-х книгах, а также подлинные письма и донесения графа Суворова-Рымникского 789, 790 и 791 годов в одной книге, которые у сего и представляются».
25 февраля военный министр прислал полученные таким путем документы на квартиру Пушкина.
И тут стало совершенно ясно, как дальновидно поступил Пушкин, добиваясь официальной должности. Частному лицу, литератору Пушкину никто не разыскивал бы документы с такой готовностью, как историографу, наследнику Карамзина.
В двух «пугачевских» фолиантах, которые получил поэт, было более 1000 листов.
Здесь была переписка Военной коллегии за 1773 год, дающая представление о тех планах и мерах, которые разрабатывались против восставших. Здесь были манифесты и указы Пугачева и директивы повстанческого руководства.
Это было далеко не все, что требовалось. Но, имея эти драгоценные документы, впервые попавшие в руки историка, можно было начинать работу…
Какую работу?
Роман о «плохом» дворянине, согласившемся пристать к мятежникам? Роман был в стадии обдумывания.
Да и сюжет был сейчас для Пушкина не главным. Сейчас его интересовало иное.
Для Пушкина 1833 года исторического романа в этом случае было недостаточно. Нужно было историческое исследование. Он чувствовал себя ученым. Он мыслил и действовал как ученый.
Еще до получения документов от Чернышева — в начале февраля — Пушкин сам занялся поисками материалов, находящихся в руках частных лиц. Он снесся с известным литератором Свиньиным, владельцем «Музеума», где хранились разного рода редкости. И рукописи в том числе. Свиньину принадлежал интереснейший дневник Храповицкого, статс-секретаря императрицы Екатерины II.
19 февраля он получил от Свиньина такое послание:
«Медленность в доставлении Вам, милостивый государь Александр Сергеевич, прилагаемой при сем рукописи произошла ни от чего другого, как от невозможности отпереть мой музеум за потерею ключа; неделю искали его, а другую приделывали… Воображаю, сколь любопытно будет обозрение великой царицы, нашего золотого века или, лучше сказать, мифологического царствования под пером Вашим. Право, этот предмет достоин Вашего таланта и трудов».
Стало быть, Свиньину в качестве мотива было выставлено намерение написать историю царствования Екатерины.
Получив из военного министерства первую партию документов и ожидая следующих, которые разыскивались в Москве, Пушкин начал работать напряженно. За полторы недели — с 25 февраля по 8 марта — он изучил два фолианта. В его рабочих тетрадях, в копиях, конспектах, выписках осталось больше 120 документов из этих сводов.
8 марта, получив от Чернышева документы, касающиеся только Суворова и, следовательно, ему не нужные, он написал военному министру:
«Принося Вашему сиятельству глубочайшую мою благодарность, осмеливаюсь беспокоить Вас еще одною просьбою; благосклонность и просвещенная снисходительность Вашего сиятельства совсем избаловали меня.
В бумагах касательно Пугачева, полученных мною пред сим, известия о нем доведены токмо до назначения генерал-аншефа Бибикова, но донесений сего генерала в Военную коллегию, так же как и рапортов князя Голицына, Михельсона и самого Суворова, — тут не находится. Если угодно будет Вашему сиятельству оные донесения и рапорты (с января 1774 по конец того же года) приказать мне доставить, то почту сие за истинное благодеяние».
29 марта Пушкину были доставлены из военного министерства «восемь книг, заключающих в себе рапорты генерал-аншефа Бибикова, князя Голицына и графа Суворова-Рымникского». Так сообщил Чернышев. Но содержание «книг» было гораздо шире. Там были не только рапорты названных генералов, но и документы делопроизводства Секретной экспедиции Военной коллегии и военно-походных канцелярий командующих войсками императрицы генералов Бибикова и Щербатова.
Тщательно проштудировав всю эту массу разнородного материала, Пушкин оставил в своих рабочих тетрадях копии около двухсот документов.
При этом он читал все, что мог найти о Пугачеве на русском языке и на языках европейских.
Продолжал искать документы в частных собраниях. И не без успеха. Параллельно писал «Капитанскую дочку» и черновые варианты некоторых глав «Пугачева».
В это время один из окололитературных современников писал другому:
«Пушкин умер, сидит да в карты играет или подличает по передним».
Таково было мнение людей далеких. Но и друзья Пушкина в феврале 1833 года оставили несколько любопытных свидетельств.
8 февраля Гоголь писал своему приятелю:
«Пушкина нигде не встретишь, как только на балах. Так он протранжирит всю жизнь свою, если только какой-нибудь случай, и более необходимость, не затащут его в деревню».
17 февраля Плетнев, один из самых близких к Пушкину людей, сообщал Жуковскому, другому близкому другу:
«Вы теперь вправе презирать таких лентяев, как Пушкин, который ничего не делает, как только утром перебирает в гадком сундуке своем старые к себе письма, а вечером возит жену по балам не столько для ее потехи, сколько для собственной».
