Вскоре было решено, что доктор Батарея приведет в мой класс еще двоих стариков, и я заплачу им несколько шиллингов из своего кармана. Оба потом присоединились к группе, которая стала известна как «охотники дяди Редекса» и кроме меня (дяди Редекса) включала Старину Мика и Питера Стокмана. Я бы никогда не подумал приобщить к ним и так часто заглядывавшего к нам пунка-валла, но он, очевидно, думал иначе и приходил без приглашения, маяча в задних рядах класса в странном наряде: в жилете, при галстуке и в ситцевых пижамных штанах – никогда не видел его таким в иных обстоятельствах. В любом случае дети игнорировали его, и всякий раз перед уходом он произносил негодующую речь на пиджине, которая, несмотря на английские слова, была столь же недоступна моему пониманию, как и племенные языки. Я решил, что его жалоба касалась того, как с ним обращаются другие.

Теперь я подталкивал детей к рассмотрению «вопроса чернокожих». Я не поощрял их рисовать ковбоев и индейцев, за что они раньше ожидали похвалы. Когда старики прибыли в класс, мои ученики неожиданно для меня потеряли свою привычную живость. Когда я дал старикам чернила и филеночную кисть, дети стали очень тихи и внимательны, и я подумал: «Конечно, они ждут благоговейно». Они знают, что еще слишком малы, чтобы их посвящали в тайны Закона. Но позже они подходили ко мне по одному и доверительно сообщали, что опасаются, что меня будет «ругать» босс.

Старики, с другой стороны, были явно довольны, что их авторитет замечен в школьном классе, в пространстве белых. Их присутствие означало, что занятия теперь можно вести на смеси языков, и я бы потерял контроль, если бы шестнадцатилетняя Сьюзи Шаттл не стала моим доверенным переводчиком. Мать Сьюзи была из речного племени, а отец – из пустынного, так что помимо весьма приличного английского она бегло говорила на пиджине и племенных языках. Именно благодаря ей уроки могли состояться. Она переводила рассказы старейшин, помогала разбирать их рисунки, концентрические круги, следы странствующих ног, ускользающую каллиграфию радужного змея. Ей давалось это естественно, и она сама даже назначала наказания, когда считала, что это требовалось.

В смысле познаний я был на уровне четырехлетки. Красавчик Старина Мик (с великолепными военными усами) сообщил мне, что доктор Батарея, по сути, является моим отцом и должен передать мне знания о моей земле. Он познакомит меня с джила, а затем я узнаю о своем древнем долге.

Я сказал, что должен работать.

Он убедил меня, что это займет «пару дней», и за это время я кое-чему научусь, но нужно оставить своих белых людов дома.

Когда доктор Батарея прибыл во влажной темноте субботнего утра, я не смог сказать ему, что все его тщательные планы о моем образовании – потеря времени. Я собирался бежать из Куомби-Даунз при первой же возможности. Так, по сути, я принял кольцо с предложением о помолвке, не собираясь идти к алтарю, и с нечистой совестью наблюдал его благодушное настроение, возбужденную радость, когда он паковал коробок моих спичек и две пустые банки из-под молочного порошка «Солнечный свет» в свой рюкзак.

Конечно, спросите вы, я должен был ожидать, что увечье помешает ему выполнить задачу? Но он не колебался. Он отправился в путь с такой живостью, подпрыгивая и громыхая, как пугало. Это я был нерешителен. Мне пришлось следовать за ним.

Только когда он объявил привал, я понял. Его нога была сломана. Он никогда не смог бы повторить этот путь. Он сел в красную пыль спиной к ферме, и я спросил его, как мне помочь ему достичь цели.

Размышляя над моим вопросом, он снял шляпу:

– Хочешь помочь мне, Билли?

– Конечно.

– Я помню кое-что, – сказал он. – Может, попробуем.

– Конечно.

– Когда я был маленьким.

– Да?

– Мой дед плохой живот, должен был смотреть землю. – Он снова надел шляпу. – Мой Деди нести его.

