Павел проснулся перед рассветом и по привычке еще полежал в кровати несколько минут, прислушиваясь. Он услышал далеко в чаще леса фырканье зубра, призывающего самку, а ближе – шарканье и шмыганье, по которому узнал дикую кабаниху, названную им Эльжбетой, в честь покойной жены. Все это были знакомые звуки, которые говорили, что все хорошо, что можно спокойно подниматься с постели и встречать день.

Он медленно оделся, разминая застывшие от ночного холода мускулы и суставы. Его бестолковый сынок, живший в Берлине, прислал ему на прошлое Рождество электрическое одеяло, когда, как обычно, был слишком занят, чтобы приехать в гости лично. Сын забыл, что в доме Павла нет электричества, и Павлу это казалось примечательным, учитывая, что мальчик здесь вырос. Видимо, думал Павел, города и не такое с людьми делают. Города оглупляют. Так учил его собственный отец, а отца – его отец.

Павел спал в термокальсонах Damarts, которые прислала из Англии его шлюха-дочь. Если бы его дети хоть что-то соображали, они бы прислали ему генератор или какую-нибудь навороченную американскую топливную ячейку, о которых ему рассказывал Новак. Электрическое одеяло и термобелье. Поразительно.

Поверх термобелья Павел натянул стеганые штаны и толстый свитер. Влез в ботинки и пошаркал на кухню, дыхание слабым туманом срывалось с его губ.

На кухне стоял ошеломляющий запах, который Павел перестал замечать с годовалого возраста. Он исходил от ляжек зубров, висящих прямо под низким потолком, от сотен ниток сушеных грибов, от толстых пропотевших носков, сушившихся у плиты с двумя конфорками, от кофе и каши, варившихся десятилетиями, от сырой шерстяной одежды, свечей из домашнего воска и по крайней мере дюжины собак, сменивших друг друга за долгие годы.

Сейчас у него был большой белый зверь, горная собака с юга. Он назвал ее Галина, в честь второй жены, которую она напоминала по характеру.

Когда он вышел из спальни, собака заворочалась в углу в своем гнезде из тряпок и древних газет. Она весила ненамного меньше, чем он, а ее шкура была свалявшейся и грязной; она подняла свою тяжелую голову и посмотрела на него безумными глазами.

– Рано, засранка, – пробормотал Павел, взял немытую сковородку с кухонного стола и бросил собаке. – Жди, чтоб тебя.

Собака дернулась с неправдоподобной скоростью и поймала пастью рукоятку сковородки, летящей мимо. Уронила сковородку и обследовала ее мерзким красным языком.

– Засранка, – сказал Павел и открыл входную дверь. Дерево двери разбухло, как политик, как любил повторять Новак всякий раз, когда навещал его, и Павлу пришлось приложить силы, чтобы вытолкнуть ее наружу. При этом он заметил новые прострелы в теле.

Туалет находился в пятидесяти метрах, на опушке леса. Дверь от него сгнила уже много лет назад, Павел стянул штаны, открыл клапан сзади на термобелье и уселся, глядя на дом.

Домик все еще казался охотничьей избушкой из сказки, которую и должен был напоминать, когда его начинали строить в первые годы прошлого столетия: тогда герцоги и принцы приезжали сюда охотиться на зубров, оленей и кабанов. Домик выглядел еще довольно крепко, хотя время его не пощадило. Все окна на втором этаже были выбиты, большинство на нижнем – тоже, их заколотили досками, которые с годами стали серебристыми. Веранда вдоль фасада – правда, это была уже более поздняя достройка – сгнила, стала опасной, туда теперь сваливался хлам. И прошло уже… ну, он даже не помнил, когда в последний раз из трубы поднимался дым; казалось, что всю свою жизнь он предпочитал газ в баллонах, а труба уже наверняка наглухо забита старыми птичьими гнездами и мусором.

Последние четыре-пять лет он подумывал снова открыть верхний этаж. У него не было особой нужды в этих комнатах, после того как иссяк поток туристов, но он думал, что, может быть, какие-нибудь охотники из прошлых заездов могли забыть там что-нибудь ценное, а раз дети-имбецилы не в состоянии ему помочь, пора подняться по лестнице и поискать что-нибудь на продажу в деревне.