Вообще, надо сказать, что легенда о суетности и лени Пушкина шла в значительной мере от его друзей. Ведь в тридцатые годы Пушкин печатал не много нового. А о своих главных трудах и планах далеко не всегда извещал даже близких людей. Так и здесь — 17 февраля Плетнев еще ничего не знал об исторических занятиях своего друга. И это не случайно.
Пушкин не рассчитывал на понимание.
2
Мысли его, однако, были заняты не только русской историей. И деловую переписку он вел не только с военным министром.
Около 25 февраля, поджидая пугачевские материалы, он писал Нащокину:
«Что, любезный Павел Воинович? получил ли ты нужные бумаги, взял ли себе малую толику, заплатил Федору Даниловичу, справил ли остальную тысячу с ломбарда, пришлешь ли мне что-нибудь?»
Денег не было.
26 июня он обращался к некоему Александру Андреевичу Ананьину:
«Быв у Вас и не имев удовольствия застать Вас дома, на всякий случай беру с собой письмо. Я собираюсь в деревню. Вы изволили обнадежить меня, что около нынешнего времени можно мне будет получить от Вас еще 2000 р. По моему счету мне более 1500 р. не надобно. Смирдин готов в них поручиться. Буду ожидать ответа Вашего через городскую почту, если не угодно Вам будет прислать его ко мне в город».
Очевидно, Ананьин не согласился дать денег без ручательства кредитоспособного Смирдина, а Смирдин был в отсутствии.
В начале июля Пушкин послал Ананьину сухую записку.
«Смирдин на днях приехал из Москвы. Он согласен за меня поручиться. Прошу Вас назначить мне день, когда можно будет нам кончить дело».
В какую деревню собирался ехать Пушкин?
22 июля он отправил Бенкендорфу прошение об отпуске для посещения вдовы Карамзина в Дерпте и поездки в Оренбург и Казань.
Ответил ему помощник Бенкендорфа Мордвинов. Любопытно отметить, что с этих пор Бенкендорф перестал лично отвечать на все письма Пушкина, как то было раньше. Теперь он отвечал только на некоторые. Теперь между царем и поэтом часто встает и второе лицо — Мордвинов. Еще одна ступень. Расстояние стремительно увеличивалось сравнительно с летом 1831 года.
Мордвинов писал Пушкину 29 июля:
«Г. генерал-адъютант Бенкендорф письмо Ваше от 22 июля имел счастие представлять государю императору.
Его величество, соизволяя на поездку Вашу в Дерпт для посещения г-жи Карамзиной, изъявил высочайшую свою волю знать, что побуждает Вас к поездке в Оренбург и Казань и по какой причине хотите Вы оставить занятия, здесь на Вас возложенные?»
Ему дали понять, что он — прежде всего человек служащий и оставлять занятия, за которые ему платят жалованье, он не имеет права. Ему дали еще раз понять, что взяли его не в советчики, а в чиновники. Вместе с появлением Мордвинова-посредника это был симптом угрожающий.
30 июля он ответил Мордвинову:
«В продолжение двух последних лет занимался я одними историческими изысканиями, не написав ни одной строчки чисто литературной. Мне необходимо месяца два провести в совершенном уединении, дабы отдохнуть от важнейших занятий и кончить книгу, давно мной начатую, и которая доставит мне деньги, в коих имею нужду. Мне самому совестно тратить время на суетные занятия, но что делать? они одни доставляют мне независимость и способ прожить с моим семейством в Петербурге, где труды мои, благодаря государя, имеют цель более важную и полезную.Кроме жалованья, определенного мне щедростию Его величества, нет у меня постоянного дохода; между тем жизнь в столице дорога и с умножением моего семейства умножаются и расходы.Может быть, государю угодно знать, какую именно книгу хочу я дописать в деревне: это роман, коего большая часть действия происходит и Оренбурге и Казани, и вот почему хотелось бы мне посетить обе сии губернии».
7 августа он получил сообщение от Мордвинова:
«Г. генерал-адъютант граф Бенкендорф поручил мне Вас, милостивый государь, уведомить, что Его императорское величество дозволяет Вам, согласно изъявленному Вами желанию, ехать в Оренбург и Казань на четыре месяца».
8 письме Мордвинову важно ясное утверждение Пушкина, что прокормить его могут только занятия чисто литературные. Это очень важно. И еще — он не хотел сообщать императору о действительных своих занятиях. О Пугачеве.
Получив разрешение, Пушкин через две недели выехал из Петербурга. Не в Дерпт, а в Москву, чтобы оттуда отправиться в места пугачевщины.
2 сентября 1833 года Пушкин подъезжал к Нижнему Новгороду.
«Пушкин мне рассказывал, что под Нижним он встретил этапных. С ними шла девушка не в оковах, у нас женщин не заковывают. Она была чудной красоты и укрывалась от солнца широким листом капусты. „А ты, красавица, за что?“ Она весело отвечала: „Убила незаконнорожденную дочь, пяти лет, и мать за то, что постоянно журила“. Пушкин оцепенел от ужаса».