Я оглядел раскаленную пустую землю и пожалел, что сказал то, что сказал.

– Сколько миль?

– Недалеко. Тебе решать, Билли.

Дома фермы были еще очень близко. Я слышал генератор и лай собак. Конечно, я мог вернуться домой, и никто бы меня не винил.

И все же у меня были руки Орлака, так что я понес его, спотыкаясь, с горечью в сердце вспоминая о пропавших исследователях: Бёрке, Уиллзе, обезумевших от жажды и голода белых мужчинах, бредущих навстречу своей смерти.

– Спрашивай, я все расскажу, Билли.

– Спасибо, приятель, это очень щедро.

И старина говорил мне в ухо: я узнал, что к джила обычно опасно приближаться. Она унюхает меня. Со мной все будет хорошо, сказал он. Не волнуйся, сказал он. Вотри в свои руки грязь. Тогда со мной ничего не случится. Он расскажет мне все. Мой предок был длиннобородым змеем. Он мог наслать беду или даже смерть. Мы пели, когда приближались к нему. Не какую-то песню, а правильную, которой доктор Батарея выучился от брата своего отца.

Огромное солнце поднялось ввысь, и доктор Батарея отяжелел и больше мне не нравился. Он потребовал, чтобы я высматривал низкую седловину на западе.

Я был хорошим человеком, сказал он, сильным и добрым. Он будет заботиться обо мне, учить, защищать от опасности. Это почти утешало, пока я не потерял седловину из вида. Тогда, должно быть, я слеп, как чертов картия, сказал он, и я почувствовал, что мной помыкают.

Затем где-то около полудня – я чувствовал себя так, как лошадь под нерешительным ездоком, – он засомневался.

– Ты потерялся.

Он не ответил.

– Боже. Лохи. Ты потерялся.

– Нет, сейчас это земля дьявола, – сказал он. – Больная земля. Взгляни на эти чертовы акации. Это плохо.

Я решил, что он винит меня, и хотя он никогда не считал меня ответственным за грехи моего биологического отца, тогда я этого еще не знал. Он был теперь моим отцом, взявшим меня на встречу с джила, передававшим знание, чтобы я мог поддерживать в этой земле жизнь. Сейчас она была заброшена. Кровяного дерева не было. Оно всегда росло рядом с джила. Теперь оно исчезло. «Что ж, – подумал я, – я не виноват».

Затем он вдруг слез с моей спины и поскакал в заросли мулги, так что я увидел: его боль, как пружина, вынуждала его подпрыгивать выше. Он сорвал ветку, которой стал подметать землю между камнями. Это были мертвые дети, сказал он. Скоро мы увидим кровяное дерево. Нужно развести огонь, чтобы сообщить змею, что мы идем.

Когда заклубился белый дым, из мулги лениво поднялся клинохвостый орел, и оказалось, мы должны следовать за ним. На краю зарослей мулги земля стала песчанистой. Я выглядывал легендарную джила, но не находил ни утешения, ни уверенности, ни источника или ручья. Только сожженный пень, теперь в поросли новой зелени, предлагал какую-то тень. Я подумал: «Я позволил этому безумному старику привести меня к смерти».

– Вон, – вскричал доктор Батарея, тыча пальцем. – Кровяное дерево.

Это было печальное зрелище, но не для него. Нет, сказал он, мы не потерялись. Он был там, где и должен был быть. Он выпрямился во весь рост, подняв голову. Я впервые заметил, как поразительно широка его грудная клетка. Без каких-либо предварительных слов он запел со страстью, удивившей и тронувшей меня.

Затем он заговорил, и я предположил, что он представляется духу предков.

– Что ты видишь? – спросил он, наконец закончив. Его глаза были яростны и ярки. Он взял меня за плечи и увлек вперед. – Смотри, смотри, что ты видишь?

Земля была мертвой, без намека на влагу, запустение, куда ни глянь.

