– Маленькие народы – как маленькие люди, – сказал сапожник. – Параноики. Дерганые. Вспыльчивые.

– Мм, – сказал Руди.

– Я бы и народами их не назвал, – продолжал сапожник. – Большинство развалится плюс-минус через год. Смотри на меня. Не улыбайся, – он направил на Руди маленькую камеру, подождал мгновение, чтобы зафиксировать кадр, и сделал четыре снимка. Камера была подключена проводом, как и несколько других маленьких устройств и безликих коробочек, к старой побитой «мотороле». – Спасибо. На мой взгляд, у них нет права называть себя народами, пока не пройдет хотя бы столетие.

– Еще долго? – спросил Руди. – Мне нужно успеть на поезд.

Сапожник взглянул на него.

– Войти и выйти из Зоны – детские игры, – проговорил он рассудительно. – Виза резидента и разрешение на работу – намного сложнее.

– Я знаю, – сказал Руди.

– Мой обычный пианист был недоступен, пришлось нанять кое-кого за свой счет.

– Прости, – сказал Руди, надеясь, что сменный пианист окажется надежным.

Сапожник не сводил с него глаз.

– Ты очень молодой.

С этим было невозможно спорить. Руди пожал плечами.

– Смени цвет волос, – сказал сапожник. – Отрасти усы.

– У меня нет времени растить усы.

– Ну, постригись, – сказал сердито сапожник. – На парикмахера время есть? Измени свою внешность. Никто не похож на свою фотографию на паспорте, иммиграционная служба становится подозрительной.

– Может, шляпу надеть, – сказал Руди.

Сапожник еще долго смотрел на него, потом грустно покачал головой. Пошел к телефону и принялся что-то прокручивать на тап-клавиатуре.

– И, конечно, в Зоне бумажные паспорта, – сказал он, пристально глядя на экран телефона. Покачал почему-то головой, ткнул в тап-клавиатуру несколько раз. – С кремнием куда проще.

– Вроде должно быть сложнее.

Сапожник снова покачал головой. Побарабанил по телефону костяшками пальцев.

– С кремнием все можно сделать здесь. С бумагой… ну, нужно найти правильную бумагу, правильные чернила, правильные печати… намного сложнее.

– Ясно, – сказал Руди.

– Мой пианист за десять минут хакнул компьютер погранслужбы Зоны и обновил записи по твоей легенде. Где тут безопасность?

– Ясно, – сказал Руди.

– Вот бы все и делали такие паспорта, – продолжал сапожник. – Кремниевый паспорт может хакнуть любой пианист, но для того, чтобы работать с бумагой и чернилами, нужен художник.

– Ясно, – сказал Руди.

Сапожник отвел взгляд от экрана.

– Ты-то, наверное, думаешь, что все на свете знаешь.

– В этом меня обвиняют впервые, – ответил Руди.

Окно мастерской сапожника выходило на городской пейзаж: острые крыши, изломанные трубами и сотнями разнообразных антенн радио, телевидения и спутников. В отдалении Руди видел краны верфей Гданьска. Верфи разорились еще в начале столетия, и теперь эту землю занимали модные жилые кварталы, студии художников и маленькие дизайнерские фирмы, предназначения которых никто не знает. Подъемные краны сохранили как исторические памятники, хотя никак не могли договориться, кто должен за ними следить, так что они медленно и тихо ржавели.

Мастерская художника, очевидно, была одной из множества времянок Централя, которую арендовал на ежемесячной основе стрингер для любой цели, какой потребуют обстоятельства. Пыльная каморка наверху жилого кирпичного здания, выстеленная линолеумом, который, наверное, остался здесь со времен Второй мировой войны. В углу стояли ящики из-под чая, у окна – древняя деревянная лошадка-качалка. Все инструменты сапожника можно было упаковать в два дипломата средних размеров и быстро переместить куда угодно, если того потребуют обстоятельства. Сам сапожник был таким же безликим, как и комната. Маленький, легкий, среднего возраста, лысеющий, в потрепанной, слегка старомодной одежде.

– Говоришь по-эстонски? – спросил он, читая с экрана ноутбука.

– Более-менее, – сказал Руди. Сапожник кивнул.

– Польский у тебя очень хороший, – сказал он, возвращаясь к экрану. – Но ты откуда-то с побережья – слышно по акценту.

Руди взял обшарпанный венский стул из стопки в углу чердака, поставил, сел и сложил руки на коленях.

– Знаю, – сказал сапожник, – это не мое дело. Все равно в Зоне все говорят на английском, – он достал из кармана маленький сверток – кажется, из замши. Раскрыв, он вынул из него тонкую книжицу в лаврово-зеленой обложке. Сверху на ней был вытиснен стилизованный орел и какие-то буквы.

– На вес золота, даже дороже, – сказал он. – Буквально. Девственный, ни разу не использовали. Чтоб вернул.

– Понял, – сказал Руди.

Сапожник открыл паспорт и наложил на страницу тонкую прозрачную пленку. Затем скормил документ одной из коробочек, подключенных к телефону.

– У нас таких много не бывает, – сказал он, и Руди не понял, говорит ли он о чистых паспортах или о чем-то еще. Сапожник набрал пару команд на тап-клавиатуре, и спустя миг коробочка отдала паспорт. Он снял пленку, и Руди увидел, что теперь его фотография и текст отпечатаны на бумаге.

– Вообще-то, – сказал сапожник, роясь в одном из кейсов, – с их стороны это умное решение.

Руди попытался изобразить интерес.

– Да?

– Не у многих сейчас найдутся инструменты, чтобы успешно выполнять такую работу, – он достал из кейса два штемпеля и две чернильные подушечки. – Приходится смешивать чернила самостоятельно. Особые флуоресцентные краски, магнитные частицы. Очень хитро.

Руди посмотрел на часы.

Сапожник аккуратно приложил штемпели к чернилам и проставил визу резидента и разрешение на работу. Затем достал роскошную старинную перьевую ручку «Шифер» и прописал в штемпелях даты и инициалы. Затем поставил разные подписи другими красивыми ручками.

– А потом, конечно, им надо было все испортить, – он набрал еще пару команд, и другая коробочка выдала длинную ленту пластика со штрих-кодом. Сапожник снял наклейку и наложил штрих-код на последнюю страницу паспорта.

Наконец он пооткрывал паспорт на разных страницах и размял переплет. Потом закрыл и согнул книжицу. Наклонился и потер обе обложки и края о пыльный пол.

– Поздравляю, – сказал он, протягивая паспорт Руди. – Ты Тонну Лаара.

– Спасибо, – сказал Руди, принимая паспорт. – И правильно говорить Тонну.

Сапожник улыбнулся.

