Я ждал его – сезон дождей, каждое раскаленное утро и каждый вечер, пышущий жаром камней, и все же не был готов ни к их плотности, ни к безбрежности, ни к грохоту по крыше, ни к стиранию всех расстояний, ни к воздуху, высосанному из моих легких, словно меня намеревались убить. Этот дождь соответствовал температуре крови.

Он полировал стволы деревьев, пока те не начинали блестеть. Биллабонг появился из ниоткуда, прямо возле лагеря. Он принес с собой тромбонные крики лягушек, всплески, хохот. Мои межкультурные ученики плескались, и ныряли, и чистили зубы палочками, и прибывали за парты чистыми и сверкающими. Говорили, что мост на Переправе в опасности. Пейзаж из окна моей спальни представлял собой ожерелье островов в водовороте навозного цвета. Я думал о Томе Тейлоре и его ковчеге.

В это неподходящее время семьи начали покидать лагерь для исполнения церемоний и других предписаний Закона в своих землях. Оливеру Эму не нужно было никуда идти. Это была его земля, и вскоре его ждет посвящение, и я видел его тихое опасение и восторг, по мере того как близился день. Затем внезапно его парта опустела, и я узнал, что он сбежал к миссионерам, которые забрали его, чтобы защитить от «варварских практик». Совсем как одна из тех девушек, как сказал его дед, что бежали от своих старых мужей. Все загублено, горестно говорил доктор Батарея. Мальчику достанется, когда он его найдет.

В классе было сухо, но порой в моих снах я слышал, как вода струится по известняковым стенам. Именно вода, конечно, создала эту школьную пещеру, не эрозией, но с помощью угольной кислоты, вода, соединенная с двуокисью углерода. Он вырывается вперед. Я думал: все эти медленные переселения не закончились с приходом капитана Кука. Пещеры еще создавались. Кимберли был испещрен ими. В одной из них, думал я, пунка-валла хранил свой тайный ковчег со всеми сокровищами. Именно из пещер вроде моей великий Знаток (он же Голубь, или Джандамарра, или же черный Нед Келли) производил свои смертельные рейды на полицию Кимберли.

Джандамарра знал «язык пальцев», на котором беззвучно общался со своими последователями, пока они окружали белых полицейских. Я тоже узнал «язык пальцев» и «язык палок» и поощрял своих детей рисовать палочки, пока вода поднималась в биллабонге и ручьи обрушивались в прежде сухие и каменистые канавы. Все ученики, мальчики и девочки, могли имитировать следы животных и рептилий, и я предлагал им окунать пальцы в чернила и рисовал с ними, всегда забирая бумагу, прежде чем они ее портили. Когда ребенок создавал «лучший» рисунок, я лично переводил его на известняк.

– Как публичный туалет, – сказал Картер, когда увидел рисунки на стене класса, роскошный сине-белый, словно фарфоровый узор, «Сагу о капитане Куке», записанную мной слово в слово, колонну от земли до неба, карты охоты предков, простиравшиеся горизонтально по чистому белому пространству, на котором когда-то значились бульдозерные линии шоссе белых. «Не терпится увидеть лицо Гэвина, – сказал управляющий. – Он наложит в штаны».

Он был, как обычно, мерзок, но что-то еще озаряло его носатый лик – восторг шкодливого мальчишки, задумавшего шалость. Он все еще считал меня малодушным любителем бунгов, полукровкой, если не трусом, но был восхищен тем, что я пока не рехнулся и не взорвался. Он наблюдал за мной, выжидая, я словно был интересной историей, еще не подошедшей к развязке. Ему не верилось, что я до сих пор удерживаю его интерес.

Конечно, я уже уеду, когда вернется Гэвин, но мне бы тоже хотелось посмотреть на посрамленное обветренное лицо инспектора, когда он наконец-то поймет, что образовательное учреждение может быть милее церкви. Пыльная школьная пещера исчезла, и на ее месте было – что? Например? Древняя часовня, созданная боснийскими христианами, скрывающимися от турок?

Пока дождь продолжался, доктор Батарея оставался моим учителем. Еще не поздно, повторял он мне, стать настоящим черным. Я его сын, и он покажет мне тайные доски, когда наше племя даст добро, а пока мы сидели на корточках среди пустых бутылок в его хижине, и он учил меня, например, что летучие лисицы – спутники радужных змеев Времен Сотворения. «Когда змеи унюхать летучую лисицу, он знать, что пора. Он молод, этот старый змей. Он веселый, Билли. Он очень занят сейчас, высовывая голову из воды».

