Глава 8
Уныло размазывая ложкой по тарелке липкую белую массу, гордо именовавшуюся овсянкой, я с завистью посматривала на толстушку, уминавшую за обе щеки свой неизменный оливье. Мой добрый дед пытался как-то скрасить мою нелегкую жизнь – даже выдал мне немного соли, чтобы каша приобрела хоть какой-то вкус. Увы, ничего путного из этого не вышло – я вспомнила знаменитый детский рассказ Драгунского, где мальчик, ненавидевший манную кашу, добавлял в нее все, что было под рукой, а в конце концов не выдержал и выкинул ее в окно. Я себе напоминала сейчас несчастного Дениску. Читать в детстве о его приключениях было смешно, но мне было совсем не до шуток. Наверно, если Мельников про меня забудет и не выручит провиантом, я с голодухи съем все, включая и отвратительную больничную еду. Но доводить до этого себя не хотелось, ради великой цели я, конечно, пойду на любые жертвы, но кто бы только знал, как хочется поесть по-человечески! Что угодно готова отдать за кусок жареной курицы или порцию яичницы с беконом!
Потерпев полное фиаско с абсолютно несъедобной кашей, я сдалась и отставила практически полную тарелку. И как только мой дед умудряется есть то, чем нас травят? Совершенно не жалуется, спокойно и флегматично поглощает все подряд, как будто всю жизнь питался подобной гадостью. Может, правда привык за время своего пребывания в больнице?
Успокоило меня то, что другие пациенты, похоже, не обладали такой неприхотливостью в еде. Но у них-то были собственные пакеты с нормальными продуктами, а я сплоховала. Вот и расплачивалась за собственную глупость, благо хлеб в больнице был более-менее съедобный. Я выпросила у поварихи два куска – на большее не решилась, хотя готова была слопать целую буханку. И с трудом удержалась от того, чтобы не накинуться на хлеб, как голодающая неделю дикарка, а продемонстрировать хоть каплю приличного поведения.
После ужина таблетки не давали – до девяти вечера, как известил меня чудо-дед, у больных было свободное время. И – надо же, какая приятная неожиданность! – в качестве развлечения разрешалось смотреть телевизор. Дома, то есть в реальном мире, у меня имелся только компьютер, а телевидение я принципиально игнорировала. Но сейчас обрадовалась возможности отвлечься от созерцания унылой больничной жизни и была согласна смотреть любые передачи, даже самые глупые и неинтересные.
Вот только и здесь меня поджидало разочарование. Почему-то каждый из пациентов считал своим долгом переключить канал, не дожидаясь окончания программы. Получалась какая-то сборная солянка из разных телесюжетов: только я вникала в суть какого-то фильма, как его сменяли новости, не успевала я понять, о чем идет речь, как кто-нибудь опять переключал канал на юмористическую передачу. В сердцах я предложила деду сыграть в «дурака», и тот конечно же согласился. Играли мы молча – как назло, напротив нас уселась дородная санитарка, а беседовать в ее присутствии мне не хотелось. Единственное, что мне удалось выяснить за этот вечер, так это то, что толстушка с оливье все-таки курит – пару раз она проходила с пачкой сигарет в туалет, но я игру не прерывала. Решила оставить допрос полной пациентки на завтра, надеюсь, ее неожиданно не выпишут.
В девять вечера всем раздавали таблетки. Я встала в очередь, пропустив всех больных вперед, в том числе и своих неадекватных соседок. Вера Ивановна называла фамилии пациентов, после чего высыпала им в ладонь разноцветные пилюли и внимательно следила, чтобы каждый на ее глазах проглотил лекарство. Я выяснила, что одну из моих «сокамерниц» зовут Наталья Степанова, имени второй не назвали – только фамилию, Смирнова. Надо будет записать в книжку, на всякий случай. На память я не жалуюсь, но нужные вещи привыкла записывать, для надежности. Будем считать, что на сегодня я сделала практически все, что запланировала, для первого дня вполне неплохо.
На сей раз мне досталась розовая таблетка. Я повторила свой трюк, и он, как и днем, прошел успешно. Вера Ивановна, видимо, решила, что я поняла здешние порядки и нарушать их не собираюсь. Я вела себя подчеркнуто вежливо и опять спросила разрешения покурить – на сон грядущий. Карга милостиво разрешила мне выйти в уборную, где я избавилась от пилюли со всеми предосторожностями.
Ночью я сильно пожалела, что выплюнула снотворное в туалет. Как я ни старалась, а заснуть не могла – ворочалась с бока на бок, в голову лезли самые разные мысли, идеи, соображения. У меня такое бывает – когда дело заходит в тупик или я сталкиваюсь с ситуацией, которая развивается не так, как мне хотелось бы. Для подобных случаев я держу дома успокоительные. К алкоголю принципиально не прибегаю, пью я крайне редко, и то выбираю только качественное, вкусное вино, по праздникам. Хотя, может, и хорошо, что таблетку не выпила – кто знает, чем они тут нас пичкают.