– Другое дело. Уважаю человека, который знает, как правильно произносить собственное имя.

Поляки начали прибывать за пару дней до Нового года.

Первой, 29-го, приехала дюжина человек на трех машинах с лыжами на крышах. Все были знакомы друг с другом, заселились в отель и отправились прямиком на склоны.

Этим вечером прибыл автобус еще с тридцатью, все были нагружены экипировкой для катания. Из своего люка Руди наблюдал за ними во время ужина, как они критиковали еду и выкрикивали друг другу добродушные оскорбления.

На следующий день – еще больше машин и новый автобус. «Пакетный тур, организованный какой-то фирмой в Верхней Силезии», – сообщил Ян.

– Они останавливаются в городе и скупают в супермаркете весь алкоголь, а потом поднимаются сюда и пьют как сумасшедшие, – сказал он.

– Зачем? – спросил Руди.

Ян размашисто пожал плечами, словно хотел продемонстрировать, что мотивация поляков была для него так же необъяснима, как механика космоса.

Неважно. Большинство поляков из первой автобусной партии на следующее утро покинули отель и нацепили лыжи почти в тот же миг, как над далекими пиками поднялось солнце. Другие остались в своих номерах и приступили к закупленной выпивке, и, когда ранним вечером прибыла вторая компания, уже шумная и пьяная, между двумя группами завязалось несколько потасовок.

Тип некоторых отдыхающих был знаком Руди. Лыжники были обычными поляками, приехавшими, чтобы покататься по склонам и весело провести канун Нового года. А пьющие были моложе тридцати и хорошо одеты – молодые польские предприниматели, которые заработали очень много и очень быстро и захотели отвезти подружек на дешевые, шумные, пьяные каникулы. Тем вечером в столовой много кричали и даже бросались едой. Позже были новые драки, поливание друг друга из огнетушителей, плачущие подружки, с криками бегающие по коридорам с размазанным от слез макияжем.

На кухне Руди выгружал на конвейер древней посудомойки «Хобарт» грязную посуду – корзину за корзиной, обходил ее и забирал с другой стороны полные корзины чистой посуды – на ощупь разогретой едва ли не до температуры плавления. После трех месяцев работы с раскаленными чашками и тарелками его пальцы покрылись волдырями и шелушились, так что он чуть не лишился отпечатков, посчитав это интересным эффектом.

– В прошлом году было то же самое, – угрюмо сказал Ян, сидя на столе из нержавейки. – Драки, алкогольные отравления. Даже запускали фейерверки в отеле. Пришлось вызывать полицию.

– Зато какая прибыль, – сказал Руди, забрасывая очередную корзину кофейных чашек в «Хобарт».

Ян пожал плечами. Вообще-то он был управляющим отеля, и у него никогда не было свободного времени, так что он редко ложился спать раньше трех утра. Но карьеру в отельном бизнесе он начинал со скромного кухонного работника, нынешней должности Руди, и на кухне чувствовал себя свободнее, чем где-либо еще. Он учился в Лондонской школе экономики и очень хорошо говорил на английском языке, втором языке Руди. Это было очень кстати, потому что чешский у Руди (а знал он его в основном благодаря сходству с польским) был на зачаточном уровне.

– Прибыль, – повторил Ян, словно это была самая удручающая перспектива в его жизни. – И что? Мы ее всю тратим только на ремонт. После того что было в прошлом году, я хотел запретить полякам проживание в отеле, но владельцы сказали, что так нельзя. Ты же очень хорошо говоришь по-польски, да?

– С чего бы, – сказал Руди. – Ни слова.

– Я слышал, как ты болтал с этой девушкой, Мартой. Из вечерней смены уборщиков. Мне показалось, вы говорили по-польски.

– Ты ослышался, Ян, – из профессиональных соображений Руди не хотелось никому рассказывать, откуда он приехал. А из соображений практических – еще меньше хотелось оказаться в ситуации, когда его привлекут к утихомириванию компании безбожно пьяных поляков, а этого не миновать, если Ян решит, что он хоть немного знает язык.

– А, ну может, – Ян тяжело вздохнул и посмотрел на наручные часы. Откуда-то сверху из отеля донесся слабый приглушенный стук, далекий крик, слышный даже сквозь рокот конвейера «Хобарта» и шум воды. – Господи, никак не угомонятся.

– Это всего лишь детишки, которые не знают, куда девать деньги, – сказал Руди, подходя к посудомойке с другой стороны и снимая корзину.

– Не знают, куда девать деньги? – переспросил Ян. – А ты попробуй заставь их заплатить за ущерб. Тогда они сразу знают, зачем им деньги, – он снова посмотрел на часы и неохотно сказал. – Время обхода. Ты точно не говоришь по-польски?

– Я бы заметил, – Руди начал собирать посуду с подноса. Сейчас он уже почти не чувствовал остаточный жар посуды, а в свой первый раз он вскрикнул и запустил тарелку через всю кухню.

Ян покачал головой.

– Не понимаю, что привело такого человека, как ты, в такое место, как это.

– Жизнь полна неожиданностей, – сказал Руди. С момента приезда в Пустевни эту поговорку он повторял при каждом удобном случае.

Ян улыбнулся.

– Ладно, мистер Эстонец, – он соскочил со стола и провел руками по брюкам, разглаживая их. – Бросай дальше горшки и сковородки в посудомойку. Я-то знаю, что ты от чего-то бежишь.

Поначалу Руди опасался, что Ян о чем-то догадывается, но потом осознал, что Ян – один из худших знатоков человеческой природы: управляющий просто подозревал всех подряд на том основании, что иногда оказывался прав.

Руди усмехнулся.

– Мне здесь нравится, Ян. Просто нравится.

И это была правда. После нескольких месяцев в тени, оставшейся после катастрофического визита Фабио в Познань, его жизнь становилась все проще. Вставать, мыть посуду, спать. Ждать, пока прибудет и даст о себе знать Посылка.

Бескидскую экономическую зону было сложно назвать политией. Скорее, автономным национальным заповедником, созданным, чтобы отнимать деньги у туристов. Он платил огрызку чешского правительства за использование земель, но рента составляла лишь малую долю от мегатонн франков, шиллингов, марок, злотых, евро, стерлингов и долларов, которые каждый год обрушивались водопадом на парк. Эта часть северо-восточной Чехословакии всегда была популярным горнолыжным курортом у соседних стран. Она не утратила популярности, даже когда начала выдавать визы – за небольшое денежное вознаграждение – и ввела вдобавок к абонементам налоги на въезд и выезд. Это была большая горнолыжная машина по производству денег и один из богатейших мусорных народов Центральной Европы.