Это из записок Смирновой-Россет.
Поездка заняла меньше месяца. Но успел он много.
8 сентября, жене:
«Здесь я возился со стариками, современниками моего героя, объездил окрестности города, осматривал места сражений, расспрашивал, записывал и очень доволен, что не напрасно посетил эту сторону».
Речь идет о Казани.
Но это были последние штрихи. Основное было ему ясно. Собранные в Петербурге материалы были у него с собой. Он спешил в Болдино.
3
Пушкин приехал в Болдино 1 октября и сразу принялся за Пугачева. «Прости — оставляю тебя для Пугачева» — так он закончил письмо к жене от 2 октября. 11 октября:
«Мой ангел, одно слово: съезди к Плетневу и попроси его, чтоб он к моему приезду велел переписать из Собрания законов (год 1774 и 1775 и 1773) все указы, относящиеся к Пугачеву».
Теперь он уже точно знал, для чего пишет «Пугачева». Что хочет объяснить государю и обществу. Тому самому обществу, которое забыло свое назначение.
Прежде всего хотел он показать механизм возникновения и распространения крестьянского мятежа. Народ испокон недоволен и враждебен власти. Это обычное его состояние, вызванное непрерывным уменьшением свободы и возрастанием — на протяжении столетий — притеснений.
Тезис этот был доказан краткой историей яицких казаков.
Как на причину перелома мирных настроений казаков Пушкин указывает на действия Петра:
«Петр Великий принял первые меры для введения Яицких казаков в общую систему государственного управления… Казаки возмутились, сожгли свой городок с намерением — бежать в киргизские степи; но были жестоко усмирены полковником Захаровым».
Мятежная история яицких казаков начинается таким образом со столкновения с государством и жестокого усмирения. Казаки правы, отстаивая свои вольности. Петр прав, выстраивая крепкое государство. Перед нами — в конкретном виде — конфликт «Медного всадника». Поэма была начата через пять дней после приезда в Болдино и писалась параллельно с «Пугачевым».
Но «История Пугачева», помимо всего прочего, объясняет, что жестокое усмирение отнюдь не есть выход из положения. Оно ведет к новым мятежам.
Поводом к мятежу военных поселений были слухи о рассыпании господами отравы. Поводом к великому мятежу яицких казаков был инцидент с бегством в Китай калмыков. Для начала мятежа не нужны никакие капитальные потрясения — повод может быть случаен и незначителен. Мятеж может начаться неожиданно, ибо есть постоянная стихия мятежа. Стихия вспыхнувшего мятежа — самодеятельна. Она имеет свою внутреннюю логику, сама оформляет ситуацию. Она сама выдвигает необходимых предводителей и контролирует их.
Казань. Вид крепости. Рисунок Э. Турнерелли. 1830-е гг.
«Пугачев не был самовластен. Яицкие казаки, зачинщики бунта, управляли действиями прошлеца…»
Начавшись в любом пункте, мятеж неизбежно охватывает пространства, ибо почва для него всегда готова.
Это была одна сторона проблемы. Но была и другая, важнейшая.
Главный тезис «Истории» — обреченность крестьянской войны, ее военная несостоятельность.
Восставшие одерживают победы над регулярными частями или вследствие перехода казаков и солдат на их сторону, или вследствие неспособности командиров. В Оренбурге «находилось до трех тысяч войска и до семидесяти орудий. С таковыми средствами можно и должно было уничтожить мятежников. К несчастию, между военными начальниками не было ни одного, знавшего свое дело».
Подробно изобразив процесс распространения мятежа, Пушкин затем — страница за страницей — показывает военное превосходство регулярных войск над крестьянскими и казацкими отрядами. Даже при абсолютном численном превосходстве мятежников.
«Бошняк остался с шестьюдесятью человеками офицеров и солдат. Храбрый Бошняк с этой горстью людей выступил из крепости и целые шесть часов сряду шел — пробиваясь сквозь бесчисленные толпы разбойников».
Последняя часть книги — это фактически история противоборства Пугачева и Михельсона. Численное превосходство неизменно было на стороне первого, победа — на стороне второго. Стихия народного мятежа не выдерживала столкновения с силой организованного государства. Крестьянская война была обречена на поражение и потому — бессмысленна. Огромные жертвы с той и другой стороны, разорение страны, неизбежные кровавые репрессии — все это было бессмысленно.
Пушкин не верил — и справедливо, — что крестьяне, находящиеся на том уровне политического и культурного развития, на каком находились они в его время, могут управлять государством. Не верил он и в возможность их военной победы. И он обосновал свою точку зрения как объективный и точный историк.
Понимал ли он при этом причины, побуждающие крестьян к этим отчаянным попыткам? Разумеется. Ведь он был автором и другой истории — «Истории села Горюхина»…
4
«Пугачевым» он занимался до начала ноября. 2 ноября закончил его.Но это было далеко не единственное его занятие в тот октябрь.6 октября он начал «Медного всадника».14 октября окончил «Сказку о рыбаке и рыбке».24 октября — первую часть «Анджело».