Доктор Батарея шел впереди меня, припадая к земле, как на охоте, но с тихой песней. Он собрал ветки кустарника, иглы мулги, спинифекс и поджег их – неосторожно, подумал я, а затем он стал танцевать вокруг меня, окуривая дымом, белым, как муслин.

– Это верное место?

– Копай. Ты сильный, копай.

Я взял жестянку и копал, пока мои пальцы не стерлись, а горло не обложило пылью – оно стало как наждак, песок потемнел, а затем, когда солнце стало клониться к вечеру, я уже работал внутри ямы. На четырех футах я достиг влажного песка, а в шести футах – воды.

Доктор Батарея заполз ко мне вниз, и мы стояли и ждали, пока вода очистится. Затем он набрал воды в рот, откинул голову назад и выпустил в воздух фонтан, и чистая вода упала на его пыльное лицо с бакенбардами. Затем он разделся донага. Взял вторую банку и облил грязью и водой свою голову, искореженную грудь и тело, а потом я – стесняясь своей уродливой раны – поступил так же.

Никто не просил меня и не говорил так делать. Грязь была теплой, потом остыла, а потом я сел на корточки и пил живые воды джила.

Этому не было английского имени.

Мы разожгли огонь. Доктор Батарея убил камнем большого варана. Положили в костер мулгу и выкопали места для сна, а когда я проснулся продрогшим рано утром, доктор Батарея сидел надо мной. Возможно, он спал.

Сегодня воскресенье, не обращай внимания. Мы должны следовать тропой змеиного предка, чье имя нельзя произносить, куда бы он нас ни завел, в страну, описанную в картах Т. Гриффита Тейлора как «Скудная до бесполезности». Почву истоптал копытами скот, и она подверглась эрозии. Мы обсудили внешние границы суровых пейзажей, похожие на воронки от бомб, утыканные заборными столбами, чьи монументальные гнезда знаменовали безрассудство дела белых. У меня не оставалось выбора, кроме как нести своего учителя, и думаю, мы оба чувствовали этот символизм.

Наконец к вечеру я увидел дым, а около часа спустя – огонь лагеря, а затем – невероятно – машину.

– Видишь его, Билли? Джип.

Я мог разглядеть человека, ей-богу. В этом чудовищном одиночестве это было престранное зрелище.

– Может, теперь ты обрадуешься?

Человек позвал нас: «Куу-и». Я подумал: «Это вовсе не чертов джип. Это машина», – и я забыл весь этот бред с водой и грязью, ошметки которой еще липли к моей коже. Я подумал: «Скоро я буду в Перте». Это был пьянящий момент, но вскоре я увидел чертовы наклейки и узнал сгоревший «пежо» «Редекса», который впервые увидел по дороге в Куомби-Даунз, и задался вопросом, почему мне пришлось выдержать этот путь, чтобы наткнуться на него. Рядом с машиной стоял человек, который обчистил меня при игре в карты.

Лом оскалился, его губа поднялась так же, как всегда поднималась моя губа – забавная мышца, которую Кловер считала «милой». Он взял меня за руку и провел к «пежо». Я был разгорячен и устал, и, возможно, в истерике. Я смотрел, как Лом вынимает внутренности приборной панели – расплавленную массу спутанных проводов, пластиковых разъемов и конденсоров.

Провода воняли костром и сгоревшим пластиком. Я не хотел к ним прикасаться, но Лом выдал их мне, словно они были особым даром – как мясо ехидны, деликатес, который берегли для стариков.

– Мы найти его брата, Билли, – сказал доктор Батарея. – Тогда мы его запустить.

Что ж, конечно, Лом был моим кровным родственником, но под «братом» доктор имел в виду что-то иное: брата «пежо», такую же модель, на свалке.

– Мы сделать тебе джип, – сказал Лом. – Мы добыть его брата. Он в Дерби. Те же провода стоить шестьдесят. Это все. Он чертовски хорош, как новый.

Я почуял запах масла и резины и другой жизни. Вот оно, они отведут меня на свалку, и я сбегу.