Часть вторая
Легенды и мифы

Давным-давно, когда все мы были морскими водорослями, начинает Томми Девлин и устраивается поудобнее в предвкушении долгого повествования.

Томми Девлин — двоюродный брат Бабушки. Он признает лишь строго коричневые брюки. Он постоянный читатель газеты «Айриш индепендент». Он всегда бьет себя кулаком по ладони, когда на стадионе «Кьюзак-парк» парни из Бродфорда выигрывают очко. Ну надо же! История Мира в изложении Томми не записана, но твердо зафиксирована в его уме, как и то, что Chocolate Goldgrains — единственное печенье, Flahavan’s — единственная каша и Фианна Файл — Истинные Правители (как и остальные мифологические герои, в настоящее время претерпевают временный период изгнания).

Давным-давно, когда все мы были морскими водорослями, говорит он, в некоторых морских водорослях уже были микробы — или геномы, или что там еще — МакКарроллов, а остальное было вопросом только времени и творения.

В то время Ирландия находилась внизу, на Южном полюсе. Поэтому, я думаю, это была замороженная морская водоросль того вида, какой Пэдди Коннолли начал продавать в вышеупомянутой деревне Куилти, думая, что во время Бума она завоюет такую же популярность, как замороженный йогурт, но не рассчитал силу соли, заставляющей ваши губы раздуться наподобие слизняков во влажном июне, пока вы стоите там, посасывая морскую водоросль Куилти. Потом наступил Кризис, у японцев случилось землетрясение и мини-взрыв ядерного реактора, они больше не могли есть собственные водоросли и начали рассылать делегации по всему миру в поисках хороших морских водорослей. Некий мистер Оониси прибыл в Графство Клэр, попробовал на вкус замороженный карраген, пришел в odorokuhodo yoi, что на японском означает полный восторг, и семейство Коннолли вернулось в бизнес.

Извините, течением снесло от темы. Это ведь речное повествование. Когда-то все мы были замороженной морской водорослью.

Затем, продолжает Томми, Америка откололась от Африки, сказала: «Парни, увидимся позже» — и поступила по-американски — отправилась на запад.

Ирландия, конечно, поступила по-своему и отправилась на север. Все мы жили в море. Независимо от того, каких видов микробы бултыхались в Ирландии, все они были жестоко упрямы и не потрудились остановиться в какой-нибудь более солнечной стране, не сказали: «Парни, как насчет того, чтобы жить на Канарских островах?» Не сказали: «Мадейра выглядит мило». Нет, они двигались дальше, удаляясь ото всех, и так бы и продолжали двигаться еще дальше, говорит Томми, но Ирландия, как было сказано выше, уже отделилась и теперь нашла себе место. Микробы были похожи на семейку МакИнерни, которая отправляется в Донегол каждый год, втиснув, как сельдей в бочку, незнамо сколько детей в заднюю часть старого «Пежо» — по трое под каждый ремень безопасности, — и где-нибудь к северу от Клэрголуэя дети окончательно сводят мать и отца с ума вопросом «А мы уже приехали?». Деревня Инишкрон в графстве Слайго — самое далекое место, куда они когда-либо добирались. Главная идея Томми: к тому времени микробы становились все более неугомонными. Солнце придавало им живости. Потом дождь превратил их в правильное рагу. Внезапно мы воспряли.

Ирландия остановилась. Люди-водоросли начали передвигаться по земле.

И среди них были МакКарроллы.

Поскольку мы когда-то были морскими водорослями, нам не терпелось возвратиться в море. Это постулат. Море — наша Плавучая База. Это объясняет возникновение Килки Лехинч Фанор Балливон и всех бунгало, построенных вдоль Атлантического побережья. Именно по этой причине планировщики не могли сказать, что это будет смотреться немного безумно и заставит целую страну выглядеть так, будто мы извращенные морские вуайеристы.

Так вот, люди-водоросли начали перемещаться во время дождя. Некоторые из них, те, кто негодовал на своих матерей и сразу же выяснил, что запад был самой дождливой частью, пошли в Мидлендс, как называют центральную часть страны, чтобы выплеснуть свои чувства и изобрести Hurling. МакКарроллы остались там, где и были. Они уже чуть не высохли к тому времени, когда начался Всемирный Потоп, говорит Томми.