У нее было идеальное положение. Польская граница – всего в трех четвертях часа езды, Прага – ненамного дальше в противоположном направлении, Вена – в паре часов пути. Зона загребала деньги лопатой, и Руди казалось, что автобусы пьяных поляков – небольшая цена за такую возможность.

Вымыв последний в этот вечер поднос столовых приборов, он выключил машину и приступил к процедуре очистки. Требовалось осушить баки «Хобарта», а также достать и хорошенько промыть корзины из нержавейки. Занятие рутинное, скучное и почему-то успокаивающее.

Как и говорил сапожник, проникновение в Зону – само по себе дело несложное. Он показал паспорт – просто очередной резидент Зоны, возвращающийся домой из отпуска, – и офицер погранконтроля пропустил его, даже не позаботившись просканировать штрих-код и не потребовав входной налог для туристов.

Никто не знал, сколько Курьеров странствовало по бывшей Европе. Может быть, сотня, может быть, тысяча, может быть, в десять раз больше. Сама их работа требовала того, чтобы их было трудно найти; популярная легенда гласила, что они сами тебя найдут: однажды темной ночью придут к тебе на порог, когда нужны больше всего, – в стелс-костюмах под длинными черными тренчкотами, в федорах, сдвинутых на лоб в лучших нуарных традициях, чтобы спрятать глаза. Бред, конечно, сказал бы любой, если бы хорошенько задумался: всякий, кто расхаживал бы в таком виде, просто напрашивался, чтобы его тут же арестовали.

На самом деле все было гораздо менее организованно и более секретно. Централь любил сохранять покров тайны: даже сами Курьеры обычно не знали, кто вызвал их в Ситуацию. Существовали кодовые слова, закладки, использовались передачи на ходу и звонки из таксофонов – со всем этим Руди еще ни разу не сталкивался.

После исчезновения Фабио он остался без учителя, и пробел заполнил Дариуш, безупречно излагая ему основы ремесла в ресторанах и на явочных квартирах. Помогал зазубрить списки паролей, планировать с помощью городских карт и фотографий закладки, практиковать незаметную передачу. Почти снова как на работе у пани Стаси.

– Тебе наверняка все это не пригодится, – сказал ему однажды вечером Дариуш в квартире над баром в Ченстоховой. – Большинство Курьеров не занимается ничем опаснее или незаконнее, чем доставка почты.

– Тогда зачем мне все это запоминать? – спросил Руди.

– Потому что однажды тебе это может понадобиться.

– Чтобы доставить почту?

Дариуш пожал плечами.

– Береженого Бог бережет, согласен?

– Кстати говоря, – спросил мимоходом Руди, листая стопку уличных карт Закопане, – что случилось с Фабио?

– Фабио отошел от дел, – сказал Дариуш и закурил новую сигарету.

– Ты говорил, что он был хорош.

– Он устал, – Дариуш посмотрел на него. – Задачей Фабио было научить тебя азам ремесла, но он предпочел действовать в собственных интересах и не побоялся бросить тебя расплачиваться за последствия. Не забывай об этом. Он начал сомневаться в том, зачем стал Курьером. Кто-то занимается этим ради денег, кто-то потому, что это привносит в их жизнь безобидные приключения. Фабио уже не знал и сам. Пожалуй, не стоит углубляться в эту тему. И больше не задавай таких вопросов.

Руди начал путаться, какое именно место в общем порядке вещей занимает маленький мафиозо. Он понимал, что в некоторых вопросах Централь и криминальный мир сливались друг с другом вдоль границы из постоянно обновляемых договоренностей, но не мог сказать точно, был ли Дариуш преступником, работавшим на Централь, или Курьером, работавшим с Wesoły Ptak. У него сложилось впечатление, что Дариуш и сам уже не видел разницы.

– А зачем этим занимаешься ты? – спросил он.

– Мне нравится думать, что я поддерживаю дух Шенгена, – Дариуш постучал сигаретой по хрустальной пепельнице, служившей заодно пресс-папье для разглаживания карт. – У всех и у всего есть право свободного прохода через национальные границы.

– У всего? У наркотиков? Оружия? Белых рабов?

Дариуш ухмыльнулся.

– Особенно у наркотиков, оружия и белых рабов.

Неважно. Руди вдруг понял, что согласен с Дариушем. Начиналось все ради безобидного приключения, но чем больше он их переживал, тем чаще думал, что он реально, реально ненавидит границы и всю ту дурацкую бюрократическую волокиту, что идет с ними в комплекте.

Руди достал из машины все фильтры и постучал о край раковины, чтобы стряхнуть мусор, приставший ко дну. Поразительно, что происходило с едой после того, как она попадает в машину. От нее оставалась комковатая розовато-серая слизь, которая накапливалась в желобах и забивала их, препятствуя циркуляции горячей воды. В первые дни он находил в желобах столовые приборы – а не раз даже чашку или стакан, но потом научился раскладывать все в корзинах так, чтобы струи не сбрасывали с конвейера ножи и вилки в кишки «Хобарта».

Также он узнал, как можно помещать посуду и приборы между зубцами конвейера, чтобы их не скинули струи. Это можно делать, если предметов мало, а официанты торопят выдать чистую посуду, что иногда случалось, когда ресторан был полон, а гости не торопились доедать.

Прополоскав желоба, он оставил их у раковины и вернулся к машине, чтобы поднять боковые панели. Навстречу повалило облако жаркого, влажного воздуха с запахом моющего средства. Он залез внутрь, снял струйные форсунки и прополоскал их в раковине.

Наконец он присоединил к крану шланг, достал из-под раковины валик и промыл внутренности машины, на которых быстро нарастала пленка склизкого налета, если не очищать их каждый день. Закончив, он вернул на место форсунки и фильтры, наполнил баки чистой водой, закрыл машину и сделал последний уборочный обход по кухне, прежде чем накинуть парку и отправиться на маленькую погрузочную платформу выкурить сигару.

Было очень холодно и невероятно ясно. Руди почти всю жизнь прожил в городах, где через оранжево-желтое марево мутного света пробивались только самые яркие звезды. Здесь же небо было необъятной бездной, полной твердых, немигающих звезд, а Млечный Путь казался великолепной туманной лентой.

За маленькой дорожкой, что вела к платформе, гора круто опускалась к крошечным созвездиям городков, мигающим в долинах под пленкой смога. Руди видел эти огни каждый вечер, когда выходил ради последней сигары дня, но понятия не имел, как называется бóльшая часть городков. Ян однажды показал и назвал каждый, но Руди уже все забыл.

Еще Ян показал длинным костлявым пальцем в туманную мглистую даль и сказал: «Польша», – словно это имело какое-то тайное значение. Руди только пожал плечами и поблагодарил чеха за то, что сориентировал, где что находится. Было что-то тревожное в уверенности Яна, что Руди как-то связан с Польшей, и он пока не знал, как к этому относиться.

