Говорят, что на родине и земля помогает. Фигня полная на самом-то деле. За пределами родных палестин тебя никто не знает, никому ты и на фиг не нужен, а тут ты в розыске, у тебя тут враги есть, есть люди, лично заинтересованные в том, чтобы тебя достать. И ходить надо осторожно – проблемы могут свалиться на тебя подобно тонне кирпичей с самосвала. Или ледышки с крыши по голове.

Но ходить надо…

Я понимал, что провал мой, скорее всего, начнется с того, что я выйду на кого-то из своих… на кого-то из группы. Потому что, пока я ныкаюсь, установить меня сложно, по сотовому меня не отследишь, не те времена, а прятаться я умею. Но как только я выйду на кого-то из своих, шансы быть обнаруженным растут в геометрической прогрессии. Особенно если тот, на кого я выйду, окажется гадом. Точнее, даже не гадом, а умным и предусмотрительным человеком, который решит, что на фиг ему связываться с опальным и обвиненным во всех смертных бывшим старшим экспедитором Ижмаша, бывшим депутатом Горсовета – а вот если он стуканет кому надо, то поимеет с этого вполне конкретные дивиденды. Потому что дружба – она дружба, но начальство больше всего на свете ценит верность. И правильно делает.

Усугубляло все еще то, что по моему настоянию мы все жили в одном месте. За городом, я имею в виду. Место называлось Вараксино, это за Малиновой Горой, которая раньше была деревней, а теперь стала заводским районом. И за Липовой Рощей – поселком Госсовета, куда до Катастрофы провели отличное шоссе, которым и сейчас приятно пользоваться. Вараксино было хорошо сразу по нескольким критериям. Во-первых, там место было, дома были, и инфраструктура какая-никакая, но была. Во-вторых, удобно, оно как бы на отшибе, что с основной площадки, что с четырехсотого производства: пара минут – и ты на Як-Бодьинском тракте, мало загруженном и неплохого качества как раз из-за Липовой Рощи. По городским забитым трассам совсем не надо ехать, сейчас, конечно, это значения не имеет, но… Потом там я просто все знал – там в свое время птицефабрика построила такой домик хороший – вроде как для персонала, но квартиры по девяносто, по сто двадцать метров, есть и двухэтажные. И он стоит почти буквой О, то есть для обороны хорош, перекрыл входы постами – и ни зомби, ни тварь не заберутся. Там люди жили, я по тихой хотел подъезд для своих откупить целиком, договаривался, но не успел. Там же рядом гаражный кооператив и там же дальше садовое товарищество с домами – то есть можно и жилье, и гараж, и огород иметь рядом. Ну чем не хорошо?

Если ехать дальше, к садо-огородам, то там, на повороте, есть небольшой песчаный карьер, и там есть хороший такой родник – а место там диковатое, потому что ниже пруд заросший. И в случае чего уйти можно в сады-огороды, а потом и в лес. Конечно, если примут за зомби и стрелять начнут, кончится плохо но может и повезти. Вот – я оставил комбяху, замаскировал ее и залег – дальше, у ручья, в зарослях. Сыро конечно, но потерплю.

Нужный человек появился часа через три – мне повезло, он не каждый день ходил. Когда он присел и начал наполнять пустые пластиковые сиськи, я негромко напел.

Человек вскочил, лапнул пистолет, настороженно всматриваясь в заросли камыша. Потом негромко спросил:

– Вадимыч, ты?

Это и в самом деле был Сомяра. Какая-то недобрая ирония в том, что из всей группы я больше доверяюсь уголовнику, сидявому. Но если так подумать – на воле больше мерзости, чем на зоне, и Катастрофа это мало изменила. На зоне за всю гадость, подлость, гнилость рано или поздно приходится держать ответ – а на воле?

А на воле вовремя предать – это предвидеть…

Мы сидели в овражке у карьера, прямо на земле, чтобы не видно было с дороги. Приняли по пятьдесят коньяку, но больше не хотелось.

