VII. Воскресенье, 8 сентября

Проехав половину пути, Сабина сделала остановку на автостоянке и попыталась часок вздремнуть в машине. Она была усталой, но все еще взбудораженной. В таком состоянии она и добралась до Висбадена в пять утра.

Курьеры на мопедах уже развозили газеты, а некоторые «жаворонки» выгуливали своих собак на поводке. Но большая часть города по-прежнему пребывала в глубоком сне. Воскресенье было ее последним днем в кампусе, в понедельник утром нужно будет освободить комнату. Сабина поехала не в академию, а прямиком к Снейдеру домой.

Она затормозила на лесной дорожке, и фары ее автомобиля вырвали мельницу из утренних сумерек. Сабина немного подождала, но не заметила в здании никакого движения. Она вышла из машины и направилась на террасу. Время поджимало, и она не могла считаться со Снейдером. Было половина шестого утра, на горизонте уже появилась светлая полоска – Сабина нажала большим пальцем на кнопку дверного звонка… и удерживала дольше, чем нужно. Плевать! Она позвонила еще раз.

Ни единого шороха.

Сабина подождала немного, потом набрала номер сотового Снейдера. Из дома не доносилось ни звука. Только ручей журчал, да какая-то птичка чирикала в лесу.

Черт, где его носит?

Сабина посмотрела на теплицу. Велосипед по-прежнему стоял там. Она оставила сообщение на голосовой почте, чтобы Снейдер срочно позвонил ей. Потом составила два плетеных кресла вместе, взяла со скамьи плед и завернулась в него. Она подождет Снейдера здесь. Пока Сабина устраивалась в креслах и прислушивалась к лесным шорохам, она заметила, как влага утренних сумерек проникает сквозь плед и одежду до самых костей. Наконец у нее закрылись глаза.

Услышав какой-то шорох, Сабина до смерти перепугалась. Она действительно заснула. Над лесистыми холмами висел туман, лужайки сверкали в утренней росе. Сквозь ветви деревьев уже пробивалось солнце. Было полдевятого. Сабина повернула голову на шаркающий звук и в следующий момент подскочила от неожиданности, когда на колени ей запрыгнула собака. Небольшой откормленный бассет с короткими лапами преданно смотрел на нее.

– Какой ты тяжелый, – закряхтела она, когда пес повертелся у нее на коленях, потом улегся на плед и сунул морду ей под руку.

– Где твой хозяин? – спросила она, но пес только удовлетворенно хрюкнул.

Сабина сладко зевнула и рассеянно почесала бассета за ушами. Видимо, ее усталость была заразительна, потому пес тоже раскрыл пасть.

– Фу, закрой рот! – приказала Сабина.

Бассет послушался и снова зарылся мордой ей под руку. Она погладила его и нащупала его ошейник. На кожаном ремешке было что-то написано. «Винсент». Сабина невольно рассмеялась. Бассета действительно звали Винсент, как Ван Гога, нидерландского художника. Совпадение? Вряд ли. Очевидно, Снейдер купил ошейник этой «шавке», как он назвал пса.

– Скучаешь по своему другу Мартену? – прошептала она. – Наверняка… Он тоже одиночка, как и ты.

Словно поняв ее, собака поднялась, ткнулась мордочкой Сабине в шею и принялась лизать ее лицо.

– Прекрати немедленно, это мерзко!

Но пес не останавливался.

– Ты наверняка голодный, – пробормотала она. – Пойдем, у меня есть идея.

Она подтолкнула бассета с коленей на землю и размотала плед. На ватных ногах направилась к входной двери, Винсент поковылял за ней на своих коротких лапах. Сабина открыла керосиновую лампу, которая висела на стенном крючке рядом с дверью, и ощупала дно. Ключ по-прежнему лежал там. Услышав знакомое бренчание, Винсент радостно завилял хвостом.

– Если разболтаешь этот секрет, мне придется тебя убить! – Сабина изобразила голландский акцент Снейдера и вставила ключ в замочную скважину. – Старый ворчун Снейдер наверняка припрятал дома пару банок корма для тебя.

Снейдер лишь предупредил, чтобы она никому не говорила его секрет – но он не запрещал ей пользоваться ключом. Она открыла дверь. И в тот же момент услышала, как в доме запищала сигнализация. На коробке, прикрепленной к стене, мигала красная лампочка. Под ней находился дисплей.

29… 28… 27… отсчитывал секунды звуковой сигнал.

– Твою мать! – вырвалось у нее.

Пес навострил уши. Меньше чем через полминуты затрещит сигнализация. Наверняка установка соединена с БКА, сюда примчится патрульная машина, и ее арестуют. Тогда к увольнению из академии добавится еще и попытка взлома. В панике Сабина уставилась на дисплей. Кодовое число было семизначным. Сабина установила это по количеству пустых полей. Ниже находилась цифровая клавиатура для ввода. Сколько существовало возможных комбинаций? В любом случае слишком много, чтобы успеть за двадцать секунд.

Сабина взглянула на пса, который доверчиво стоял рядом с ней и ждал, что она отключит пищащую коробку.

– Я понятия не имею, – призналась она. – Может, ты?

Она посмотрела на клавиатуру. Это была не обычная клавиатура, а как на старых сотовых телефонах, где на клавишах с цифрами находились и буквы. Винсент хрипло гавкнул, что походило на «Давай уже, нажимай!».

Vincent! – пронеслось у нее в голове. Голландский художник! Имя состоит из семи букв.

Она поспешно принялась искать буквы на дисплее и наконец напечатала 8-4-6-2-3-6-8.

Отсчет продолжался. Черт, неужели она опечаталась? Сабина попробовала еще раз, но пищание не прекращалось.

Это было бы слишком просто. Я попаду в тюрьму, подумала она.

Пес снова залаял. Его уши вздрагивали.

Она ввела 8-2-6-4-6-4-4, и за две секунды до включения сигнализации ящик перестал пищать. Только теперь Сабина заметила, как вспотели ее ладони.

Как только пищание прекратилось, бассет – словно только того и ждал – целенаправленно поковылял в дом. Сабина сняла ботинки и последовала за ним. Собака точно знала, куда идти, и остановилась перед какой-то дверцей в кухне. Ну конечно – кладовая.

Действительно, среди многочисленных бутылок, макарон и приправ Сабина нашла и жестяные банки с собачьим кормом. Она достала с полки миску и выложила туда содержимое банки. Винсент жадно принялся есть.

– Хороший пес, ты это заслужил, – сказала она.

Пока бассет довольно чавкал, Сабина огляделась в доме. Стиль жизни Снейдера можно было назвать как интернациональным, так и деревенским, чего она от Мартена никак не ожидала. Он был таким деловым, сдержанным и рациональным человеком – но его дом ломился от цветочных горшков, статуэток Будды, африканских настенных масок, но также от деревенских комодов, ковров с бахромой и тележных колес, которые свисали с потолка. Этот мужчина загадывал все больше загадок.

Через дверной проем она заглянула в комнату, похожую на кабинет. Утреннее солнце проникало через окно, заставляя светиться чайные чашки на столе. Пошлый цветной мейсенский фарфор. В одной только этой комнате находилось три ноутбука, подключенных с помощью паутины кабелей к домашней сетевой установке, на стене висело несколько плоских экранов. Сабина осторожно толкнула дверь ногой. Она со скрипом открылась. На полу на подставке стояло множество серверов, за ними она заметила радиоустановку. Значит, эта деревенская берлога и была штаб-квартирой Снейдера. Среди приборов лежали папки с логотипом БКА. Видимо, Снейдер, как и Вессели, пользовался курьерской службой БКА, когда работал дома.

Сабина не хотела долго торчать в доме и вышла на террасу. К тому же она не могла весь день потратить на бесполезное ожидание. Спрашивать Тину о Снейдере не имело смысла, потому что тот наверняка не появится в академии в воскресенье.

Она достала из кармана визитку главного комиссара уголовной полиции Ломана, с которым познакомилась в больнице. Тот подошел к телефону после второго гудка, и голос его звучал довольно бодро. Но и он не знал, куда запропастился Снейдер.

– Он появился вчера в больнице?

– Нет, – прорычал Ломан. Сабина услышала эхо, словно Ломан стоял в зале.

– Странно, он обязательно хотел поговорить с Эриком.

– Но не поговорил.

– Эрика по-прежнему охраняют?