Его кишки с годами, как и все вокруг, стали работать медленнее, но он был не против. Иногда он сидел здесь по часу и больше, глядел на дом и думал. Вид никогда не менялся: вечный вид на дом. Иногда он планировал, что сделает с домом; иногда думал, как пойдет и скосит еще метр новых зарослей вокруг поляны, на которой тот стоял. Он редко осуществлял свои мечтания, но они его успокаивали и отвлекали от все более своевольной пищеварительной системы.

Этим утром, к примеру, он задумал прочистить дымоход. В гостиной – куда он не входил уже года три – имелся камин шириной почти в три метра, окруженный старинной витой железной решеткой, все еще с горкой древнего пепла. Он знал, что дымоход ему теперь не по карману, а заплатить за работу другим нечем, но ему было приятно просто размышлять об этом, а теперь он заодно подумывал о том, что где-нибудь можно продать и старинную решетку, если ему будет не лень оторвать ее от камина.

Наконец закончив, он подтерся вырванной из Gazeta Wyborcza страницей, натянул штаны и вышел из туалета.

Дом был со всех сторон окружен лесом. За туалетом расходились темные ряды дубов и елей, сосен, буков и ольхи, населенные зубрами, оленями, тарпанами, бобрами и кабанами. Последний темный закоулок Европы, как говаривал Новак. Он находился на границе Польши и Литвы, но та менялась по капризу истории с тех самых времен, когда придумали границы. Лес успел побыть польским, литовским, немецким, русским. Здесь хоронили секреты, а беззаконие послекоммунистических лет как в Польше, так и за границей, удобрило деревья несметным количеством тел. Павел повидал все, но впечатлило его немногое.

Вернувшись на кухню, он зажег обе конфорки и поставил на одну ковш с водой. На вторую водрузил сковородку, чтобы оттаял затвердевший жир. Когда забрызгало, он нарезал ломтей с оленьей ляжки и бросил жариться. Заворочалась и подняла голову Галина, стоило ей учуять мясо на огне, как с брылей закапали толстые нити слюны.

Вода закипела, Павел бросил ложку молотого кофе в металлическую турку и пластиковую миску, налил и туда, и туда воды. Дал настояться. Галина была кофеманкой и становилась невыносимой больше обычного, если ее кофе оказывался недостаточно крепким.

Когда зажарилось мясо, был готов и кофе. Он поставил собачью миску на пол, и злобная тварь принялась хлебать. Себе кофе из турки он налил в потрескавшуюся керамическую кружку с рекламой венского Тиргартена – очередной рождественский подарок от бестолкового сынка, и стоя ел мясо прямо со сковороды. Пару ошметков бросил на пол, чтобы порадовать собаку.

– Какой сегодня день, засранка? – спросил он, отхлебывая кофе. Собака, как обычно, не дала вразумительного ответа – только шумно и влажно чавкала, завтракая. – Пожалуй, сегодня день похода в деревню.

При слове «деревня» собака перестала жевать и подняла голову. В молодости Павел ходил в школу с мальчиком по имени Станислав. Станислав любил развлекаться тем, что ловил насекомых и отрывал у них крылышки и лапки. Он держал покалеченных жертв весь остаток их жалкой жизни в маленьком картонном коробке и любил показывать девчонкам.

Позже Станислав перешел к маленьким животным, ловил и увечил собак и кошек. К тому времени он уже оставил попытки впечатлить девчонок. А позже девчонки сами стали его целью. Он убил пятнадцать, прежде чем его арестовали. Павел видел его глаза на суде, и время от времени замечал что-то от Станислава в глазах Галины.

Его поражало, что собака узнавала слово «деревня» и проявляла такой интерес. Он никогда не брал ее в деревню – не смел, а то вдруг ей захочется отведать какого-нибудь ребенка. Он покачал головой и бросил в сторону собаки грязную тарелку. Собака не обратила на нее внимания и продолжала буравить его взглядом.

– Я тебя не возьму, засранка, – злобно сказал ей Павел. – Тупая бесполезная скотина.

Галина посмотрела на него еще, затем как будто немо пожала плечами и вернулась к кофе, словно совершенно забыв о его присутствии.

Павел подумал, что уже забыл, когда в последний раз посещал деревню. Ему казалось, где-то в конце весны или начале лета. С другой стороны, может, и еще раньше.