— И все утонули? — спрашиваю я.

— Некоторые выжили, — отвечает он, — став птицами.

— Это было умно придумано.

— Другие стали пловцами.

После того как Потоп прекратился, какое-то время все было великолепно. И тогда пришло племя Партолона. Они уже заскучали со своим солнцезащитным кремом и шезлонгами в восточном Средиземноморье и во время соленой бури прибыли в Донегол, немного половили рыбу в Киллибегсе и направились на юг, где встретили Фоморов. Фоморы были безобразными, одноглазыми, одноногими, жрущими отходы прыгунами, в те времена населяющими Оффали.

Поскольку Фоморы одноногие, они не были очень уж хороши в битвах. Члены племени Партолона сделали из них мясную начинку для пирога и бледные упругие боураны — ирландские бубны.

К году примерно так 520-му, говорит Томми, в Ирландии было 9046 членов племени Партолона. Но однажды в мае появилась орда мошек, принесших моровую язву, и вымела всех.

За исключением одного.

Туан мак Кайрилл выжил, став лососем.

Это факт. Он есть в Истории Ирландии.

Это не так уж странно, если учесть, что предание записано в Книге Бурой Коровы, которая является Книгой Номер 1 в Ирландской Литературе и была написана на шкуре любимой коровы Святого Сиарана в Клонмакнойсе.

Я не шучу.

Туан выжил, став лососем.

А теперь, прежде чем вы скажете «Ох уж эти ирландцы» или «Хватит заливать!», я укажу, что хотя Туан был, возможно, первым, использовавшим этот метод, но не был последним. В толстой желтой книге в мягкой обложке Дэвида Гроссмана «См. статью „Любовь“» (Книга 2001, Пикадор, Лондон), одна из нескольких книг, на которых мой отец надписал свое имя (синей шариковой ручкой), Бруно Шульц ускользает от нацистов, став лососем. Проверьте сами.

Так или иначе, но несколько лет спустя (согласно шкуре любимой коровы Святого Сиарана), лосось, который был когда-то Дядей Туаном, был пойман женщиной, которая съела его. Это правда. Она поймала его, съела и затем, в виде поворота сюжета, который получается, когда вы пишете на шкуре Бурой Коровы, родила его снова — и родившийся был прекрасным парнем с неповторимыми рыжими волосами и лососевого цвета веснушками, и в нем была заключена история Ирландии.

Я не шучу.

МакКарроллы всегда были в повествованиях. Но сначала повествования были в них.

Туан мак Кайрилл видел племена Немеда, Партолона, Фир Болг и Туата Де Дананн. Последние были народом богини Дану. Они прибыли в Ирландию на длинных деревянных лодках, и могучие мужчины сожгли их сразу после того, как высадились на берег, чтобы не было никакой возможности вернуться назад. Некоторые местные жители подняли глаза, увидели большое облако дыма в форме лодки — ведь горели лодки — и поверили, что те парни приплыли с неба.

— Повествования о них наполнили бы все библиотеки известного мира, — сказал Томми.

Туан знал всех. Он один мог рассказать о великой битве против Балора Дурного Глаза, которая была первой всеирландской, но произошла на Равнине Мойтура. Судьей была ворона по имени Морриган. Она свистела перед Вбрасыванием Шайбы и смотрела с дерева. Когда последние фоморы были мертвы, равнина стала скользкой от их черной крови, и земля под ногами стала мягкой, как печенье в чае, Морриган свистком возвестила конец игры.

Туан мак Кайрилл видел это сам. Он был первым Прикомандированным Журналистом, он оставил нам подлинные Свидетельства очевидца, создал Лососевую Новостную Корпорацию, состоящую из него одного. Он был там и видел это, делая широкоугольные Эксклюзивные фотографии всего — от Фоморов до Фианны.

И потому, что он был здесь, начав свою жизнь с морской водоросли, он рассказал раннюю историю Ирландии Святому Финниану Мовилльскому, который, будучи монахом, обладал хорошим пером.

Так это рассказывает Томми.