– Нет, он лежит на блюдечке с голубой каемочкой, – пробурчал Ломан.

– Спасибо. – Сабина положила трубку. Затем позвонила доктору Беллу, который только что вернулся после ночной смены, о чем хмуро сообщил ей, но он тоже не знал, где может находиться Снейдер.

– Как дела у Эрика? – быстро спросила она, прежде чем Белл успел закончить разговор.

– К сожалению, новости плохие. Действительно хотите их услышать?

У Сабины на мгновение замерло сердце.

– Конечно.

– Пуля вызвала у него гемипарез – это односторонний паралич, – объяснил он.

– Вы можете его прооперировать?

– Операция еще больше разрушит ткани и ухудшит его состояние. К тому же мозг снова начинает отекать и грозит зажать мозговой ствол. Если возникнет угроза остановки дыхания и сердца, нам снова придется ввести его в искусственную кому.

«Нет, пожалуйста, нет!» Сабину затошнило. Однако почему-то у нее было чувство, что Белл говорит неправду. Но как она могла доказать обратное? В конце концов, он специалист.

– Извините меня, – буркнул он. – Мне нужно вздремнуть пару часиков.

Затем Сабина позвонила в лабораторию криминалистической техники, чтобы узнать, не сдал ли Снейдер свою старую сим-карту и не просил ли провести анализ одного сообщения на голосовой почте. Но и там ничего не знали.

«Это же свихнуться можно!» Сабина уставилась на свой телефон. Сейчас было уже не важно. Она позвонила в справочную и попросила соединить с судьей Ауэрсберг.

– Черт возьми, кто это? – прохрипела Ауэрсберг сонным голосом.

Этот телефонный разговор будет не из приятных. Но Сабина не участвовала в конкурсе любимчиков.

– Сабина Немез, – представилась она. – Простите, что я беспокою вас так рано, но…

– Рано? – воскликнула судья. – Вы в своем уме? Сейчас… ах! – Сабина услышала, как будильник, дребезжа, упал на пол. – Я никогда не встаю раньше девяти.

Что же – было как раз девять часов.

– Как долго пробыл у вас вчера Мартен Снейдер? – перебила она судью. И тут же поняла, как идиотски прозвучал ее вопрос. – Мне нужно срочно с ним поговорить.

В трубке зашуршало. Вероятно, Ауэрсберг выбиралась из постели.

– Он пробыл вчера еще полчаса здесь, потом неожиданно подскочил и выбежал из дома, словно обнаружил новый след.

– Какой?

– Милая, я понятия не имею. Вы же его знаете.

– У вас есть какое-нибудь предположение?

– Вы из нас двоих следователь, не я.

– О чем вы говорили?

– О личном.

Сабина невольно подумала о последнем сообщении Эрика.

– О детях? – спросила она.

– Нет. – Голос Ауэрсберг звучал холодно.

– Снейдера кто-то забрал?

– Такси.

– Спасибо. – Сабина положила трубку.

После того как в двух службах такси ей отказались предоставить информацию о пассажирах и их поездках, Сабина сдалась. Снейдер опять бесследно исчез. Паршивец что-то выяснил и ничего ей не сказал. Всегда действует в одиночку! Возможно, он находился на месте какого-нибудь нераскрытого преступления, снова обезвоженный и накачанный наркотиками. Она должна найти его, прежде чем с ним случится то же, что и с Эриком.

Довольный Винсент неуклюже вышел из дома, улегся на половик и, поскуливая, уставился вдаль.

– Тебе его тоже не хватает? – предположила Сабина.

Она включила сигнализацию, заперла дом и спрятала ключ в лампе. Затем поехала в кампус.

Какое-то время Сабина сидела в машине на парковке перед академией, которая сегодня выглядела пустой и одинокой. У нее не было настроения паковать чемодан. С этим можно подождать до утра.

Когда она наконец выбралась из автомобиля, навстречу ей из академии вышел Вессели. В руке он держал дымящийся стаканчик с кофе и, прихрамывая, направился через территорию кампуса в сторону здания БКА.

– В такую рань уже на колесах? – крикнул он Сабине хриплым голосом. С повязкой на глазу и развевающимися на ветру волосами, он имел еще более отчаянный вид, чем обычно.

Сабина подошла к нему.

– Вы знаете, где мне найти Мартена Снейдера?

Вессели посмотрел на часы.

– В это время? – Он пожал плечами. – Вероятно, дома. Речь идет о вашем увольнении? Тут Снейдер вам не поможет.

– Нет, вообще-то…

– Я думал, вы продержитесь дольше чем какие-то жалкие пять дней. Вы поставили абсолютный рекорд.

Было ясно, что Вессели плевать на ее чувства.

– Старик лично распорядился о вашем увольнении. – Вессели посмотрел на верхний этаж здания напротив. – Вы уж сами должны с ним поговорить.

Сабина хотела прояснить недопонимание, но Вессели было уже не остановить.

– Я как раз к нему собираюсь.

– Сейчас?

Вессели прищурился.

– Для нас не существует воскресений. Хесс в актовом зале… пойдемте со мной, – предложил он.

По крайней мере, это был шанс спросить Хесса о местонахождении Снейдера. Сабина последовала за Вессели и вместе с ним вошла в зал для торжеств в здании БКА. Президент Хесс был окружен десятком спецназовцев и сотрудников внутренней службы безопасности. Среди них Сабина заметила и Ломана. Посередине стояла большая модель Рейн-Майн-Халле. Подойдя ближе, Сабина услышала, что обсуждались детали праздника по случаю шестидесятипятилетнего юбилея.

Бессели сделал глоток кофе, потом прочистил горло.

Хесс поднял глаза.

– А, хорошо, что вы пришли. Доступ СМИ будет… – Он замолк, когда увидел Сабину. – Извините меня, я на секунду, – сказал он остальным. Это прозвучало так, словно он хотел заявить: «Я должен быстренько избавиться от одной надоевшей проблемы».

Он направился к Сабине и кивком пригласил ее проследовать за ним. Когда они отошли на значительное расстояние от других, он понизил голос:

– Вы настойчивее и хитрее, чем я думал.

– Простите? – Сабина не понимала, что он имеет в виду. – У меня еще есть время до завтрашнего утра, чтобы освободить комнату.

– И поэтому вы быстро организовали подписание петиции, которая должна восстановить вас в академии, – заявил он.

– Что? – О чем это Хесс?

– Не притворяйтесь невинной! – накинулся он на нее. – Вам мало того, что вы сами вылетели из академии, вам нужно и коллег за собой увлечь.

Сабина уставилась на группу, ожидавшую Хесса. У него что, других забот нет, кроме какой-то петиции? Неужели Снейдер ее организовал? Нет, это не в его стиле.

Хесс постучал указательным пальцем ей по плечу.

– То, что Мартинелли, Майкснер и Гомез подписали петицию, мне понятно. От этих трех я могу так же легко отказаться, как и от вас. Но то, что вы подбили даже Шёнфельда рисковать своей карьерой ради вас, показывает ваш ничтожный характер.

– Ничтожный характер? – устало повторила она.

– Что вы внушили Шёнфельду, чтобы он угрожал бросить академию, если вас не восстановят?

Хесс действительно говорил о том самом Шёнфельде, который думал только о себе, не брал на себя ответственности за других и которому была важна лишь собственная карьера?

Наконец Сабине надоели постоянные унижения от Хесса. Она тоже понизила голос.

– Черт возьми, о чем вы вообще говорите?

– О чем я говорю? – Он вымученно улыбнулся. – О том, что вчера вечером на моем столе появилась бумага, которую подписали даже студенты других направлений. Всего пятьдесят человек.

Этому существовало только одно объяснение. Видимо, Тина затеяла подписание петиции в ее отсутствие. Тина могла хотя бы спросить, согласна ли Сабина – что, конечно, было не так.

– Вы не можете смириться с увольнением и даже не стыдитесь этого, – продолжал Хесс. – Вы не видите, когда проиграли и нужно сдаться? Уезжайте наконец в Мюнхен. Здесь не место для людей, которые не умеют подчиняться и постоянно плывут против течения.

К собственному удивлению, Сабина оставалась совершенно спокойной. Вероятно, все дело в том, что она спала всего три часа и в голове, по ощущениям, была какая-то вата.

– Не волнуйтесь, завтра утром я уеду из этого места, где одержать верх в личной вражде, похоже, важнее, чем раскрыть убийство.

