Где ты, Эней?

Ты ускользаешь от меня, как всегда. Где ты?

— Миссис Куинти, а вы смогли бы с Небес увидеть землю?

— Да ладно тебе, Рут.

Миссис Куинти выпрямилась еще больше и прижала коленные чашечки одну к другой.

— А они могут нас увидеть? Вот прямо сейчас? Через крышу или окно в крыше? Как вы думаете?

Миссис Куинти на самом деле не нравится этот разговор.

— Мне на самом деле не нравится этот разговор, Рут.

— Но каково ваше мнение?

— Я на самом деле не думаю, что уместно говорить об этом. И я скажу тебе, почему.

— Вы верите в Небеса?

Миссис Куинти резко вздохнула, будто воздух был горьким, но целительным лекарством, которое надо принять.

— Ну, так вы можете или не можете видеть то, что происходит здесь, когда вы там?

У миссис Куинти появились ямочки от смятения. Она взяла себя в руки и поглядела через дверь, желая заглянуть в комнату Энея, где у Мамы все выстиранное белье висит на стульях и табуретах, потому что снаружи ничего теперь не сохнет и, несмотря на дождь, здесь, в комнатах под небом, самое сухое место в Фахе. Использовать комнату таким образом практично, хотя она похожа на призрак прачечной — как в том описании, какое я читала у Шеймаса Хини, где он повествует о призраках, которые, уходя в свой призрачный мир, оставляют одежду на живых изгородях, — а еще комната Энея похожа на тайную Стартовую Площадку для Взлета. Миссис Куинти продолжала смотреть туда, подбирая слова. Возможно, она хотела, чтобы ответ прозвучал официально. Возможно, проводила в уме свой собственный внутренний поиск в Гугле и — на самом деле впервые — искала «Небеса». Ей не надо было искать Пиндара, Гесиода, Гомера, Овидия, Пифагора, Платона, Августина, Фому Аквинского. Ей не надо было открывать те книги моего отца, что были куплены на монастырской распродаже и пахли ладаном или сыром с голубой плесенью, — ни «Хвалу божественной мудрости» Александра Неккама, ни «Weltchronik» Рудольфа Эмсского, ни переведенное сочинение «Картина мира» Гонтье Меца, составленное в 1247 году, в нем он определил местонахождение Рая точно «в точке, где начинается Азия».

Те писатели, которые связали себя с географией, пытаются объяснить, как это Рай не был смыт во время Всемирного Потопа. А другие должны были объяснить, что Небеса обычно размещали над нами, когда землю считали плоской. Поскольку умершие, ну, я не знаю, например, в Австралии, когда шли вверх на Небеса, то должны были вознестись где-то в Литриме, который, в свою очередь, мог бы быть Раем для мокролицых мужчин в резиновых сапогах из Драмшанбо, но станет святым испугом, как говорит Томми Фитц, для любящих солнце обладателей сандалий из страны Оз. Нет, миссис Куинти не должна была двигаться от Святого Брендана к Данте. Все, что она сделала, — перевела сияющий взгляд на дождевой свет, и вот — она в дождливый день после полудня в младшем классе Макросс Парк Колледжа смотрит на картину, на которой святые стоят на облаках, и монахиня в белом говорит:

— Смотрите, девочки, это Небеса.

Точная физика и география небес были Неизвестны, и это так, как должно быть.

Пока не прибыли вы.

И внезапно все поняли, даже если у вас тусклый ум, как у Денниса Делани, лицо которого похоже на морду летучей мыши, кто не мог пользоваться календарем и писал собственное имя Дис. Все действия Божьего ума вдруг стали ясны для вас, и вы сказали «А-а». А до тех пор это Тайна.

— Я не верю в Небеса, — сказала я.

Миссис Куинти возвратилась из младшего класса.

— О, Рут.