Молчали. Зэка вообще умеют молчать, а Сомяра тем более. В зоне он был «один на льдине» – есть такие расклады.

– Про меня чо говорят? – спросил я.

Сомяра зло усмехнулся.

– Что Родину предал.

– А конкретнее?

Сомяра сплюнул.

– Под себя шакалил, суетился. Крысняк в дом привел.

– А вы поверили?

– Я – нет, – веско сказал Сомяра, – а за других не скажу, каждый сам за себя ответчик в таком деле.

– Группа цела?

– Пока да.

– Кто вместо меня?

– Пока вертухай (это он так Саню-ВВ) называл – но это временно.

…

– Думаю, вообще разгонят.

Я удивился.

– А торговать как?

– А никак, – зло сказал Сомяра, – тема такая, что теперь мы теперь только до границы республики возить будем, если посуху, или до Камбарки, если водой. А там у нас забирать будут.

Я присвистнул.

– Здравствуй, жопа, Новый год. Кто – забирать?

– С торга.

– С Новгорода?

– Ага.

– Хрена! Сто пудов это либо канашские, либо зеленодольские, либо еще кто.

Сомяра пожал плечами.

– Может, и они.

Схема знакомая. До боли прямо. Не счесть заводов и вообще дел, которые так разорили. Тупо – на входе, либо на выходе ставят посредника – чаще всего там сын, зять, сват генерального. На входе – втридорога перепродаются комплектующие, на выходе – продукция покупается по одной цене, а перепродается по другой. И вот так за год, за два, за три нормально работающее производство превращается в полудохлое. Потому что с него высосали всю оборотку.

И если вы видите предприятие, которое годами в убытках, но работает – ищите рядом вот такую вот конторку.

Это, кстати, наше ноу-хау. Я до катастрофы много чем интересовался за границей, так вот могу сказать – нет там такого. Директора там за такое могут на пятьдесят лет посадить, не говоря уж о том, что и он сам и все, кто имел отношение к схеме, работы больше не найдут. Там – это защита прав собственников, акционеров. У нас же…

Но меня это все равно взбесило. Сильно.

– Сом. Скажи одну вещь: а чо вы молчите?

– Кому говорить? Депутата у нас нет, даже собрание не назначают.

– А вы потребуйте. Придите с автоматами и потребуйте.

– Вадимыч, сам знаешь, я за любой движняк кроме голодовки – но…

– Что – но? Что?

…

– У вас, ипать, завод отжимают! Не у республики – у вас. Хочешь, скажу, чо дальше будет?

…

– Сначала посредники на продажи и закупки присядут. Потом не станет хватать денег. Начнут резать социалку, которую я, б… как мог пробивал. Но это не поможет. Начнут увольнять и резать зарплаты. Снова не поможет. Потом знаешь, что?

…

– Потом решат, что слишком большая честь – зарплату вам платить. Времена вон какие. Перебьются. Пайками и тэ дэ. Ты же ездил, рабские плантации видел. Хочешь, чтобы и тебя так загнали?

– Меня не загонят.

– А чо? Свалишь?

…

– Эх, ты. Сомяра. Не понял ты одну вещь. Тебе – и всем остальным – выпал шанс. Такой шанс, какой никому в жизни не выпадал. Не сгинуть, а жить, и жить даже по-людски. Хоть по какой-то, но человеческой справедливости. А теперь у вас этот шанс отнимают, а вы на это тупо смотрите. Ну, ладно, может, и пронесет, может, и не будет ничего. Так и прощелкаете хлебалом всю свою жизнь вольную.

Сомяра помолчал, потом сказал:

– Споем, что ли?

– Ну, давай, веди…

И Сомяра запел:

Спели. Сомяра помолчал, потом сказал:

– Эх, Вадимыч. Никогда актив не уважал, а вот день пришел – самому активистом быть. Говори, что делать-то будем.