– Ваши методы в стиле Дикого Запада не имеют никакого отношения к стандартной процедуре.

Было бессмысленно продолжать дискутировать с Хессом.

– Где Мартен Снейдер? – спросила она.

– Откуда мне знать? – фыркнул Хесс. – Да мне плевать! Я просто хочу, чтобы вы завтра исчезли. – Он снова ткнул указательным пальцем ей в плечо, и Сабине больше всего хотелось сломать ему палец.

– Мне нужно срочно поговорить с ним, – попыталась она в последний раз.

– Тогда ищите его! Вероятнее всего, он снова обкурился в каком-нибудь вонючем подвале и ждет карету скорой помощи.

Тины в ее комнате не оказалось. Поэтому Сабина сидела со стаканчиком кофе в столовой академии и ждала, что кто-нибудь из ее потока случайно пройдет мимо. Но никто не появлялся. Здание словно вымерло. Только кофе-автомат гудел, вентилятор шуршал да монотонно, описывая полукруг, поворачивались камеры.

Больше всего ей хотелось свернуть Тине шею из-за петиции. С чего это ей взбрело в голову начинать такую акцию и подстрекать всех студентов против Хесса, не сообщив ей заранее? Было же ясно, что они сидят на коротком суку. Кому это что принесет?

Сабина налила себе еще один стаканчик кофе из автомата и уставилась в окно на спортивный зал и пустой бассейн. Если никто не может ей помочь, тогда придется самостоятельно искать Снейдера. Но для этого сначала нужно выяснить, на какой след вышел Снейдер, когда внезапно покинул виллу Ауэрсберг. У него родилась та же идея, что и у нее?

«Я заставил ее кричать!»

Кукловод, который, возможно, стоял за этими убийствами, не просто принуждал и шантажировал исполнителей, а ловко ими манипулировал.

Доктор Ян получал фальшивые письма из тюрьмы от имени Белока, которые провоцировали его помериться силами с Белоком и завершить его труд. Симона Каспарека убедили, что студентка психологического факультета проводит с ним полевой эксперимент и хочет свести с ума чувством вины за смерть матери. Хельмута Прёлля заманили в отель, где его ждал усыпленный телеведуший, который якобы хотел, чтобы его съел Прёлль. Наконец мужчине в костюме лошади и женщине с ножным протезом из нюрнбергского бара подсунули отравленную плетку.

Что было общего у этих дел? Кого-то всегда подталкивали к убийству. Но не только это. Убитые были выбраны не произвольно. Именно эта берлинская семья. Именно эта студентка психологического факультета и этот телевизионный ведущий. Так было задумано! Человек, который стоял за этим, целый год манипулировал убийцей и готовил этот ловкий ход не для того, чтобы затем просто кого-то убить. Нет, мужчина на заднем плане всегда выбирал определенную жертву. Если это так, всех убитых должно что-то объединять. Но что?

В ответе на этот вопрос лежала разгадка. Возможно, Снейдеру стало что-то известно. Если она это выяснит, то узнает мотив человека, который дергает за ниточки в данной игре.

Сабина поднялась со стула и бросила стаканчик в мусорное ведро. Существовал только один путь: ей нужны были все материалы по жертвам. И она уже знала, как получить данные. Через курьерскую службу.

В доме Снейдера по-прежнему никого не было. Сабина вошла в гостиную, схватила трубку стационарного телефона и набрала номер архива БКА. После пятого гудка ответил мужчина.

– Говорит комиссар-стажер уголовной полиции Сабина Немез, – представилась она. – Я звоню из дома Мартена Снейдера…

– Да, я вижу его номер на дисплее.

– Хорошо. – Она старалась говорить уверенно и громко. – Мы как раз работаем над давнишними преступлениями и хотим, чтобы курьер принес нам несколько личных дел.

Мужчина молчал. Он не удивлялся такой просьбе в воскресенье. Очевидно, не было ничего необычного в том, что Снейдер и в выходные не давал никому расслабиться.

– Вы не можете забрать документы сами?

– Минуточку, я спрошу Снейдера. – Она зажала рукой трубку и крикнула что-то неразборчивое в соседнюю комнату. Подождала несколько секунд, потом снова приложила трубку к уху. – Хотите знать, что он сказал?

– Нет, спасибо, я могу себе представить, – ответил мужчина. – Какие вам нужны дела?

Сабина назвала ему фамилии убитых.

– О’кей, записал, я доставлю вам документы через три часа.

О боже! Сабина сжала зубы.

– А быстрее не получится? Мне все равно, но вы знаете Мартена Снейдера…

– Да, ясно. Знаете, почему Иисуса назвали Иисусом? Потому что имя Мартен С. Снейдер…

– Да, я догадываюсь.

– Хорошо, через час буду у вас.

Вилла доктора Михаэля Лазло представляла собой современное здание, имевшее большое сходство с тюрьмой строгого режима из стекла, бетона и стали. Дом стоял на краю Венского Леса, с тыльной стороны его окружали высокие ели, которые ветвями царапали окна.

Именно этот симбиоз природы и холодного дизайна заставил Мелани поежиться, когда она, затормозив перед участком, рассматривала дом из окна машины. Автомобили БКА уже стояли на улице, и сотрудники полиции оградили вход в дом с тротуара. Мелани показала полицейским удостоверение, и ее пропустили на участок. Хаузер и несколько коллег ждали под козырьком крыши у входной двери.

– Ну как? – крикнул он, когда она поднималась по лестнице.

Вместо ответа, Мелани помахала ордером на обыск дома, который судья Хиршман все-таки выдал около полудня.

Хаузер проверил документ, затем подал знак сотруднику из службы по изготовлению дубликатов ключей. Так как доктор Лазло, словно злобный гном Румпельштильцхен, все еще торчал в комнате для допросов и отказывался сообщать БКА код своей сигнализации, техник деактивировал систему и рассверлил замок. Когда тяжелая стеклянная дверь открылась, взвыла сирена. Перепуганные птицы вспорхнули с крон деревьев.

Хаузер и Мелани одновременно зажали себе уши.

– Проклятье! – рявкнул мужчина из службы по изготовлению ключей и посмотрел на маленький ящик под козырьком крыши. – Тут еще вторая сигнализация.

Боль проникала Мелани прямо в мозг. Сирена была наверняка слышна в радиусе нескольких километров. Полицейские, стоявшие на улице, с любопытством подошли ближе и пялились на дом.

Техник прислонил лестницу к дому, взобрался наверх и ломом сорвал со стены электрический щиток. Его коллега бросил щиток в большую металлическую лейку с водой, которую тут же заполнил полиуретановой пеной. Пена заглушила сирену, и, когда масса через несколько секунд застыла, из лейки доносилось только тихое кваканье.

Мелани отняла руки от ушей и с упреком посмотрела на Хаузера. «Вот так, значит, работают ваши люди!»

– Я полагаю, сигнализация соединена напрямую с местным полицейским участком, – сказал техник и спустился по лестнице.

– Я, конечно, могу позвонить коллегам, но при сработавшей сигнализации они обязаны приехать, – сказал Хаузер. – Мои люди возьмут это на себя. – Он достал сотовый и стал набирать номер.

После разговора они вошли на виллу. Хаузер засунул конец галстука под рубашку и прошел первым, за ним последовали двое вооруженных коллег из уголовной полиции и три женщины из лаборатории, которые должны были искать в доме следы ДНК Клары. Мелани тоже получила латексные перчатки, натянула на туфли голубые бахилы и направилась за командой.

Стерильная вилла была незатейливо и строго обставлена, почти все комнаты выложены белым кафелем. Потолочные светильники и напольные лампы лаконичного дизайна излучали холодный неоновый свет. Стеклянные витрины, хромированные стулья, шкафы с алюминиевыми фронтами и большое количество зеркал – все это создавало холод, от которого Мелани бросило в дрожь. Здесь мог жить только одинокий и не способный на глубокие чувства человек.

Эксперты-криминалисты конфисковали компьютеры, ноутбуки и внешние жесткие диски. Также забрали из кабинета Лазло календари, записные книжки и папки. Пока Хаузер проверял верхний этаж, Мелани смотрела через кухонное окно на улицу. Как раз подъехала патрульная машина. Коллеги переговаривались и рассматривали ордер на обыск дома. Никто не ступал на земельный участок. Но претензий из-за повреждения имущества все равно не избежать. Поэтому им сейчас просто необходимо найти обвинительные доказательства на вилле – тогда уже никому дела не будет до сломанной сигнализации.