— Не верю. Бывают дни, когда просто не верю. Думаю, нет никакого смысла ни в чем этом. Просто несусветная чушь. Просто сказка. Люди умирают и исчезают. Они не видят вас, а вы никогда не увидите их. Это просто сказка, чтобы уменьшить боль.

Миссис Куинти смотрела на меня. Смотрела так, как вы смотрели бы на собаку, упавшую в реку и с трудом вернувшуюся на берег.

— Возможно, и сказка, — сказала она наконец. — Но это наша сказка, Рут.

К концу того лета в Эшкрофте у моего отца почти закончились рассказы. Он прочитал без малого всю библиотеку своего отца и наконец дошел до «Моби Дика». То издание, что у меня, это книга в мягкой обложке, оранжевой с белым (Книга 2333, Герман Мелвилл, Пингвин, Лондон). Она очень замусолена, по крайней мере трижды прочитана, и у нее тот запах, какой приобретают эти книги, когда вспучиваются, а их страницы желтеют, — в сущности, это запах совокупного человечества, что-то вроде пота и соли, и стараний. Оранжевые книги издательства «Пингвин» становятся толще от чтения, как и должно быть, потому что, в определенном смысле, чем больше вы читаете ее, тем больше становится ваш собственный опыт восприятия мира, тем шире ваша душа. Попробуйте и сами увидите.

Мой отец часто возвращался к «Моби».

Возможно, потому, что в целом мире нет другого романа, в каком Невозможный Стандарт был бы уловлен лучше.

Лето шло к концу. В Эшкрофте Вергилий читал «Моби». Однажды вечером — потому ли, что он скучал, потому ли, что он был в одной из тех безумных глав, в каких описан внешний вид китов, — он пошел и снял с полки один из неиспользованных Дневников Лосося, принадлежавших Аврааму, и вскоре после этого начал писать роман, сидя среди Хэвишемской пыли и паутины в не-обеденной Обеденной Зале Эшкрофта. Действие должно происходить на корабле в море.

Но нужен некий выверт ума, чтобы быть способным написать что-либо. И еще один выверт, чтобы быть способным писать каждый день в разрушающемся доме, в обществе матери, посещающей винный погреб, и потного Менеджера Банка, ожидающего согласия на «Миссис Киттеринг-Суейн, сделайте хотя бы шаг навстречу».

У моего отца были оба эти выверта. Как Мэтти Нолан сказал об Отце Фоли, когда тот возвратился с коричневыми ступнями после тридцати лет жизни в Африке, «Бедняга, он был Очень Далеко». Вергилий обладал способностью сосредоточиться и передал ее мне. Он заполнял один Дневник Лосося и начинал следующий. Он пошел немного по пути Марка Аврелия (Книга 746, «Медитации», Пингвин Классикс, Лондон), который сказал, что люди рождаются с разными одержимостями. Молодой Марк хотел из воображаемых событий сделать развлечение. Вергилий Суейн был знаком с Марком. Воображаемые события, воображаемые люди, воображаемые места, — все, что у вас есть, ваше. Одержимость, достойная золотой медали.

Полагаю, на самом деле это были просто прыжки с шестом, только более коротким.

Дело в том, что он был Очень Далеко.