Неважно. Зайдя в сарай, он обнаружил, что от его велосипеда никакого толку. Обе шины спущены, а почти на всех металлических поверхностях ржавчина. Он не помнил, когда порвалась цепь, но вот она – никчемно болтается. Он постоял, сунув руки в карманы толстой рубашки, таращась на велосипед, висевший под потолком сарая. Стоял долго, вспоминая и не в силах вспомнить, когда он в последний раз садился на него. Явно очень давно.

Бог с ним. Он вернулся к домику смотрителя и нашел под кучей лохмотьев пару ботинок покрепче, только слабо припорошенных плесенью. Завязал шнурки, надел куртку, накинул рюкзак на плечо и двинулся по тропинке, что вела к проселку, что вел к дороге, что вела к деревне.

В деревне было около семидесяти жителей. Она могла похвастаться баром, магазином и гаражом, которыми заправлял один человек, а также почтой, ей руководила серая нервная женщина, она то ли приехала, то ли была выселена сюда из Варшавы двадцать лет назад. Павел всегда думал, что она уедет, так что не трудился запоминать ее имя, но год за годом она оставалась на месте, терпеливо получая его почту и ожидая, когда он придет за ней в деревню.

– И как мы сегодня, господин Павлюк? – прощебетала она, пока он изучал кучу конвертов, посылок и бандеролей, скопившихся в чулане почты с тех пор, когда он в последний раз приходил в деревню – и ему подумалось, что приходил он очень давно.

– Мы? – пробормотал он. – Мы? Я в порядке, а про вас не знаю. Новак заходил?

– Я видела господина Новака всего минут за десять до вас, – сказала женщина. – Он шел в э-э… – она кивнула на бар.

– Вот, соберите все это в сумку, – сказал он, сунув ей пачку конвертов. – Я вернусь попозже, – и потопал по ступенькам почты, через дорогу и в бар.

Внутри за столом сидел Новак, глядя на бутылку «Выборовы» и два стакана.

– Слышал, что ты в округе, – сказал он. – Выпьешь?

Павел подтянул стул, сел и смотрел, как Новак наполняет оба стакана водкой. Они выпили в молчании, и Новак наполнил их заново.

– Итак, – сказал он, доставая конверт из кармана куртки, – писатель.

– Писатель, – Павел взял конверт, изучил его содержимое, извлек деньги и сунул в карман.

– Забронировал сторожку на шесть недель, – продолжал Новак. – Говорит, ему нужно уединение, чтобы закончить последний роман. Ну его на хрен.

– Ну его на хрен, – согласился Павел, и оба опять опорожнили стаканы, и опять Новак их наполнил.

– Но платит полную стоимость, – сказал Новак. – За всю сторожку, не только за первый этаж.

– Когда приедет? – Павел не был лентяем, но уже мог предвидеть, как тяжело ему будет проводить дни за уборкой. Давненько он не приводил сторожку в порядок.

– Пятница.

– А сегодня что? Понедельник?

– Среда.

– Черт, – Павел снова опустошил стакан.

– Говорит, ему особого отношения не нужно, – сказал Новак. – Говорит, будет сам себе готовить, – и оба рассмеялись, потому что последний, кто сказал, что может готовить себе сам, чуть не спалил сторожку.

Павел просматривал документы на аренду, которые вынул из конверта, – бизнес Новака по сдаче сторожки был слишком хилым, чтобы пользоваться читалками, планшетами или смартфонами.

– Что-то имя не узнаю, – сказал он.

– Писатели, – сказал Новак. – Ну их на хрен.

– Ну их на хрен, – согласился Павел, и они снова выпили. Павел поднялся и застегнул куртку.

– Тогда придется готовиться к его приезду.

Новак налил себе еще.

– Придется.

Снаружи Павел приосанился и зашагал через улицу на почту, где поворчал на женщину за стойкой, пока она не отдала ему сумку с почтой. Потом направился в лес, выбрав самую прямую дорогу.

Турист был очень молодым. Бородатый, он хромал и делал вид, что прожил тяжелую жизнь, но Павел, у которого тоже жизнь была нелегкой, видел разницу. Турист – этот писатель – был всего лишь мальчишка.