«Анджело» заслуживает особого внимания. Ибо с этой поэмой связаны были не только исторические его размышления, но и другие заботы, его мучавшие и игравшие в судьбе его роль мрачную и сильную.
22 июля 1831 года, когда Пушкины жили в Царском, бывавшая у них Надежда Осиповна писала дочери Ольге Сергеевне:
«У Натали страшно болят зубы, и нет никого, кто бы их вырвал. Она вызывает восхищение всего Двора, императрица хочет, чтобы она к ней пришла, и назначит день, когда ей явиться. Это досаждает ей очень, но она вынуждена покориться…»
26 июля Надежда Осиповна снова пишет дочери:
«В качестве новости скажу тебе, что император и императрица встретили Натали и Александра; они остановились с ними поговорить, и императрица сказала Натали, что очень рада с ней познакомиться и тысячу других вещей, очень милых и любезных. Вот она и вынуждена появиться при дворе, совсем против своей воли».
Как мы помним, Ольга Сергеевна в письме к мужу повторила, что ее невестке очень не хочется бывать при дворе, и при этом обмолвилась весьма многозначительной фразой:
«Императрица хочет, чтоб она была при дворе. Она от этого в отчаянии, потому что не глупа…»
Правда, Ольга Сергеевна тут же спохватывается и пишет, что не то хотела сказать. Но ведь ее информатор — Надежда Осиповна — хотела сказать именно это. Безо всяких оговорок.
В чем же дело? Почему молодая женщина так не хочет бывать при дворе?
Для того чтобы сделать сколько-нибудь обоснованные предположения, необходимо знать придворную ситуацию и характер Николая.
«Царь — самодержец в своих любовных историях, как и в остальных поступках: если он отличает женщину на прогулке, в театре, в свете, он говорит одно слово дежурному адъютанту. Особа, привлекшая внимание божества, попадает под наблюдение, под надзор. Предупреждают супруга, если она замужем; родителей, если она девушка, — о чести, которая им выпала».
Это писал француз, посетивший Россию в качестве секретаря крупного лица и вхожий в свет. Быть может, он несколько преувеличил. Кроме того, рассказ относится к более позднему времени.
Но есть основания предполагать, что упорное нежелание Натальи Николаевны бывать при дворе в значительной степени объяснялось нежеланием самого Пушкина. Есть основания предполагать, что страх перед возможными ухаживаниями императора за Натальей Николаевной появился у Пушкина еще в Царском, после явного восхищения, выказанного императорской четой его жене.
Нащокин рассказывал позже:
«Когда Пушкин приехал с женою в Петербург, то они познакомились со всей знатью (посредницей была Загряжская). Графиня Нессельроде, жена министра, раз без ведома Пушкина взяла жену его и повезла на небольшой придворный Аничковский вечер; Пушкина очень понравилась императрице. Но сам Пушкин ужасно был взбешен этим, наговорил грубостей графине и между прочим сказал: „Я не хочу, чтоб моя жена ездила туда, где я сам не бываю“».
Хронологически речь идет об осени или зиме 1831 года.
Казалось бы, надо было не привязывать себя к Петербургу, не вступать в службу, не стремиться к встречам с Николаем.
Но надежда выполнить свою миссию была связана именно с Петербургом, именно с возможностью этих встреч.
И он решился.
Решение это, однако, не заглушало мучительных мыслей. Во время отъездов сознание, что жена постоянно бывает на придворных балах, терзало его.
8 декабря 1831 года он писал из Москвы:
«Дома ты не усидишь, поедешь во дворец и, того и гляди, выкинешь на сто пятой ступени комендантской лестницы».
Бал у княгини М. Д. Барятинской. Акварель Г. Г. Гагарина. 1830-е гг.
10 декабря:
«Целую тебя и прошу ходить взад и вперед по гостиной, во дворец не ездить и на балах не плясать».
Можно было бы считать, что все дело в беременности Натальи Николаевны и заботе мужа о ее здоровье. И это, конечно, было. Но в письме к Нащокину 8 января он раскрывает истинную подоплеку своего беспокойства:
«Жену мою нашел я здоровую, несмотря на девическую ее неосторожность — на балах пляшет, с государем любезничает, с крыльца прыгает. Надобно бабенку к рукам прибрать».
«С государем любезничает…»
Любезничание с государем вряд ли могло повредить здоровью молодой женщины.
В главе VIII «Онегина» он писал о своем идеале — замужней Татьяне:
Кокетства в ней ни капли нет —
Его не терпит высший свет.
Между тем едва ли не в каждом письме Пушкина жене встречается «кокетство». 3 октября 1832 года:
«…кокетничаешь со всем дипломатическим корпусом, да еще жалуешься на свое положение… женка, женка!»