Часам к двенадцати я все-таки отключилась. Ненадолго. Мне показалось, что я только закрыла глаза и задремала, как внезапно мой чуткий слух уловил какие-то странные звуки. Хрупкий сон как рукой сняло. Я мгновенно проснулась и затаила дыхание. Из коридора слышались тихие, крадущиеся шаги, невнятные шорохи. Кто это может быть? Может, санитарка, проверяющая, все ли больные спят, а крадется потому, что не хочет кого-нибудь разбудить? Вряд ли. Нам же давали снотворное, поэтому пациенты должны дрыхнуть, как убитые, тем более звуки мало походили на осторожную поступь. Что-то подсказывало мне, это не медперсонал. Тогда кто?
Шаги затихли – человек остановился. Наступила тишина, которая длилась целую вечность. У меня даже уши заложило от напряжения, с которым я вслушивалась, боясь пропустить малейший шорох. Внезапно я услышала странный звук, как будто что-то осторожно отодвигают. Кровать? Стол? Другой мебели в коридоре вроде нет…
Мне вспомнился роман Шарлотты Бронте «Джейн Эйр», где героиня, живущая в старинном замке, тоже слышит странные звуки, правда, помимо шагов, из мрачных коридоров доносится дикий, сумасшедший хохот. Мне стало, мягко говоря, не по себе. Я не отношусь к числу впечатлительных особ, которым снятся кошмары после просмотренного вечером фильма ужасов. Однако действовала угнетающая атмосфера больницы, люди, у которых, прямо скажем, не все в порядке с головой, соседки по палате, от которых неизвестно что можно ожидать, все эти необъяснимые происшествия… Разыгравшееся не на шутку воображение живо подсунуло мне картинку с этаким психопатом-маньяком, который по ночам орудует топором, убивая одного пациента за другим. Глупость, каких свет не видывал, но что еще может прийти в голову ночью, когда лежишь без сна в совершенно диком месте и не можешь понять, что происходит.
Так, надо срочно прекратить придумывать всякие ужасы и привести свои мысли в порядок. Да, Иванова, вынужденная голодовка плохо на тебя влияет – уже надумываешь себе черт знает что, каких-то маньяков и садистов. Время готических историй давно кануло в Лету, вампиры – плод безумной фантазии Брема Стокера, а сумасшедшие жены богатых владельцев замков – всего лишь ловкий ход, чтобы увлечь читателя и заставить его прочитать роман до конца. Что я могу предпринять? Конечно же проследить за ночным лунатиком и выяснить, кто он такой и что делает в коридоре. Я соскользнула с кровати и тихой тенью прокралась к двери палаты. Замерла и затаила дыхание, прислушалась. Шорох в коридоре тоже затих. Загадочный некто каким-то образом услышал меня? Маловероятно, я не произвела ни единого звука. Минут пять, а может, и больше, мы словно соревновались друг с другом – кто первый себя выдаст. Конечно, если тот, за кем я пытаюсь проследить, уловил шорох из моей палаты, то сразу догадался, кто из пациенток проснулся. Впрочем, на худой конец я могу выйти в туалет, но это означает, что я провалилась и спугнула невидимого «преступника». Но сколько я ни стояла в молчаливом ожидании, никаких звуков уловить не смогла. Ладно, была не была – я прокралась из палаты и осмотрелась.
В коридоре никого, кроме мирно сопящих пациентов да дородной санитарки, спавшей на койке сбоку, не оказалось. Я прошла к столу, оглядела все, даже подоконники. Мне не могло показаться – я точно слышала звуки шагов и странные шорохи, могу поклясться чем угодно! И ладно если б я пила таблетки, как остальные пациенты – тогда еще можно было бы предположить, что у меня появились галлюцинации. Но я же их выплевывала!
Дородная санитарка спала как убитая и даже не шелохнулась, когда я проходила мимо. Значит, ночью за пациентами не наблюдают. Что ж, медработники – тоже люди, не стоит их в этом винить. Остается порадоваться, что у меня бессонница, по крайней мере, я поняла, что кто-то что-то ищет или, наоборот, прячет. Следующей ночью надо проверить свою догадку, рано или поздно таинственный злоумышленник должен себя обнаружить.