Если бы первым историком Ирландии была девочка, а не мальчик-лосось, то и повествование было бы другим. Если бы человек, записывающий это, не был святым, то были бы и другие женские роли, помимо Богинь, ведьм и лебедей.

Итак, были люди морской водоросли и были люди неба.

Со временем люди морской водоросли и люди неба нашли друг друга привлекательными, переженились и стали ирландцами. Такова короткая версия. Вот почему одни из нас всегда стремятся к небу, другие к морю, а третьи, как мой отец, и к тому, и к другому.

Мы раса людей из другого места. Это-то и делает нас лучшими святыми и лучшими поэтами и лучшими музыкантами и худшими в мире банкирами. Вот почему везде, куда бы вы ни отправились, вы будете видеть некоторых из нас — и не имеет никакого значения, если там будет мягко и тепло и прекрасно и не будет ничего такого, что кто-нибудь мог бы счесть неправильным, но всегда будет то, что Джимми Янки называет Стремлением. Оно видно в глазах. Идея лучшего места обитания. У одних из нас это Стремление сильнее, чем у других. У моего отца оно текло рекой, какой был он сам.

МакКарроллы остались вблизи реки. Рядом с рекой есть две вещи, которые вы никогда не забываете: первая — в тот момент, когда вы посмотрели на реку, этот момент уже ушел, и вторая — все стремится куда-то, в другое место. МакКарроллы не были поэтами. Они были слишком упрямы для схем размеров и рифмовки. Костяшки пальцев и колени у МакКарроллов были ободранными, ключицы переломанными, а волосы длинными. МакКарроллы были рыбаками и лодочниками. Чертой их характера была дикая необузданность такой же самой ширины и глубины, как у реки Шаннон, и у них не было привязанности ни к кому, кроме самих себя, и это было так, как и должно быть, говорит Томми, потому что Ирландия тогда была в полном раздрае между королями и кланами и Викингами и норманнами и кто там был еще, и многое из этого относилось к О’Нейллу с Севера страны, что в повествовании Томми означает «Все ясно, добавить нечего».

В любом случае МакКарроллы остались в стороне от всего этого. Из-за того, что Эпоха Лосося была в их кровотоке, у них было довольно много знаний, и они не забыли важную вещь, которую река преподала им: все проходит. Место под их ногами изменило название дюжину раз, но они остались на том же самом месте.

Некоторые МакКарроллы сели в лодки и направились к горизонту, что вполне логично, говорит Томми. Не было ли это неугомонностью тех людей, которые когда-то были лососями и плавающими морскими водорослями?

С этим не поспоришь.

В любом случае я бы не стала спорить с Томми. Миссис Куинти говорит — три месяца назад, когда Томми привели в Районную больницу, хирург открыл его и сразу же закрыл, будто Томми Девлин стал Томми Книгой и на каждой странице было напечатано слово Рак. Потом Томми забрал свою Книгу обратно домой, в Фаху, и продолжал жить, ни на что не обращая внимания. Теперь он стал знаменитым, как Лазарь. Нет человека в округе, кто отказал ему хотя бы в чем-то.

— Я считаю, — говорит он, — что неугомонность есть естественный побочный продукт лососьности.

Вот почему есть родня МакКарроллов в Куинсе, Лейк Вью, Чикаго, Мичигане и Сан-Франциско, и вот почему есть Рэнди МакКарролл, который разводит лошадей в Кентукки, Пэдди МакКарролл, который разводит овец в Крайстчерче, Новая Зеландия, и Кэролл МакКарролл, который разводит черепах на Бали.

Но часть их осталась на том месте, которое стало называться Клэр.

— У семьи есть определенное противоречие, — говорит Томми. — Разве не видно? Время от времени семья взрывается в споре, одна группа занимает одну позицию, другая — противоположную, даже если только ради того, чтобы противоречить, что является специфическим вывертом ирландского ума, который относится ко времени людей неба и моря. У некоторых МакКарроллов случается припадок раздражения или гнева и — опа! — они откололись и ушли через горы в Керри и даже, Да Поможет Нам Бог, в Корк.

Что тогда есть в хронике страны? Несколько веков игры в Мятеж-Предательство, Мятеж-Предательство, Восстание-Подавление — и в Разбитые Надежды.