Над ним кто-то раскрыл окно и крикнул на польском: «Сраные чехи! Сраные чехи!» Что-то – Руди показалось, что стул, – вылетело в ночь, шлепнулось в сугроб на краю дороги и заскользило по склону.

– С Новым годом, – сказал он и затоптал ботинком сигару на бетоне.

Комната Руди была на первом этаже, в боковом коридоре, ведущем от лобби, со множеством дверей в чуланы и маленькие кабинеты. Похоже, здесь тоже раньше был чулан; на стене остались отметины, где когда-то могли висеть полки. Высоко на задней стене было прямоугольное окошко с матовым стеклом, а под ним – узкая кровать, слишком короткая для комфортного сна. Крючки вдоль одной стены изображали его гардероб, а в низком шкафчике у кровати он держал туалетные принадлежности. Места хватало, чтобы не ходить от кровати до двери на цыпочках, но и только. В комнате всегда было уютно и тепло, потому что прямо под ней находился отельный котел, но Руди не хотелось бы оставаться в ней на лето, когда здесь наверняка будет невыносимо.

Он схватил полотенце, мыло, шампунь и сменную одежду и прошел по коридору в маленькую душевую для персонала. Как бы он ни старался, день он всегда заканчивал чумазым и промасленным, как его машина, и требовалось немало целеустремленных усилий, чтобы отмыться.

После душа, прежде чем ложиться, он обычно любил задержаться и пропустить пару стаканчиков в баре на первом этаже, но, проходя через лобби, он услышал из бара крики и заметил, что на шум направляется пара полицейских. Тогда он передумал, вернулся в комнату и взялся за книгу.

Позже в дверь мягко постучала и вошла Марта.

– Поляки разгромили бар, – сказала она, снимая халат и вешая на крючок за дверью. – Полиция арестовала шестерых, – с тех пор как начали прибывать автобусы, она отзывалась о соотечественниках с легким презрением, словно стараясь от них дистанцироваться.

Вытянувшись на кровати, насколько та позволяла, Руди оторвался от книги и произнес: «Мм».

Марта скинула черное форменное платье и вышла из него, повесив рядом с халатом. Под формой на ней были колготки и поношенный черный лифчик. Она была пышной и веселой девушкой с длинными блеклыми русыми волосами, которые красила в каштановый.

– Я так и думала, что ты будешь прятаться здесь, – сказала она.

– Нам больше нельзя говорить по-польски на людях, – сказал Руди. – Нас слышал Ян.

Расстегивая лифчик, она остановилась и посмотрела на него.

– Тогда нам вообще нельзя разговаривать на людях. – На самом деле она неплохо знала английский, но почему-то стеснялась на нем говорить. Она стянула колготки и трусики и оставила на полу. – Двигайся.

Руди отложил книжку на шкафчик и прижался к стене, чтобы пустить Марту под одеяло рядом. Официально Ян строго порицал отношения между персоналом, но неофициально он избирательно смотрел на них сквозь пальцы, если это не мешало распорядку отеля.

– Почему нам нельзя говорить по-польски? – спросила Марта. Руди обнял ее и вздохнул.

– Я не говорил, что вообще нельзя говорить по-польски. Только на людях.

– Но почему?

Просто объяснить это было невозможно. У Марты каждый ответ только вызывал новый вопрос, однажды они целый вечер потратили на череду вопросов и ответов. В процессе Руди забыл изначальный вопрос, а в конце вообще потерял нить разговора.

– Я не хочу тебе врать, Марта, – сказал он.

– Так обычно говорят, когда хотят соврать, – сказала она, прислонившись головой к его шее.

Что ж, разумно. С этим не поспоришь.

– Я не могу сказать почему, Марта.

Она пожала плечами.

– Я не могу сказать, потому что не хочу тебя втягивать, – сказал он, что было простой, чистейшей правдой.

– Я не против, – сказала она сонно. – Я тебя люблю.

– Так обычно говорят, когда хотят сказать какую-нибудь глупость, – ответил он, но она уже мягко похрапывала, мгновенно заснув. Ян гонял работниц, пока те не падали с ног, но в отеле не хватало людей, потому что всем хотелось провести Рождество и Новый год с семьей.

Руди улыбнулся и поцеловал Марту в макушку. Она никогда не спрашивала, женат он или нет, не состоит ли уже в отношениях, что делает в Зоне. Когда они занимались любовью, пользовались презервативом и таблетками, и на этом ее недоверие к нему исчерпывалось. Марта была простым человеком без затей, с которым никогда не случалось ничего по-настоящему плохого, – как и девяносто девять процентов населения Европы. Ему хотелось рассказать ей, как быстро можно потерять невинность, но он не знал, как передать это словами.

Он обнял ее и почувствовал, как сам погружается в бессознательность, словно подводник, ныряющий спиной с лодки.

В канун Нового года поляки устроили дискотеку.

Ян тут же хотел выкинуть их из отеля, но владельцы упрямо запрещали. Зона славилась тем, что принимала всех и в любое время, вне зависимости от свинского поведения. Она существовала, чтобы привлекать туристов, и если пойдет слух, что отели начали выгонять людей за такие мелкие проступки, как драки стенка на стенку в коридорах, поливание из огнетушителей в баре и катапультирование мебели из окон седьмого этажа, то экономика Зоны может пострадать.

Это был философский вопрос, в котором Ян и владельцы отеля решительно расходились. Ян хотел управлять отелем, владельцы хотели зарабатывать. В идеальном мире они бы нашли какой-то взаимно приемлемый компромисс. В реальном же Ян – и другие управляющие – были вынуждены страдать. Чтобы напроситься на выселение из отеля в Зоне, постоялец должен был вести себя исключительно отвратительно. Поэтому часто Зона была довольно буйным местом, хотя и вполне терпимым, если не считать государственных праздников.

Дискотека входила в пакет поляков. И история этого пакета, похоже, уходила корнями в первые годы после падения коммунизма. Поездка в Зону, визит в супермаркет в долине, лыжи для тех, кому это интересно, дискотека и накрытый стол в канун Нового года. А вместе с тем, начинал понимать Руди, существовала негласная часть пакета, куда входило насилие, колоссальные объемы алкоголя и полная потеря контроля со стороны тех, кто сопровождал тур.

Из люка между маленькой столовой и кухней Руди наблюдал, как подают ужин. Терпимость Яна к полякам, и в лучшие времена ослабленная, испарилась окончательно, и он велел шефу заняться гостями в большой столовой. Затем снял пиджак управляющего, надел фартук и поварской колпак и пошел готовить для поляков сам.

