В этом году, когда кончился сезон, Лев решил покончить с собой.

Он стоял на причале и смотрел, как паром увозит последних туристов обратно в их плавучую страну, сунул руку в карман, нащупал несколько драхм, евро и долларов и понял, что не переживет зиму. Ноги вдруг стали ватными. Он присел на тумбу и смотрел на бухту, и некоторые молодые рыбаки смеялись над ним. Но те, что были постарше и знали, как быстро и окончательно может развалиться жизнь человека, хранили мрачное и уважительное молчание.

Величественный белый корабль в бухте назывался просто «Государство». Это была страна для туристов, страна туристов, отправившаяся в годовой тур по Средиземному и Эгейскому морю, прежде чем встать на зимовку в сухом доке в Киле. Это была страна людей почтенного возраста и почтенного достатка со всего мира.

В этом году огромное судно принесло ему Мирну, отправившуюся в круиз, чтобы утешиться после смерти пятого мужа. «Я так ездила и когда умер Дэнни, – рассказывала она ему. – И Джордж. И Чарли». И улыбнулась, и Лев почувствовал, как внутри все сжимается. Когда она улыбалась, то напоминала ему сову. Не мудрую сову из сказки, но хищную убийцу мышей.

Мирна. Накачанная и натренированная до степени мутации, без единой унции жира на всем теле – словно женщина, целиком сделанная из веток и клочков шерсти, оставшихся от овец на колючей проволоке заборов. Невозможно понять, сколько ей лет, но много. Она опаивала его, угощала, позволяла ее ублажать, но потом отказалась оделить какими-нибудь подарками. Подарками, которые, например, можно было бы продать, чтобы оплатить жилье.

Но, боги, как же жарко, хоть в Средиземноморье и была в разгаре зима. Эти края не годятся для русских. Слишком жарко. Слишком чуждо. У еды не тот вкус, алкоголь ужасный, хотя если выпить достаточно, то об этом можно забыть.

Он приехал сюда четыре года назад, скакал по островам, пока деньги не иссякли и он больше не мог себе позволить оплату парома. С греческого языка название острова переводилось как-то вроде «Место, где мы забыли, где мы», и оно казалось вполне подходящим. Прибытие Льва совпало с «Государством», бросившим якорь в бухте и изрыгнувшим свое население, включая Пенни. Пенни из Питсбурга, которая настолько прониклась к нему симпатией, что, когда она уехала, он смог продать все то, что она ему дарила, и снять грязную комнатушку над таверной в Старом городе и кое-как выжить до следующей порции туристов.

Следующее посещение «Государства» принесло Алису. Затем Коринну. Между ними Лев зарабатывал на жизнь преподаванием английского и русского и вычиткой путеводителей, хотя денег получал всего ничего. Он начал относиться к «Государству» с благоговением человека восемнадцатого столетия, исповедующего карго-культ.

Но, наверное, в самой глубине души он знал, что однажды все кончится. Либо те, кто владел и управлял «Государством», внезапно решат отправить его в кругосветный круиз, либо корабль врежется в айсберг и затонет, либо он просто встретится с женщиной, которая больше берет, чем дает. Так и случилось. Сейчас Мирна держит путь к новым краям, увлеченная воспоминаниями о русском любовнике, пока тот голодает, лишается жилья, а в итоге просто выйдет в порт, возьмет что-нибудь очень тяжелое и прыгнет в воду.

И почему бы, если уж он решил быть с собой честным до конца, не сделать это прямо сейчас? Зачем проходить этап неизбежной мольбы, обещаний и пресмыкательства в ногах господина Евгенидиса, владельца таверны, если результат известен заранее? Он оглядел кипящую активностью набережную и заметил на камнях маленький якорь. Спросил себя, сможет ли держаться за него столько, сколько потребуется. Спросил себя, подумает ли его кто-нибудь спасать.

Он уже поднимался, чтобы подойти к якорю, когда на него упала тень.

– Профессор Лаптев? – спросили его на русском. – Профессор Лев Семенович Лаптев?

Говоривший был молодым человеком в джинсах и легкой хлопковой рубашке, с наплечной конопляной сумкой в руке. Он опирался на черную трость – из тех, что делались из бесконечных углеродных остатков: тонкая, как мизинец, но способная помять крышу машины. Он казался безобидным, но сердце Льва застыло, как сибирский пруд зимой.

– Кто вы?

Молодой человек улыбнулся.

– Меня зовут Смит. Я тот, кто хочет угостить вас выпивкой, а может быть, и мезе, – его русский был безупречным, но Лев чувствовал балтийский акцент. Тот еще Смит.

– Вот как? – сказал Лев. Прибалт развел руками.

– Без всякого подвоха. Просто хочу спросить вашего совета. Готов заплатить за консультацию, если вас устроит.