История Ирландии в двух словах: А, ну и что!

Вторжение Викингов: А, ну и что!

Вторжение норманнов, Бегство графов, мистер Оливер Кромвель, Дэниел О’Коннелл, Роберт Эммет, Голод, Чарльз Стюарт Парнелл, Пасхальное Восстание, Майкл Коллинз, Имон Де Валера, опять Имон Де Валера (Дорогая Германия, мы с сожалением узнали о смерти вашего мистера Гитлера) и снова Имон Де Валера, Смута, Трибуналы, Партия Фианна Файл, Церковь, Банки, восемьсот лет дождя: А, ну и что!

В «Энеиде» Вергилий называет это Sunt lacrimae rerum, что в переводе Роберта Фицджеральда означает «они оплакивают то, как меняется мир», — что более красноречиво, чем «А, ну и что!», однако означает то же самое.

МакКарроллы каждый раз были с обеих сторон. Они в равной мере были За и Против. Единственное, в чем вы могли быть уверены с МакКарроллами, говорит Томми, так это в том, что их мнения Крепко Держались. Это было благодаря сочетанию лосося и морской водоросли. Лососи не разумны. Они мальчишки потому, что идут против потока.

— Что поддерживает их определенную привлекательность для Противоположного Пола, — говорит Томми, используя Заглавные Буквы.

— Неужели?

— О, да, — подтверждает он.

И тут он начинает говорить в стиле Ветхого Завета и перечисляет, кто кого Родил. Кирбхол МакКаррилл женился на Файоннуале Ни Как ее Там, которая родила Финна, который женился на Фидельме Ни Как-то Там Еще, и родил Финина, который женился на Фионе и родил Финтана, и так далее. Когда эти люди появляются из дымки времен, пахнущих морскими водорослями, они все еще женятся и рождают, некоторые из них пропустили А, другие Мак, и некоторые превзошли себя и взяли O. Таким образом, есть МакКарроллы, МкКарроллы, Карроллы и О’Карроллы, все они с огромным, как море, упорством и характером, состоявшим из того, что Бабушка просто называет солью. У некоторых из них двенадцать человек в семье, одна из Ни награждена званием Яичники Года, поскольку дала миру восемнадцать МакКарроллов, прежде чем послать яичники в Музей Клэр в Эннисе и лечь на постель из сена, прихватив с собой ведро молока.

Томми — большой знаток фольклора, он преуспел в ceol agus rince, как говорит Майкл Табриди, напечатал себе Посадочный Талон и несколько раз буквально улетал с Феями, веря, что мы, ирландцы — народ Номер Один в том, что касается преданий и легенд, и на самом деле нашими самыми скромными и вежливыми личностями может быть объяснена если не вся, то огромная часть истории мира. Он знает все семя и потомство МакКарроллов, едва ли не точно повторяет «And it came to pass» так, как это говорит Иисус Навин в «Книге Иисуса Навина», придавая своим словам то же самое звучание. Как некоторые женщины, я, возможно, дремала во время рутинных повторений порождения, но я вовремя возвращалась, чтобы услышать, как мой Дедушка Фиакра, которого, как я знаю благодаря фильмам на дискам в коробках Tesco, играет молодой Спенсер Трейси в «Отважных Капитанах», где Спенсер — португальско-американский рыбак по имени Мануэль Фиделдо, и в более позднем фильме «Старик и Море», где старый Спенсер Трейси играет Старика и получает номинацию на Оскара, но Оскар отправляется к тонким усикам Дэвида Нивена, и соленая глубоководная ирландская меланхолия навсегда поселяется в глазах Спенсера.

У Дедушки Фиакра глаза Спенсера Трейси и волосы Спенсера Трейси, тот неукладываемый волнистый материал, который заставляет думать, что его хозяин только что вынырнул в Мир Сей с остатком серебряного моря, все еще текущего поперек его головы. Я никогда не видела его. Дедушка МакКарролл есть на двух черно-белых фотографиях в комнате Бабушки. На одной из них он на своей собственной свадьбе. Вот он в черном костюме с заостренными лацканами стоит в переднем подъезде церкви Фахи. Он крупный и широкогрудый, и похоже, что в мире нет ничего, навстречу чему он не выйдет с открытым забралом. В то время все выглядели серьезными. Вы будете потрясены, когда узнаете, что на фотографии ему всего двадцать восемь лет, потому что костюм, внешний вид и поза делают его старше всех молодых людей того же возраста в наши дни. В уголках его рта улыбка, а в глазах живет что-то танцующее. Он ждет свою Невесту.