Весь день он колошматил куски дешевой свинины мясным молотком, макал их в муку и яйца и панировал хлебными крошками. Когда Руди пришел на свою смену, он застал, как тот ставил в холодильник подносы с котлетами в панировке для вечерней трапезы.

Поляки приоделись. Самые главные возмутители спокойствия – те, кто начинал драки, брал без спроса огнетушители и швырял мебель из окон, – были одеты лучше всех, в великолепно скроенные дорогие костюмы из мягкой черной ткани. Их подружки были в парижских платьях, которые в этом году состояли в основном из оборок и кружевных вставок. Руди видел таких людей в Кракове ранними вечерами, когда они выходили из лимузинов с водителями у казино. Что они делали здесь, зачем платили жалкие крохи, чтобы смешаться с бедняками, когда могли забронировать целый этаж в «Марриотте» где угодно в Европе, было выше его понимания. Он давно бросил попытки разгадать поляков.

На кухне трудился Ян: поджаривал заготовленные свиные котлеты, метал их, все еще шипящие от жира, на тарелки, шлепал сверху жареное яйцо и добавлял вареную картошку со стручковой фасолью. Лицо управляющего блестело от пота, а в его глазах читалось, как казалось Руди, нечто вроде безумного восторга – из-за того, что он готовил эту хрень полякам. Руди хотелось объяснить ему, что поляки как раз эту хрень и любят; они считают ее приличной домашней кухней, буквально национальным блюдом, а Ян только выставляет себя дураком.

Но он ничего не сказал. Вечер обещал быть трудным, даже если не придется уворачиваться от вопросов управляющего о Польше. Когда в люк стали возвращаться чашки, стаканы и тарелки, Руди раскочегарил «Хобарт» и принялся загружать подносы.

Обычно Ян не пил, пока не заканчивал смену, но в честь Нового года он позволил себе открыть на кухне бутылку «Бехеровки», и между очередной переменой блюд и поступлением грязной посуды они устроились на столе, смешали тоник с биттерами, приготовив коктейль, который чехи называли бетон, и подняли тост.

– Na zdraví, – сказал Ян, поднимая стакан.

– Будем, – Руди посмотрел на часы. Десять минут двенадцатого, а шум в столовой уже напоминал гвалт на важном футбольном матче.

Ян опустошил стакан и вытер лоб рукой.

– Я и забыл, как это весело.

Руди улыбнулся.

– Тогда что скажешь насчет махнуться работой?

– Что? – Ян рассмеялся и показал стаканом в сторону «Хобарта». – Снова возиться с этой штуковиной? Я работал годами, чтобы мне больше не приходилось к ней приближаться, – он наполнил стаканы. – Хотя я неплохо справлялся.

– Не сомневаюсь.

Ян поднял стакан для очередного тоста и снова его опорожнил.

– Справлялся. Правда.

Руди взглянул на четыре подноса чашек, тарелок и приборов, лежавших на столе, и многозначительно кивнул на них.

– Нет, – сказал Ян, проследив его взгляд.

– Почему нет?

– Они уже чистые. Это не то.

Руди пожал плечами.

– Какая разница?

Ян лукаво улыбнулся.

– Пятьдесят крон?

Пятьдесят крон были ставкой Руди за смену – но черт с ним, это же Новый год.

– Ладно.

– Хорошо. – Ян соскочил со стола. – Ты первый.

Они поровну разделили содержимое подносов между двумя корзинами, и Ян встал рядом с Руди, подняв часы к глазам.

– На старт, внимание! Марш!

Тут был свой ритм – надо было сгибать бедра, но не сдвигать ноги. Чашки расставлялись на подносе вверх ногами и насаживались на шипы конвейера, затем бралась стопка тарелок, и они по одной располагались между шипов. Руди был очень хорош. Когда он закончил загружать в машину первый поднос, с другого ее конца уже показались чашки, так что ему пришлось обежать ее и достать их, затем тут же собрать тарелки и сложить в стопку. Затем обратно на другой конец – загружать следующий поднос.

– Не так уж плохо, – сказал Ян, останавливая часы, когда Руди положил последнюю тарелку. – Но и ничего хорошего. На, – он отдал часы. – Нажмешь серебряную кнопочку один раз, чтобы перезапустить секундомер, потом еще раз, чтобы запустить заново.

Руди рассмотрел часы.

– Хорошие.

– От владельцев, – сказал Ян, вставая у «Хобарта». – В честь повышения до управляющего. Готов?

– А. Точно, – Руди поднял часы и положил палец на кнопку. – Три, два, один, пошел.

У Яна была своя техника: он словно просто ссыпал тарелки в машину и благодаря этому в конце концов и выиграл, хотя оба признали, что разница во времени была ничтожной.

– Бог любит троицу? – спросил Ян, когда деньги сменили хозяина, а стаканы снова наполнились.

– Я импульсивный, Ян, – ответил Руди. – Но не тупой. Я знаю, когда проиграл.

– А, – Ян хлопнул его по плечу, – все бы такими были.

Пока они соревновались, в люке появилась стопка десертных блюдечек.

– Пора работать.

– А ты все-таки приехал из Польши, да? – сказал Ян, наблюдая, как Руди кладет грязные тарелки на поднос.

– Не понимаю, что ты пристал ко мне с этой Польшей, Ян. Я эстонец, господи боже. Я ни слова не говорил о Польше, это ты ее все время вспоминаешь.

– Мой двоюродный брат – таксист, – сказал Ян, привалившись к стене. – Он был на вокзале, когда ты прибыл. Говорит, ты сошел с экспресса из Кракова, – он налил себе еще. – И ты говоришь по-польски, да?

– Нет, – Руди отнес полный поднос к машине, поставил на конвейер и нажал на кнопку, чтобы запустить. – А если бы и говорил, что тут плохого?

Ян вдруг стал очень серьезным.

– Потому что я ненавижу, когда мне врут, даже по мелочам, – он выпил. – Я так понимаю: когда мне готовы врать по мелочам, то готовы врать и насчет важных вещей.

Руди вернулся к люку и начал загружать новый поднос.

– Я правда уже от этого устал, Ян. Твой брат с кем-то меня перепутал. Он видел, как с поезда сошел кто-то похожий на меня. Сказать, откуда я это знаю? Я это знаю, потому что приехал сюда не краковским поездом. А автостопом из Вены, а в Вену приехал автостопом из Парижа, – это была правда, Руди соблюдал максимальную осторожность при внедрении в Зону. – Я не говорю на польском. Никогда не был в Польше.

Ян рассудительно слушал и кивал. Когда Руди договорил, он пожал плечами.

