В Сиднее нас ждали толпы – мы были воинами в доспехах из песка и грязи, с разводами на ветровых стеклах. В АД И ОБРАТНО, и так далее. Сначала нам пришлось справляться со Снежными чертовыми горами. Простите мой французский.

Первая сотня миль была легкой, строго на восток по шоссе. В Орбосте мы взяли на север, в горы: двести миль со снегом, лежащим на земле. «Ехать со скоростью более 25 миль в час небезопасно», – сказала полиция.

Тоскливый Орбост был прилизан дождем и весь в коровьих лепешках. Мы наполнили баки, и напарник сообщил мне, что я не могу быть штурманом. Это не мое, сказал он. За все годы совместной жизни он никогда не говорил со мной так.

Я вела. Я вела хорошо. Затуманенное ветровое стекло было не очистить, и мне оставалось только опустить окна и ускоряться по горным дорогам, пока нос мой внутри леденел, словно в него засунули замороженные бобы. Коротышка стал реинкарнацией своего отца – пьяным от славы, нетерпеливым, беспокойным, уже воображавшим, какой фокус он покажет, когда мы пересечем финишную черту. Он не смог разобраться с картой, и я ехала окольными путями над пропастью.

Он кричал. Винил карту. И так далее.

Критиковал меня за то, что еду слишком быстро. В то же время я была слишком медленной. Он не позволил мне остановиться в Куме возле почты, где я могла бы поговорить с Беверли.

На головокружительной дороге в Адаминаби ветровое стекло помутнело, появились разводы, царапины. Мы проезжали крутые спуски под снегом и дождем. При спуске с горы Талбинго обычных тормозов не хватало и я пользовалась ручным и переключала передачи, чтобы сдерживать скорость, но вместо этого мы выдавали сорок, затем пятьдесят и шестьдесят миль в час по скользкой дороге.

– Боже, Айрин.

Я думала, мы погибнем.

Осторожно, осторожно я приблизилась к дорожным заграждениям, но потом они закончились, и нас уже ничего не сдерживало: я слышала, как глина и скалы скрежетали, распарывали вопящее тело «холдена».

Коротышка хранил суровое молчание.

Я выбрала не ту сторону, когда вышла с тропы. Мои детки, мои малыши, вы будете жить сиротами, с бородавками и въевшейся грязью и одиноким Рождеством.

Глаза Коротышки – влажное желе, так ему и надо.

По крайней мере я не убила Вилли.

Я потеряла сцепление и юзом пошла на сплошную двойную, чтобы откатиться от горного водоотвода. Обрыв был в тысячу футов. Я встала. Белый туман. Затем ничего не видно, кроме четырех белых кроликов, которые оказались ногами ломовой лошади посреди дороги. Туман рассеялся, и далеко-далеко под нами показалось низкое широкое здание с надписью «Гостиница “Талбинго”» на гофрированной крыше.

Коротышка покинул машину и провел оценку ущерба, словно страховой агент.

Когда я открыла дверь, лошадь начала ссать.

Вскоре мы вошли в паб, где мне позволили воспользоваться телефоном прямо в баре. Я держала большую черную трубку обеими дрожащими руками, слушая, как операторы общаются между собой: один в Куме, другой в Бахус-Марше.

– Это номер Коротышки Бобса, – кричал Бахус-Марш. – Он на Испытании «Редекс».

– Правда? – сказал оператор Кумы. – Это вы звоните? Вы «холден»?

– О, миссис Бобс, – кричала мисс Хоар из Марша. Я так и видела ее – в плиссированной юбке и толстых чулках, колесящей на велосипеде по Гисборн-роуд, возвращавшейся домой на ланч. – Вы еще не победили, миссис Бобс? Мы так гордимся.

– Где ты? – спросила моя печальная дочь.

– Как вы? – спросила я, зная, что миссис Хоар повторит все, что я скажу.

– Лучше возвращайся, – сказала Эдит.

– Мы будем в Сиднее завтра.

– Тогда скажи Ронни. Скажи ему, мама. Тетя Беверли удрала. За нами смотрят кузены.

Сквозь окно, сквозь туман я видела мужа. Он набрал ведро теплой воды и мыл побитую машину. «Болван, – подумала я. – Оставь грязь». Эдит сказала, что Беверли с тем «дядей», кем бы он ни был. Я ответила, что срочно найду Беверли.

Мисс Хоар соединила меня с констеблем Кренделем из полиции Бахус-Марша. Это был тот парень, который принес домой десятифунтовую красноперку.

– Не знаю, что я могу сделать для вас, миссис Бобс.

С чего мне было ожидать, что он окажется чванливым? Он был мил со мной раньше, а теперь я прославляла Марш.

– Можете найти мою сестру? – спросила я.

– Не думаю, что это моя работа.

Я поразилась, услышав его брюзгливый тон. А не стоило: я обращалась к нему, словно он мой слуга. Обо мне писали в газетах, я считала себя выше его. Так он слышал меня, когда я объясняла, что Беверли бросила моих детей одних.

– То же можно сказать и о вас, миссис Бобс.

– Я на «Редексе», вы это знаете.

– Подвергаете опасности малолетних. Верно?

«О боже, прости, что нуждаюсь в тебе», – подумала я. Я была встревожена, и все это слышали: по телефону и в пивном баре гостиницы «Талбинго».

– Прошу, констебль. Простите. Я думаю, у нее мужчина.

– Да, мы знаем об этом, миссис Бобс.

– Вы можете что-то сделать?

– Предоставьте это мне, миссис Бобс.

Я могла бы спросить, что он имел в виду. Могла извиниться за то, что оказалась на передовице мельбурнской «Сан». Он повесил трубку, а я осталась ждать звонка оператора Кумы о счете, и владелец паба заметил мою тревогу и налил мне виски.

Я выпила, заказала еще звонок, и можно было положиться на мисс Хоар, что она узнает названный мной номер.

– Баххубер, В., – вскричала она. Вместе мы слушали, как телефон звонит в пустом доме.

– Все хорошо, миссис Бобс? У вас расстроенный голос.

Я решила, что лучше прервать разговор.