Когда мы пересекали континент с востока на запад, малыш лежал в безопасности между нами, в картонной коробке. Баххубер вел меня по сухой прибрежной земле – холмы и низины, бесплодные равнины, заросшие красной кенгуриной травой. Деревьев было больше, чем я ожидала. Бог знает, какое убийство было погребено там, свернулось калачиком в их корнях.

Двухуровневые повороты.

На 29,5 ДРЕНАЖНАЯ ТРУБА и ДЛИННАЯ ОДНОПОЛОСНАЯ ТРАССА.

Затем тальковая пылевая буря. Затем смена почвы. Срезаем между серыми берегами. Мы бились о запекшуюся глину, попадали в длинные выбоины с камнями и корнями. Говорят, настоящая Австралия прекрасна, но я не соглашусь.

Мой свекор был побежден, разделан под орех, стерт в порошок. Он уже потерял сотню очков, но теперь заполнял собой мои зеркала заднего вида. Он не мог обогнать нас, даже если бы я согласилась уступить. По краям трассы была высокая песчаная насыпь.

Он атаковал меня. Я ударила по тормозам. Он загудел. Муж приказал мне расслабиться и не выпрыгивать из штанов.

– Не смей так говорить, – сказала я.

Баххубер коснулся моего колена.

– Сдайте влево, – сказал он.

Я так и сделала.

Тревожный звук из выхлопной трубы, хотя как я могла расслышать что-то в таком шуме?

Коротышка попросил меня пропустить отца:

– Он просто развлекается.

«Ха и еще раз ха», – подумала я.

– Сдай в сторону для него. Пусть проедет.

– Нет.

– Это не ралли, миссус.

Дорога теперь расширилась и «плимут» поравнялся с нами, и я увидела его напарника-кокни за рулем. Командир опустил окно, несмотря на пыль. Я увидела, как его рот раскрылся, и он делал мне знаки, чтобы я тоже опустила окно.

– Он хочет нам что-то сказать.

Баххубер толкнул меня.

– ДРЕНАЖНАЯ ТРУБА, – сказал он.

– Водишь, как девчонка, – крикнул Опасный Дэн, и мы оба ударились о трубу, и я крутанула руль так близко, что между машинами нельзя было и лезвие воткнуть.

– Я его убью, – пообещала я. – На следующей остановке я его урою.

– Кошечка, – муж вступился за своего отца.

Я подумала: «Не это. Не сейчас. Я билась за тебя годами».

– Тебе лучше поддержать меня, – сказала я. – Я твоя жена. – Он похлопал меня по плечу, и я подумала: «Ты понятия не имеешь, что я чувствую».

Баххубер выкрикнул:

– РЕШЕТКА.

Карта показывала дорогу, но в действительности ее не наблюдалось. Это была расчищенная полоса в зарослях кустарника, с размывами, длинными участками песка, неожиданными ухабами, слепыми гребнями, решетками для скота и животными-камикадзе. У нас были шины «Данлоп» для бездорожья, спасибо Коротышке за это. Спасибо Коротышке и за миссис Маркус. Он ожидал худшего. Мы не могли избежать выбоин, дохлых кенгуру, пыли – «бычьей пыли», как ее называют. Мы проехали мимо стольких разбитых машин, что я сбилась со счету. Если бы от пыли толстели, я бы набрала тонну.

Автозаправка была через сотню миль, в Чартерз-Тауэрз. Городок оказался столь же потерянным и разбитым, как и те брошенные автомобили. Главная улица состояла из запущенных старых магазинчиков, мусорных куч, заросших сорняками и криптостегией, потрепанных некрашеных домов на сваях. Автозаправка представляла собой старую лесопилку, сгоревшую при какой-то трагедии, и осталась лишь одинокая бензоколонка.

Когда мы подъехали, я увидела «плимут» старого мерзавца, припаркованный напротив на узкой улочке. На тротуаре собрались обычные зеваки, но у меня в руках была монтировка. Я собиралась ему отплатить.

Я разбила его поганое пассажирское окно, только чтобы он увидел свою кару. Там сидел маленький англичанин. Мой свекор был за рулем.

В тот момент я не знала о его сердечном приступе. Да и откуда? Когда я ударила по ветровому стеклу, я думала, что он жив. Это его разбудит, подумала я.

Зеваки набросились на меня. Какой-то олух схватил меня за плечи. Я вывернулась, но это был город скотоводов: погонщики да станционные смотрители, им не составило труда забрать монтировку у женщины.

Наконец до меня дошло: он мертв. Я решила, что это из-за меня. Ветровое стекло разбилось на тысячи мелких осколков, и когда они его уложили, я услышала стук старого черепа о тротуар. Его вставную челюсть нигде не могли найти.

Там был неуклюжий пухлый полицейский, в шортах и белых гольфах, помогавший напарнику-водителю. Должно быть, интеллигентишка, подумала я о маленьком англичанине – единственное, что пришло мне тогда в голову.

Я увидела, как муж прикладывает голову к отцовской груди. Глаза старика широко распахнуты, рот открыт. Смерть не пошла ему к лицу.