Я проверила туалет. Тоже пусто, не в дырку же унитаза забрался воришка (вопрос, что тут воровать?). Дверь комнаты старшей медсестры была заперта. Скорее всего, Карга в розовом тоже преспокойно досматривает свои сновидения. На худой конец, если ничего не придумаю, проберусь в кабинет медсестры ночью, жаль, не могу накормить ее снотворным, чтобы спокойно провести обыск. Оставим этот вариант на крайний случай. Ладно, раз уж я здесь, покурю, глядишь, что-нибудь дельное в голову придет. Однако на сей раз никаких идей меня не посетило – я докурила сигарету и отправилась в палату. В эту ночь уснуть я так и не смогла.
Больничное утро ознаменовалось очередным воплем: «Кипяток!» Мои часы показывали семь утра. Где бы раздобыть кофе? Я уже и не мечтала о сваренном черном в турке – пойдет даже самый захудалый растворимый, согласна выпить без сахара, только бы это был кофе. На удачу я взяла кружку и отправилась побираться по пациентам, может, кто угостит несчастную голодающую Таню?
Конечно же за столом сидел дед – прямо-таки старик Хоттабыч из детской сказки, выдернет волосок из бороды и какое-нибудь желание исполнит!
– Доброе утро, – вяло поздоровалась я. – А у вас кофе не найдется?
– Погоди, сейчас… – засуетился дед. Ох, дождусь я – надоест доброму старикашке моя наглость и пошлет он меня куда подальше.
Но дедовское терпение, на мое счастье, было поистине безгранично. Он вытащил из кармана пижамы пакетик растворимого кофе «3 в 1» и протянул мне. Да, в кого меня превратила суровая жизнь в лечебнице! Раньше ни при каких обстоятельствах я не стала бы травить себя подобной химией, а сейчас с благодарностью высыпала содержимое пакетика в чашку и залила водой, которая на поверку оказалась совсем не кипятком, даже кофе до конца не растворился. Но я не ныла и не жаловалась, а покорно выпила напиток, не оставив даже глотка.
Наверно, все дело в самовнушении – если верить, что от кофе проясняется в мозгу и обретаешь способность соображать, то так оно и будет. Так уж сложилось, что кофе всю мою жизнь был моим неизменным помощником в ведении любого расследования. Я просто не представляла своего существования без этого чудодейственного напитка. Наверно, я страдаю кофейной зависимостью, но у каждого свои маленькие слабости! Вот Шерлок Холмс, к примеру, не расставался с трубкой, а у меня эту роль играет кофе, ну и, пожалуй, сигареты.
Поблагодарив деда за хорошее начало утра, я прошла в уборную. Мол, покурить. На самом деле, едва только закрыв дверь и убедившись, что в туалете никого нет, я прильнула к окошку наблюдения. Через него отлично просматривался кабинет старшей медсестры, который, как я уже говорила, находился напротив. Я разглядела Веру Ивановну, которая разговаривала с кудрявой черноволосой женщиной в изумрудно-зеленой униформе. Ага, стало быть, сменщица. Я сверила время по часам. Все верно, семь пятнадцать – смена караула. Карга что-то говорит кудрявой, может, рассказывает о событиях смены. Жалко, я не могу разглядеть, что лежит на столе. По логике вещей, папки с назначениями должны находиться у врача, но таблетки-то раздает медсестра! Она же не помнит наизусть, кому какие пилюли выдавать, следовательно, какое-то время папка должна лежать в кабинете старшей медсестры. Все же когда выдают таблетки? В обед и вечером, про утро мне пока неизвестно. Значит, остается выяснить, в какое время лучше отвлечь медсестру и стащить у нее папку. Дед говорил, что сменщица Веры Ивановны добрая, то есть если так оно на самом деле, сегодня – самое подходящее время действовать.
Вдруг я увидела чью-то синюю фигуру, точнее, ее часть, загородившую мне обзор. Я отскочила от двери и вытащила сигарету. Никто даже не поинтересовался, занято ли, и дверь бесцеремонно распахнули. Вошел мужчина с щеткой и зубной пастой в руках, из тех двоих, кого я окрестила «непонятными». Не обратив на меня ни малейшего внимания, он подошел к раковине и занялся гигиеническими процедурами. Я спокойно докурила сигарету и вышла из уборной.
О завтраке даже не хочется рассказывать – скажу только, что он превзошел мои самые худшие ожидания. Я опасалась, что опять дадут несоленую и несладкую овсянку, но действительность оказалась куда печальнее. Теперь в моей тарелке плавала – именно плавала – манная каша. Это дед так назвал сие чудо извращенной кулинарии. В центр плошки мне плюхнули какой-то сероватый комок, а по бокам его омывала водянистая субстанция, нечто среднее между водой и, возможно, растительным маслом. Я не отважилась даже пробовать «кашу» – побоялась преждевременно отправиться на тот свет с несварением желудка. Спасло только то, что к какао – я поняла по розоватому цвету жидкости в чашке, что это не чай и не компот – полагался бутерброд – да-да, на хлеб положили кусочек сливочного масла! Ура, да здравствует праздник желудка! Мне уже было не важно, что, по легенде, я должна как смерти бояться потолстеть и потому избегать жирного и мучного. Ну на худой конец, если съем, то избавляться от этого путем искусственно вызываемой рвоты. Ага, разбежались. Я, ни капли не смущаясь, выпросила еще два куска – больше мне уже не дали – и подчистую умяла все до последней крошки.