В сердце Льва боролись страх и отчаяние. Отчаяние объединилось с голодом и выиграло всухую.

– Очень хорошо, – сказал он.

Они пошли в одну из таверн подороже в новой части порта, и Лев тут же почувствовал себя грязным, потасканным и не в своей тарелке. Прибалт настаивал на том, чтобы заказать всего понемногу, и, когда посреди стола водрузили огромную тарелку, широко улыбнулся и пригласил Льва угощаться, но Лев терпел, хотя и истекал слюной.

Его наконец нашли? Лев знал, что у них есть такие профессионалы, спецоперативники, молодые люди с жестким взглядом и внешним слоем нормальности, аккуратно наложенным на хрустальное ядро идеологии. Но этот казался другим. Казался уставшим. Нет, если подумать, не просто уставшим. Лев заглянул прибалту в глаза и увидел другую усталость. Не такую, понял он, как у человека, который не спал несколько дней, проехал несколько сотен километров и вышел из нескольких непростых ситуаций. А усталость человека, который перешел за рваный край полного истощения – физического, умственного и эмоционального, а потом каким-то образом нашел силы восстановиться. Еще не окончательно, но достаточно, чтобы действовать сейчас, достаточно, чтобы сделать то, что нужно сделать. Лев узнал этот взгляд. Он видел его не так давно в собственном зеркальце для бритья. И только благодаря этому он расслабился, поверил, что переживет встречу. Если бы Центр прислал убийцу, чтобы подчистить концы в лице Льва Семеновича Лаптева, он бы не послал того, кто выглядит так, словно у него отняли весь его мир. Парень не был убийцей – он был кем-то другим, кем-то необычнее, страшнее.

– Ешьте, – сказал парень. – Выглядит вкусно.

Лев посмотрел на тарелку. Там не было ничего, что он согласился бы есть добровольно, если бы, как сейчас, не умирал с голоду.

– Не выглядит.

Парень вздохнул.

– И в самом деле, не выглядит. Еда для туристов. Я бы мог приготовить лучше, – он налил им обоим, поставил бутылку обратно на стол, откинулся и оглядел Льва. – Мне нужен пианист.

Лев покачал головой и опустошил стакан.

– Боюсь, вы пришли не к тому человеку. Видите ли, мне медведь на ухо наступил.

Прибалт улыбнулся.

– Не такой пианист, профессор Лаптев. А пианист.

Ах, пианист…

– Мы называли их телеграфистами, – пожал плечами Лев. – Скучно, сам знаю…

Прибалт снова наполнил стакан Льва.

– Значит, телеграфист. Телеграфист и эксперт по кодам.

Лев хмыкнул.

– Экспертов по кодам больше нет, мистер Смит. Почему, по-вашему, я сижу на этом паршивом острове, а не сияю, как звезда, в Москве? Сегодня есть только Колосс, а Колосс взломать нельзя.

– Уверен, вы пробовали.

Пробовал? Лев проглотил выпивку. О, пробовали они не раз. Колосс был версией оружия взаимного уничтожения от мира кодирования. Он ворвался в Сеть, сразу в готовом виде, около пяти лет назад – надежная и совершенно непробиваемая система шифрования. Даже если знать, как она работает, прочитать сообщение, закодированное Колоссом, просто невозможно, если оно не предназначено для тебя. По слухам, Колосс разработала группа ненормальных шифровальщиков в Турине, которая затем решила, что он должен быть у всех, и опубликовала, сделав широко доступным. Теперь им пользовались все. Москва, Лэнгли, Лондон, транснациональные корпорации. Все.

Федеральная служба безопасности год непрерывно штурмовала Колосс силами суперкомпьютера и тридцати элитных кодеров России, чтобы раскрыть его секреты, но так ничего и не добилась. В отчаянии они пытались похитить одного из членов туринской команды, но их нигде не оказалось. Говорили, что их уже прибрала к рукам мафия, для которой они разрабатывали Сына Колосса, который не только сообщение зашифрует, но и еще и гавот при этом спляшет.

Однажды, в конце года, Лев обнаружил, что бредет голым по берегу Москвы-реки, не представляя, кто он и что случилось с его одеждой.

– Чудо, что мы все не сошли с ума, – сказал он тихо.

Смит смотрел на него с нечитаемым выражением лица. Лев надеялся, что не с жалостью.

– Это не Колосс, – сказал прибалт. – Но может оказаться не менее надежно.

Лев моргнул.

– Все, что слабее Колосса, – сказал он, – ломается в два счета.

Прибалт неожиданно ухмыльнулся и достал сложенный листок бумаги из внутреннего кармана куртки. Разгладил и протянул, Лев увидел группы цифр и испытал едва ли не сексуальный прилив ностальгии.

– Что это за язык? – спросил он.