2 октября 1833 года из Болдина:
«Смотри, женка. Того и гляди избалуешься без меня, забудешь меня — искокетничаешься».
8 октября:
«Не стращай меня, женка, не говори, что ты искокетничалась…»
21 октября:
«…кокетничать я тебе не мешаю, но требую от тебя холодности, благопристойности, важности — не говорю уже о беспорочности поведения, которое относится не к тону, а к чему-то уже важнейшему».
30 октября:
«Ты, кажется, не путем искокетничалась. Смотри: кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона… Не только тебе, но и Парасковье Петровне легко за собой приучить бегать холостых шаромыжников; стоит только разгласить, что-де я большая охотница. Вот вся тайна кокетства. Было бы корыто, а свиньи будут».
6 ноября:
«…кокетство ни к чему доброму не ведет; и хоть оно имеет свои приятности, но ничто так скоро не лишает молодой женщины того, без чего нет ни семейного благополучия, ни спокойствия в отношениях к свету: уважения… Женка, женка! я езжу по большим дорогам, живу по три месяца в степной глуши, останавливаюсь в пакостной Москве, которую ненавижу, — для чего? — Для тебя, женка; чтоб ты была спокойна и блистала себе на здоровье, как прилично в твои лета и с твоею красотою. Побереги же и ты меня. К хлопотам, неразлучным с жизнию мужчины, не прибавляй беспокойств семейственных, ревности etc, etc. — не говоря уже об cocuage».
Он хорошо знал свою жену, знал, что кокетство — часть ее натуры. Ему это было неприятно — это был дурной тон. Но мучило его по-настоящему только одно. В письме от 11 октября, где нет никаких следов ревности, он между прочим — вырвалось против воли — обмолвился:
«Не мешай мне, не стращай меня, будь здорова, смотри за детьми, не кокетничай с царем…»
И далее — как ни в чем не бывало — о смешных слухах местных про его пьянство.
Но главное — «не кокетничай с царем». Это стояло за всеми ревнивыми выговорами, назойливыми наставлениями. «Не кокетничай с царем». Ибо это было опасно — смертельно. Для него, Пушкина.
В те самые октябрьские дни, когда писались все эти увещевания, он работал над поэмой «Анджело».
24 числа окончил первую часть. 26 числа окончил вторую часть. 27 числа — третью.
«Анджело» он придавал особое значение.
«Наши критики не обратили внимания на эту пиесу и думают, что это одно из слабых моих сочинений, тогда как ничего лучше я не написал».
Это было сказано слишком сильно. Написанный одновременно с «Анджело» «Медный всадник», безусловно, значительнее. И Пушкин не мог этого не видеть. Но в то же время тема «Анджело» — достаточно сложная — была для него столь важна, что он выдвигал поэму на самый первый план.
Это было переложение — очень вольное — драмы Шекспира «Мера за меру», которая Пушкину давно нравилась и которую он сперва хотел перевести.
Сюжет Шекспира Пушкин упростил, отсек все, что ему казалось лишним.
Император Николай I. Литография. 1830-е гг.
В одном из городов Италии счастливой
Когда-то властвовал предобрый, старый Дук,
Народа своего отец чадолюбивый,
Друг мира, истины, художеств и наук.
Но власть верховная не терпит слабых рук,
А доброте своей он слишком предавался.
Народ любил его и вовсе не боялся.
Добрый властитель, чтобы исправить нравы своего распустившегося народа, вручает власть вельможе Анджело, известному праведной жизнью и неподкупностью, а сам уезжает на время. Анджело железной рукой наводит порядки в государстве. В частности, возвращает силу закону, карающему смертью за распутство. И закон этот обрушивается на некоего Клавдио, до свадьбы соблазнившего свою невесту. Клавдио приговорен к смерти. Его сестра — невинная Изабелла, собирающаяся постричься в монахини, приходит умолять Анджело пощадить брата. Пораженный ее красотой и чистотой, Анджело после недолгих внутренних борений предлагает ей обменять жизнь брата на ее любовь. Шантажируя несчастную Изабеллу, он склоняет ее к тому, за что казнил других. Для себя он делает исключение. Однако в решающий момент появляется Дук, который инкогнито жил в городе и все знал. Справедливость восстанавливается.
Удалив все хитросплетения шекспировского сюжета, Пушкин оставил только одну событийную линию — облеченный властью насильник и беззащитная женщина; властитель, который делает вид, что блюдет чистоту нравов, на самом деле посягает на честь своей подданной.
Пушкину были известны не только похождения государя. Знал он и то, что Николай любил выступать в роли охранителя семейных очагов, делая выговоры легкомысленным женам и строго наказывая мужчин за безнравственность.
Ситуация «Анджело» была — естественно, в трансформированном виде — ситуацией николаевского двора.
Но он не был бы Пушкиным, если бы ограничился личными заботами. Конечно, задачи «Анджело» — много шире. «Анджело» — поэма о самоотравлении и нравственном распаде бесконтрольной власти. О том, как достойный человек, оказавшись в положении деспота, не ограниченного «мнением народным», неизбежно перерождается.