Когда я поднималась по лестнице из столовой, то увидела, что на «столе свиданий» стоит маленькая искусственная елочка, украшенная разноцветными шариками и гирляндой. Понятно, что ее поставили для создания новогоднего настроения у больных и персонала, однако на меня созерцание зимнего символа праздника произвело совершенно иной эффект. Вместо радости, которую должен испытывать человек перед новогодними торжествами, я почувствовала тоску и едва ли не отчаяние. Елка в лечебнице – какая насмешка над людьми, вынужденными тосковать тут, пить таблетки и жевать совершенно невкусную еду, когда весь остальной мир предается веселью, радуется подаркам и застольям!
Другие пациенты тоже не сильно радовались, большинство, похоже, елку попросту не заметили – прошли мимо, глядя себе под ноги. Войдя в помещение, я отвлеклась от мрачных мыслей и заглянула в кабинет медсестры. Ого – мне повезло, никого нет! Точно, кудрявая стояла у входа, проверяла, никто ли из больных ненароком не заблудился. Я воспользовалась случаем и быстро прошмыгнула в кабинет. Озираясь, точно воришка на месте преступления, подошла к столу. Так, ноутбук, ага, папки. Белая – я напрягла зрение, чтобы прочитать фамилию, но не успела.
– Вы что хотели? – раздался спокойный голос у меня за спиной. Я резко обернулась – даже не услышала, как в комнату вошла молодая черноволосая медсестра. Она выжидающе смотрела на меня, спокойно и беззлобно. Наверно, если бы меня застукала Вера Ивановна, я бы точно дар речи потеряла от неожиданности, но «добрая» медсестра не внушала никакого страха, и я быстро нашлась, что сказать.
– Таблетку мне надо, – страдальчески, чуть ли не плача, заныла я.
– Какую? Я еще не звала пить таблетки, за водой сначала сходите.
– Мне другую. От желудка, – пояснила я, хватаясь за живот и сгибаясь пополам. – Переела бутербродов, похоже, живот болит, сил нет.
– Фамилию назовите, – оперативно велела кудрявая. Я назвалась, и медсестра стала перебирать папки, отыскивая мое назначение. Я пристально следила за ее действиями, пытаясь разобрать каракули медицинских работников и запомнить, где лежат документы моих соседок. Но сделать это в подобных условиях оказалось невозможно – слишком непонятный почерк у врачей и слишком быстро медсестра их перекладывает.
Она открыла зеленую – теперь хотя бы знаю, как выглядит мой документ – и быстро прочитала историю моей мнимой болезни.
– Так, рвоту после завтрака вызывали? – деловито спросила кудрявая. Я отрицательно помотала головой.
– Говорите только честно, – велела женщина. – Если хотите, чтобы я вам дала нужные таблетки.
– Честно, нет! – заверила я ее. – У вас манная каша странная…
– Вы же про бутерброды говорили? – подловила меня медсестра. – А к каше вы даже не притронулись, я все прекрасно видела.
Отлично. Значит, и она будет следить за мной, поняла я. А еще «добрая» называется…
– Да вы сами-то едите то, что тут дают? – вскинулась я. – Вообще не понимаю, мы ж все тут бешеные деньги платим, а кормят нас, как скот, даже хуже! Я только второй день здесь, но, знаете, хожу голодная! Мой муж узнает и заберет меня отсюда! Если кормить нормально не будут.
– В нашей клинике строгий регламент относительно еды, – ни капли не рассердилась на мое негодование кудрявая. – Да, пищу здесь не солят, сахар не добавляют, ничего не жарят – только тушение и варка. Поэтому с непривычки вам все кажется невкусным. Но эта еда – самая полезная, у нас пациенты и с болезнями желудочно-кишечного тракта лежали, никто на обострение и даже боли не жаловался.
– Так не только я вашу… пищу есть не могу, – стояла на своем я. – Вы, если так за всеми наблюдаете, заметили, что кашу почти никто не ел, а одна пациентка – та вообще только салатом оливье питается!
– Каши на завтрак обязательны, – возразила медсестра. – Если вам не нравится наша еда, попросите родственников, чтобы приносили вам домашнюю. Запрещаются только жирные и жареные блюда, а также различные салаты, которые могут испортиться. Фрукты, овощи, а также кисломолочные продукты допускаются. Шоколад можно, но в ограниченном количестве. Ну и, конечно, никаких спиртосодержащих напитков. Соки, морсы и компоты можно, а вот сладкую газировку у вас отнимут. Впрочем, пакеты с передачами мы проверяем, поэтому не беспокойтесь.
