Эмбер

Спустя несколько недель после моего визита к Ванессе я сидела, пригнувшись к рулевому колесу в своей машине, припарковавшись примерно в квартале от станции, на которой работал Тайлер. Стояла середина октября, и было всего лишь пять часов утра. Через час меня будут ждать первые клиенты в тренажерном зале, но я не хотела уезжать, пока не увижу, во сколько в точности машина Тайлера выедет со стоянки. Я следила за ним в течение двух последних недель, пытаясь выяснить его обычный график, но его рабочие часы постоянно менялись. Иногда он освобождался в полночь, а в другие ночи работал до рассвета. И я поняла, что задача оказалась гораздо сложнее, чем я считала. Я подумала, что, если буду следить за ним достаточно долго, я смогу разобраться с графиком его работы и подобрать самое удобное время, чтобы встретить его лицом к лицу.

Я еще и сама не понимала, что и как буду с ним делать. После того как я встретила Тайлера в баре с девушкой, явно собиравшегося проделать с ней то же, что и со мной, я стала искать в интернете других женщин, которые смогли отомстить насильникам. Я была потрясена, на какие жестокие меры шли некоторые жертвы насилия. Я и до этого слышала о Лорене Боббит — женщине, которая отрезала мужу кусок пениса после того, как он пришел домой пьяный и изнасиловал ее. Еще я прочитала о женщине, чью маленькую дочь изнасиловали, а потом, когда она спустя семь лет встретила насильника на улице и он спросил: «Как поживает твоя дочка?» — она проследовала за ним в оживленный переполненный бар, облила его бензином и подожгла. Там были рассказы об индийских женщинах, которые отрезали головы своим насильникам, и о турецкой женщине, которая ударила ножом преступника в пах, потом прострелила его половые органы, а в результате тоже отрезала ему голову. И еще был рассказ об американке, которая заманила насильника к себе в дом, связала его, избила бейсбольной битой, а потом сделала на его члене татуировку «насильник».

Когда я читала эти истории, какими жестокими они ни казались бы, в глубине души я приветствовала этих женщин. Я понимала, какое отчаяние владело ими, причины, по которым они все это совершили, но, даже несмотря на это, я понимала, что убийство или членовредительство не станут моим выбором, когда я решу разобраться с Тайлером. Мне хотелось чего-то более изощренного. Да, я хотела, чтобы он мучился, чтобы мысль об этом преследовала его постоянно, как она преследовала меня. Я хотела, чтобы он страдал от отчаяния, я хотела, чтобы он просыпался, тяжело дыша, и чувствовал, что сердце вот-вот взорвется в груди. Я хотела, чтобы он смотрел на себя в зеркало и испытывал отвращение к себе. Я хотела, чтобы вся его жизнь навсегда изменилась. Чтобы все, кого бы он ни любил, навсегда отвергли его из-за его мерзкого поступка. Хотела, чтобы он задавался мучительным вопросом, кем он был на самом деле, и ненавидел себя так же сильно, как я ненавидела себя. Я хотела, чтобы он долго и жестоко расплачивался за то, что сделал.

Но, сидя по утрам в машине рядом с его станцией, я не могла придумать, как привести этот план в действие. Мои родители продолжали настаивать на том, чтобы я отправилась в полицию, наивно полагая, что система правосудия сделает свое дело и упрячет Тайлера за решетку. Они полагали, что я не хочу писать заявление, потому что боюсь, что меня саму заставят выступать на суде. Безусловно, эта мысль пугала меня, но я понимала, что, если хочу вернуться к нормальной жизни, мне нужно было просто найти способ перестать испытывать вину. И единственным способом достичь этого было полное признание вины со стороны Тайлера. Если он признает себя преступником, я смогу сбросить груз вины, который давил на меня.

Я отказалась идти к Ванессе на следующий прием, понимая, что никакими разговорами невозможно склеить то, что сломалось во мне. Мне нужно было только одно — чтобы в местной газете был напечатан портрет Тайлера, а наверху крупными буквами было написано: «Местный парамедик признает свою вину в изнасиловании».

Я увидела, как со стоянки выехала красная машина Тайлера, и, посмотрев на часы — пять тридцать шесть, — еще больше склонилась над рулем, чтобы он не заметил меня. Я волновалась, что он сможет узнать мой автомобиль, но пока что этого не произошло. По крайней мере, я так думала. Вряд ли он теперь позвонит мне и спросит, не моя ли тачка стояла у станции.