– Русский.

Лев фыркнул.

– У вас есть ручка?

У прибалта ее не было. В конце концов, они попросили официантку – у нее тоже не было ручки, но нашелся довольно тупой карандаш для ресниц, который она соблаговолила одолжить шутки ради, и Лев провел подсчет частоты сообщения, набрасывая цифры на салфетке. Прибалт налил себе еще, откинулся и наблюдал.

Через десять минут Лев поднял взгляд и сказал:

– Очень смешно.

Прибалт улыбнулся.

Сообщение было закодировано простым стихотворным шифром, из тех, что легко ломали еще во время Второй мировой войны. Клер состоял из десятка имен и адресов из московской телефонной книги. Само стихотворение… Лев еще десять минут подсчитывал суммы… ну, определенно русское – темные березовые леса, утраченная любовь, надвигающаяся угроза зимы. Пастернак? Тургенев? Льву казалось, что это что-то знакомое, но на самом деле это могло быть почти любое русское стихотворение, оно почти воплощало в себе русскую душу. Его душу – точно. Внезапно он почувствовал грусть и стыд.

– Думаю, вам лучше обратиться к кому-нибудь другому, – пробормотал он, начиная подниматься.

Прибалт не пошевелился.

– Последний, кому я показал стих, сказал, что ему нужно минимум два часа и таблички с книгами, – сказал он.

Лев пожал плечами, едва ли удивляясь, что не был первым вариантом.

– Классицисты, – сказал он.

– Вы расшифровали его за двадцать минут на бумажной салфетке с помощью карандаша для бровей. Кажется, вы именно тот человек, которого я ищу, – когда Лев не сел назад, прибалт добавил: – Сто тысяч швейцарских франков, в любой валюте, на любом банковском счете по вашему выбору, где угодно в мире. Половина сейчас, половина – когда закончите.

Лев опустился с полными слез глазами, зная, как близок он был к тому, чтобы согласиться всего за пару стаканов.

– Я уже… – Он шмыгнул носом и вытер глаза. – Я уже давно этим не занимался. Вдруг у меня не получится вам помочь.

– Тогда, может быть, плата за консультацию, – ответил прибалт. – Ежедневная. Может быть, так честнее.

Лев кивнул.

– Согласен на это.

– Прежде чем начать, должен предупредить вас, что это может быть опасно.

– Опасно?

Впервые прибалт показался несколько смущенным.

– Не знаю, чем или почему, но это может быть опасно. Хотя это моя проблема, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить вас во время работы и после, – он моргнул. – Если вы встанете и уйдете прямо сейчас, я не обижусь.

Лев задумался. Почти на секунду. Махнул рукой – наследник ЧК, НКВД, КГБ, дитя «Энигмы» и Колосса.

– Мне больше нечего бояться, – сказал он и внутренне поморщился. Как это по-русски.

Прибалт казался печальным.

– Что ж, будем надеяться, вам не грозят новые открытия в этом направлении. Вам что-нибудь понадобится?

Лев посмотрел на него, удивляясь, как жизнь вдруг приняла новый поворот.

– Мне нужно забрать мой ноутбук у господина Кошгеряна, – сказал он.

Ноутбук Льва был целиком сделан из ткани. Он наводил на мысль о рекламе кондиционера для белья. Клавиатура представляла собой коврик с вышитыми буквенно-цифровыми символами, а принтер/сканер/копир можно было перепутать с разноцветным полотенцем для рук. Скатанный и сложенный в маленькую сумку-кисет, он казался подушечкой, на которую люди кладут голову во время длинных путешествий на автобусах. Руди никогда не видел ничего подобного.

– Когда-то мы творили чудеса, давным-давно, – в голосе Льва слышался призрачный отголосок гордости. – И никому об этом не рассказывали.

– Как оно работает? – спросил Руди, задумавшись о патентах. Лев пожал плечами.

– Не знаю. Просто вставляешь один конец в розетку, другой – в развлекательный центр – и работает. Можно даже постирать, но если вода слишком горячая, то она уничтожит нити памяти и процессора, и тогда на руках останется только милый половичок. Нужно купить для него кабели. И внешний жесткий диск. Большой жесткий диск.

– Не проблема.

Лев провел пальцем по плетеной поверхности.

– Никогда бы не смог его продать. Может быть, и закладывал время от времени, но продать – нет. Однажды думал отнести его какому-нибудь крупному производителю электроники, продать технологию. Но мои бывшие работодатели узнают об этом и пришлют кого-нибудь меня убить. Кого-нибудь вроде вас.

Руди посмотрел на маленького русского. «Пришлют кого-нибудь меня убить». Лев не казался грустным или злым, говорил скорее обыденно, как отец, который увидел прогноз погоды и понял, что семейный пикник придется отложить из-за дождя. И что это значило – «кого-нибудь вроде вас»?