Произнеся эту тираду, кудрявая открыла ящик, вытащила пузырек и протянула мне маленькую таблетку.
– Возьмите, это обезболивающее, при желудочных болях. На запор, диарею не жалуетесь?
– Какая диарея, с чего? – возмутилась я. – С двух кусков хлеба, что ли?
– Значит, выпейте, – разрешила медсестра. – Берите воду, сейчас будут таблетки раздавать.
Я поблагодарила кудрявую и пошла за стаканом. Опять придется спрашивать воду у деда, скорей бы Андрюха приехал!
После выдачи лекарств нас разогнали по палатам. Дед мимоходом пояснил, что сейчас будут ставить капельницы. Как откосить от этой процедуры, я не придумала и боязливо ждала, когда наступит мой черед. Не успела светловолосая медсестра воткнуть мне в вену иголку-«бабочку», а я уже завалила ее расспросами, что такое мне собираются вводить.
– Всего лишь витамины, – успокоила меня та. Сегодня мне везло на порядочных работников клиники – весь персонал демонстрировал вежливость и внимательность к пациентам и к моей особе в частности.
Женщина ловко ввела иголку в мою вену так, что я даже не почувствовала боли, и быстро прокапала мне систему. Как ни странно, после бессонной ночи я чувствовала себя вполне бодро, и даже несмотря на отсутствие привычного крепкого кофе по утрам, спать мне не хотелось. Напротив, я жаждала действовать, мне хотелось воплотить все свои идеи касательно расследования происшествий в клинике. Переполненная энтузиазмом, я схватила книжку и вышла в общий коридор. Сделаю вид, что увлечена чтением захватывающей повести, а параллельно понаблюдаю за окружающими.
В одиннадцать нам объявили, что наступил час телефонных разговоров, и все пациенты оперативно выстроились в очередь за мобильниками. Даже дед, и тот оживился – видать, есть родственники, кто-то же таскает ему передачки. Однако своей очереди я дождаться не успела – незнакомая мне санитарка громко назвала мою фамилию.
– На свидание, – объяснила она мне. Я поспешила в коридор – наконец-то встречусь с Мельниковым, ура, моя жизнь налаживается!
Мы с Андрюхой разместились за столом, украшением которого теперь служила новогодняя елка. Я помнила наказ Кирьянова не говорить о расследовании в стенах помещения, но меня-то пока волновали другие, более насущные вопросы. Первым делом я пожаловалась на жуткую больничную кухню.
– Ты мне пожрать хоть принес? – голосом капризной жены спросила я. Мельников спокойно покачал головой.
– Ты не просила, – объяснил он. – Откуда я знал?
– Так, срочно дуй в магазин, буфет или столовую, – приказала я. – Я есть хочу, сижу на хлебе и пакетиках чая!
– Что-то по тебе не видно, – хмыкнул муженек. – Выглядишь бодрой и пышешь здоровьем!
Я сердито пшикнула на него и возмущенно зашептала:
– Ты чего, совсем олух? Ты же мой муж, и тебя волнует моя нездоровая худоба!
– Я и говорю, вот тебе случай войти, так сказать, в образ, – так же тихо парировал Андрей. – Похудеешь немножко, и, может, тебя повысят до анорексички!
– Замолкни, – обозлилась я едва слышно. – Короче, тащи все съедобное, только не каши и не портящиеся продукты. Что больным из вкусного прут, то и купи. Понял? Да, и сигарет тоже. И кофе. Обязательно! Можно еще чай, я тут у деда одного таскаю все подряд.
– Не боишься, ревновать начну? – попытался пошутить Андрей. Я скорчила ему рожу.
– Без еды не возвращайся! – напутствовала я его. – А то моя голодная смерть будет на твоей совести!
Пока Андрей выполнял мои поручения, я снова зашла в свое отделение. Предупредив кудрявую (звали ее, как я узнала, Елена Владимировна), что муж еще вернется, я уселась за стол и стала ждать, когда кто-нибудь из пациентов составит мне компанию. Уткнула глаза в книгу, но мысли мои были заняты совсем не перипетиями лихо закрученного сюжета. Я думала, как бы мне ловко стащить назначения больных, но пока в голову ничего не лезло. Медсестра почти безвылазно сидит в своем кабинете, выходит только на время обеда и ужина или когда выдает таблетки. При всем своем желании я не могу незаметно зайти в кабинет, ведь если в нем никого нет, комната находится под наблюдением персонала. Остается только надеяться на счастливую случайность – вдруг мне каким-то волшебным образом повезет, и что-нибудь произойдет, и я таки проникну в кабинет.