Он прибыл рано поутру, когда Павел сидел в туалете. Он услышал, как хрустят ветки и листья под ботинками, и, когда застегнулся и вышел, его уже ждал парень в джинсах и черной утепленной лыжной куртке, с большой оливково-зеленой брезентовой сумкой на плече, он опирался на трость и ухмылялся.

– Эй, – сказал Павел, направляясь к нему. – Это частная собственность.

– Я знаю, – сказал парень, улыбаясь и протягивая руку. – На ближайшие несколько недель это будет моя частная собственность.

Павел никому не пожимал руки. Ему казалось, что это привычка городских, которые не верят, что у встречного нет оружия.

Если это как-то и задело паренька, то он не подал виду. Продолжая улыбаться, сунул руку обратно в карман, обвел тростью сторожку.

– В неплохом состоянии, – прокомментировал он.

– Что у тебя с ногой? – спросил Павел.

Парень посмотрел на ногу, потом на Павла и ухмыльнулся.

– Знаешь, ты один из очень немногих, кто спросил об этом. Большинство думает, что мне не захочется об этом говорить. Несчастный случай во время полета на воздушном шаре.

Павел поднял бровь.

– Воздушный шар.

– Небольшая ошибка при расчете соотношения веса и подъемной силы, – он заговорщицки наклонился. – Если быть честным, я уже слишком стар для этой фигни.

Павел пожал плечами.

– Тогда я и начал писать, – продолжал парень, взявшись обходить сторожку в сопровождении Павла, – пока лежал в больнице, – он обернулся и подмигнул Павлу. – Совет бывалого, господин Павлюк. Если вам скажут, что эти костоправные приспособления безболезненны. Врут и не краснеют. Вот, возьмите часы, – и он весело достал из кармана сложную пластмассовую шкатулку с самыми уродливыми часами из всех, что видел Павел, – громоздкой аляповатой штуковиной с жирным пластиковым браслетом.

– Давайте, примерьте, – предложил парень, и Павел надел их, после чего парень улыбнулся. – Ну вот, – сказал он довольно. – Только не снимайте. Это на удачу.

И Павел носил часы весь срок пребывания парня в сторожке. Он возненавидел их и намеревался продать, как только парень уедет, но пока делал все, чтобы тот видел их на его руке.

Не то чтобы они часто встречались. Иногда он видел, как парень уходил на прогулку в лес вокруг сторожки, но чаще тот оставался дома – писал, предполагал Павел. Раз или два он проходил по своим делам мимо одного из незабитых окон сторожки и замечал внутри парня за таким компьютером, на котором пишешь в воздухе, а не на клавиатуре, отчего руки устают уже через пятнадцать минут. Вообще-то в его комнате было многовато компьютерного оборудования. Куча штуковин с экранами, лампочками и кабелями. Куда больше, чем Павел видел у него по приезде.

С другой стороны, сказал себе однажды вечером Павел, готовясь ко сну, бывали гости и намного, намного хуже. Помнил он компанию бельгийских бизнесменов, которые… в общем, с тех пор он решил никогда не ездить в Бельгию. А еще шесть мальтийцев, которые не сказали ему ни слова, да и друг другу тоже. Неописуемо жуткие.

Он был слишком старым, слишком медлительным. Он хотел повернуться, но его талию обхватили сильные мясистые руки, оторвали от пола, развернули его в противоположном направлении, а потом из ниоткуда метнулась тень и наложила ему на рот клейкую ленту, и не успел он ничего сделать, как огромная ручища схватила его за оба запястья, сжав их вместе, пока кто-то другой тоже заматывал их клейкой лентой. Трое. Их было трое? Или только двое? Не может быть, чтобы один, слишком много рук. Он даже не успел крикнуть.

Двое. По меньшей мере двое. Один нес его за торс, второй удерживал ноги, и так его пронесли через коттедж, мимо тела Галины, лежавшей на кухонном полу с перерезанным горлом, и вытащили на лунный свет.

Где уже стоял на коленях парень, в разорванной одежде, с окровавленным лицом и сцепленными за затылком руками. Павла кинули рядом с ним, подняли на колени, и он почувствовал, как до шеи сзади дотронулся холодный ствол оружия.

– Будешь знать, как воровать у нас, – произнес голос за спиной.