5
«Медный всадник» и «Анджело» разделены двумя переводами из Мицкевича.
«Медный всадник» — в основном — был написан с 29 по 31 октября. Это поэма о главном — с точки зрения Пушкина — конфликте русской истории. Человек и государственная власть. Живой человек со всеми его правами на частное бытие и закон развития государства, который реализуется в действиях носителя власти.
Высшая необходимость — причина несчастья и гибели Евгения.
Высшая необходимость — причина смертного приговора безобидному Клавдио.
«Медный всадник» и «Анджело» — написаны на одну тему. Но «Анджело» — локальнее по смыслу. «Анджело» есть конкретный комментарий к «Медному всаднику». Комментарий, весьма существенно корректирующий представление о точке зрения Пушкина.
Не важно, что «петербургская поэма» была закончена на четыре дня позже «итальянской поэмы». Ведь начата она была 6 октября. И стало быть, весь этот месяц Пушкин над ней думал. «Анджело» был написан на фоне «Медного всадника».
Решающие ситуации «петербургской поэмы» разыгрываются на площади, где произошло восстание декабристов. Уже давно существует весьма убедительная версия, что под общими историко-философскими категориями поэмы лежит политическая реальность столкновения декабризма с российским самодержавием. В «итальянской поэме» есть такая строфа:
Лишь только Анджело вступил во управленье,
И все тотчас другим порядком потекло,
Пружины ржавые опять пришли в движенье,
Законы поднялись, хватая в когти зло,
На полных площадях, безмолвных от боязни,
По пятницам пошли разыгрываться казни,
И ухо стал себе почесывать народ
И говорить: «Эхе! да этот уж не тот».
Если помнить, что буквально в те же дни Пушкин работал над «Медным всадником» и «Пугачевым» — сочинениями политическими, — то в строфе этой очень ясно просматривается локальный политический смысл.
Царь Александр I, который в отличие от Дука отнюдь не был образцом доброты, поражал, однако, современников своим лояльным отношением к тайным обществам. Л. Н. Энгельгардт писал в мемуарах:
«Император, будучи уже извещен о буйственном духе неблагомыслящих и заблуждавшихся, сделался более подозрителен, опасался покушения на свою жизнь, умножил шпионов, но зло не прекращал».
«Наш царь дремал», — писал сам Пушкин в главе X «Онегина».
Этому странному поведению было несколько причин. Между этими причинами было и сознание, что заговорщики проповедуют те же либеральные идеи, с которых он, Александр, начал свое царствование. Он считал себя виновным в насаждении духа вольномыслия. «Не мне их карать», — сказал он в ответ на один из доносов.
Как ясно из начала записки «О народном воспитании», Пушкин считал одной из причин декабрьского восстания двойственную, нерешительную политику Александра.
Николай, вступив па престол, повел себя более чем решительно. «Казни на площадях» сразу показали обществу, что «этот уж не тот».
Эта аналогия возникает неизбежно. И она не единственная.
Пушкинисты еще в тридцатых годах совершенно верно заметили, что Евгений «петербургской поэмы» вырос из другой фигуры — героя неоконченной поэмы «Езерский», задуманной еще в 1832 году. Тема «Езерского» — падение дворянских родов, наступление новой знати. Это тема того самого вытесняемого из истории дворянства, которое выступило 14 декабря, которое было, по мнению Пушкина, «страшной стихией мятежа». Таким образом, обреченный в своем бунте Евгений связывался в сознании Пушкина с декабристами, с их обреченным бунтом. Связывался не только «географически» — Сенатская площадь, — но по существу.
А кто такой Анджело? Ведь это такой же кондотьер высшей власти, как Бенкендорф, как Уваров, как та «бюрократическая аристократия», которая охраняла русское самодержавие от оппозиции дворянства. Анджело, сила которого только в благоволении герцога и который может быть уничтожен им в любую минуту так же, как по прихоти вознесен. По существу, это — «новая знать».
Конфликты «Езерского», «Медного всадника», «Анджело» сплетаются воедино.
Дук милостив и терпим. Анджело — безжалостен. «Царь любит, да псарь не любит» — так определил Пушкин свои последующие отношения с Уваровым.
Принято считать, что в трагическом столкновении Евгения с суровой государственной необходимостью Пушкин остался нейтрален. Он, дескать, понимает и ту, и другую сторону. По-человечески сочувствует Евгению, с точки зрения государственной признает историческую правоту Петра. Пушкин умел разделять эти сферы. Но ведь Евгений, двойник Езерского, не мог вызывать у Пушкина только человеческое сочувствие. Езерские и Дубровские — потомки «тех родов», что строили Русское государство, спасали его в Смутное время, их старшие братья пытались ограничить деспотизм в декабре 1825 года. За ними не только право на тихое домашнее счастье. За ними — право историческое, историческая правота. 14 декабря они ошиблись тактически. Стратегически, в масштабе русской истории, правы они, а не бескрылый демон бюрократии, вызванный к жизни Петром.