В хижине было никуда не деться от запаха «Осеннего» коричневого шерри и мускусной летучей лисицы, и я видел Радужного Змея внутренним взором: его пасть широко открыта, извергает молнии и слюну.

– Головастики плавают в его плевках, – заявил доктор Батарея, передавая древний Закон, или дразня меня, или и то и то разом.

Плевки были дождем, сказал он. Теперь люди-молнии наконец-то проснулись. «Видишь, дядя Редекс. Женщины-молнии сверкают молнией все чаще и чаще. Взгляни на них сейчас. Пар идет в облака. Личинки и лягушки – хозяева дождя. Они поют радуге больше, больше. Спускается дождь. Воды темные и грязные», – проговорил он, а я был глупым засранцем, добавил он, и лучше мне держаться подальше от водоворотов, иначе меня затянет и я утону. В лагере скорбели по многим погибшим.

Картер пришел в мою резиденцию наполнить холодильник лишним пивом. Я спросил его между делом (это был лучший стиль с ним), почему люди отдыхают в это время года, когда им тяжелей всего путешествовать в свои далекие земли при потопе. Конечно же, в сезон дождей детям лучше сидеть в школе. Сухой сезон лучше для отдыха.

– Не будь дураком, – сказал он, – мы работаем не для их удобства.

«Я дурак», – думал я. Все это для чертовых скотоводческих компаний. Сейчас на ферме так мало работы, что они могли получить свои драгоценные каникулы. Должно быть, это экономия для фермы, которой приходилось тратиться людям на чай, сахар, говядину, муку с личинками. Но когда наступил сезон дождей, мои кровные родственники вернули рабочую одежду в магазин Энни. Она написала всем расписки и спрятала их в банку из-под печенья «Брокхофф», чтобы люди могли потребовать одежду по возвращении. Если бы меня не забрал орел, такой была бы моя жизнь, думал я, напуганный голой правдой их вскрывшейся анатомии: высокие, тонкие и толстые, дети, мужчины и женщины, морщинистые, с шокирующей неоспоримой откровенностью и фигурами, столь же выразительными, как человеческие лица.

Большинство жителей лагеря ушли, зато вернулись скотоводы. «Товоды», как их называют. Последними прибыли те, кто находился в трехстах милях от лагеря, когда начался потоп, и им пришлось медленно ехать в дождь, их рубахи и штаны вымокли, лошади барахтались в топях.

Дни добавлялись к их путешествию, когда приходилось обходить недавно взбушевавшиеся ручьи. Их солонина скисла. К концу дня они садились на корточки вокруг шипящего костра, держали шляпы над сковородой, чтобы не вымок их хлеб.

Миссис Картер с детьми уехала далеко на юг, на сухие жаркие равнины Корангамайта, где они не увидят черное лицо ни в этом году, ни в следующем. И поскольку Картер пригласил в дом белых пастухов на рождественскую попойку, мой холодильник вскоре опустеет, ибо не осталось сдерживающего влияния миссус.

Мне пришлось присутствовать, зная примерно, как пойдут дела. Я приду рано, когда все еще трезвы. На этом этапе меня сочтут приемлемым, возможно, интересным, даже достойным восхищения, но мою работу будут считать тратой времени, и очень скоро кто-то почувствует необходимость сообщить мне об этом, без обид. Заметят, что я не пью. Придется объяснить, что я не воинствующий трезвенник. «Ты никогда даже не пробовал?» – захотят они знать.

Будет нечестно с моей стороны производить обобщения о народе в Куомби-Даунз, но всегда найдется, в любом сборище белых мужчин на этой ферме, определенное число людей с патологическими или психотическими тенденциями, и именно они, казалось, задают тон. Возможно, было бы иначе, если бы у меня хватило духу противостоять им открыто. Наверно, это слабая отговорка, что я всегда мог положиться на то, что Картер раскроет мои тайные мысли, чем он занимался весьма успешно на рождественской попойке, собрав группу для обследования пещер. Так, полагаю, он вынудил меня высказаться. Я должен быть доволен шоком, который вызвали надписи на стене, но я не был готов к жестокой враждебности в ответ на «Сагу о капитане Куке».

Мой уход сопровождался молчанием, столь грозным, что, вернувшись в свою резиденцию, я запер дверь.