Мелани шла через гостиную мимо богатого бара и рассматривала огромные картины. Пугающие мотивы Дали и Пикассо украшали стены, но эти цветные полотна почему-то казались инородными телами в серой арктической атмосфере, которая царила на вилле.

Хаузер спустился по лестнице.

– На первый взгляд ничего подозрительного, – пробормотал он. – К тому же лишь через пару дней станет ясно, нашли ли мы здесь следы ДНК Клары.

– Что-нибудь, указывающее на связь с татуировщиками? – спросила Мелани.

Хаузер помотал головой.

– В здании есть подвал?

Хаузер огляделся.

– Я не нашел входа, снаружи тоже никаких окон не видно.

– Обычно дверь в подвал находится под лестницей на второй этаж. – Мелани посмотрела на уходящую наверх хромированную лестницу. Под ней на стене висела двухметровая картина Пикассо.

Хаузер вытащил из файла тонкий шпатель и оттянул раму от стены.

– Поможете мне?

Вместе они сняли подрамник с крепления.

– Осторожно, – простонала Мелани. – Если мы повредим эту штуку, государству придется сильно раскошелиться.

Они прислонили картину к стене и увидели за ней дверь сейфа высотой метра полтора. Хаузер прижался ухом к дверце, постучал по металлу и попытался сместить задвижку.

– Двустенная, – буркнул он. – Минимум десять сантиметров толщины.

– Сможете открыть?

– Я? – Он с ухмылкой посмотрел на нее. – С такой же вероятностью, с какой вы добьетесь от доктора Лазло комбинацию цифр. Мы вскроем дверь газовым резаком.

– Надеюсь, на этот раз техники проявят больше сноровки, – сказала Мелани. – Но прежде чем мы приведем кого-то с автогеном, нужно убрать Пикассо в безопасное место.

Час спустя дверь была открыта. В воздухе стоял едкий запах раскаленного железа. Когда клубы дыма рассеялись, Мелани увидела, что за дверью находился не сейф, а лестничный спуск.

Хаузер пошел первым. Он нашел выключатель и активировал неоновое освещение. Одна за другой на потолке вспыхивали трубчатые лампы и указывали путь в тумане, как сигнальные огни на рулежной дорожке в венском аэропорту.

Дыша через рот, Мелани последовала за Хаузером. На двухметровой глубине лестница заканчивалась помещением, в углах которого светились белые неоновые трубки. Пол был покрыт черной кафельной плиткой. Камера походила на выставочный зал современного музея. На стенах висели тяжелые хромированные картинные рамы размером полметра на метр со стеклом, не дающим бликов.

Мелани заметила, как Хаузер с отвращением поморщился, и тут же поняла, что это не картины.

Она хотела подойти ближе, но Хаузер удержал ее за руку.

– Вам лучше не смотреть.

Она все равно направилась к рамам. Под стеклом был натянут красный бархат. На нем булавками закреплена картина. Она выглядела как хрупкий папирус… нет, скорее как дубленая кожа с обтрепанными краями.

– Это… кожа?

Хаузер кивнул.

Комната напоминала зал ожидания в Аду. В семи рамах были выставлены ужасные мотивы, но еще около тридцати оставались пустыми. От этого вида у Мелани перехватило дыхание. Во рту пересохло, и она попыталась сглотнуть. До сих пор ей удавалось не думать об изображении на спине Клары. Но сейчас воспоминание о болоте с гневными душами вернулось к ней. Без сомнения, она видела перед собой копии предыдущих семи картин из «Ада» Данте.

На первой была изображена тощая фигура – вероятно, сам Данте, который в начале своего путешествия в потусторонний мир идет через сумрачный лес с жуткими зверями. На следующей картине кто-то спускается с неба и предлагает проводить его. Со своим провожатым Данте попадает по дымящейся реке в Преддверие Ада, где терзаемые души отчаянно цепляются за края лодки. Различные круги Ада, которые проходит Данте, являются отображением ужасов. Души страдают и терзаются всеми возможными способами, а многоголовый пес следит за тем, чтобы никто не ускользнул.

Детальные татуировки по-своему завораживали и не нуждались в объяснении. Неожиданно сцены на спине Клары, которые по содержанию отлично вписывались в этот ряд, приобрели ужасный смысл. Мелани стояла перед пустой восьмой рамой, которая была задумана для мотива на спине Клары.

– Приготовьтесь к тому, что помимо убитой румынской девочки и двух других находок нам предстоит найти еще четыре детских трупа… – Голос Мелани звучал хрипло.

Вообще-то за потайной дверью она рассчитывала увидеть камеру, где в грязи, прикованная цепью, томилась какая-нибудь девочка. Но ничего подобного они не обнаружили. А вместо этого оказались в выставочном зале с отвратительными человеческими экспонатами.

– Другие помещения есть? – спросила Мелани.

Хаузер помотал головой.

– Если какой-то кусок кожи совпадает с ДНК одного из трупов, мы сможем обвинить Лазло в убийстве.

– Думаете, он сам похищал детей, годами держал их где-то, татуировал, снимал кожу и закапывал трупы?

– В настоящий момент будем исходить из этого, – ответил Хаузер. – В любом случае я вызову бригаду с собаками-ищейками, чтобы перекопать сад за домом и обыскать прилегающий лес.

– Мне нужно на свежий воздух, – застонала Мелани и пробежала мимо Хаузера вверх по лестнице.

Мелани стояла, прислонившись к стене дома, и смотрела в лес. Из бара Лазло она прихватила бутылку бренди и сделала глоток. Хотя Мелани испытывала отвращение ко всему, что принадлежало этому мужчине и к чему он прикасался, без этого бренди ее бы стошнило. Тепло разливалось в желудке и вытесняло давящее чувство, которое ее мучило.

Она пыталась отогнать от себя страшные фантазии и не думать ни о чем, но у нее не получалось, и Мелани рисовала в своем воображении, какие вещи происходили в этом доме на протяжении последних лет. Стерильная атмосфера виллы, легко моющийся кафель, хромированное оборудование и темный лес поблизости, который с благодарностью принимал все, что Лазло волок в полиэтиленовых пакетах по влажной земле.

Мелани глубоко вздохнула и сделала еще один глоток.

– Мне отвезти вас домой? – спросил Хаузер, который неожиданно оказался рядом и снимал перчатки.

– Спасибо, уже все в порядке. – Она протянула ему бутылку. – Хотите?

– Нет, спасибо, я не пью.

– Обычно я тоже. – Она глотнула еще, потом заткнула бутылку пробкой, пока ей окончательно не стал плохо.

– Я получил сообщение из отдела криминалистической техники, – сказал Хаузер. – IP-адрес [email protected], с которого вирус предположительно попал на компьютер Клары и подчинил его себе, определенно ведет к провайдеру Дойче Телеком.

Мелани захотелось тут же напиться, но она поставила бутылку на землю.

– Компания Дойче Телеком известна тем, что не предоставляет австрийским службам сведения о своих клиентах, – вздохнула она.

– Мы должны выяснить, кто этот Хайко, – сказал Хаузер.

– И мы должны выяснить, знал ли он, что за Мишель скрывается коллекционер татуированных детских тел. Если да, то откуда? И почему он выбрал именно Клару?

Сабина услышала хруст гравия под колесами и выглянула в окно из-за занавески. Перед домом Снейдера остановился белый автомобиль доставки. Из него вышел молодой мужчина в штатском со светлыми волосами и военной короткой стрижкой. Неся под мышкой толстую стопу папок, он торопливо прошел к входной двери в бывшую мельницу, словно ему нужно было успеть еще во много мест.

Сабина открыла дверь и вышла на террасу. Погода сходила с ума – то шел дождь, то светило солнце. В настоящий момент оно снова выглянуло, и терраса засверкала.

– Сабина Немез? – спросил парень.

– Да. – Она протянула руку, чтобы взять папки, но он не выдал ей документы.

Вместо этого бросил взгляд в дом и помахал сканером в другой руке.

– Мартен Снейдер должен расписаться в получении.

– Мартен С. Снейдер, – поправила она его.

– Да-да, я тороплюсь!

– Он сейчас… – Тонкими пальцами Сабина изобразила затяжку косяка и закатила глаза. – Не в настроении.

– Господи, все время одно и то же! – Он понизил голос. – Опять накачан, как ходячая аптека.