– Хотите выпить? – спросил он. Лев покачал головой.

– Мне нужно работать.

Руди сомневался, что Льву придется беспокоиться о прежних работодателях. Последний раз, когда он был в России – вернее, Европейской России, как тогда начали называть эту страну, – местные разведывательные службы не производили большого впечатления.

Руди снимал номер в одном из роскошных отелей в Новом городе, так что Лев переехал туда со своими пожитками – несколькими книжками, старым айподом, сумкой с одеждой. Уладив формальности и получив деньги на руки, Лев сел и открыл матерчатый ноутбук. Когда все было готово, он сказал:

– Показывайте, что у вас там никто не может расшифровать.

Руди достал из-за софы тяжелый на вид дипломат и открыл, проведя картой-ключом по боку и набрав длинную комбинацию на замке. Достал свернутую в рулон бумажную карту и две старые книги: одна была толстая, в мятой картонной обложке, другая – тонкий блокнот в кожаном переплете.

– В случае, если вам нужен контекст, – сказал он, передавая блокнот, – это карта Линии. Стандартная, купить можно где угодно. Это, – он поднял толстую книгу, – расписание железнодорожных поездов юга Англии за 1912 год. А что это такое, я понятия не имею.

Лев взял блокнот и открыл. Внутри за обложку были заткнуты пять листов бумаги с печатными столбцами цифр и букв. Нет, не просто печатными… Лев провел кончиком пальца по обратной стороне одного из листов, почувствовал легкую выпуклость машинописи. Это было напечатано очень давно.

Он отложил их и пролистал блокнот. Новые колонки цифр и букв, тесно написанные чернилами, уверенным и разборчивым почерком. Он проверил обе обложки и форзацы, но там не было ни карандашных черновиков, ни абстрактных расчетов, которые могли бы дать намек на использованный шифр.

– Это займет какое-то время, – сказал он. Руди пожал плечами и похромал изучать бар в номере.

– Пусть это займет столько времени, сколько нужно, профессор. Я знаю, что в этом деле торопиться нельзя.

Лев пожал плечами. Раскатал ноутбук и сканер, подключил только что купленный жесткий диск и завел.

Особый интерес для исследователей картографии представляет Лист 2000, так называемый Лист Миллениума, – единственный сохранившийся лист, выпущенный после Альтернативной съемки, начатой генералом Х. Уиттон-Уайтом в 1770 году.

Неизвестно, почему генерал Уиттон-Уайт предпринял собственную съемку Британских островов, если в то же время эта работа выполнялась Британской геодезической службой.

Остается тайной и большая часть семейной истории. Нам известно совсем немного об истоках Уиттон-Уайтов. В книге Брайса «Великие семьи графства Стаффордшир» (Angel and Pediment, 1887 г.) семья удостоилась только сноски к статье о Брейсвеллах из Лика. В издании 1888 года в этой сноске упоминается слух, бытовавший в графстве за век до издания: что для Уиттон-Уайтов «ввиду тяжкого недуга настали трудные времена», вынудившие их продать свое поместье «Точильщики» семейству Брейсвеллов и переехать в Лондон. В более поздних изданиях Брайса сноска опущена.

В Cartographie Anglaises Сейше (Spurrier, 1901 г.) Уиттон-Уайт упоминается главным образом благодаря его «эксцентричной системе нумерации листов»: оказывается, листы получали первый же номер, который приходил генералу в голову в день публикации. Некоторые номера растягиваются на много знаков (сорок семь в случае листа Бирмингема), так что позже для легкости каталогизации листам назначались сокращенные номера – так называемые номера Уайта.

Что касается самой Съемки, то подробности известны только о поздних стадиях. Существует масса апокрифических историй о беловолосом человеке, исходившем западные острова Шотландии или Йоркшир-Дейлс с теодолитом в руке и – по крайней мере, в первые дни Съемки – в сопровождении небольшой армии помощников, вызванных из его утраченного поместья в Стаффордшире.

Очевидно, Съемку подобного масштаба невозможно было осуществить в одиночку, и в Камбрии, Пеблшире и Кенте остались записи, согласно которым генерал, где это было возможно, нанимал местных, при этом сохраняя строгий контроль над проектом.

Именно подобные подряды во многом и объясняют трения, якобы существовавшие между Уиттон-Уайтом и Геодезической службой, которая, случалось, проводила топографические замеры для собственных карт одновременно с командой генерала. Если верить источникам, нередко эти трения выливались в рукоприкладство.

В «Картах и картографах Британских островов» Грея (Pitt & Sefton, 1892 г.) изложена история хищения полевых чертежей Геодезической службы в Корнуолле с примечанием, что в то же время и в том же месте проводилась съемка Уиттон-Уайта, хотя прямых доказательств его причастности к этому не существует.