«Анджело» подтверждает это.
Передача самодержавной власти Анджело вызвана государственной необходимостью. Он должен безжалостными мерами оздоровить страну. Но оказывается, что носитель самодержавной власти — лицемер. Он готов на произвол. Он только делает вид, что закон для него святыня. В таких условиях самодержавная власть, по видимости действующая на благо государства, есть зло. Ибо она — аморальна.
В «Анджело» — впервые после «Годунова», — исследуя проблему власти, Пушкин выносит вперед ясное нравственное начало. В 1831 году это не играло для него такой роли. Нравственное начало, заглушенное в «Медном всаднике» громом исторических сдвигов, в «Анджело» становится определяющим.
Жестокость не может быть панацеей от общественных зол: вот вывод «итальянской поэмы». Жестокость — сестра безнравственности.
В «Анджело» и «Медном всаднике» Пушкин рассчитался с фетишем законности.
Не всякий закон справедлив только потому, что он — закон. Закон, по которому должен погибнуть Клавдио, — дурной закон, ибо вместо того, чтобы разрешить человеческую проблему, он убивает человека.
«Сила вещей», исторический закон, по которому гибнет Евгений, торжествует. Но можно ли смиряться с этим торжеством, если наследники первого императора ведут страну к катастрофе?
31 октября был закончен «Медный всадник».
2 ноября была закончена «История Пугачева».
Пушкин писал их параллельно. И в них есть общий конфликт, общая проблема. Проблема бунта.
В «Медном всаднике» речь идет о бунте дворянском.
В «Пугачеве» — о бунте народном.
Понимая истоки того и другого, Пушкин осудил бунт как метод воздействия на русскую жизнь.
Он думал, что осудил навсегда. Но через два года, в страшную пору своей жизни, он еще к этой проблеме вернется…
6
Среди стихотворений 1833 года есть два особенно значимые.
С 1834 года в письмах и стихах Пушкина появляется усталость. Прямые признания в усталости. Мотив побега станет одним из главных в его лирике.
В 1833 году ничего этого еще не было. Но было стихотворение, в котором он с тоской вспоминал о том времени, когда был только поэтом…
Не дай мне бог сойти с ума.
Нет, легче посох и сума;
Нет, легче труд и глад.
Не то, чтоб разумом моим
Я дорожил; не то, чтоб с ним
Расстаться был не рад:
Когда б оставили меня
На воле, как бы резко я
Пустился в темный лес!
Я пел бы в пламенном бреду,
Я забывался бы в чаду
Нестройных, чудных грез.
И я б заслушивался волн,
И я глядел бы, счастья полн,
В пустые небеса;
И силен, волен был бы я.
Как вихорь, роющий поля,
Ломающий леса.
Да вот беда: сойти с ума,
И страшен будешь как чума,
Как раз тебя запрут.
Посадят на цепь дурака
И сквозь решетку как зверка
Дразнить тебя придут.
А ночью слышать буду я
Не голос яркий соловья,
Не шум глухой дубров —
А крик товарищей моих
Да брань смотрителей ночных,
Да визг, да звон оков.
Если внимательно прочитать вторую и третью строфы, то становится совершенно ясно, что речь в них идет вовсе не о клиническом безумии. Пушкин начал стихотворение с мыслью о подлинном безумии. Тому, очевидно, был конкретный повод. Например, судьба безумного Батюшкова. Но далее стихи стали развиваться по-иному.
Эти стихи не о безумии, а о поэте. Поэте, свободном «тайной свободой». Две эти строфы — энциклопедия, свод пушкинских формул, трактующих поведение поэта.
Почти каждая строка здесь имеет соответствие в прежних стихах — начиная с самых ранних.
Когда б оставили меня
На воле, как бы резво я
Пустился в темный лес!
Еще в 1819 году Пушкин писал:
Сокроюсь с тайною свободой,
С цевницей, негой и природой
Под сенью дедовских лесов…
В стихах 1833 года:
И я б заслушивался волн…
Это смысловые реминисценции из стихотворения 1824 года «К морю»:
Как я любил твои отзывы,
Глухие звуки, бездны глас…
И почти полностью две эти строфы совпадают с монологом Поэта из «Разговора книгопродавца с поэтом» 1824 года:
И тяжким, пламенным недугом
Была полна моя глава;
В ней грезы чудные рождались…
В гармонии соперник мой
Был шум лесов, иль вихорь буйный,
Иль иволги напев живой,
Иль ночью моря гул глухой,
Иль шопот речки тихоструйной.
Тогда, в безмолвии трудов,
Делиться не был я готов
С толпою пламенным восторгом…
Сравним лексику: «Я пел бы в пламенном бреду» — «И тяжким пламенным недугом была полна моя глава», «пламенный восторг» (и в том и в другом случае романтическое толкование творчества как «высокого недуга»). Далее: «И я б заслушивался волн» — «моря гул глухой, иль шопот речки»; «вихорь, роющий поля» — «вихорь буйный». В последней строфе стихов 1833 года: «голос яркий соловья», «шум глухой дубров»; в стихах 1824 года: «шум лесов», «иволги напев живой».