Парень сказал что-то на незнакомом Павлу языке, и внезапно поляну заполнили пчелы, и горячий липкий дождь, и звуки падающих тел, а когда все кончилось и он открыл глаза, то увидел, что вокруг лежат пять здоровенных мужчин в черном, и вид у них такой, будто их загрызло насмерть нечто, орудующее миллионом крошечных зубов.

Парень обернулся к нему, весь в крови, и – невероятно – он улыбался.

– Ты в порядке? – спросил он весело.

Павел вытер кровь с лица и молча кивнул.

– Хорошо, – парень поднялся на ноги и помог встать Павлу, снял клейкую ленту с запястий и оглядел поляну. Ближайшую к ним стену сторожки как будто обработали гигантской теркой для сыра.

– Лучше перезарядиться на всякий случай, – он похромал по ступенькам в сторожку, вернулся немного погодя с алюминиевой приставной лестницей и парой полотенец. Бросил одно Павлу, донес лестницу до дерева на опушке и неловко вскарабкался, пока Павел стирал с себя кровавое месиво.

– Волшебство, – сказал парень, срывая с веток дерева что-то… невидимое… – Волшебное оружие.

Самонаводящиеся пушки представляли собой матовые сферы размером с грейпфрут, совершенно невидимые, пока парень не начал снимать их с дерева. Там, где их касались его пальцы, расползались неровные пятна телесно-розового цвета, а когда он закончил их перезаряжать и переустанавливать, они окрасились в цвет его рук.

Их оказалось больше сорока, развешенных вокруг сторожки, и парень обошел все. Когда он возвращал их на место, они снова начинали исчезать, перенимая цвет окружающего фона.

– Рад, что ты не снял часы, – сказал он Павлу, возвращая на место последнее устройство. – Пушки запрограммированы стрелять по моей команде в любого, у кого их нет, но ты все равно мог бы поймать пару пуль, если бы не сидел спокойно.

Павел ничего не ответил.

Парень отвел его назад в сторожку. В столовой было разбросано безнадежно разбитое компьютерное оборудование. Парень остановился в дверях, глядя на него.

– Тебе лучше уйти, – сказал ему Павел. – У этих пятерых наверняка есть друзья. Они будут тебя искать.

– Это меня не волнует, – покачал головой парень.

– И думаешь, что стоит?

– Это просто наемники. Меня уже не будет, когда появится подмога, – он вздохнул. – С другой стороны, ты прав. Их друзья захотят отомстить, просто чтобы сохранить лицо. Тебе тоже надо уходить.

– Мне? – Павел рассмеялся. – Никуда я не пойду.

Парень наклонил голову набок.

– Там почти целая стрелковая дивизия СС, – сказал Павел, показывая в окно на лес. – Прибыли сюда в 1942 году, искали еврейских бойцов Сопротивления. Вернулись только трое, и отец говорил, что все они сошли с ума. Их тела так и не нашли. Думаешь, я боюсь какой-то мафии?

Парень улыбнулся.

– Я оставлю тебе пушки, на всякий случай, – он оглядел комнату. – Все остальное тоже можешь оставить себе. Даже разбитые вещи можно продать на запчасти.

– Они сказали, ты у них что-то украл.

– Неправда. Я обнаружил то, что искали другие. И я хочу кое-что с этим сделать. Они наняли мафию, чтобы остановить меня. А может, и нет. Может, это был кто-то другой. Я все еще заполняю пробелы.

– Кто эти «они»?

– Ну, в этом и проблема. Я не знаю точно. Вариантов предостаточно. Оказывается, ими могут быть многие. И может быть, есть и другие, кто мне помогает. Я не знаю, – он радужно улыбнулся Павлу. – Здорово, да?

– Значит, ты нашел что-то очень ценное?

Парень задумался.

– С этим нельзя пойти в банк, в обмен валют или ломбард и получить деньги.

Значит, ничего это не стоит. Павел потерял всякий интерес.

– Лучше уходи, – сказал он, уже обдумывая, что сделает с запчастями от разбитых компьютеров. Он мог бы отнести их Новаку уже сегодня вечером и вернуться на следующее утро с большой пачкой денег. Может, купит себе новый спальник.