Сравнение дат публикации, утверждает Грей, показывает, что Лист 178923 Альтернативной съемки (Северный Корнуолл) опубликован в два раза быстрее, чем прочие листы. Однако следует отметить, что, не считая Листа 2000, до сегодняшнего дня даты публикаций не дошли, а следовательно, тонко завуалированное обвинение Грея подтвердить невозможно.

Всего Альтернативная съемка длилась сто двадцать лет. В своей научной работе «Mapa i Pamięc» («Карта и память», Zakopane, 1920 г.) Валериан Мазовецкий винит именно Съемку в разорении семьи Уиттон-Уайтов.

Существовала только одна полная коллекция результатов Съемки, хранившаяся в Зале Карт городского дома Уиттон-Уайтов в Ислингтоне. Все версии Листа 2000, кроме одной – на тот момент переданной мистеру С. Джей Рольфу из Британского музея, оказались уничтожены вместе с остальной коллекцией в пожаре в июле 1912 года, и наши сведения об истории Съемки получены после изучения сохранившихся заметок и полевых чертежей.

Как и многие другие листы Альтернативного исследования, Лист 2000 опирается на существующую информацию. За основу взята базисная линия Хаунслоу-Хит, измеренная генералом Уильямом Роем в 1784 году. Утверждается, что Уиттон-Уайт повторил измерение базисной линии месяц спустя и объявил ее «адекватной». Следовательно, лист, охватывающий область к западу от Лондона, в общем сходится с триангуляциями, полученными для Листа 7 Геодезической службы. Осуществлял ли Уиттон-Уайт собственные измерения, кроме проверки базисной линии Роя, – вопрос спорный.

Из рассказов современников следует, что двенадцать полевых чертежей были подготовлены для чертежников во второй половине августа 1820 года, когда уже циркулировали сигнальные копии Листа 7 Геодезической службы. Неизвестно, попали ли эти копии в руки Уиттон-Уайта.

Известно, что Генри Хоскинс, которому было поручено подготовить полевые чертежи для гравирования, внес в конце августа множество поправок и воскликнул, судя по словам его подмастерья Джеймса Саммерса, будто чертежи «настолько неточные, насколько это вообще возможно».

Этот всплеск эмоций и последующие поправки привели к тому, что Уиттон-Уайт разорвал всякие отношения с Хоскинсом, который участвовал в работе над эскизами буквально всех листов Альтернативной съемки еще с юношеских лет. Хоскинс, уже страдавший от проблем со зрением, в том же году совершенно ослеп и, лишившись работы, спустя шесть лет умер и был похоронен на кладбище для бедняков.

Утверждается, что вскоре после размолвки с Хоскинсом Уиттон-Уайт сам восстановил первоначальный вариант всех карт и лично доставил их гравировщику Мортимеру Хиткоту, поручив «не менять ни единой линии и ни единого тригонометрического пункта».

Генерал Уиттон-Уайт не увидел при жизни публикацию Листа 2000. В сентябре 1822 года в возрасте восьмидесяти лет он перенес инсульт во время путешествия через Дорсет и спустя два дня умер в Пуле. Свидетельством стойкости пожилого человека служит то, что, несмотря на трудности путешествия по Англии, Шотландии и Уэльсу в те времена, он сумел объехать при жизни практически всю страну.

Однако траур не задержал Съемку, и Лист 2000, теперь под руководством сына Уиттон-Уайта, капитана Джона, был опубликован в Лондоне 5 октября 1822 года, приблизительно два месяца спустя после публикации листа той же местности Геодезической службой.

Сравнение двух листов показывает, что сомнения Хоскинса в точности Листа 2000 лишены оснований, не считая одной области к северу от Колнбрука, где отмечена деревня Стэнхерст. На листе ГЗ такой деревни нет, и, разумеется, ее никогда в той местности не существовало.

Неизвестно, что послужило причиной этой неточности, и сохранившиеся полевые чертежи не проясняют ситуацию. Известно, что, несмотря на почтенные годы, генерал проводил многие съемки самолично. Он ли нанес на карту Стэнхерст или эту необъяснимую ошибку допустил один из его наемников, неясно. Однако ввиду спора Уиттон-Уайта с Генри Хоскинсом ошибке было позволено остаться.

1. Лист 2000 подвергся ревизии капитана Джона Уиттон-Уайта в 1830–1831 годах, исправленное и дополненное издание опубликовано в 1833 году. Ревизия была предпринята, дабы привести лист к сходству с изданием Джеймса Гарднера листа 7 ГЗ между 1824 и 1840 годами, и потому демонстрирует множество уточнений авторства Гарднера.