Она из семьи Талти.

Должна ли я сказать что-то еще?

(Дорогой Читатель, времени мало, мы не можем даже приоткрыть Книгу Талти, потому что если мы ее откроем, нас засосет в тот поток. Мы уйдем на Некоторое Время и окажемся далеко в повествованиях Иеремии Талти, врача, такого же умного, как и доктор наук, только без степени, и Тобиаса Талти, который держал лошадь у себя в доме, перебивался яблоками и отрастил самую длинную бороду в Графстве Клэр, а еще его сестры Джозефины, которая разговаривала с феями, и брата Корнелиуса, который пошел на Американскую Гражданскую Войну и сражался за обе стороны. Может случиться, что мы так и не вернемся.)

Бриджит Талти прибывает в церковь на тележке, запряженной одной лошадью, проехав пятнадцать миль из Килбахи по разбитой дороге, связанной с морем любовными узами. Бриджит сидит в том драндулете рядом со своим отцом, на ней подвенечное платье, с которым она воюет, потому что не хотела его надевать, и уже бросила фату в канаву по эту сторону Килраша. Повозка с грохотом движется вперед в облаке морских брызг, сопротивляясь порывам соленого ветра, и обычный дождь внезапно становится проливным. Льет как из ведра, и отец говорит, что дождь — счастливая свадебная примета, но невеста не отвечает. Она нервно возится с пуговицами на вороте платья, потому что они не дают ей нормально дышать и — пинг! — одна из пуговиц отлетает, и — пинг! — другая летит следом. Бриджит оттягивает ворот и держит голову так высоко, что скоро лицо, шея и верхняя выпуклость ее груди блестят от дождя, а волосы становятся дикими беспорядочными струями. Она прибывает к церкви Фахи на своей тележке, насквозь промокшая, гордая, красивая и беспомощная, слезает с тележки, попадает в большую лужу, шагает по ней, испачкав туфли и обрызгав чулки, что добавляет заключительные штрихи к облику Невесты à la Талти, и входит в церковные ворота.

И стоя там в ожидании, не у алтаря, а у парадной двери, потому что так он хочет, Дедушка выпускает на свет улыбку Спенсера Трейси из уголков губ, видит всю свою семейную жизнь наперед и думает: «Ну, что ж. Это будет интересно».

Вторую фотографию сделал Мартин Ливерпул через несколько лет, когда приехал домой на Фла, говорит Томми. Мартин работал в Мерсисайде десять лет и вернулся домой с легким налетом Джона Хинда, веснушчатого фольклориста, видя Ирландию в Техниколоре и Кодак-ая торфяные холмы, осликов и детей, так что когда вернется в Англию, у него будет страна, вроде как запечатленная на снимках, которые он хранит в картонных коробках из-под обуви, находя утешение в том, что сумел остановить время, и не признавая, что эмиграция разорвала его сердце. Мартин Ливерпул проехал мимо нашего дома в тот день, когда Дедушка был наверху, покрывая крышу соломой.