Они достали лопаты из сарая и вернулись на поляну закопать тела. Парень обыскал покойников, собрал разорванные кошельки и распотрошенные телефоны, бросил все в целлофановый пакет. Они похоронили и Галину. Работа была кропотливая, грязная, каторжная, но парень от нее не увиливал, несмотря на очевидные неудобства, которые доставляла нога. Закончили они почти на рассвете. Павел оперся на лопату и оглядел поляну, которая выглядела именно так, будто на ней похоронили несколько тел.

– У Штази была какая-то поговорка, – сказал парень. – Что-то про мытье медведя.

– Мыть медведя, не намочив шкуры, – сказал Павел. Потом нахмурился. Парень усмехнулся.

– Ну надо же, господин Павлюк. Кто бы мог подумать, что вы знакомы с лексиконом Штази?

Павлу вдруг показалось, что парень знает о нем все, в том числе и о том времени, что он провел в Берлине в молодости, за пару лет до падения Стены.

– Это означает выполнять опасную работу, не подставившись под угрозу, – сказал он. Сказал без стыда. В те последние неистовые дни Берлинской стены он не сделал ничего, чего стоит стыдиться; он говорил себе это так часто, что сам поверил.

Парень кивнул.

– Именно так.

Павел оглядел поляну.

– Но ты явно подставляешься под какую-то угрозу.

Парень придвинулся, так что их лица разделяло всего несколько сантиметров, и посмотрел ему прямо в глаза. В этот момент Павлу показалось, что он увидел в лице паренька яркий торжествующий проблеск безумия.

– Это, – сказал он, – еще никакая не угроза. Это просто банда наемных мордоворотов. А медведь, которого я пытаюсь вымыть, – угроза совсем другого порядка.

Павел поднял бровь.

– И оно того стоит?

Парень улыбнулся:

– Может, вместе посмотрим?

Павел хотел было ответить, когда услышал голоса с тропинки, ведущей в чащу леса. Посмотрев в том направлении, он увидел прыгающие огоньки. На миг ему показалось, что это уже прибыли друзья бандитов, но, когда голоса приблизились, он услышал акцент и расслабился. Всего лишь англичане.

– Ну что ж, – сказал парень, смахивая грязь, веточки и листья с одежды. – Мы не в том состоянии, чтобы принимать гостей, но не думаю, что они сильно обидятся. Можешь их встретить?

Их было четверо – трое мужчин и женщина. Все несли фонари, все были с рюкзаками на спинах и в ботинках для походов. Мужчинам было около шестидесяти лет, женщина казалась моложе, не старше сорока. Все были одеты в раздражающе старомодном стиле, который так любят эти англичане: твид, рубашки и галстуки. Женщина была в твидовых брюках и пиджаке поверх большого пышного рыбацкого свитера. Все казались перепуганными.

– Всё в порядке, – сказал им по-английски парень. – Вы уже вышли, вам нечего бояться.

Один из мужчин, поколебавшись, шагнул вперед и протянул руку.

– Вы не представляете, как долго мы этого ждали, – произнес он с тем английским акцентом, который сын Павла как-то раз назвал «маммерсетским» – словно попытка актера-халтурщика изобразить акцент Уэст-Кантри. Павлу он казался чересчур английским.

– Знаю, – сказал парень.

И вдруг лес в одном месте словно зарябил и зашевелился, как чудовище в одном фильме со Шварценеггером, который когда-то видел Павел, и на поляну вышел человек в облегающем костюме из серых тряпок. Он поднял капюшон, открыв молодое чернокожее лицо. Позади него материализовались еще два человека – два огромных блондина с автоматическим оружием.

– Проблемы? – спросил молодой человек, глядя на перекопанную землю в том месте, где Павел с парнем похоронили бандитов.

– Ничего неожиданного, – ответил парень. – У тебя?

Молодой человек покачал головой, с подозрением глядя на Павла.

– Карта точная, они ждали меня у места отхода. Нам оставалось только выйти назад.

Парень кивнул, и Павлу показалось, будто с плеч у него свалился тяжкий груз.

– Ну хорошо. Заводите всех внутрь и приведите в порядок. Там есть сменная одежда для всех. Прошу прощения за бардак.

– И так будет каждый раз, когда мы это делаем? – спросил молодой человек.

– Нет, – ответил парень, – иногда будет реально опасно.

Молодой человек фыркнул и пошел подгонять в сторожку англичан, нервно сбившихся в кучку.