Однако ошибочная деревня Стэнхерст из изначального издания не только не была удалена: ревизия показывает, что она выросла в размерах и слилась с соседним селом под названием Адам-Вейл на окраине Колнбрука. По свидетельству современников, капитан Джон проявил «особый интерес» к этой части карты и провел много недель в окрестностях Виндзора, где и умер от пневмонии в декабре 1842 года.

2. После смерти капитана Джона Альтернативную съемку возглавил его сын, лейтенант Чарльз Уиттон-Уайт, тогда двадцати двух лет от роду; при нем имели место новые ревизии и увидели свет первые гальванокопии Листа 2000.

Первая гальванокопия была опубликована в 1849 году, и вместо исправления ошибок предшественниц она только усугубила их. Сохранившиеся полевые чертежи показывают повышенный интерес к району рядом с Виндзором и соответствующее снижение точности в остальных частях листа. Следовательно, издание Листа 2000 от 1849 года во многом напоминает его состояние в 1833 году, не считая одной области.

В 1849 году Колнбрук был вовсе стерт с карты, на его месте оказывается Адам-Вейл размером с маленький город. На одном наборе полевых чертежей указан собор Стэнхерста (святого Антония), тогда как на другом Хармондсворт заменяют собой ошибочные деревни Вейл, Минтон и Холдинг.

В ревизиях 1851 и 1855 годов этот уголок Миддлсекса уже неузнаваем. Фиктивные села, деревушки и города вырастают словно за ночь. Западный Дрейтон пропал, а все, что отмечает его предыдущее положение на нескольких наборах полевых чертежей, – легенда «топи Дрю» и символ большого пруда.

Судя по немногим сохранившимся записям, остальная часть карты, хотя и совершенно точная, по сути, игнорировалась и воссоздавалась по ранним листам Уиттон-Уайта или (по утверждению нескольких источников) листам Геодезической службы.

Воображаемая местность вокруг Стэнхерста словно стала навязчивой идеей Чарльза Уиттон-Уайта – судя по всему, человека замкнутого и единолично распоряжавшегося семейным состоянием, смертельно подорванным картографическими предприятиями его отца и деда. В 1846 году он оставил службу, дабы посвятить все время созданию карт.

Большую часть времени Чарльз проводил в Виндзоре, пока семейные владения, оставленные им без внимания, приходили в упадок. К началу ревизии 1855 года он приобрел небольшой домик в Датчете и, по некоторым свидениям, проводил долгие часы в прогулках по сельской местности, которой, согласно его карте, не существовало.

В 1860 году в возрасте сорока лет Чарльз встретил Джейн Брейкхаус из Виндзора, младше его на двадцать лет, и женился на ней. Следующие двадцать лет они пытались завести детей.

3. Ревизию 1863 года, известную как Черный лист, окружают противоречивые сведения. Не сохранилось ни образцов, ни заметок, ни полевых чертежей этого состояния карты, но, обратившись к свидетельствам современников, можно восстановить, какой она могла быть.

В этой гальванокопии Виндзор исчез, как и Стейнс, Аксбридж и Брентфорд. В освобожденную от них область добавлено «графство» Эрншир, во всех подробностях, с городами, селами, деревнями, дорогами, реками и железной дорогой до Паддингтона. Участок Темзы в юго-восточном углу Эрншира остался без изменений, как и другие существующие водные артерии и природные особенности.

«Если мистер Вайт (sic) думает, что это смешно, смеем его заверить, что обитатели этого чудесного края нашей страны так не считают», – писал один разгневанный житель Западного Дрейтона в письме «Таймс», датированном 22 августа 1863 года.

Многие определенно разделяли гнев автора, поскольку 12 ноября 1864 года Черный лист стал единственной картой в британской истории, которую запретили приказом парламента. «Во благо государства», – писал несколькими неделями позже один из министров Уиттон-Уайту. Ответ Уиттон-Уайта не дошел до наших дней.

4. Окончательная ревизия Листа 2000 – незаконный Детский лист – была опубликована 7 июля 1890 года, в день рождения сына Чарльза. Его жена успела лишь увидеть ребенка и наречь его Эдвином, после чего скоропостижно скончалась.

Были напечатаны всего два экземпляра Детского листа, из которых до наших дней дошел только этот.

На нем мы отчетливо видим необычайную одержимость Уиттон-Уайтов в ее полном расцвете. Эрншир утвердился – пусть только в разуме Чарльза. Главный город графства, Стэнхерст, – теперь центр торговли размером приблизительно с современный Лафборо. От него отходят железнодорожные ветки во все четыре стороны света, имеется также обширная дорожная сеть, казармы в Энсельмдейле, фермы, церкви, почтовые отделения – вся инфраструктура настоящего графства, даже поместье в Ивсхолте.