И даже несмотря на все мои старания забыть обо всем, я испытывала мучительную горечь, оплакивая нашу долгую дружбу. Словно все эти дни, проведенные вместе, смех и радость общения, чувство надежности, которого я никогда не испытывала ни с кем другим, — все это пошло прахом. В моем сердце место нашей дружбы заняла зияющая пустота. Он был для меня единственным близким человеком, за исключением моих родителей. А той ночью он не только осквернил мое тело — он разбил всю мою жизнь.

Когда он проехал мимо, я крепко зажмурилась, стараясь удержать слезы. Как я собираюсь заставить его признаться в том, что он сделал, если одна только мысль о нем пугает меня? Как смогу я встретиться с ним лицом к лицу и не сбежать? Он был настолько сильнее меня, что мог легко взять верх. Он мог заморочить мне голову просьбами о прощении, обещаниями все исправить, а потом, без всякого предупреждения, снова изнасиловать меня. При этой мысли меня передернуло. Нужно было что-то, чтобы уравнять шансы. Что-то, что поможет мне управлять ситуацией. Он мог извиняться, просить прощения, и воспоминания обо всех этих годах, когда я любила его, могли смягчить мое сердце. Я могла отказаться от требования в публичном признании. Мне нужно было нечто напоминающее бы о том, что я должна быть сильной. И дало бы ему понять, что меня нельзя переубедить или просто заговорить мне зубы. И тут я вспомнила про черный пистолет отца, который хранился в его домашнем офисе, в сейфе позади его стола. Я знала, где он прячет ключ — он показал мне это место еще много лет назад, на тот случай, если я окажусь одна в доме и мне нужно будет защититься от кого-либо, кто попытается напасть на меня. «Вот оно! — поняла я. — Это единственная вещь, которая сделает меня сильнее Тайлера». Если у меня будет оружие, это будет напоминать мне о том, что ситуацией управляю я. Безо всякого сомнения это сделает меня хозяйкой положения.

Когда я убедилась, что он уехал, я подождала еще некоторое время, чтобы он оказался как можно дальше, потом выпрямилась и завела машину. Приехав в тренажерный зал, я приступила к работе, давая указания Дорис и другим моим клиентам, подбадривая, помогая принять нужное положение, если в этом возникала нужда. Но все это время я неотрывно думала о пистолете. Как я смогу стащить его из сейфа так, чтобы мой отец ничего не заметил? Как найду место, где нам с Тайлером никто не помешает? И меня грела мысль, что, когда у меня в руке окажется пистолет, я буду непобедима.

— Вы сегодня чем-то озабочены, — сказала Дорис, когда мы закончили ее занятия и я провожала ее в раздевалку.

— Прошу прощения, — отозвалась я. — Я все время думаю о своих экзаменах.

— Ммм, — скептически отреагировала Дорис. — Простите меня за то, что я лезу не в свое дело, дорогая, но меня беспокоит то, что вы так стремительно худеете. Вы совсем истаяли.

— Просто я принадлежу к тем людям, у которых очень быстрый метаболизм. — я улыбнулась радужно и фальшиво, надеясь, что так она быстрее поверит мне. — Я ем как сумасшедшая, но, когда я занята или испытываю стресс, фунты просто сваливаются с меня.

Я взглянула на свое тело, решив, что, несмотря на ребра, просвечивающие через кожу, нужно потерять еще как минимум десять фунтов. Я казалась себе отвратительной. Я ущипнула себя за живот, уверенная, что там размножаются маленькие клеточки жира, которые дразнят меня, когда я смотрюсь в зеркало.

Дорис наблюдала за мной, поджав губы, а в ее ярких синих глазах читалось сомнение.

— В таком случае вам следовало бы проконсультироваться со своим врачом, — сказала она, и я кивнула, зная, что она желает мне только добра. Но она не понимала, что еда стала для меня полем битвы, а каждый проглоченный кусок казался пулей, которую я вкладывала в свой рот. Каждый фунт, который я теряла, делал меня снова самой собой.

По дороге домой я размышляла над тем, как мне заставить Тайлера признаться. Тихий рассудительный голос шептал мне на ухо, что я схожу с ума, уверяя меня, что я должна сходить к Ванессе, которая поможет мне снова наладить свою жизнь и залечить душевные раны. Но внутри меня звучал более громкий голос. Это во мне говорила ярость при мысли о том, что Тайлеру все сойдет с рук. Если я позволю ему остаться безнаказанным, тем самым я дам ему молчаливое разрешение проделать то же самое с кем-то другим.

Мне срочно нужно было заполучить пистолет отца.

Заворачивая на подъездную аллею, ведущую к дому родителей, я заметила незнакомый синий седан, припаркованный рядом с моим обычным местом. Я решила, что это один из клиентов отца, которых он иногда приглашал в свой домашний офис подписать какие-нибудь бумаги. Я настороженно открыла боковую дверь и услышала голоса, доносившиеся из гостиной.