Вскоре они придут за пивом из моего холодильника, и мне придется открыть. Поэтому я сел за кухонный стол и попытался читать глупую книгу об опере. Когда раздались выстрелы с веранды Большого дома, я не принял их на свой счет, но когда возле моего автомобиля приземлился камень, я подпрыгнул. Затем над головой загрохотало. «Кирпич», – подумал я, но это могло быть что угодно. Потом раздался стук в дверь, такой слабый, царапающий, что у меня волосы на руках встали дыбом. Я загасил керосинку и взял фонарь. Задвижку было не открыть тихо, и я с шумом отодвинул ее и широко распахнул дверь, которая ударилась о стену. В луче фонаря стояла Сьюзи Шаттл. В чистой школьной одежде посреди ночи. Я подумал: «Она была в школе, оделась в лучшую одежду. Как хмуро ее лицо.

– Им нужен врач, – сказала она.

Мой фонарь обнаружил молодую пару с младенцем, левый глаз у него был закрыт и гноился. Одна сторона его лица покраснела и распухла от инфекции. Сьюзи не знала, что я уже израсходовал свои запасы бензина, когда возил ее родичей на охоту. Она не знала, что я боялся выезжать в такую погоду, боялся, что меня смоет и я утону.

– Малыш умрет, – сообщила она.

Я пригласил своих молчаливых посетителей за стол и приказал сесть. Отправив Сьюзи заваривать чай, я пошел по лужам с пустым кувшином из-под бензина, зная, конечно, что с кувшином мы никуда не доедем, но надеясь, что посреди счастливого празднования цель моего визита станет ясна. Обо мне говорили. Не стоит вспоминать что. Я ждал, пока Картер победит молодого джакару в костяшки, из-за чего рука у парня и так уже была вся синяя и помятая.

– Ты болван, – сказал он мне, когда получил свою победу, но дал мне ключ от замка на бензоколонке.

Затем я действовал, будто правда поеду в дальнюю больницу. Я посадил родителей и их младенца на заднее сиденье, а Сьюзи на переднее и убрал лист гофрированного железа, которым заменял отсутствующее ветровое стекло. Вода лилась по моим коленям, двигатель стрелял, дождь припустил снова, и я думал только о том, как подъехать к заправке на ферме.

Я провел там много часов со стариной Батареей, и, конечно, он счел весьма полезным научить меня работе генератора. Теперь я пробудил чудовище к жизни, обеспечив электричеством лампы, а затем и бензонасос. Я подумал: «Миссис Боббсик восхитится моими умениями». Вставил ключ в замок. Он не подошел. Я подумал: «Я спасен. Нет нужды топиться», – но услышал нарушенное дыхание младенца и сделался слугой иного страха – что убью его из-за своей неловкости.

Сьюзи Шаттл была со мной, когда мы вошли в Большой дом, и именно она набросилась на Картера, который замер с пивной бутылкой в нескольких дюймах от надутых губ.

– Ты что тут делаешь? – спросил он, и я удивился, что он обратился к Сьюзи.

– Ты дал нам не тот ключ, хозяин.

– Может, проблема в дырке, – произнес Картер, и я списал его тон на выпивку.

– Нам нужен правильный ключ, – сказал я.

До этого было много крика и свиста, но теперь наступило молчание. Я ожидал, что меня побьют, и поразился в разгар всего этого, что мне плевать.

– Прекрати, – сказала Сьюзи. – Нам нужен чертов ключ. Младенец погибнет.

Картер пытался схватить ее за коленку, но она отступила.

– Барри, – сказала она.

– Что?

– Где твоя миссус, Барри?

Было невероятно, что она говорит с ним так, не просто повышает голос, но фамильярно использует его имя, чего я никогда прежде не слышал. Она была моей сильной, умной ученицей, всего шестнадцати лет, но ее глаза горели, и она не боялась, и я понял, что Картер почему-то послушается ее.

– Ты немного злишься, – сказала она мягко, – но ты можешь спасти ребенка. Барри, прошу.

– Дело твое, – сказал он. Это был странный выбор слов, подумал я, для хозяина фермы, обращавшегося к девочке из лагеря. Он засунул руку в карман и заковылял по комнате к тому беспорядку, который называл своим кабинетом. Там он повозился с бюро, из которого наконец вынул единственный ключ на кольце, и покачал им перед моей удивительной ученицей.

– Но не воображай себе, девчушка.

– Спасибо, – сказала она.

– Понимаешь, о чем я?

– Да.

– Тебя ждет большое будущее, Сьюзи, – сказал он и выбросил ключ в ночь.