На фотографии Спенсер Трейси все еще узнаваем как Спенсер Трейси, но его волосы теперь белые. Они выглядывают лохмами из-под плоской твидовой кепки. Вы видите, что волосы у него по-прежнему волнистые, только стали мягче. Больших диких потоков, как в юности, уже нет. Уже прошли годы буйного веселья, танцев, крика и рева, беготни друг за другом, веселья с девушками, внезапных бессловесных примирений, на которые он всегда шел, потому что, несмотря на его выносливость и лососевые черты характера, Спенсер был безнадежно сентиментален, как могут быть сентиментальны только мужчины. Рождение Мамы, годы, проведенные в этом доме, когда надо было давать пристанище двум благородным сердцам и умам, нападающим друг на друга и заставляющим лететь искры, из которых возникла любовь, — мне даже не хватает воображения, чтобы представить себе все это. Вы не можете представлять себе свою бабушку таким образом. Она слишком Бабушка, чтобы видеть в ней ее молодую версию. Я знаю только то, что еще до того, как Бриджит Талти стала Бабушкой, до того, как стала Хранительницей «Клэр Чэмпион» и Стражем Огня, до того, как принялась притворяться глухой, до того, как начала проводить дни и ночи, надев на голову кепку Спенсера Трейси, — до всего этого она была молодой замужней женщиной, весь день была занята тем, что пекла хлеб, стирала рубашки, добывала торф, заботилась о курах, утках и гусях и не возражала против этих занятий, пока могла иметь пачку из десяти сигарет Номер Один Карролл и ходить на танцы по вечерам. Так гласит легенда. Бабушка посещала бары «У Комерфорда», «У Табриди», «У Даунса», «У Райана», «У Дэли» и «У МкНамара», а еще могла смотаться через поля на домашние танцы, захватив с собой своего большого застенчивого Спенсера Трейси, пересекая поля и целуясь при звездном свете, после чего разрумянившиеся Бабушка и Дедушка входили через черный ход в чью-нибудь кухню с полом из каменных плит, и начиналось веселье, — Сaledonian set, South Galway Set, Clare Set, Battering steps, пять Фигур, крики «House!», Цилиндры и Фраки, лица блестят, — танцы делают мир простым и счастливым.

На фотографии у Дедушки белая рубашка с закатанными рукавами, широкие брюки из грубой ткани, похожей на твид, через которую не проникнет и соломинка. С крыши свисают две лестницы, похожие на самодельные. Они зацеплены за конек, и потому похоже, что Дедушка поднимается в огромное синее-синее небо. Мартин Ливерпул окликнул его, поэтому он обернулся на полпути, взбираясь по лестнице, и теперь он в прекрасной позе и ракурсе, голубое небо позади него, а прямо перед ним тот же вид на несущуюся реку Шаннон, какой открывается у меня из окна в крыше. Дедушка еще не знает, что его сердечный приступ уже в пути. Еще не знает, что у него есть время только на то, чтобы покрыть крышу соломой, привезти домой торф и подковать двух лошадей.

Jaykers God, как говорит Томми, но он был прекрасным воплощением мужчины.

На этом история Томми заканчивается.

Но это не конец.

Следующая часть — волшебная сказка.

Апрельский день. Идет дождь. Быстро бежит река. Девушка, чей отец умер, живет вдвоем с матерью в покосившемся доме у реки. В душе той девушки что-то надломилось в день смерти отца, и если вы девушка, а вашим отцом был Спенсер Трейси, то вы не можете ни починить, ни исправить ту сломанную часть, чтобы она перестала болеть. Однако та девушка смогла найти в себе и терпение, и силу, и не ожесточилась, и имя ее было Мэри МакКарролл, и она была красива, не осознавая этого, и еще в детстве мать с отцом восхищались и гордились ею. Так вот, та девушка гуляет по берегу реки под апрельским дождем.

А на том месте, которое во владениях Шонесси называется Порог Рыболова, где земля вроде как немного приподнимается и нависает над рекой Шаннон, точно на том самом месте, о котором в книге «Лосось в Ирландии» Авраам Суейн говорит, что лососи туда проходят каждый день, и, хотя земля там коварна, он называет это место счастливым, — на том месте стоит незнакомец. У него такой вид, будто он долгое время отсутствовал и возвратился с тем, что в книге «Авессалом, Авессалом!» (Книга 1666, Пингвин Классикс, Лондон) Уильям Фолкнер называет робким изумлением, будто в одиночку прошел через некое тяжелое испытание, вышел из него с другой стороны и сейчас стоит там. Лицо его покрыто загаром, светло-голубые глаза пытаются сквозь дымку разглядеть что-то вдали, губы сжаты. Ему двадцать девять лет, хоть он и выглядит старше, и вернулся он в Ирландию меньше двух недель тому назад, и его ноги все еще чувствуют движение океана, но, как ни странно, река теперь предоставляет ему речную передышку Он стоит там, и зовут его Вергилий Суейн.