— Привет, дорогая, — сказал папа, поднимаясь с кушетки, на которой сидел рядом с мамой. — Познакомься с Лэрри.

Лэрри был высоким, костлявым мужчиной, одетым в синий костюм, который казался ему коротковатым, учитывая его длинные конечности. Он был абсолютно лысым, носил круглые очки без оправы, а его огромные мочки ушей торчали в стороны под странным углом.

— Привет, — сказала я, бросив сумочку на столешницу и скрестив руки на груди, размышляя над тем, что появление в доме незнакомого человека не грозит ничем хорошим. Он был очередным психоаналитиком? Может быть, детективом? Неужели у родителей хватило наглости пригласить полицию к нам домой, раз уж я отказывалась сама идти туда?

— Рад познакомиться с вами, Эмбер, — сказал Лэрри, вставая с кушетки, подходя ко мне и протягивая ладонь. Я быстро пожала ее, а потом снова скрестила руки на груди.

— Почему бы тебе не присоединиться к нам? — спросила мама. Она все еще сидела на кушетке, повернув голову ко мне. Ее глаза были красными, и я поняла, что она только что плакала.

Я перевела взгляд с нее на отца, а потом на Лэрри и покачала головой.

— Мне нужно принять душ, — сказала я. — А потом позаниматься.

— Эмбер, пожалуйста, — вмешался отец. — Это может подождать. Мы специально пригласили Лэрри, чтобы он поговорил с тобой.

— Не спросив моего мнения? — со злостью спросила я. — Я уже говорила, что не хочу разговаривать с полицией.

— Я не из полиции, — сказал Лэрри. Его голос был тихим и спокойным. — Я адвокат, и я представлял в суде интересы других женщин, оказавшихся в таком же, как и вы, положении. Это моя специализация.

— Вы все рассказали ему? — я со злостью посмотрела на родителей. Меня возмутило то, что они обсуждали за моей спиной, да еще с незнакомым человеком, что сделал со мной Тайлер. Я была в ярости, потому что, когда Лэрри смотрел на меня сейчас, он представлял, как мое платье было задрано до талии, а Тайлер лежал сверху, не давая мне встать.

— Просто выслушай его, — умоляющим тоном сказал отец. — Тебе ничего не нужно будет говорить. Просто послушай.

— Ладно, — ответила я, присев на маленький табурет, стоявший рядом со столом.

— Не будь такой грубой, Эмбер, — упрекнула меня мама. — Иди сядь рядом с нами.

— Все нормально, — сказал Лэрри.

Он остался стоять, прислонившись к спинке кушетки, засунув руки в карманы брюк и скрестив ноги. Я видела полоску бледной кожи над полосатыми желто-синими носками. И я подумала, что лучше бы его профессиональные навыки превосходили его странный выбор в одежде. Он мгновение смотрел на меня, потом заговорил:

— Ваши родители рассказали о том, что произошло с вами в июле. И что вы решили не обращаться в полицию. Учитывая обстоятельства, не могу сказать, что виню вас за это.

Я приподняла бровь, и мое внимание было сразу привлечено к нему, потому что он подтвердил то, что я считала правильным.

— К несчастью, наша судебная система, какой она является в настоящий момент, по большей части ничем не может помочь жертвам насилия. Обычно прямых доказательств при таких обстоятельствах почти не существует, так что оснований арестовать насильника и уж тем более посадить его за решетку катастрофически не хватает.

— И я сама в этом виновата, правда? Потому что не отправилась прямиком в больницу, чтобы провести обследование и получить заключение? — ощетинилась я моментально.

— Эмбер… — начала было мама, но Лэрри поднял руку, останавливая ее.

— Я имел в виду не это, — сказал он. — Я просто объяснил, что в большинстве случаев практически невозможно осудить насильника, чтобы он отсидел какой-то срок за свое преступление. Это отвратительно, но, к сожалению, дела обстоят именно так. — Он поправил очки. — Но это не означает, что не существуют другие способы привлечь внимание общественности к тому, какой он человек.

— Какие другие способы? — насторожилась я.

— Вы можете подать иск в гражданский суд. И нам нужно будет лишь представить свидетельства того, что он изнасиловал вас, в то время как в уголовном суде необходимо будет доказать, что не существует ни малейших сомнений в том, что он сделал это. Вам все равно придется дать показания о случившемся, но независимо от того, выиграем мы этот процесс или нет, его имя, во всяком случае, будет связано с обвинением в изнасиловании. Люди буду знать, что он сделал, а все другие женщины будут предупреждены, что он может обойтись так же и с ними. Он, возможно, не попадет за решетку, но некоторое подобие правосудия все-таки свершится.