В этот момент из дома показался Винсент и оглядел визитера.

– Винсент, старик! – Голос парня тут же изменился. Он присел на корточки, отложил в сторону папки и почесал бассета за ухом. Потом сунул руку в нагрудный карман футболки-поло, достал собачью галету и протянул Винсенту. Бассет сначала потерся мордой о руку мужчины, а потом схватил зубами угощение. Видимо, это был отточенный ритуал.

Сабина вытащила из кармана удостоверение Снейдера, которое до этого лежало в ящике комода в прихожей. Парень зафиксировал данные и протянул сканер Сабине.

– Распишитесь здесь! Мне нужно идти.

Сабина поставила подпись на дисплее – еще один гвоздь в крышку гроба своей карьеры. Затем парень удалился, а она потащила папки в дом. Винсент последовал за ней, словно знал, что сейчас ее ждет работа.

Сабина нашла в кладовке Снейдера банку тунца, бутылку сока и упаковку булочек-полуфабрикатов, которые разогрела в духовке и с жадностью проглотила. С тех пор она уже около часа корпела над документами, которые разложила на паркете в гостиной. Сидя на подушке, она пыталась найти связи между жертвами.

В это время Винсент, урча, лежал на диване на клетчатом пледе, который, по всей видимости, принадлежал ему и указывал на его место. Время от времени он открывал один глаз и косился на Сабину.

– Ты действительно очень надежный сторожевой пес. – Винсент, похоже, воспринял это как комплимент, потому что возражать не стал.

Поразительно, сколько всего БКА знало об этих людях. Сабина сомневалась, что все сведения были собраны законным путем. Судья отклонил бы многое – но, впрочем, эти люди были мертвы, а имеющаяся гора данных, возможно, поможет пролить свет на обстоятельства их убийства.

Но и после многочасовых поисков Сабина не пришла ни к какому результату: все четверо убитых были абсолютно разными, что касалось их возраста, социального статуса, происхождения, интересов, онлайн-покупок, путешествий и отпусков. Больше всего времени Сабина потратила на выписки с их кредитных карт за последние годы. То обстоятельство, что эти люди были убиты один за другим в пятилетний промежуток времени, нисколько не упрощало задачу. Было почти пугающим, насколько разными они были.

Связь – если она вообще существовала, в чем Сабина уже сомневалась, – должна быть в далеком прошлом. И тут, возможно, стоило обратить внимание на одну-единственную полупрозрачную зацепку. От каждой жертвы след вел в Австрию: убитая в Ваттовом море студентка психологического факультета и насмерть захлестанный в Нюрнберге политик были австрийскими гражданами. Сабина нашла также протоколы допросов сестры убитой в Берлине женщины и дяди погибшего в Айфеле телеведущего, оба они жили в Вене.

Сабина включила свой ноутбук и с помощью радиомодема установила интернет-соединение. Она предприняла последнюю попытку и ввела полные имена и фамилии сестры и дяди, проживавших в Вене, а также имена и фамилии студентки психологического факультета и австрийского политика. Компьютер подумал несколько секунд, но не выдал ни одного результата.

Вот дерьмо!

Она молча сидела на полу, уставившись на монитор. Абсолютная потеря времени! Винсент негромко всхрапнул.

– Тебе можно позавидовать, – прошептала она. – Но ты, к сожалению, не можешь мне помочь…

Или все-таки можешь? Пароль для сигнализации Снейдера был не «Винсент», а «Ван Гог». Она быстро ввела новый запрос, но уже без имен всех жертв. На этот раз ноутбук действительно что-то нашел: ссылку на картинку, которую Сабина увеличила.

Это был карандашный набросок – торопливые штрихи, грубые тени. На скамьях в два ряда сидели восемь человек. Рисунок напоминал зарисовку из зала суда, сделанную для газеты. Под картинкой стояло восемь фамилий – четыре из которых были знакомы Сабине по личным делам.

– Я схожу с ума!

Винсент с любопытством поднял морду, в то время как Сабина перешла по ссылке на интернет-страницу. Это оказался архив одной австрийской ежедневной газеты. Сабина пробежала глазами статью: десять лет назад суд присяжных в Вене рассматривал дело об убийстве семилетнего мальчика-сироты.

У Сабины волосы на затылке встали дыбом.

«Это Дорфер. Взаимосвязи просто невероятные. Я раскрыл схему преступлений. Кроме того, я теперь знаю, кто отец ребенка…»

У Сабины пересохло в горле. У каждой из четырех жертв был родственник, который десять лет назад выступал присяжным в одном и том же австрийском уголовном процессе. Данное судебное разбирательство и было связующим звеном! Эрик обнаружил этот общий знаменатель!

Она должна была выяснить все об этом процессе. Сколько бы Сабина ни искала в Интернете информацию об убийстве мальчика Беньямина, она постоянно натыкалась на одно и то же имя: Герхард Дитц. Этот Герхард Дитц был венским судебным репортером, который с самого начала следил за судебным разбирательством. Он же написал и большинство сообщений для газеты. Правда, в Интернете не было фотографии Дитца, только номер сотового и адрес агентства на озере недалеко от Вены.

Недолго думая, Сабина набрала этот номер с телефонным кодом Австрии. Видимо, Винсент заметил ее возбуждение, потому что наблюдал на ней, поскуливая, и мотал головой, словно хотел помочь.

Мужчина со спокойным и приятным голосом ответил на звонок:

– Герхард Дитц.

– Добрый день, господин Дитц, меня зовут Сабина Немез, – представилась она. – Я звоню из Висбадена.

– У вас баварский акцент, – заметил он.

– Я была комиссаром в мюнхенской полиции.

– Была?

– Сейчас я студентка академии БКА в Висбадене.

– Ваше имя мне знакомо. Вы пишете какую-то работу?

– Я расследую одно дело.

– Вы не против, если я запишу наш разговор на пленку?

– Нет.

– О’кей, секунду – продолжайте.

– У нас в Германии имеется целый ряд нераскрытых убийств. Десять лет назад родственники жертв были присяжными в деле об убийстве семилетнего Беньямина.

– Как вы выяснили фамилии присяжных? – перебил он ее.

– Благодаря рисунку судебного художника.

– Господи… – Дитц страдальчески рассмеялся. – Подпись к рисунку все еще в Интернете? Это была ошибка. Картинку должны были удалить с сервера много лет назад.

– Счастливое совпадение, иначе я никогда не обнаружила бы эту связь. – Сабина сделала паузу.

– Продолжайте. Мне кажется, вам есть что рассказать.

– Убийства в Германии могут быть как-то связаны с этим процессом. Я должна знать, о чем там шла речь, и мне необходимы все материалы по этому делу.

– Обратитесь в Венский земельный суд, – посоветовал Дитц. – В рамках сотрудничества с БКА вам наверняка предоставят все документы.

Теперь страдальчески рассмеялась Сабина.

– Дело в том, что… – «Меня уволили из академии, директор БКА с удовольствием бы меня пристрелил, мой друг лежит в реанимации с пулей в голове, а мой преподаватель бесследно исчез». Конечно, она ничего из этого не сказала, иначе Дитц тут же оборвал бы разговор. – Время поджимает, и человеческие жизни могут быть в опасности.

– Понимаю. – Дитц размышлял. – Я мог бы предоставить вам собственные записи, но мне необходимы рекомендации, чтобы кто-то подтвердил вашу личность. Я должен быть уверен, что вы действительно та, за кого себя выдаете.

Плохая идея! Сабина вряд ли могла назвать директора Хесса, Конрада Вессели, доктора Белла, судью Ауэрсберг, комиссара Ломана или сотрудников тюрьмы строгого режима в Вайтерштадте. Они были рады, что не имели с ней больше дела. Единственный, кто мог дать ей эту рекомендацию, был Мартен Снейдер – а он находился бог знает где.

– В прошлом году я вместе с Венской уголовной полицией расследовала одно дело, – пробормотала она.

– Какое?

– Убийства «Штрувельпетер».

– А… – Голос Дитца просветлел. – Теперь я знаю, откуда мне известно ваше имя. Я писал о том деле, вы отлично сработали.

– Спасибо. – Сабина назвала ему фамилии венских коллег, которые помнила. Она могла бы дать Дитцу и фамилию президента Венской полиции, но из-за их со Снейдером эксцентричных выходок к нему за рекомендациями лучше не обращаться. Похоже, у нее был талант ссориться с начальством. – Поговорите с одним из них, – предложила она.