– Ты забываешь о моем положении, – сказал он. – Я часто нанимаю временных работников, иногда просто людей, которые здесь проездом. Вдруг они преступники? Вдруг их ищут военные какой-нибудь политии? – он посмотрел на Руди и склонил голову набок. – Должен же я знать такие вещи.

Руди посмотрел на Яна. Потом покачал головой.

– Я резидент Зоны, Ян. Я живу здесь шесть лет. У меня паспорт резидента. В следующем году я смогу подать на гражданство.

Ян кивнул.

– Да, и очень хорошие рекомендации с последней работы. Точнее, с трех последних работ. Я связывался с тремя твоими работодателями, и все очень хорошо о тебе отзываются. Это-то и подозрительно.

– Логика – не подкопаешься, Ян. Мои предыдущие работодатели говорят обо мне только хорошее. Следовательно, я преступник.

– Взять, например, твою девушку.

– Чего?

– Марту, твою девушку. О, да брось. Все в отеле про вас с ней знают.

Что ж, если он чему-то и научился, пока работал здесь, – так это что в отеле невозможно скрывать секреты.

– И что с ней?

– Прибыла за два дня до тебя. Безупречные рекомендации. Отель «Бристоль», Варшава. «Warszawa», Варшава. «Краковия» в Кракове. Чудесные рекомендации, – Ян вспоминал их почти с ностальгическим видом. – И ты – просто появился у задних дверей с одним рюкзаком и милой улыбкой, – Ян кивнул и снова наполнил бокал, видимо, уже не заботясь о том, что будет пьяным на службе. – Прекрасные рекомендации. – Он взмахнул рукой, забыв, что держит стакан, и расплескал свой бетон. – Как у тебя.

– Ян, – сказал Руди и замолчал.

Когда он вспоминал об этом позже, ему казалось, что Ян на самом деле услышал все еще до того, как оно случилось, – видимо, это и отличает кухонных работников мира сего от управляющих. Оба уже привыкли ко все более разгульному шуму из столовой, но Ян вдруг наклонил голову, будто прислушивался, – и тогда разразился гром.

Они подошли к люку и выглянули. Столовую подготовили для дискотеки, стулья и столы сдвинули к стенам. Свет притушили, звук музыкальных систем поляки усилили, и сейчас мигающие огни и сверкающие лазеры выхватывали нешуточную потасовку. Через комнату летели бутылки и стаканы, люди били друг друга, девушки кричали, разлетались стекло и мебель. На их глазах маленький круглый столик, застревая в полете в стробирующем лазере, дерганно поднялся из общего хаоса и на миг завис в воздухе, прежде чем упасть обратно.

– Я знал, что так и будет, – спокойно сказал Ян, словно ему доставляло извращенное удовольствие, что он оказался прав. – Я все время говорил, что так и будет.

Руди взглянул на часы Яна в руке. На циферблате было 00:02.

– Они хотя бы дождались полуночи.

Ян вздохнул.

– Запри здесь все двери и люк. Пойду вызову полицию, – и вышел в столовую. Когда Руди видел его в последний раз, он пробивался через рукопашную к двери.

Прежде чем Руди успел закрыть и запереть дверь на засов, в кухню ввалилось несколько официантов. Они стояли маленькой группкой, прислушиваясь к грохоту ломающейся мебели, крикам людей и запуску фейерверков в столовой. Затем Руди надел парку, забрал рюкзак из укромного места под одной из стоек и отправился через черный ход на погрузочную платформу.

Ночь была изумительная. Звезды, яркие и твердые, не мигали, а в долине над городами разрывались маленькие салюты. Он какое-то время наблюдал, пораженный тем, как странно видеть салют сверху. У входа в отель слышались вопли и утробный басовый рокот двигателей гусеничных полицейских машин.

Позади цемент платформы под тонким слоем замерзшей слякоти царапнул ботинок.

Руди оглянулся. В паре метров от него стояла маленькая худая фигура с чемоданом в руке. Фигура сделала по платформе еще один шаг к свету, и Руди увидел, что это щуплый человек средних лет, дрожащий в пальто не по погоде, с пунцовым от холода носом и щеками. Они стояли и смотрели друг на друга.

– Вы Курьер? – спросил наконец маленький человечек.

Руди вздохнул. Дариуш говорил, что обычно не имеет смысла давать Посылкам фразы-пароли для опознания. Они никогда их не запоминают, говорил он, или забывают сказать из-за волнения перед скачком, или просто считают их дурацкими и детскими, что, между прочим, совпадало и с мнением Руди.

Но ремесло есть ремесло.

– Я кухонный работник, – сказал Руди.

Человек спал с лица, но потом что-то на задворках его возбужденного испуганного разума узнало половину пароля Руди.

– А, – сказал он. – Да. Э-э. Вы из воздушных сил?

Стыдоба. Руди потер глаза.

– Эй! – раздался другой голос, веселее. – Эй! Ты теперь готовишь здесь?

Руди опустил руку. В их сторону хрустел по снегу, словно светловолосый гризли в огромной дутой куртке, венгр, с которым он общался три года назад в ресторане Макса, – тот самый, что сделал ему комплимент за хороший ужин, на хрен.

– Я мою посуду, – ответил Руди, пытаясь излучать ради Посылки спокойствие.

– Очень жаль, – сказал венгр. – Очевидно, здесь твои таланты не ценят, – он протянул руку к Посылке и опустил огромную лапищу в перчатке на плечо коротышки. – Стоять, – пророкотал он добродушно.

Посылка пропустила команду мимо ушей, каким-то образом умудрилась выползти из-под тяжелой руки венгра и бросилась к обочине дороги, уронив по пути чемодан.

Руди и венгр переглянулись. У Руди не было оружия, да он и не стал бы им пользоваться, даже если бы было. Венгр улыбнулся.

Посылка добралась до служебной дороги и прыгнула вниз, исчезнув в фонтане снега и взлетевших фалд. Донесся крик, стук, затем тишина.

– Макс тебя уволил? – поинтересовался венгр.

– Твой польский стал намного лучше, – заметил Руди.

Венгр наклонил огромную косматую светловолосую голову.

– Я понял, что если стараться и уделять этому достаточно внимания, то выучить можно почти все что угодно.

На краю дороги появились еще два крупных блондина, взбираясь по склону с болтавшейся между ними Посылкой. Они подняли ее над снежными сугробами на обочине и потащили к венгру. Все трое быстро переговорили шепотом, и в это время венгр не сводил глаз с Руди, затем блондины потащили бесчувственную Посылку вдоль стены отеля.

– Итак, – сказал венгр, когда они скрылись из виду, завернув за угол. – Что будем делать с тобой?

– Он наш, – произнес голос с погрузочной платформы. Руди нахмурился.