Невзирая на парламентское постановление о запрете – в конце концов, это была просто ревизия запрещенного Черного листа, – Детский лист выставлялся в галерее в Ислингтоне и, похоже, породил примечательную волну мистификаций.

В течение всего лета 1890 года в газеты и государственные учреждения поступал вал сообщений из городов Эрншира. «Таймс» получал письма от жителей Стэнхерста и Ивсхолта. В Букингемский дворец Королеве было отправлено приглашение провести смотр гарнизона Ивсхолта. Сообщается, что в резиденцию архиепископа Кентерберийского была доставлена открытка с изображением собора святого Антония и приглашением провести в нем богослужение. А женщина из Маргейта утверждала, что вела переписку с молодым человеком из Адам-Вейла. В припадке безумия, который впоследствии привел к увольнению одного управляющего, судебному преследованию за мошенничество второго и насильственной отправке в приморский санаторий третьего, «Юго-Западная железная дорога» опубликовала плакаты с рекламой однодневных поездок в «исторический» город Стэнхерст.

В сентябре 1890 года был издан особый парламентский акт, воспрещающий любому члену семейства Уиттон-Уайтов впредь публиковать какие-либо карты. В отношении Чарльза рассматривался вариант тюремного заключения, но оно было отвергнуто «ввиду немощи» подсудимого. По причине шаткого состояния семейных финансов был отвергнут и вариант штрафа.

В итоге карательные меры не потребовались. На следующий год Чарльз Уиттон-Уайт покинул свой домик в Датчете (где он продолжал жить, несмотря на то что на его карте Датчета не существовало). Он запер входную дверь, поручил новорожденного сына сестре жены, миссис Маргарет Аллен, и ушел по дороге.

«На его лице не было и следа болезни, – позже писала миссис Аллен кузине. – От меня и Эдвина он уходил твердой и уверенной поступью, голову держал высоко и энергично взмахивал тростью».

Больше Чарльза никогда не видели.

5. Эдвин Уиттон-Уайт взял девичью фамилию матери – Брейкхаус и, пока рос под опекой тети, не проявлял никакого интереса к картографии. Несмотря на позорное пятно на его родословной из-за безумия отца, он был принят в Итон, а позже поступил в Оксфорд, где изучал «Великих». В 1914 году он поступил на службу в армию и отправился на Западный фронт, где отличился в боях и дослужился до звания сержанта.

Эдвин вел подробные дневники, но об отце и Альтернативной съемке упоминал в них только раз.

«Мой отец верил, – писал он, – как и мой дед, и мой прадед, что открыл графство там, где его не существует, территорию, не замеченную теми самыми людьми, которые тут обитали. Мой дед пишет, что карты обладают властью над землей, и приводит теорию, что если воображаемый ландшафт нанести в достаточных подробностях на бумагу, то он рано или поздно заменит существующий физический ландшафт, как если провести мокрой тряпкой по мелу на доске.

Мой прадед, с другой стороны, писал о всевозможных территориях, что скрываются одна под другой, как страницы книги, и требуется только создать карту каждой территории, чтобы воплотить их в жизнь.

Какова бы ни была их мотивация, мои родные потратили целое столетие на исследование этих теорий, в мельчайших подробностях документируя рост графства под названием «Эрншир», которого, очевидно, не существует в реальном мире.

И все же сегодня я получил письмо – будто бы от моего отца! Если он еще жив, ему должно быть около ста лет, но, хотя у меня не сохранилось о нем воспоминаний, я знаю его почерк по дневникам и рабочим текстам.

В письме он желает мне благополучия и говорит, как мной гордится, хотя мне неведомо, откуда он может знать о моей жизни, если только с ним не поддерживала связь тетушка Пегги. Он заявляет, что живет в «Эрншире». Умоляет меня навестить его и дает подробные указания, как туда добраться. Он утверждает, что поезд в 8:17 из Паддингтона иногда останавливается в Стэнхерсте, и что у него есть «доверенные лица» среди персонала Виндзорского отделения «Юго-Западной железной дороги», которые проследят, чтобы я без приключений добрался до несуществующего графства.

Безумие. Это очевидная мистификация, и я отправил письмо моим стряпчим, г-дам Селхерсту, Барли и Кейнфорту, с инструкциями отыскать и наказать автора этой отвратительной депеши. Я подозреваю одного из бывших подчиненных моего отца, хотя мне также сообщали, что тем летом, когда я родился, был наказан работник «Юго-Западной железной дороги», отчасти из-за истерики, вызванной картами моего отца. Я объяснил г-ну Барли, что найти этого человека – задание чрезвычайной важности».

