Тайлер

Пуля из пистолета Эмбер разрывает мое правое плечо, и я с болезненным возгласом падаю на пыльный пол. Воздух наполнен едким запахом пороха. Боль от раны невыносима — она прожигает меня насквозь, и мой мозг не в состоянии осознать случившееся. Я не могу даже пошевелиться.

— Сучка, — говорю я сквозь сжатые губы. Она выстрелила в меня. Моя лучшая подруга сделала то, во что я не мог до сих пор поверить. Я лежу на левом боку, испытывая невыносимую боль, но кое-как ухитряюсь дотянуться левой рукой до раненого плеча, зная, что мне нужно немедленно остановить кровь.

— Скажи это, — говорит Эмбер, стоя надо мной и все еще держа в руках пистолет. Признайся в том, что ты сделал. Пообещай, что пойдешь в полицию.

Она похожа на заводную куклу, призрачное создание из фильма ужасов, повторяющее одни и те же слова снова и снова.

Я закрываю глаза. Моя дельтовидная мышца горит огнем; я чувствую, как кровь стекает по моей спине, и надеюсь, что это означает, что пуля не застряла где-то внутри плеча, разрывая мои связки. Возможно, все будет в порядке, если она прошла навылет, хотя при этом она все равно могла раздробить кость. Вероятно, я долго не смогу оправиться от нервного потрясения, а может быть, и останусь калекой.

— Отвечай мне! — кричит Эмбер. — Скажи мне, что сделаешь все, чего я требую, и я прямо сейчас отвезу тебя в больницу!

— Сначала… достань аптечку… из моей машины, — с трудом говорю я, стараясь игнорировать тот факт, что жар от раны распространяется по всему телу. От металлического запаха собственной крови меня тошнит. Я ощущаю его даже в глубине горла.

— Нет!

— Эмбер, пожалуйста! — Я стараюсь говорить коротко и медленно, пытаясь глубоко дышать, чтобы контролировать боль. — По крайней мере… дай мне что-нибудь… полотенце или плед… что угодно, что поможет остановить кровь.

— Почему я должна это делать? — спрашивает она. — Ты можешь не видеть моих ран, Тайлер, но ты первый хотел убить меня.

«Наверное, у нее что-то случилось с головой», — думаю я. Та Эмбер, которую я знал, никогда не нажала бы на курок. Я старался быть предельно спокойным с того момента, когда мы сели в мою машину у станции. Я не хотел усугублять ситуацию, бросая ей вызов. Я не хотел еще больше усложнить положение моей тревожностью. Но когда мы приехали на место, я решил сменить тактику. Я думал, что смогу напугать ее. Я думал, что смогу убедить ее сдаться и отпустить меня.

— Мне жаль, — говорю я сквозь стиснутые зубы. — Я никогда…

— Если ты еще хоть раз скажешь, Тайлер, что не хотел причинить мне боль, клянусь Богом, я выстрелю тебе в голову.

Ее голос снова звучит спокойно. «Слишком спокойно, — думаю я. — Я никогда раньше не видел ее такой. И я не имею представления, что она может сделать дальше». Я думаю о своем обучении. Как меня учили обращаться с психически нездоровыми людьми. «Дайте им понять, что они выиграли, — говорили всегда мои инструкторы. — Старайтесь не раздражать их и делайте вид, что вы на их стороне».

— Хорошо, — говорю я, глядя ей в глаза. Левой рукой я все еще зажимаю рану. — Я тебя понял. Но, пожалуйста… что-нибудь… чтобы остановить кровь.

— Нет, пока ты не пообещаешь сдаться.

Так в этом состоял ее план? Увезти меня в укромное место, а потом подстрелить, чтобы заставить признаться?

— Хорошо, — говорю я. Я скажу все, что она захочет услышать, лишь бы скорее покончить со всем этим.

— Ты пойдешь со мной в полицию? Ты скажешь им, что изнасиловал меня?

Я киваю, прикусив нижнюю губу, готовый сознаться в чем угодно, лишь бы уговорить ее помочь мне.

Она немного колеблется, а потом направляется в кухню, старательно обходя меня стороной, чтобы я не мог дотянуться до нее. Там она роется в нескольких шкафах и наконец возвращается с запечатанным пластиковым пакетом, наполненным кухонными полотенцами. Она подходит к тому месту, где я лежу, берет стопку полотенец и бросает их мне.