Услышав его заключительную фразу, я не удержалась и резко рассмеялась.

— Итак, вы хотите, чтобы меня потащили в гражданский суд для дачи показаний? — Я покачала головой. — Ни за что. Я читала о других женщинах, которые так поступили. А заканчивалось все тем, что в суде осуждали ее бывших бойфрендов, всю ее интимную жизнь вместо того, чтобы заняться самим насильником. Он был «хорошим парнем», который совершил глупую ошибку, а женщину тут же производили в шлюхи, которые сначала раздвигают ноги, а потом жалеют об этом.

Я видела, что мои родители слегка поморщились, и мне было жаль расстраивать их, но, если моя теперешняя речь шокировала их, я могла лишь представить, что́ они почувствуют, когда адвокат Тайлера разыщет и вызовет в качестве свидетелей целую вереницу мужчин, которых я затаскивала в темные аллеи за последнее несколько месяцев. Я представила себе этих мужчин стоящими на месте свидетелей и описывающими, как я прижимала их к стене и расстегивала их брюки. И как я никогда не спрашивала имен. Я представила себе, как я расскажу присяжным, что каждую ночь, возвращаясь из бара, я смотрела на себя в зеркало и повторяла те же слова, которые говорила о себе в юности. «Ты омерзительная, ты отвратительная, ты жирная». За исключением того, что теперь я еще добавляла «ты шлюха».

— Тебя беспокоит, что подумает об этом Дэниэл? — спросила мама, и сердце сжалось у меня в груди, когда я осознала, что если я приведу свой план в действие, если найду способ заставить Тайлера признаться, Дэниэл прочтет об этом в газетах и будет знать, что случилось со мной. Он поймет истинную причину, по которой я разорвала нашу помолвку. Я представила, как он вспоминает наше первое свидание, когда я беззастенчиво затащила его в свою квартиру и в свою постель. И я не сомневалась, что он придет к выводу, что еще тогда должен был понять, какой я была — ведь порядочные женщины, на которых мужчины хотят жениться, не раздвигают ноги в первое же свидание. И я представила, как он будет благодарен судьбе за то, что избавился от меня.

— Дэниэл здесь совершенно ни при чем, — солгала я. — Я уже несколько месяцев не получала от него известий.

Я не стала говорить, что по нескольку раз на дню проверяла телефон в надежде получить от него сообщение. И я не стала рассказывать, что всякий раз, затаскивая мужчину в темную аллею, я чувствовала себя так, словно Дэниэл стоит там и наблюдает, презирая меня и испытывая отвращение при мысли, что когда-то касался меня.

— А Дэниэл?.. — спросил Лэрри, переводя взгляд с мамы на меня.

— Жених Эмбер, — сказал отец.

— Бывший жених, — поправила я его.

— Вы были помолвлены в то время, когда это случилось? — поинтересовался Лэрри.

Я кивнула.

— Он захочет дать показания в вашу пользу? — снова спросил Лэрри.

— Нет, — сказала я, в то время как мои родители хором сказали «да». Я встала со стула.

— Послушайте, мне очень жаль, но нам нечего больше обсуждать. Никто не будет давать никаких показаний. Я не хочу всего этого.

— Родная, пожалуйста, — взмолилась мама. — Ты должна что-нибудь предпринять.

— Нет, — ответила я. — Я не должна.

Я посмотрела на Лэрри:

— Простите, что вам пришлось потратить так много времени.

И, не дожидаясь его ответа, я вышла из кухни, прошла по коридору и поднялась к себе на второй этаж. Родители не имели представления о том, что я задумала. Они не подозревали, что я планирую заставить Тайлера признаться в том, что он сделал. И это поможет мне избежать постыдных разоблачений, не говоря уже о том, что не понадобятся немалые деньги, чтобы выдвинуть против него обвинение. И я не могла посвятить в свой план родителей, потому что они постараются остановить меня. Им хотелось верить, что существует какой-либо способ, которым я могла бы воспользоваться, чтобы разоблачить его. Но я знала, что только его признание будет единственным аргументом для системы, которая всегда обвиняла женщин за мужские грехи. И его признание избавит от того, что именно я окажусь крайней.

Мне будет больно, и этой боли мне не избежать. Но я должна была верить, что признания Тайлера окончательно и бесповоротно избавят меня от боли и стыда, которые справедливо целиком и полностью лягут на его плечи. Он должен страдать, и если система правосудия не сможет этого добиться, это сделаю я.