Всю свою замужнюю жизнь я старалась защитить Коротышку от зломыслия его отца, а тот делал все, что мог, чтобы удержать сыночка в клетке. Это стало целью моей жизни – добиться, чтобы муж познал уют любви. Теперь казалось, что все было напрасно. Он при всех рухнул на мертвое тело. Негде уже было прятать его неослабную тайную любовь.

Я не выказала недовольства его горем, но сама ничего такого не чувствовала. Я была водителем в ралли, на которое пожертвовала наследство. Когда я пересекла дорогу к нашей машине, я знала, что мы можем потратить на скорбь час. Но затем обнаружила, что автомобиль не заводится, аккумулятор сел, а реле-регулятор вышел из строя.

Я сказала маленькому англичанину найти гробовщика. Глаза у него были голубые-голубые, но они не глядели на меня. Собралась толпа, бог знает, откуда они все взялись. Я попросила Баххубера найти гробовщика, и он вернулся сопроводить меня в пыльный магазин с кованым балконом на втором этаже, где продавались шляпы и ботинки, а главная по галантерее была также директрисой похоронного бюро.

Я похоронила родителей с промежутком в месяц. Знала, что нужно сделать для Дэна. Выбрала гроб и ручки. Выписала чек на бальзамирование, и у нас осталось еще три четверти часа. Баххубер ушел искать, от кого бы прикурить автомобиль.

Галантерейщице не повезло с кожей – очень белой, это была самая обгоревшая директриса похоронного бизнеса, какую только можно вообразить. Я выписала ей чек, чтобы она отослала гроб миссис Доналдсон в Мордиаллок. Благодаря бальзамированию лед не требовался. Я оплатила телеграмму в Мельбурн наличными: признаюсь, не хотела сообщать новости по телефону. Это было неправильно, да. Я не мыслила здраво.

Была середина зимы, но в Чартерз-Тауэрз стояла жара: в тени мусорной кучи я нашла безутешного мужа – в желтом свитерке и водительских перчатках, потерянного для всего мира.

Обняла его, но он не хотел объятий.

Я рассказала ему, как все организовала, что Дэн скоро будет с миссис Доналдсон.

– Что я по-твоему за человек? – спросил он.

Я сказала, что люблю его. Я отдала бы свою жизнь за него и его стремления. Поступала так с первого дня.

– Я не могу просто уехать и оставить отца.

Женщина получше согласилась бы с этим. Возможно, более здравомыслящая женщина. Но я не могла позволить Дэну Бобсу победить нас, как он того хотел.

– Ты не можешь сдаться, – сказала я.

– Это мой долг.

Я сказала, что у него долг перед собой и семьей, которая пожертвовала всем, лишь бы он мог победить.

Люди слушали, полагаю. Но с чего мне переживать, кто слушал меня в Чартерз-Тауэрз. Я спросила мужа, что я, по его мнению, за человек. Я оставила наших малышей – ради чего? Потратила наше наследство – на что? Не ради того, чтобы сдаться на полпути.

– Ладно, – сказал он, – тогда езжай.

Его глаза стали чужими, и я думала о сестре, которую никогда не понимала прежде. Можно выйти замуж за мужчину, не зная, кто он.

– Тогда отвали, – сказал он в первый и последний раз в своей жизни.

– Да, так и сделаю.

– Реле-регулятор отвалился в чертовом ручье, – сказал он, словно извиняясь.

Я ответила, что проверю это, и пусть он не волнуется, и поняла, что мы действительно расстаемся, а я ни разу за пятнадцать лет не спала с ним врозь и ждала его на кухне, ждала, что он вернется домой из Моррисона, или Бэллана, или Уоллеса, или Баниньонга, все эти годы я держала его в своих объятиях. Теперь я превратилась в тростниковое поле, полыхающее в ночи.

Мой свекор умер. Муж сказал мне отвалить. Вилли-вилли спустился на главную улицу Чартерз-Тауэрз, небольшой, всего десяти футов ростом или около, грязно-красный ветроворот, который танцевал и раскачивался, и казалось, это он выплюнул из своей сердцевины скотовода, хотя, без сомнений, тот просто ковылял по улице, когда на него напал вилли-вилли. Он шел к нам, на тротуар. Это был черный человек, высокий, как Баххубер, в чистой клетчатой рубашке и белых молескиновых брюках, одна нога короче другой. Я заметила его интерес к моему штурману и увидела, как они общаются: черный человек был крайне настойчив, хоть и смотрел Баххуберу через плечо единственным здоровым глазом.

Я не придала этому значения, но когда наступил ужасный момент, и я бросила мужа на улице, а он даже не назвал меня по имени, когда я вернулась к нашей машине, чтобы выиграть гонки, которые не были гонками, до меня медленно дошло, что черный человек сидит в машине.

Он пил, и определенно вонял выпивкой, и я испугалась, а Баххубер не сказал ему убираться, и я покинула Чартерз-Тауэрз на большой скорости, горло мое сжималось от горя, ведь я была волевой и должна была сделать то, что решила.

Я была не права. Я была стервой. Я выплакала все глаза на скорости пятьдесят миль в час. Налево, направо, налево, переезд. Два ручья и поворот на железнодорожных путях. Мой штурман должен теперь меня защищать.