– Я знаю одного из этих полицейских, – сказал Дитц. – Я вам перезвоню. Не убирайте сотовый далеко. – Он положил трубку.

Сабина полчаса ждала звонка Дитца.

– Я проверил ваши показания, – лаконично сказал он. – Один сотрудник Венской полиции ручается за вас.

– Просто так? – удивилась она.

Дитца это позабавило.

– Я проиграл ему запись нашего разговора. Он узнал ваш голос. Вы и ваш коллега, этот Снейдер, задали тогда жару Венской уголовной полиции… Одобряю.

Какой странный комплимент!

– И какие наши дальнейшие действия?

– О’кей, я скажу, как мы поступим. Вы дадите мне адрес электронной почты, и я вышлю вам онлайн-формуляр, который вы отправите мне назад с электронной подписью. Тем самым вы соглашаетесь не передавать мои материалы немецкой прессе, а использовать их исключительно в целях расследования БКА. После я пришлю вам документы по делу Беньямина, но предупреждаю, вам придется переворошить кипу материалов.

– Отлично.

– Но это еще не все! Если вы решите сообщить о результатах вашего расследования прессе, я также хочу получить эту информацию, но за два часа до того, как ее получит немецкая пресса. Согласны?

– Согласна.

– Хорошо, тогда я вышлю вам формуляр.

Спустя полчаса в почтовом ящике Сабины появился десяток мейлов. Дополнительно через облако она получила гигабайт отсканированных документов, интервью, видео, фотографий и газетных статей.

Просмотрев документы и получив общее представление, она решила не углубляться в историю судебного процесса, а сразу прочитать отчет журналиста о последнем дне заседания суда присяжных, когда с заключительной речью выступали прокурор и защитник.

Сабина устроилась с ноутбуком на диване, Винсент уютно свернулся в ее ногах. Разглядывая сопутствующие зарисовки, она погрузилась в протокол и оказалась в прошлом, на десять лет назад. Дитц сидел в третьем ряду. С этого места зал напоминал…

Паровой котел. Царила атмосфера базара. Герхард Дитц ослабил узел галстука. Большой зал Венского земельного суда был набит битком. Первые ряды зарезервировали для представителей СМИ и наблюдателей в процессе, за ними сидели любопытные зеваки. Некоторым не нашлось места, и они толпились у выходов или даже снаружи на каменных ступенях в надежде взглянуть на Томаса Вандера. Шел июль, и это был уголовный процесс года! Несмотря на высоченные мраморные колонны в стиле неоклассицизма, в помещении стояла невыносимая духота. Деревянные скамьи и паркетные полы скрипели, бумаги шуршали, и в воздухе висело непрекращающееся бормотание.

В этот четвертый день заседания процесс подходил к финалу. До обеда были представлены последние решающие экспертизы и заключения, и сейчас следовали заключительные речи. Прокурор Керер и защитник Воннегут были уже на месте. Председательствующая судья и два члена судебной коллегии вошли в зал с пятиминутным опозданием.

Судья молча села, сделала соответствующий жест и подождала, пока в зале воцарится тишина.

– Заключительная речь представителя государственного обвинения, прошу.

В тот же миг пальцы стенографистки взлетели над клавиатурой ноутбука. Хотя стояла мертвая тишина, Дитц плохо понимал, что говорили. Из-за гладких мраморных стен в этом огромном зале суда была неважная акустика с продолжительным эхом. Но сторона обвинения осознанно использовала эту гнетущую атмосферу, в которой присяжные были скорее готовы вынести обвинительный приговор, чем в светлом и современном помещении.

Прокурор Керер застегнул пиджак своего сшитого на заказ костюма и вышел вперед. Это был высокий мужчина лет сорока пяти, с прямой осанкой, резкими чертами лица и острым взглядом, в котором читались логика и компетентность. То, что он говорил, просто обязано соответствовать истине.

Он снял очки для чтения и указал на обвиняемого.

– Томас Вандер владеет большим и достаточно успешным садовым хозяйством с несколькими теплицами на юге Вены. Подсудимый может вызвать у кого-то жалость. То, как он сидит перед нами – молчаливый, одинокий, пятидесятилетний трудяга с сгорбленной спиной и узловатыми пальцами. Садовник, который всю жизнь выращивал цветы, составлял букеты в День святого Валентина и плел венки для похорон. Но сторона обвинения доказала, что этот мужчина жестоким образом убил семилетнего сироту Беньямина. Но не только это…

Керер вывел на экран картинку, которую Дитц уже видел. На фотографии были изображены тридцать воспитанников на ступенях детского дома «Солнышко». Но на этот раз одного ребенка перечеркнули двумя красными линиями. По залу прокатился шепот.

– Вы видите Беньямина на одном из последних снимков в приюте, в кругу его воспитателей и друзей. Счастливые, сияющие мальчики и девочки, которые нашли здесь новый дом. Иногда дети перелезали через забор и заходили на соседский участок. Хозяйство Томаса Вандера буквально располагало к тому, чтобы поиграть в прятки между теплицами. Так было и в тот день, семнадцатого мая, когда произошло следующее…

Керер сделал паузу, продолжая проецировать фото детей на стену. Как коварно, подумал Дитц. Красные линии усиливали подсознательное впечатление, что какой-то части не хватает, что маленький идеальный мир детей был разорван надвое.

– Томас Вандер заманил маленького Беньямина к себе в дом. Садовника уже нередко подозревали в надругательствах над детьми и подростками, которые жили в приюте по соседству. Но до сих пор не удавалось доказать его причастность. В какой-то момент подсудимый стал слишком навязчивым, и Беньямин попытался убежать. Но Томас Вандер хотел его задержать. Он должен был его остановить! Нельзя было допустить, чтобы мальчик рассказал о его сексуальных домогательствах. О Томасе Вандере и так уже ходило слишком много слухов. На этот раз все могло закончиться тщательной проверкой, которая окончательно уничтожила бы репутацию садового хозяйства. Завязалась борьба, мальчик сопротивлялся, и в итоге обвиняемый проломил маленькому Беньямину череп тупым предметом.

Прокурор подошел к подсудимому и посмотрел ему в глаза, но тот спокойно выдержал взгляд.

– Маленький Беньямин падает навзничь на ковер в прихожей дома Томаса Вандера и погибает от полученной черепно-мозговой травмы. Томас Вандер не бежит за помощью, а бездеятельно смотрит, как умирает ребенок. Судмедэксперт говорит о пяти минутах. «Пять минут, дамы и господа!» Пять минут, за которые можно было вызвать скорую помощь. А что делает Томас Вандер?

Керер хватается за голову.

– Его мозг работает точно как часовой механизм. Он коварен, бесцеремонен, хладнокровен и хитроумным способом инсценирует самоубийство мальчика. Потому что существует только одна возможность скрыть это убийство – и Томас Вандер знает такой способ!

Прокурор отошел от скамьи подсудимых и прошагал через зал.

– Он тут же надевает рабочие перчатки, идет на улицу, камнем разбивает снаружи стеклянную террасную дверь на уровне глаз семилетнего ребенка, взламывает собственный оружейный шкаф, достает огнестрельное оружие и вставляет магазин. В это время мальчик уже мертв. – Керер делает паузу. – Даже посредственный судебный медик смог бы установить, что выстрел в голову был совершен после смерти, потому что видны следы от удара тупым предметом. Томас Вандер это знал.

После такого заявления прокурор остановился перед присяжными.

– Поэтому он приносит из кухни кувшин с соком из бузины. Вливает жидкость в мертвого Беньямина, вставляет ему в рот ствол оружия, зажимает пальцы мальчика вокруг рукоятки и спускового крючка, поворачивает ствол к нёбу и стреляет.

За прокурором Керером на стене сменилось проецируемое изображение. Некоторые присяжные закрыли глаза, другие отвернулись. Дитц уже видел эти снимки и надеялся, что прокурор откажется от них хотя бы во время заключительной речи.

Но Керер пустил в ход все, что у него было. Его голос стал тише.

– В результате выстрела в рот, усиленного гидродинамическим эффектом, треснула черепная кость. Давление разорвало затылочную часть головы. Мозг вышел наружу. Все следы предыдущего удара были уничтожены. Но этого недостаточно. Томас Вандер очень хитер. Он полностью уничтожает свою одежду, пуловер, брюки, даже носки и обувь, чтобы криминалисты не смогли найти ни следов крови, ни пороха от выстрела. Затем он избавляется от тупого предмета, которым ударил Беньямина в затылок, и обеспечивает себе алиби.