Я попыталась подумать о чем-нибудь приятном. Вот скоро придет Андрюха, притащит мне нормальную еду, и я смогу хотя бы утолить голод. Я вдруг вспомнила предсказание гадальных костей, выпавшее мне перед моей госпитализацией. Там говорилось о трудных и голодных временах, и я все не могла понять смысл гадания. Мне стало весело: и правда, времена у меня сейчас голодные – разве могла я предположить, что буду рада жалкой краюхе хлеба?
Можно, конечно, снова попытать счастья и раскинуть кости, но я почему-то не спешила воспользоваться подсказкой высших сил. Я для себя решила прибегать к гаданию в крайних случаях – когда ситуация будет совсем тупиковая и ничего иного не останется. Первым делом все-таки поем, на голодный желудок соображается плохо.
Стоп. Разбежалась – поем. Да, Иванова, ты точно сдаешь. Сейчас провалила бы все задание своим глупым поведением. Как я могла забыть, что лежу в клинике не просто так! У меня же мало того депрессия, так еще и приступы булимии, которые, по легенде, я должна тщательно скрывать! Если я ем, то ем тайком, а потом по всем правилам бегу в туалет и вызываю рвоту! К тому же я совершенно не отыгрываю депрессию – болтаю со всеми подряд и демонстрирую самое оптимистичное настроение. Конечно же ходить и ныть, как все плохо, – слишком глупо и неестественно. Вспомним Лену Семиренко. Можно взять какие-то элементы поведения с нее – к примеру, зависание посреди разговора, ответы невпопад…
А непортящуюся еду, которую мне принесет мой сфабрикованный супруг, пожалуй, надо куда-то запрятать. Я читала, что подобная черта характеризует булимичек – они делают так называемые схроны, то есть места, куда тайком складывают все съестное, а потом, когда у них начинается так называемый приступ обжорства, поглощают свои припасы. Ну и впоследствии, понятно, в туалет, и…
Меня передернуло от мысли, что придется для правдоподобности вызывать у себя рвоту. При отравлении, понятно, без этого не обойтись, но, согласитесь, процедура малоприятная. Я вообще не понимала, как подобным можно заниматься несколько раз в день. Единственная моя надежда на бдительных медсестер и санитарок, которые помешают мне воплотить свой коварный замысел. Ну почему я согласилась на булимию, почему не ограничилась депрессией? Анорексию, конечно, изображать сложнее. Для меня. Отказаться от трех, а лучше от четырехразового питания я себя заставить могла с трудом. Если уж другого варианта нет, пришлось бы. Но я посчитала, что из двух зол выбираю меньшее, и пожалуйста, теперь придется следовать своей роли до конца.
Подавленное состояние изображать не пришлось – вид от осознания всех тягот нынешней жизни у меня был весьма унылый. Даже вернувшийся с пакетами Андрюха заметил перемену моего состояния.
– Ты чего хмурая такая? – удивился он, когда мы уселись друг напротив друга за столиком свиданий. – Я тебе фруктов всяких накупил, йогурты еще, печеньки…
– Какие мне тут печеньки! – шикнула я на него. – Подумал, как я это буду есть? Все ж выблевывать придется!
– Ладно, не расстраивайся! – шепотом приободрил меня товарищ. – Ты в комнату пакет отнеси и ешь, пока никто не видит!
– У меня соседки, – печально сообщила я. – Вроде лежачие, но кто их знает? Вдруг притворяются? Я тут всех подозреваю, даже деда. Пока никаких доказательств и улик нет, никого нельзя исключать из списка преступников.
– Ну что я скажу, Тань… рабо… то есть обязанности у тебя такие. Дорогая, – последнее слово Мельников произнес достаточно громко. – Я тебя люблю, на Новый год мы с тобой на каток пойдем.
Последующий наш разговор состоял из подобных розовых соплей, как я называла про себя общение из разряда «любимый – любимая». Я спросила Андрея, когда мне можно будет выйти подышать свежим воздухом, надеясь, что врач, какой бы суровой она ни была, не станет препятствовать оздоровительным прогулкам. Мельников пообещал, что обязательно поговорит с Анной Викторовной и сделает это сегодня же.
– Я завтра в это же время приеду, – по-обещал мне Андрей. А я погрузилась в глубокие раздумья: с одной стороны, необходимо изображать симптомы своего заболевания, чтобы отмести от себя ненужные подозрения, а с другой, если я буду «плохо себя вести», гулять мне не позволят. Вдруг я что-нибудь навру мужу, а сама в кусты – выворачивать себя наизнанку? Я понятия не имела, как мне быть. Хотя, если дед назвал Елену Владимировну доброй, она, может, и не будет свирепствовать? Ведь я – психически больной человек, у меня расстройство пищевого поведения. Рада бы, мол, вести себя как нормальный человек, но не могу, не повезло мне. А что, думаете, приятно после каждого приема пищи бежать в туалет и очищать свой желудок?