Там он и был, когда пришли забирать мебель. Сам мистер Хоулихэн не вошел в дом. Он оставался у ворот в своем автомобиле, прикладывая руку ко лбу и потея, заглядывал в дом, моргая быстрыми вспышками смутной вины, и поймал себя на том, что жевал губы, пока они не стали похожи на лопнувшие сосиски на перегретой сковороде. Приехали Гаффни и Бучэр, припарковали грузовик на Круговой Подъездной Дорожке около упавшей дымовой трубы и вошли, как птицы с длинными шеями, выкрикивая на весь дом разные вежливые, но так и оставшиеся без ответа приветствия. У обоих плечи были низко опущены, взор потуплен и очень виноватый вид. Бабушка не появилась. Они вошли в фойе и начали снимать со стены золотые зеркала. Один винт никак не желал отвинчиваться, лишь поворачивался и поворачивался, и Гаффни, приложив усилия и мясистость Мита, отломал кусок лепной рамы девятнадцатого века. Бучэр плечом высадил парадную дверь, и впервые за многие годы Эшкрофт открылся дневному свету. Гаффни и Бучэр забрали длинный буфет (оставив на полу двух фарфоровых собак-близнецов, будто на страже), стоячие часы Ньюгейт, стулья с вышитыми сиденьями — то, что в стиле кого-то из первых Людовиков, — Честерфилдский Диван, четыре кресла с разными подушками. Гаффни и Бучэр сердились и пыхтели, пока двигали длинный обеденный стол, сделанный из дуба, — этот стол ударялся о косяк и никак не хотел пролезть в дверь, ни боком, ни вверх ногами, вообще никак, Фил; Ты сейчас здесь, Майкл — и в конце концов его так и оставили, точно в двери столовой.

Ко времени вечернего чая Вергилий высадился на берег в этом мире. Он не понял, что произошли изменения, пока не спустился вниз, не пересек переднее фойе и не почувствовал что-то под ногой. Он наклонился, поднял кусок золотой лепнины и именно тогда увидел, что зеркала исчезли, а парадная дверь широко открыта. Он позвал мать. Она не ответила. Он позвал ее снова, на этот раз поднявшись по лестнице, решил «Нас ограбили», и подумал, что это произошло, пока он был занят охотой на китов у берегов Нантакета.

Постучал в дверь Бабушки. Позвал ее. Открыл дверь и увидел, что она, согнувшись, лежит на кровати, одна рука свисает набок, будто Бабушку поймали и потянули вкось, а затем она либо высвободилась, либо была отброшена назад. Лицо Бабушки перекошено, губа с одной стороны оттянута вниз, будто рыболовным крючком.

Инсульт — не то слово, как говорит философ Дони Доунс. Лучше сказать сильный удар. Долбаный удар, когда бьют где-то внутри затылка. Вот так: Хрясь! И вы отключаетесь, как если бы в Электрической Сети пропала энергия. И вы лежите в Большой Тишине, безмолвно проклиная закрытие отделения Скорой помощи в Эннисской Больнице и надеясь, Боже мой, что Тимми и Пэки уже едут. Дэн вернулся к нормальной жизни, СБ, сказал он, что значит Слава Богу, за исключением непреодолимого желания рассказывать о точном характере и размере его удара каждой проходящей мимо живой душе у Райана, Нолана, Хэнвея, в почтовом отделении, приходя или уходя с Мессы.

Бабушка не поправилась. Возможно, и не хотела. Возможно, как только ее пронесли через парадную дверь Эшкрофта, потом грубо, хорошенько встряхнув, сквозь дымный выхлоп машины «Скорой помощи» вкатили в мрачный металлический интерьер и привязали ремнями, один ее властный глаз сверкнул, и она, возможно, осознала, что больше не будет ходить в винный погреб. В этот миг у нее случился второй инсульт. В Фахе слово, смертельно присоединенное к инсульту, — «обширный». Этот был Обширным, да еще, к ее вечному унижению, случился не в отдельной комнате, не на кровати с кучей подушек из гусиного пуха, элегантным постельным бельем и дежурными медсестрами, говорящими с правильным акцентом. Нет, все произошло в машине «Скорой помощи», застрявшей на узком изгибе где-то возле Навана в ожидании, пока дорогу перейдут своенравные пугливые телята. Бабушкин сын сидел рядом с нею.

Через три недели после смерти бабушки Вергилий тоже покинул Эшкрофт. В мире этом он не мог найти себе места.

Взяв «Моби Дика», он отправился на автобусе в Дублин. Через два дня Вергилий поднялся на борт Торгового Морского судна, пришвартованного на реке Лиффи.

И вышел в море.