А ведь в «Разговоре» — именно декларация романтического поэта.
Такая острая тоска по прошлому впервые появилась в пушкинских стихах 1830-х годов.
Безумие этих стихов — это высокое пророческое безумие, непонятное для окружающих. Такое безумие — это «воля», это «счастье». Но реализация его чревата бедой — «как раз тебя запрут».
Это была тоска по другому варианту его судьбы, от которого он сам отказался. Это была тоска по той «воле», которая была для него равнозначна «счастью»: «На свете счастья нет, но есть покой и воля…»
Он мог не пускаться в политическую деятельность, мог не заниматься профессиональными историческими изысканиями, мог не добиваться политической газеты, не вступать в службу и не искать сближения с царем. Он мог жить частным человеком, уехать в Михайловское или Болдино с молодой женой — «под сень дедовских лесов» и там, свободный «тайною свободой», вести жизнь поэта. Никто бы не мешал ему наезжать в Петербург, но он не был бы связан. Он не был бы поставлен в те жесткие рамки деятеля, историка, политика, в которые он сам себя поставил. Он не был бы поставлен в те жесткие рамки чиновника, человека, не свободного даже в частных своих поступках, в которые его поставил царь.
Впервые Пушкин усомнился в правильности выбранного им пути.
В творчестве своем он стремительно уходил от романтических представлений. Но он тосковал по независимости только поэта.
В том же 1833 году он в последний раз декларировал поэтическую свободу в неоконченном «Езерском»:
Зачем крутится ветр в овраге,
Подъемлет лист и пыль несет,
Когда корабль в недвижной влаге
Его дыханья жадно ждет?
Зачем от гор и мимо башен
Летит орел, тяжел и страшен,
На черный пень? Спроси его.
Зачем арапа своего
Младая любит Дездемона,
Как месяц любит ночи мглу?
Затем, что ветру и орлу
И сердцу девы нет закона.
Гордись: таков и ты, поэт,
И для тебя условий нет.
Это напоминает декларации из «Цыган», его романтической поэмы.
Он давно изменил своим декларациям. Давно перестал быть только поэтом. Для него теперь были условия.
Николай I и императрица Александра Федоровна на прогулке. Литография. После 1825 г.
Он и Езерского выбрал в герои по условиям своего общего плана — Езерский был «могучих предков правнук бедный», один из тех истинных дворян, на которых надеялся Пушкин.
Он еще не раз заговорит в стихах о свободе. Но это будет другая свобода. Не литературная. Впрочем, и не политическая. «Тайная свобода».
И было написано в 1833 году еще одно стихотворение. Стихотворение, в котором Пушкин подводил итоги своих отношений с литературой и литераторами.
…О, вы, которые, восчувствовав отвагу,
Хватаете перо, мараете бумагу,
Тисненью предавать труды свои спеша,
Постойте — наперед узнайте, чем душа
У вас исполнена — прямым ли вдохновеньем,
Иль необдуманным одним поползновеньем,
И чешется у вас рука по пустякам.
Иль вам не верят в долг, а деньги нужны нам.
Не лучше ль стало б нам с надеждою смиренной
Заняться службою гражданской иль военной,
С хваленым Жуковым табачный торг зачесть
И снискивать в труде себе барыш и честь…
Презрение вытесняло в нем все иные чувства.
В апреле 1834 года он писал Погодину:
«Вообще пишу много для себя, а печатаю по неволе и единственно для денег; охота являться перед публикою, которая Вас не понимает, чтоб четыре дурака ругали Вас в своих журналах только что не по матерну. Было время, литература была благородное, аристократическое поприще. Ныне это вшивый рынок. Быть так».
Было время… Он тосковал по двадцатым годам. Давним. До 14 декабря. Литературное поприще опротивело ему. Быть так…
Болдинской осенью 1830 года он подводил итоги своей прежней жизни.
Болдинской осенью 1833 года он подводил итоги первых трех лет своей новой жизни. Итоги были неутешительные.
Он начал понимать, что, делая ставку на Николая, ошибался. И рассказал об этом в «Анджело». Через два месяца его мысль получит страшное подтверждение.
Он начал понимать, что, женившись, отнюдь не создал себе жизни а lа Карамзин. У него появились первые сомнения в том, что он может обеспечить семью.
У него впервые появились сомнения в возможности реализовать свои замыслы.
Литературное поприще опротивело ему.
Но как бы то ни было — как поэт и историк — он решил для себя проблему крестьянской революции. Это был первый этап его плана.
Теперь надо было вбить это в сознание русской публики.
А на очереди был следующий этап — радикальные реформы. История Петра Великого, исследование путей и возможностей реформирования страны сверху.