Эти размышления несколько меня успокоили. Елена Владимировна внимательно проверила мою передачку, отдала санитарке йогурты, ряженку и еще какие-то кисломолочные продукты, чтобы поставила в холодильник, а мне оставила сверток с апельсинами, яблоками, огурцами (гм, странный выбор, огурцы-то мне на что?), ванильными печеньями и пакетом виноградного сока.
– Сок выпей сегодня, – велела мне медсестра. – Если завтрашняя смена увидит недопитый пакет, сразу же выбросят. У нас пытаются прятать на подоконнике, но, сама понимаешь, не прокатывает. Если уж не выпьешь, отдай в холодильник.
Я пообещала выполнить все указания и потащила свою добычу в палату. Была не была, приступлю к отыгрышу роли. И почему нельзя сначала поесть по-человечески, а потом изображать приступ булимии?
Соседки лежали точно в таком же положении, в каком я их и оставила. Вообще не шевелятся, про себя поразилась я. Ну и кошмар, вот не пожелала бы такой судьбы. Хотя кто знает, может, передо мной – талантливые актрисы, а не жертвы врачебного произвола? Если это так, то со своей задачей они справляются куда лучше меня. А еще детектив со стажем называется!
Я аккуратно сложила почти все фрукты в ящик. Спрятала, называется. А где тут еще сделаешь схрон? Только в ящике соседа. Нет, так не пойдет. Жаль, я не посмотрела, а низкокалорийные продукты, те же самые фрукты, булимички тоже выблевывают? Или они прибегают к своей излюбленной мере только в случае поедания жирного и сладкого?
Поломав еще голову над этим вопросом, я не выдержала, воровато оглядываясь, схватила большое красное яблоко и вгрызлась в него зубами. Если кто-то войдет из персонала, изображу, что мне стыдно за себя, и тут же примусь прятать огрызок. Сейчас я чувствовала себя настоящей преступницей, которую, того и гляди, засекут на месте кровавого убийства. В такой напряженной нервной обстановке я не то что не получила удовольствия от поедания спелого фрукта, но даже не почувствовала его вкуса. Подумав немного, я съела и огрызок с семечками – булимички ничего не выкидывают. Так, далее по сценарию следует запихнуть в себя что-нибудь еще, желательно не из категории фруктов. Печенье – единственное, что у меня есть. Ладно, недолго думая, я приговорила полпакета ванильных крекеров, остальное старательно запихала в глубь своей сумки. Ага, у меня еще есть огурцы. Вроде следую правилам: были фрукты, мучное, теперь овощи. Я было пожалела, что не прихватила йогурт из пакета, но потом поняла, что это к лучшему: рвоты я попытаюсь избежать всеми способами, а вот за желудок свой страшно. Не привык он к подобному сочетанию продуктов.
Я быстро схрумкала огурец – надо же, и без соли вкусно! – а потом поняла, что больше в меня ничего и не влезет. Похоже, за вчерашний день я приучила себя довольствоваться малым количеством еды. Сейчас же я почувствовала себя так, словно хорошо поела на каком-нибудь праздничном застолье. Итак, теперь приступим к самому неприятному – процедуре в туалете. Я очень надеялась, что в коридоре сидит кто-нибудь из санитарок. Изображу тогда странное поведение, чтобы за мной проследили и помешали осуществить свой мерзкий план.
Как назло, за столом никого не было – ни больных, ни медперсонала. Я уныло поплелась в туалет. Кто-нибудь должен меня увидеть или услышать! Так, какие звуки производит человек, которого выворачивает наизнанку?
А вот в уборной меня ждал неожиданный сюрприз. Я все-таки наткнулась на толстушку с сигаретой. Та преспокойно выпускала дым изо рта и задумчиво смотрела на раковину. Я растерялась. С одной стороны, хорошо – не могу же я вызывать рвоту прилюдно! А с другой – мне надо показать симптомы своей болезни медсестре или санитаркам. Придется ждать, пока девушка освободит уборную. И как назло, я упускаю возможность завести с ней разговор.
Толстушка меланхолично выбросила окурок и плавно обошла меня по кругу, вроде заметила человека, но, как тут водится среди пациентов, никакого интереса ко мне не проявила. Сплошные интроверты, подумала я и поплелась к дырке унитаза.
Я засунула два пальца в рот и склонилась над зияющей канализационной пропастью. В конце концов, никто не заставляет мне демонстрировать весь процесс! Я могу изобразить попытки вызвать рвоту, но не саму рвоту. По-моему, мой вид ясно говорит о моих намерениях. Постою так минут пять и, если никто не нарушит мое уединение, спокойно пойду в палату.