Снова отобразился предыдущий снимок на ступенях перед детским домом.

– Вы думаете, эти обвинения притянуты за волосы? Мы смогли представить вам следующие доказательства, которые уличают Томаса Вандера, несмотря на все его старания. Пункт первый: время смерти. Супружеская пара, живущая в соседнем доме, слышала выстрел ровно в 15:15. Но судебный медик, основываясь на показателях свертывания крови, установил, что Беньямин скончался в 15:10, – заявил Керер. – За пять минут до выстрела! Пять минут, которые потребовались Томасу Вандеру, чтобы инсценировать самоубийство Беньямина.

Керер дал присяжным время еще раз осмыслить эту информацию. Дитц был впечатлен, как часто и настойчиво прокурор повторял имя мальчика – до тех пор, пока не появлялось ощущение, что ты знал его лично.

– Пункт второй: алиби, – продолжил Керер. – Подсудимый утверждает, что в момент совершения убийства находился у своего брата. Тот на десять лет младше Вандера, безработный, из социальных низов. Дамы и господа, вы помните, как он запутался во время перекрестного допроса и несколько раз противоречил самому себе. Поэтому мы вполне можем поставить под сомнение это сфабрикованное алиби.

Керер сделал еще одну риторическую паузу.

– Пункт третий: заключение судебного психиатра. Томас Вандер обладает точным, острым разумом и умением быстро реагировать. Поэтому он ни на секунду не терял самообладания, пока инсценировал самоубийство мальчика. Он все время держал ситуацию под контролем. И, наверное, самый важный вывод экспертов: он снова будет убивать.

Керер подождал несколько секунд.

– И наконец последний и основной пункт в представлении доказательств: компьютерная томография трупа. Я хочу напомнить вам объяснение судмедэксперта. С недавнего времени в судебной медицине введена компьютерная томография для анализа трупов, чтобы от судебных медиков не ускользнула ни одна деталь. Потому что, как только скальпелем вскрываются соответствующие части тела, выделяются газы, что нарушает первоначальную картину.

Керер развел руки в стороны. Теперь он чувствовал себя как рыба в воде. Похоже, он знал, что вышел на тропу победителя, как только смог представить в зале суда неопровержимые научные доказательства.

– Дамы и господа! С помощью компьютерной томографии можно увидеть части скелета или осколки пули, не вскрывая тела. Этот метод позволяет судебной медицине визуализировать без крови. А теперь давайте вернемся к трупу маленького Беньямина.

Картинка сменилась – теперь это был снимок половины лёгкого, который Дитц видел на вчерашнем заседании.

– Здесь вы можете наблюдать три белые маленькие точки на лёгком Беньямина. Череп мальчика был раздроблен, и, борясь за жизнь, ребенок вдохнул мелкие осколки собственного черепа, которые откололись из-за удара в затылок. Так что Беньямин еще жил несколько минут после удара по голове. А выстрел был сделан уже после наступления смерти.

Керер опустил руки.

– Дамы и господа, я заканчиваю. Томаса Вандера уже многократно подозревали в надругательстве над детьми. Но его ни разу не смогли уличить. И вот похоть в конце концов привела к жестокому и расчетливому убийству.

Он театрально прошелся мимо присяжных.

– Это может повториться. Так же или намного ужаснее. Я настаиваю на признании подсудимого виновным и на высшей мере наказания: пожизненном заключении и помещении в больницу для душевнобольных преступников. Спасибо.

Фото на стене поблекло, проекционный экран стал белым. В зале суда царило молчание. Потом робко задвигались стулья, послышалось невнятное бормотание. Большинство взглядов было направлено на стоическое лицо Томаса Вандера.

Дитц не мог предположить, что сейчас происходило в голове садовника. Он действительно был убийцей? Если нет, что он чувствовал в данный момент? Дитц знал, что защитник Вандера тоже не новичок и голова у него на месте. Но все равно будет чертовски сложно вытащить Вандера из этого положения.

– Тишина, – потребовала судья. – Слово имеет защитник.

– Спасибо. – Воннегут поднялся. Ему было немного за шестьдесят, в отличие от прокурора он был одет в темные льняные брюки и коричневую жилетку. У него были седые волосы и седая бородка. Взгляд Воннегута говорил все. Речь шла о виновности или невиновности его манданта, и он был готов сражаться.

Свою речь он начал с цитаты.

– Как вы знаете, перед законом все равны… но не перед судебными заседателями! Вы решаете судьбу человека. Она в ваших руках. И я надеюсь, что огульные и показные доказательства, представленные стороной обвинения, не лишили вас способности мыслить критически. А теперь… – Воннегут снял очки и протер их салфеткой. – Позвольте мне, пожалуйста, исправить некоторые моменты.

Он прошелся по залу.

– Я представил вам доказательства, что в приюте «Солнышко» за последние годы было зафиксировано несколько случаев жестокости и сексуального насилия над детьми. Однако под подозрение попадали только… – Воннегут поднял руку, – медсестры и воспитатели. Троих из них отпустили, правда без каких-либо последствий. Это одна из темных глав венских органов опеки. Воспитанники приюта вовсе не были такими счастливыми, как пытается убедить нас сторона обвинения. И трагическое самоубийство ребенка привело к тому, что прокуратура должна предъявить общественности козла отпущения. Есть подозреваемый, неуверенные свидетельские показания – и вот общественности уже презентуют убийцу, которого выставляют настоящим монстром. Дело быстро рассматривают. Торопятся закрыть и сдать в архив. Я работаю в защите более тридцати лет и могу заверить вас: это типичный подход, когда пытаются скрыть ошибки и несостоятельность госучреждений.

Воннегут надел очки.

– Хочу кратко напомнить вам факты по времени смерти: пожилую супружескую пару допросили спустя два дня после несчастного случая. Ей семьдесят четыре, ему восемьдесят один год. Вы, дамы и господа, намного моложе. А вы сможете точно сказать, когда именно слышали выстрел два дня назад – в 15:10 или в 15:15? Я не смогу. Мы выяснили, что в момент выстрела супружеская пара находилась в спальне, где нет ни радио, ни будильника, чтобы точно определить время – это мы тоже доказали. К тому же по показателям свертывания крови невозможно установить время смерти с точностью до минуты. Поэтому утверждения о несоответствии между моментом наступления смерти и выстрелом очень сомнительны.

У Дитца по коже побежали мурашки. Вот это сильно!

Воннегут подошел к присяжным и в своей скромной отеческой манере оперся о деревянную балюстраду.

– Давайте вернемся к алиби обвиняемого. Сторона обвинения попыталась дискредитировать единственного свидетеля. Младший брат Томаса Вандера не безработный. Он часто помогает своему брату в садовом хозяйстве. У него просто нет постоянной работы, потому что он страдает болезнью Паркинсона. Но ни уголовная полиция, ни прокуратура не приняли это во внимание и оказали давление на свидетеля во время перекрестного допроса, чтобы поставить под сомнение алиби подозреваемого. И снова налицо безнадежная склонность стороны обвинения к компиляции.

Воннегут сделал шаг назад, но остался стоять перед присяжными.

– Пункт третий: психиатрическое заключение. «Он снова будет убивать!» Дамы и господа… хорошенько обдумайте это предложение. «Он с-н-о-в-а будет убивать!» Еще даже не доказано, что он вообще кого-то убил в своей жизни, а психиатр утверждает, что он снова это сделает. По сей день остается неясно, на основе чего было сделано такое заключение. Хочу напомнить вам о еще одном немаловажном противоречии. Если Томас Вандер действительно действовал точно и с холодным умом, постоянно держа ситуацию под контролем, тогда почему, спрашиваю я вас, дело вообще дошло до этого предполагаемого побега мальчика и мнимого убийства в состоянии аффекта?

Воннегут сунул руки в карманы и стал покачиваться на носках.

– Вернемся к следам. Когда кто-то пытается сымитировать несчастный случай дома, то инсценирует следы так, как считает правильным. Но в этом случае типичных ошибок найти не смогли. Сторона обвинения даже доказала, что Томас Вандер, садовник с сутулой спиной и кривыми пальцами, блестяще справился с задачей. Я спрашиваю вас: откуда у садовника такие знания? Как садовник, к тому же находящийся в стрессе, за считаные секунды может догадаться, как идеально инсценировать место убийства, так что даже криминалисты уголовной полиции с многолетним опытом не могут найти ни одной ошибки?