– Неужели? – спросил венгр.

– Ужели, – ответила Марта, подходя к краю платформы и глядя на них сверху вниз. На ней были джинсы, большой пушистый свитер, туристические ботинки и пуховик. На миг Руди не узнал ее. Она связала волосы в хвост и была без обычного макияжа. Она выглядела простой и невинной и одновременно профессиональной и деловой. – Посылка твоя. Посудомойщик – резидент Зоны.

Венгр улыбнулся и подмигнул Руди, чтобы дать ему понять, что он думает о спектакле с посудомойщиком.

– Похоже, у тебя есть почитатель.

Руди взглянул на Марту и стал подсчитывать количество причин, почему его можно назвать дураком. Оказалось, со счета сбиться слишком легко.

Венгр подошел и подобрал чемодан Посылки. В его ручище он казался игрушечным.

– Может, когда-нибудь загляну в «Ресторацию Макса» на ужин.

– Не торопись, – ответил Руди.

Венгр казался обиженным.

– Ну ладно, – сказал он. Отсалютовал Руди, поклонился Марте и ушел в ночь.

Когда он свернул за угол здания, Марта спустилась по лестнице погрузочной платформы и подошла к Руди.

– Нам пора, – сказала она.

Руди подобрал рюкзак. Вдруг он почувствовал, как на него навалилась тяжесть и усталость.

Короткая прогулка вниз по горе, во время которой они поскальзывались и спотыкались в глубоком мучнистом снегу, привела их к узкой лесной дороге. Там их уже ждала машина – план отхода Руди. Марта где-то нашла вторые ключи. Она села за руль.

Руди сидел и смотрел, как в свете автомобильных фар на них надвигается туннель запорошенных деревьев. Лесную дорогу не чистили, и на ней лежал десяти– или двенадцатисантиметровый слой снега. Машина двигалась со скоростью около пяти километров в час. Было очень просто открыть дверь, вывалиться на дорогу и сбежать, но он не видел смысла.

– Все могло сработать, если это тебя утешит, – сказала она. Он взглянул на нее.

– Что?

– В канун Нового года здесь всегда хаос, – сказала она, прищуриваясь на дорогу. – Могло бы получиться, но они следили за твоим человеком всю дорогу.

– Кто?

Она пожала плечами.

– Наверняка сказать нельзя. Они заплатили нам за сотрудничество в определенный период времени, – она бросила взгляд на него. – Не смотри так. План был интересный.

Он наблюдал за ней с минуту, пока она аккуратно вела машину по пологому склону дороги.

– Ты из контрразведки Зоны? – спросил он. Она рассмеялась.

– Вот это звание, – она покачала головой. – Знаешь, что интересно – эта драка была настоящая или ее начал ты?

– Я все время был на кухне, – ответил Руди. – Ян за меня поручится.

– Не ты лично, – сказала она. – Агенты-провокаторы, нанятые специально для этого случая, – как вы там их называете?

– Стрингеры. Как тебе отлично известно.

– Стрингеры, да. Обожаю терминологию Курьеров. Такая старомодная. Вот что интересно: ты нанимал стрингеров, чтобы затеять беспорядок и прикрыть свой отход?

– Как ты и сказала, – пробормотал Руди, – в канун Нового года здесь всегда хаос.

Еще минут десять-пятнадцать они ехали молча. Дорога поднималась и опускалась, и наконец деревья мягко расступились, и они выбрались на двухполосную дорогу, достаточно расчищенную, чтобы Марта ускорилась до двадцати километров в час.

– Кто этот венгр? – спросил Руди.

– Он говорит, что его зовут Кереньи. Но ты говоришь, что тебя зовут Тону, а я говорю, что меня зовут Марта, – она пожала плечами – ох уж этот мир, где никто не может быть уверен в чужом имени.

– Вы знали, что я приеду, – сказал он.

– Мы знали, что приедет он, – ответила она, имея в виду Посылку. – Венгры сообщили, где он будет и когда он там будет.

– И все, что вам оставалось, – ждать, когда появлюсь я. – Он потер лицо. – Что вы со мной сделаете?

Она так сгорбилась над рулем, что ее лицо оказалось в нескольких сантиметрах от лобового стекла.

– Скоро сам увидишь.

Машина вылетела на гололед, и на миг ее занесло. Руди слушал, как ругается Марта, сражаясь с рулем. В тот момент перспектива вылететь навстречу грузовику казалась ему вполне привлекательной.

Наконец она вернула контроль над машиной и повернулась к нему, и ее лицо в свете фонарей было бледным и вспотевшим.

– Ты нам даже не особенно досадил, – сказала она.

– Нет?

– Такие вещи случаются один-два раза в год. Чья-нибудь разведслужба решает помешать другой разведслужбе, и свои разборки они переносят в Зону, – она замедлила машину перед светофором – первым, что встретился им с момента отъезда от отеля. – Туризм – наша единственная индустрия, а чтобы работать в ней, нужно оставаться нейтральными.

– Трудно быть нейтральным.

– Никаких разведывательных операций на нашей территории! Если мы их выявляем – вмешиваемся. Портим всем их дурацкие игры. Рано или поздно дойдет до всех! – к этому времени она уже чуть не кричала. – Серьезно, почему не поехать играться в Баку или еще куда-нибудь и не оставить нас в покое?

– Я еду туда, куда посылают.

– Нюрнбергское оправдание, – пробормотала она. Светофор мигнул. Она сменила передачу, и они тронулись.

Через полчаса они прибыли на границу между Зоной и Чешской республикой. Марта сбавила скорость, чтобы махнуть ламинированным пропуском охране Зоны, но на чешской стороне пришлось остановиться для прохождения таможни и паспортного контроля.

Руди не замечал, как тепло в машине, пока не вышел, чтобы дать чешскому таможеннику провести досмотр. Они с Мартой стояли бок о бок, глядя, как пухлый чех и его ищейка – спрингер-спаниель – ползают по заднему сиденью. Руди не знал, кому из них двоих там веселее.

– Ничего личного, – сказала Марта, и каждое слово стало отдельным облачком тумана в холодном воздухе. – Я только делаю свою работу.

– Нюрнбергское оправдание, – сказал Руди.

Она тихо выругалась и подняла воротник куртки.

– Сколько это еще займет? – крикнула она на чешском, но ответа изнутри машины не последовало, так что она скрестила руки и сунула ладони под мышки в поисках тепла. Руди спросил себя, почему она не наденет перчатки.

– Я заберу твой паспорт, – сказала она.

– Меня просили его вернуть.

– Мне плевать, о чем тебя просили. Это собственность моего правительства.

Он покачал головой. Она метнула в него взгляд.

– Могу забрать тебя обратно в Зону и арестовать.