— Ты должен это сделать. — Ее голос звучит неожиданно уныло. Подавленно. — Ты должен признаться в том, что ты сделал.

Я отнимаю руку от плеча, пытаясь понять по ее виду, как много крови я потерял. Но это не так легко. Возможно, пуля повредила плечевую артерию, и если это так, мне нужно попасть в отделение неотложной помощи как можно быстрее. Я беру несколько полотенец и крепко прижимаю их к плечу, ухитрившись сесть на полу и прислониться к кушетке.

— Я знаю, — говорю я.

Меня беспокоит то, что я могу потерять сознание от боли. Но Эмбер никак не сможет донести меня до машины, поэтому я должен продержаться до того момента, когда мы с ней снова выедем на шоссе. Я смотрю на нее, стараясь, чтобы та ярость, которую я испытывал, не отразилась на моем лице.

— Мне все еще нужна аптечка первой помощи… из моего автомобиля…Там есть специальная гемостатическая марля… которая превратится в гель и… запечатает рану. Мне понадобится твоя помощь… чтобы наложить повязку.

— Мне следовало целиться прямо в сердце, — говорит она, но в этих словах уже нет прежней энергии.

— Эмбер, — говорю я. Мое дыхание все еще прерывистое. — Пожалуйста. Аптечку.

Она кивает, исчезает за входной дверью и через несколько минут возвращается с большой красной сумкой, которая была под сиденьем водителя. Это не был стандартный набор для скорой помощи. Я упаковал сумку сам теми же медикаментами, которые мы с Мейсоном использовали на работе. Эмбер бросает ее возле моих ног, и я замечаю, что у нее в руках больше нет пистолета. «Должен ли я ударить ее? — размышляю я. — Вырубить ее и попытаться добраться до машины? Смогу ли я просто оставить ее здесь?»

Я перебираю варианты, но понимаю, что не смогу сделать этого, во всяком случае, не в моем теперешнем состоянии. Я истеку кровью раньше, чем обойду холм и выйду на шоссе.

— Я не смогу сделать это… сам, — говорю я ей. — Ты сможешь найти гемостатическую марлю? Мне нужно, чтобы ты… освободила мое плечо.

Она снова кивает, берет сумку, подходит ко мне и присаживается на колени рядом. Мы не разговариваем, хотя я не удержался и несколько раз застонал, когда она разрывала мою сорочку и переворачивала меня на бок, освобождая рану. Покончив с этим, она садится на пятки, закрывает лицо ладонями и начинает плакать.

— Зачем ты это сделал, Тайлер? — спрашивает она, и в ее голосе звучит такая боль, что у меня внутри все переворачивается, а сердце словно пронзают кинжалы.

Она отнимает руки от лица и пристально смотрит на меня.

— Ты был моим самым лучшим другом. Ты единственный человек, на которого, как мне думалось, я могла рассчитывать, который всегда будет верить в меня, что бы ни случилось. А ты вдруг так обошелся со мной. Я не знала, что мне делать. Что сказать. Мне так отчаянно нужен был мой лучший друг, а я не могла поговорить с ним, потому что именно он причинил мне столько боли. — Она замолкает, чтобы вытереть слезы на глазах кусочком марли. — Ты сломал мне жизнь, Тайлер. Все, во что я верила, что думала о себе и о жизни, было разрушено в ту ночь. Я уже больше не знаю, кто я. Я не знаю, кто я, потому что теперь тебя нет рядом со мной, чтобы ты помог мне разобраться с этим.

Я открываю рот, чтобы ответить ей, но она качает головой.

— Нет, не нужно, — говорит она. — Тебе нечего сказать на это. И ничто не восстановит наших отношений. Но ты можешь признаться в том, что сделал. И ты никогда в жизни больше не поступишь так ни с кем другим. Пожалуйста, Тайлер, скажи правду.