Воннегут сделал глубокий вдох.

– Со вчерашнего дня мы знаем: пороховые следы – это остатки несгоревшего пороха из боевого патрона. Мельчайшие частицы можно обнаружить спустя несколько дней. Но ни на пальцах, ни на одежде подозреваемого ничего не было. Кстати, не нашли даже этот одиозный тупой предмет, о котором постоянно говорит сторона обвинения. До сегодняшнего дня он остается чистой фикцией. Следы пороха были обнаружены лишь на пальцах мертвого мальчика. Будь Томас Вандер волшебником или техником-криминалистом с обширными профессиональными знаниями и не находись он в стрессе и волнении, возможно, он смог бы такое устроить – но это не его случай.

Воннегут пожал плечами, а его голос приобрел отеческий тон.

– И что же предприняла сторона обвинения? Эксперты-криминалисты обыскали все мусорные контейнеры в радиусе километра от места происшествия, но не нашли никакой одежды со следами пороха. Следы пожара также отсутствуют. Это свидетельствует о том, что Томас Вандер не прятал и не уничтожал свою одежду. Но изучали ли следователи мусор в приюте? Исследовали одежду персонала? Проверяли сам персонал на наличие следов пороха? Нет. И я назову вам причину: этот детский дом табу! Он финансируется из бюджета города Вены. Он – тема предвыборной борьбы. Директор приюта «Солнышко» к тому же брат министра внутренних дел.

По рядам зрителей прошел гул.

– Было ли это самоубийство или, возможно, коварное убийство, которое один из воспитателей инсценировал в доме Томаса Вандера? – Воннегут наклонил голову набок. – Один тот факт, что уголовная полиция не расследовала это, говорит о многом.

Судья бросила на Воннегута безэмоциональный взгляд.

– Перейдем к предпоследнему пункту: заключению судмедэксперта. Здесь я был действительно разочарован. Мы показали, что доктор Гарке, которого по необъяснимым причинам снова привлекают к работе в качестве судебного медика, за свою карьеру вынес уже много ошибочных заключений. Я не хочу к этому цепляться, потому что все мы знаем, в каком невероятном напряжении работают врачи. Я просто еще раз хотел бы указать на то, что наша контрэкспертиза была отклонена, и нам не удалось проверить, не стали ли мы в очередной раз свидетелями ошибочного медицинского заключения.

Воннегут снова принялся раскачиваться на носках.

– Последний пункт моей речи посвящен самому важному пункту обвинения. Во время компьютерной томографии на легком были обнаружены три белые маленькие точки. Якобы осколки черепной кости, которые мальчик вдохнул и которые должны доказать, что он умер от последствий удара по голове. Но при вскрытии этих осколков не нашли. Так что они остаются фантомами на черно-белом фото.

Воннегут провел рукой по воздуху.

– Мы помним, что в тот день дети обедали в 12:30. В меню стояли жареные колбаски из индейки со шпинатом и на десерт фруктовый салат. Но когда я спросил судебного медика, находятся ли в желудке мальчика остатки яблок или груш из фруктового салата, он не смог ответить мне на этот вопрос.

Воннегут наклонил голову и поджал губы.

– Дамы и господа! Этот новый метод, так расхваленный стороной обвинения, который однажды заменит вскрытие, не может даже отличить яблок от груш. Тем сомнительнее утверждение, что белые точки на КТ-снимке – это мелкие осколки черепа, которые мальчик вдохнул в предсмертной агонии. Пока мы не сможем на все сто процентов доверять компьютерным снимкам, надеюсь, что обычное вскрытие будет проводиться и впредь.

Судья посмотрела на часы, и Воннегут с пониманием кивнул ей.

– Дамы и господа, я призываю вас не рисковать и не выносить обвинительный приговор мужчине, чья вина не доказана однозначно. Спасибо.

Воннегут сел на свое место.

Судья обратилась к обвиняемому:

– У вас есть возможность сказать последнее слово. Вы хотите что-то добавить к словам защитника?

Томас Вандер поднялся. Он повернулся к присяжным с таким видом, словно должен был продать букет цветов на похороны собственного сына.

– Я садовник, я выращиваю цветы и хочу делать людей счастливыми. Я никому не смог бы причинить зла, тем более ребенку.

Он сел, и после соответствующего объявления присяжные удалились для совещания.

Дитц не стал отвлекаться на шум отодвигаемых стульев и говор вокруг, а принялся записывать в блокноте. Статья шла хорошо, и страницы быстро заполнялись.

– Вы репортер? – неожиданно спросила ухоженная и привлекательная дама, которая до этого молча сидела рядом с ним.

Дитц поднял глаза. На журналистку не похожа. Скорее, зевака, которая получила место в третьем ряду.

– Каково ваше мнение? Это он сделал?

Дитц наклонил голову.

– Не важно, он это сделал или нет. Важно, чему поверят присяжные.

– И как вы считаете? Каким будет приговор?

– Сложно сказать. – Дитц отложил ручку в сторону. – Исследования показали, что присяжные очень рано определяются, часто уже во время вступительной речи, виновен подсудимый или нет. В таком случае они цепляются за доказательства, которые подтверждают их первые впечатления, и отклоняют контраргументы.

Дитц думал, что защитник воспользовался именно этим знанием. Воннегут хотя и не был блестящим юристом, зато отличным психологом, который играл на чувствах присяжных.

– Почему вас интересует это дело? – спросил он.

– Я мать Томаса Вандера.

Дитц долго смотрел на нее и заметил тревогу в ее глазах. Она взглянула на его блокнот, и неожиданно Дитцу стало стыдно, потому что он писал сенсационный репортаж, тогда как женщина рядом с ним боялась за свободу своего сына.

– И что вы думаете? – спросил Дитц. – Ваш сын убийца?

Она долго не отвечала.

– Надеюсь, что нет, – наконец сказала женщина.

Неожиданно открылась дверь, и наступила тишина. Дитц поднял глаза. Три члена судебной коллегии вошли в зал и заняли свои места на подиуме. В первый раз за этот день председательствующая судья ударила молотком.

– Уже через пятнадцать минут совещания присяжные – в соотношении пяти к трем – пришли к выводу.

Какое необычно быстрое решение! Все в зале застыли. Дитцу казалось, что каждый в зале суда задержал дыхание.

Судья коротко взглянула на прокурора и защитника.

– После короткого, но напряженного совещания суд присяжных объявляет подсудимого…

– Уже ребенком я ощущал в себе этот недобрый жар, огонь, который сжигал меня изнутри и каждую ночь заново убивал во мне все хорошее. Я знал, что злой еще до того, как впервые услышал понятие Зло.

– С чего все началось?

– С моей кошки. Мне всегда нравилось мучить животных. Видеть глаза кошки, которая знает, что она полностью в моей власти и только от меня зависит, переживет ли она следующие часы или нет. Любая, даже самая маленькая, тварь хочет жить. Наиболее завораживающий момент – это когда животное понимает, что надежды больше нет. По его взгляду я вижу, что оно перестало бороться за жизнь и только ждет избавления. Мольба в его глазах для меня как хмель. Я наслаждаюсь им и научился его оттягивать.

– Меня завораживает тонкая грань между жизнью и смертью.

– Почему именно татуировки?

– А почему нет? Скажите мне! Вы ведь психолог.

– Вероятно, вы хотите «зафиксировать» этот переход к смерти и сохранить его для будущих поколений.

– Не для будущих поколений.

– Себе на память? Вы поэтому законсервировали татуировки и поместили их в рамы? Чтобы зрительно сохранить момент мучения и вызывать его в памяти в любое время?

– Возможно, я об этом не думал.

– А он бы наступил?

– Вы скрупулезно, кусочек за кусочком, снимали кожу, обнажали смерть и переносили ее в свое творение… затем вставляли ее в рамки и помещали к остальным в свой музей ужаса.

– Прекратите! Эта работа – мистический творческий процесс, который нельзя понять или логически объяснить.

– О, еще как можно. Я даже могу вам объяснить, почему вы работали над каждым объектом один год.

– Я не хочу этого слышать.

– Вы будете слушать, подозреваемый номер ноль!

– Где остальные четыре трупа?

– А кто сказал, что девочки мертвы?