Но ни больные, ни санитарки уборную посещать не торопились. В конце концов мне надоело созерцать канализационный смыв, и я с облегчением разогнула спину. Решила, что буду бегать в туалет после завтраков, обедов и ужинов и изображать из себя ненормальную. Решение меня успокоило, и я вышла в коридор.
До самого обеда я молча сидела за столом и делала вид, что читаю книгу. Небольшое оживление больничной жизни произошло благодаря тому, что включили телевизор – несколько пациентов, а именно толстушка с оливье да двое «непонятных» уселись на пустых кроватях и стали по очереди переключать каналы. Я с интересом наблюдала за ними поверх своего томика. Пухленькая хотела смотреть слезливую мелодраму, которая совершенно не устраивала парня повыше: когда пульт попадал в его руки, он неизменно переключал телевизор на спортивный канал. Футбол, похоже, нравился одному ему: сосед настаивал на просмотре новостей. Мысленно я «болела» за толстушку: в мелодраме можно хотя бы следить за развитием сюжета, а в новостях я давно разочаровалась. Футбол же не понимала никогда в жизни. Победа не доставалась никому – как только пульт оказывался свободным, кто-нибудь упорно нажимал на свою кнопку. Я бы на их месте договорилась: мол, столько времени смотрим одну передачу, столько другую и столько третью. В конце концов наблюдать за их молчаливой войной мне надоело, и я заскучала. Куда, интересно знать, подевался мой знакомый дед? С ним мы хотя бы в карты сыграли, и то разнообразие. Напрасно я поглядывала в сторону мужской палаты – скрасить мое одиночество единственный знакомый так и не пожелал.
Странное дело, но и на обеде я его не видела. Я тоскливо размазывала по тарелке очередной шедевр больничной кулинарии – какую-то неведомую похлебку – в компании пустых стульев. Может, его выписали? Вполне вероятно, больные здесь ведь не лежат вечно. Но сама я в это не верила. Почему? Может, потому что не догадалась, чем болен мой добрый знакомый? И потом, он так ждал возвращения Сазанцева, значит, раньше бы его точно не выписали. А вдруг он, не ровен час, внезапно отбросил коньки? Да нет, тоже вряд ли. По отделению сразу же разнесся бы слух о смерти пациента, да что говорить – весь персонал стоял бы на ушах.
Не в силах больше терпеть всю эту неизвестность, я не выдержала и после обеда подошла к кудрявой медсестре.
– Елена Владимировна, а почему Евгений Игоревич не пошел есть? – изобразила я святую невинность. – А то, может, он не слышал, как зовут, остался без обеда…
– Успокойся, у нас никто голодным не ходит, – уклончиво ответила та. – Об этом мы заботимся.
Как же, держи карман шире, хмыкнула я про себя. С ваших помоев точно сыт не будешь.
Я не хотела привлекать к своей персоне лишнего внимания настойчивыми расспросами и решила дождаться раздачи таблеток. Сию процедуру проходят все, кроме лежачей Насти. Однако когда все пациенты дружно глотали пилюли, деда среди них не было. Не явился он и на ужин. Я дождалась момента, когда санитарки ушли вниз по каким-то своим делам, а старшая сидела у себя в кабинете, и попыталась заглянуть в мужскую палату. Перед вечерней раздачей таблеток почти все больные, за исключением моих невменяемых соседок, Насти и Евгения Игоревича, как официально звали деда, воевали за право смотреть телевизор. Почему-то сегодня звук был включен особенно громко – странно, что Елена Владимировна не распорядилась его убавить. Но это было мне на руку. Я тихо подкралась к закрытой двери в комнату мужчин и приоткрыла дверь. В поле моего зрения оказалась лишь одна кровать напротив, остальные были не видны. Но даже через звук орущего телевизора я явственно различила жуткие, полные страдания стоны – как будто кого-то пытали. У меня мороз пробежал по коже – что творится с человеком, который издает такие звуки?
Я открыла дверь пошире, чтобы проникнуть в палату, но в этот самый момент услышала позади четкие, быстрые шаги. Боясь, что меня застанут на месте преступления, я отпрыгнула от двери и увидела приближающуюся ко мне санитарку.
– Вы что хотели? – строго осведомилась она у меня. – Ваша палата напротив. Ошиблись?
– Э… Услышала, что стонет кто-то, – решила я действовать в открытую. – Человеку плохо!
– Ступайте в свою комнату! – бескомпромиссно велела женщина. – Заходить в чужие палаты запрещено.
Мне ничего не оставалось делать, кроме как подчиниться. И кости кидать не нужно, чтобы понять: в больнице творятся темные делишки. И чем дальше, тем сильнее мне хотелось во всем этом разобраться.