– Многовато крови для рутинной работенки, – сказал один из здоровяков-блондинов. Парень пожал плечами.

– Кажется, мы выманили еще одного игрока, – он бросил здоровяку пакет с кошельками и телефонами. – У них где-то рядом должен быть транспорт, найдите и избавьтесь от него. Потом попробуйте узнать, кем они были и на кого работали.

Здоровяк поднял целлофановый пакет и прищурился, рассматривая его содержимое.

– Это несложно. Если они не профессионалы, то наверняка пришли со своими документами.

Парень кивнул.

– Я так и думал. В общем, я хочу убраться отсюда через полчаса. Пошлите кого-нибудь поискать их подмогу, и встретимся в месте сбора через два дня.

– Ладно, – и два человека натянули капюшоны и снова исчезли. Как для таких крупных людей, они перемещались по лесу практически бесшумно; Павел почти не слышал, как они уходили.

Когда они скрылись, парень спросил:

– И как долго ты про них уже знаешь?

– Про англичан? – спросил Павел. Пожал плечами. – Всю жизнь.

– Знаешь, откуда они берутся?

Павел снова пожал плечами.

– Я лесник.

– Не считая берлинских лет.

– Я лесник, – повторил он. – Мой отец был лесником, и его отец. В лесу мы ходим куда хотим. Иногда встречаем английских лесников.

Парень посмотрел в чащу.

– Ну, лес окружает границу, – сказал он как бы сам себе. – Наверное, иногда трудно понять, на чьей ты стороне, – он посмотрел на Павла.

Несколько долгих минут они стояли и смотрели друг на друга. Уже нет смысла что-то отрицать, подумал Павел.

– Они передают, что этих ты можешь забрать, – произнес он наконец, кивая на сторожку. – Но попробуй увести еще людей – и тебя остановят.

– И кто это передает?..

– Какая разница?

– Те же люди, что послали мафию?

– Нет. Они от кого-то другого. Не знаю, от кого, и не знаю зачем. – Павел наблюдал, как парень обдумывает его слова. – Похоже, у тебя больше врагов, чем друзей.

– С этим не поспоришь, – согласился парень. Он взглянул на Павла и спросил: – Кстати, а сколько тебе лет?

Это был такой необычный вопрос, учитывая ситуацию, что Павлу не пришло в голову врать.

– Почти девяносто, – сказал он.

– Тебе девяносто восемь, – сказал парень. – А выглядишь ты не старше шестидесяти. Похоже, жизнь в лесу действительно идет на пользу.

Павел нахмурился.

– Знаешь, – продолжал парень, – года полтора назад я встретил человека, который божился, что на той стороне границы время течет медленнее. Я думал, это вранье. Как время в одном месте может идти медленнее, чем в другом? Но, может быть, он прав. Может быть, ты слишком долго пробыл на той стороне. Хм?

Павел обжег его взглядом. Парень кивнул.

– Так я и понял. Вот за этот секрет стоит убивать. – Он потер лицо. – Ладно, господин Павлюк. Мы скоро уйдем, а ты сможешь дальше присматривать за тропинками. В следующий раз, как увидишь тех, на кого работаешь, передай, что это еще не конец.

– Тебя остановят, – предупредил Павел. – Брось – ты вывел четверых. Это само по себе победа. Тебе что, мало?

– Мало? – переспросил парень. – Господин Павлюк, прошедшие десять лет меня гоняли по Европе, похищали, избивали, пытались убить, мне врали практически все, кому я доверял. – Он обернулся, поднял лопату и понес ее к сторожке. Павлу показалось, что парень внезапно совсем лишился сил. – Погибло много людей, – продолжал он, не оглядываясь. – В том числе мой брат. И все потому, что кто-то где-то не дает этим людям попасть туда, куда они хотят, – он остановился и показал на сторожку лопатой. – Или кто-то хочет знать, как попасть в Общество. Или не хочет позволить остальным узнать, как попасть в Общество. Я честно уже перестал понимать, и мне это надоело. Надоело, что меня заездили как старую клячу все кому не лень, – он на миг взглянул на лопату, словно только сейчас понял, что у него в руках, потом бросил ее в траву и устало поднялся по ступеням к входной двери сторожки.

– Передай своим друзьям, что я еще даже не начинал, – сказал он и вошел внутрь.