– Но у тебя нет полномочий арестовывать меня в Чешской республике, – заметил он. Кивнул на маленького таможенника: – Могу попросить убежище.

– Если попросишь, у него наверняка инфаркт будет.

– Но попытка не пытка.

Она покачала головой.

– У нас с чехами договор об экстрадиции. Заберем тебя отсюда через два часа.

Он посмотрел на нее.

– Два часа?

– Максимум.

Он задумался и снова покачал головой.

– Меня просили его вернуть.

– Твои люди все равно больше никогда не смогут использовать легенду Тону Лаара.

– О, думаю, для нее найдется применение где-нибудь в другом месте, – он улыбнулся ей. – В Баку, например.

– Можете проезжать, – сказал таможенник.

Марта взглянула на него и выпрямилась во весь рост.

– Если эта собака обоссала мою машину, вы пожалеете, что родились на свет, – сказала она. – И ты, и собака.

Они ехали еще около часа до пункта пропуска в Чески-Тешине. Марта вывела машину из очереди, выстроившейся к границе, и заехала за ряд кирпичных зданий. Руди выглянул и покачал головой. Гектары бетона и асфальта, залитые белым светом, усеянные черными домами и КПП и окруженные высокими заборами. Снова дома.

– Я пройдусь с тобой, – сказала Марта, открывая свою дверь.

Над слякотным асфальтом и бетоном стелился ветер, долетавший с гор, проникая сквозь его парку. Он взвалил на плечо рюкзак и последовал за Мартой сквозь слепящий свет фонарей между рядами автобусов, пассажиры которых без интереса провожали их взглядом. За площадкой рядом с двадцатиколесной фурой стоял дальнобойщик и горячо спорил с чешским таможенником.

– Если не против услышать мое мнение, – сказал Руди, – у вас очень необычный подход к делу.

– Мы же Зона, – сказала она весело. – Чего ты ожидал?

От грузовой парковки отходил туннель, окруженный колючкой и высокими ограждениями, который вел к границе. Там, примерно на полпути, был КПП.

– Тебя не раздражает этот свет? – спросил Руди, поднимая взгляд к фонарным мачтам, стоявшим через каждые десять метров вдоль пути. – Так по всей Европе. А то и по всему миру, – он покачал головой.

– Граница же проходит посреди города, – сказала Марта. – С этой стороны – Чески-Тешин. А чуть дальше, с другой стороны забора, уже Цешин. Польски-Цешин, как его еще называют. Не смотри на меня так.

– Как?

– Будто ты собрался зачитать мне свою курьерскую речь про Шенген и свободное передвижение через границы. Все вы одинаковые. Ненавижу идеалистов.

– Это не самый плохой из идеалов.

– Ты молодой, – сказала она ему. – Ты изменишься.

Он улыбнулся.

– Ты тоже молодая.

Она ударила его в плечо так, что было даже больно.

– Паспорт.

– Нет.

Она протянула руку.

– Как я попаду без него в Польшу?

– Покажи им тот паспорт, где сказано, что тебя зовут Ян Павел Каминский, – они постояли, глядя друг другу в глаза. – Глупо было прятать его в своей комнате. Плохие навыки.

Ему вдруг пришло в голову, что ему повезло выбраться из этой Ситуации живым.

– Думаю, сейчас мои навыки – наименьшая из проблем.

– Сколько раз ты уже это делал? – спросила она.

Если считать дело с кузеном Макса и ту чертовщину, которую пытался провернуть в Познани Фабио, это была четвертая Ситуация Руди.

– Немало, – произнес он, как он надеялся, умудренным голосом.

– По-моему, тебе надо это бросать, – сказала она. – У тебя не очень получается.

В его ситуации спорить было невозможно. Он пожал плечами и направился к КПП.

Польский паспорт Руди являл собой пластиковую карточку с его фотографией. Чешский пограничник сунул карточку в слот, и машина прочла встроенный чип. Руди приложил большой палец к ридеру, охранник посмотрел на экран, потом на Марту.

– Это все посудомойка, – сказал Руди. – Сплошной кипяток. Все отпечатки пальцев сжег.

– Пропустите его, – сказала Марта, и чиновник еще раз посмотрел на нее и вернул карточку Руди, в связи с чем тот задумался, на каких условиях Зона сосуществует с Чешской Республикой.

– Паспорт, – сказала ему Марта, когда поднялся шлагбаум.

Руди улыбнулся и ушел.

Десять метров по туннелю – и уже охранник на польском КПП проверил его паспорт и осведомился, не хочет ли он что-нибудь задекларировать. Руди открыл рюкзак и достал несколько бутылок чешского рома и чешского виски, которые захватил с собой на случай, если Посылке нужно будет согреться. Таможенник скривился.

– Они же одинаковые на вкус, – сказал он. – Бог знает из чего их гонят.

– Зато пиво у них замечательное, – сказал Руди, оглядываясь на туннель позади. Марта все еще стояла у чешского пограничного поста, маленькая фигурка в большой куртке. Когда он обернулся, она достала руку из кармана и помахала. В руке было что-то маленькое, зеленое и прямоугольное.

– С Новым годом, – сказал охранник. Руди улыбнулся в ответ.

– И вас.

Он снова затянул рюкзак, закинул на плечо и стал удаляться от границы.

Не считая польских названий улиц и магазинов и общей атмосферы обветшания, разницы между Цешином и его чешским побратимом не наблюдалось. Снежные улицы оживляли толпы празднующих Новый год и тех, кто отправлялся в церковь и возвращался из нее. Руди влился в их поток.

Проходя одну церковь, он свернул и толкнул двери. Она была забита, и ему пришлось стоять сзади в толпе поляков, с хлюпаньем переминавшихся на талом снегу. Через некоторое время появился Дариуш и встал рядом.

– Они продали нас венграм, – тихо сказал Руди. Дариуш пожал плечами.

– В следующий раз венгров продадут нам, – пробормотал он. – Зоновцы думают, что они такие праведные, но их тоже можно покупать и продавать, как и всех. В конце концов, все равны.

Руди посмотрел на него.

– Они украли мой паспорт.

Дариуш кивнул.

– Всегда так делают. Мы раздобудем другой.

– Венгры получили Посылку.

– Это тоже иногда случается, – он поднял руку и похлопал Руди по плечу. – Но ты в порядке. Это главное.

– Я не в порядке.

– Знаю, – у Дариуша был грустный вид. – Знаю. Пошли домой, а?

Только потом, на переднем сиденье «мерседеса» Дариуша, глядя на необыкновенно чистые полосы магистрали, петляющей навстречу Кракову, Руди сунул руку в карман парки и обнаружил, что каким-то образом покинул отель с часами Яна.