Я смотрю на нее, сжав губы, и слушаю, как она говорит мне те же самые слова, которые сказал мне Мейсон всего пару месяцев назад. И я не могу не думать о том, что если Эмбер дошла до такого состояния, что готова была убить меня, значит, то, что я делал с ней в той кровати, было ужасным. Я слишком хорошо знаю, что именно раны, которые нельзя увидеть, вызывают самую мучительную боль. И эти потаенные раны никогда до конца не залечиваются, сколько бы лет ни прошло. Я думаю о тех таблетках, которые принимал, чтобы побороть свое чувство вины. А потом позволил себе успокоиться, посмотрев на все с точки зрения отца, которой он придерживался на протяжении многих лет, чтобы оправдать свое безобразное обращение с женщинами — обращение, которое всегда приводило меня в ужас. Внезапно меня затошнило, но не от того, что я был ранен, а от того, что осознал, что его насмешки и критические замечания в день вечеринки явились причиной моего поведения в ту ночь. И я вел себя, как он, еще задолго до этого, если быть честным с самим собой. Я использовал Уитни только для секса в течение многих месяцев, может быть, даже совратил ее в тот первый день, когда она пришла ко мне домой. И я ни на секунду не задумывался о ее молодости и уязвимости. Я так долго хотел Эмбер, что даже не обратил внимания на ее просьбу остановиться. В этот момент в моей голове звучал лишь голос отца, который говорил, что такая девушка, как она, никогда не захочет такого парня, как я. И я отчаянно хотел доказать ему, что он не прав. Я мог рассуждать на эти темы сколь угодно долго, но на самом деле Мейсон был прав, и слово «изнасилование» означало вступать в сексуальный контакт без согласия со стороны партнера, так что я определенно был насильником. Эмбер позволила мне многое до того момента, как я улегся на нее в той кровати. Она даже подзадоривала меня. Но она также просила меня подождать… остановиться. А я не послушал ее и все равно занялся с ней сексом. И после этого я был занят только тем, чтобы избавиться от чувства вины. Я хотел лишь одного — свалить вину на нее, чтобы не брать на себя ответственность.

Поэтому вместо того, чтобы ответить ей, я просто закрываю глаза и качаю головой. И начинаю плакать. Я так не плакал уже много лет. Я плачу, потому что знаю, что я виноват, и единственное, что я могу сделать, чтобы искупить свою вину, — это сдаться в полицию. Плачу, потому что знаю, что даже если я сделаю это, я все равно потеряю Эмбер навсегда. И потеряю свою работу. Я могу даже попасть за решетку. И на всю жизнь за мной закрепится клеймо насильника, хотя я все еще не готов был примириться с этим словом по отношению к себе. Как сказал мне Мейсон наутро после того, как отвез домой Эмбер, мы видели это на нашей работе сотни раз — обычные, нормальные люди способны совершать чудовищные поступки. Пьяные водители, которые убивали других людей, все равно были убийцами, даже если у них не было таких намерений, когда они садились за руль. В их случае, а теперь и в моем, намерение ничего не значило. Значение имел только результат.

— Прости, — говорю я, и все мое тело дрожит от слез и от боли в плече. — Я ужасно виноват. Я расскажу всю правду, обещаю тебе. Я расскажу, что сделал. Как бы я хотел повернуть время вспять! Все, чего я хотел в этой жизни, — чтобы ты была счастлива. И я все испортил.

— Да, — мрачно отвечает она. — Ты все испортил.

Она вытирает глаза, поднимаясь с пола и помогая подняться мне. И смотрит на меня со смешанным выражением смятения, боли и страха.

— Скажи мне это сейчас, — говорит она, и я отлично понимаю, что она имеет в виду. Она хочет, чтобы я доказал ей, что исполню свое обещание, что я на самом деле отправлюсь в полицию и признаюсь в том, что совершил.

И хотя каждая клеточка моего мозга словно кричит «держи рот на замке», хотя я страстно жажду спрятаться за моими надуманными оправданиями, я не могу выдержать еще хотя бы минуту этого душераздирающего кошмара. Боль в плече — это пустяк по сравнению с болью, которая сжимает мне сердце, когда я смотрю на Эмбер и, наконец, говорю правду.

— Я изнасиловал тебя, — шепчу я, чувствуя, как мое тело сжимается, и сознавая, что вся моя жизнь теперь лежит в руинах, что мир, который я знал, теперь становится для меня недоступным.