6. Эдвин Брейкхаус погиб, подняв своих людей в атаку из окопов на реке Сомме. Многие из его личных вещей так и не были доставлены тете в Англию, среди них и письмо, о котором он упоминает в дневнике. Все следы его корреспонденции со стряпчими погибли во время пожара в апреле 1918 года, уничтожившего контору Селхерста, Барли и Кейнфорта, вскоре после смерти всех трех старших партнеров при крушении поезда в Стейнсе в марте того же года.

7. Лист 2000 может являться последним сохранившимся образчиком любопытного английского мировоззрения – того же, что побуждало землевладельцев возводить на своих участках павильоны-«капризы». «Капризы» часто представляли собой постройку без всякой функции и существовали, только чтобы потешить самолюбие строителей. Лист 2000 можно считать капризом Уиттон-Уайтов. Теперь это лишь рисунок поразительной точности, остатки труда, которому посвящали жизнь сотни людей на протяжении ста пятидесяти лет, и, возможно, примета давно ушедшей эпохи.

Исследователи картографии отметят кропотливые подробности, которыми приукрашена не только фиктивная область «Эрншира», но и остальные области карты. Сравнение с листами Геодезической службы того времени указывает на определенную элегантность исполнения, отсутствующую в материале ГЗ. Лист 2000, несмотря на все изъяны, остается мастерским штучным произведением, выполненным со всей заботой и вниманием, а также, если это слово можно использовать для описания карты, со всей поэтичностью. В наши дни, когда карты создаются при помощи спутников и компьютеров, это искусство уже утрачено и вызывает в памяти те времена, когда карты действительно имели власть над территорией – пускай только в воображении.

8. До наших дней дошла одна история, и, хотя ее источник ненадежен и подтвердить ее невозможно, она напрямую касается Листа 2000 и заслуживает упоминания здесь.

В 1926 году миссис Маргарет Аллен, достигшую возраста 94 лет, посетил молодой человек, заявлявший, что он ее племянник.

Утверждается, что сестра Руфь, руководившая домом престарелых, где провела свои последние годы миссис Аллен, сообщила подруге, что пожилая леди пришла в чрезвычайное возбуждение после встречи. Сестра Руфь вспоминала, что молодой человек, назвавшийся Стивеном, говорил с неузнаваемым сельским акцентом и оставил миссис Аллен некий документ.

Миссис Аллен ревностно берегла вверенный ей Стивеном документ, и после ее смерти его не удалось найти, но сестра Руфь заявляла, что однажды видела его, и назвала «картой».

Сестра Руфь, насколько известно, ни разу не описывала карту своей «подруге», но упоминала об одном нюансе. В нижнем правом углу, говорила она, карта была подписана: «Уиттон-Уайт и сыновья. Картографы. Стэнхерст».

– Какой-то роман, – рискнул предположить Лев. – Утопическая фантастика.

Руди сидел, сжав голову руками, как человек, мучимый ужасным похмельем.

– Это безумие, – бормотал он, глядя на расшифровки страниц с машинописным текстом, разложенные перед ним на кофейном столике.

Если верить Льву, код был старинный – вариация того, что разработали в Англии для торговцев в конце восемнадцатого века. Матерчатый ноутбук ломал его три дня, но теперь радостно выдавал клер со скоростью две-три страницы в день. Уже было и несколько страниц с расшифрованной рукописной частью блокнота. Колонки цифр и букв сканировались, а на выходе превращались в описания городов, деревень, сел, рейтинги пабов, ресторанов и гостевых домиков.

– Ты уверен, что эта штука правильно работает? – спросил Руди, кивая на ноутбук.

– Если бы не работала, ты бы вообще ничего не мог прочитать.

Руди взял одну из страниц со списками и растерянно просмотрел.

– Это… – он покачал головой. – «Газетчик Городов и Сел Эрншира», – прочел он. Лев пожал плечами.

– Фантастика.

Руди уронил страницу на кофейный столик, встал и похромал к окну.

– Мне продолжать дальше? – спросил Лев. Руди оглянулся.

– Не понял?

– Ноутбук работает сам. Тебе нужно только вводить группы символов. Я больше не нужен.

Руди покачал головой.

– А может этот «Газетчик» быть сам по себе кодом?

– Конечно. Берешь разные буквы из каждой строчки и получаешь сообщение. «Комсомол летит в ночи».

– А это твой ноутбук может найти?

– Да, но будет быстрее, если у тебя есть ключ.

– То есть…

Лев взял старое железнодорожное расписание и задумчиво пролистал.

– Я проверял, – сказал Руди. – Никаких обозначений. Ничто не говорит, что какие-то записи важнее других. И прежде, чем ты спросишь, – я позволял книжке раскрыться самой, да. Ничего. По крайней мере, ничего очевидного.

– Возможно, ключ появится дальше в самом тексте, – предположил Лев. – Хотя уверенности нет. Не хочу, чтобы ты подумал, будто я тяну время, – добавил он.

Руди расплылся в широкой улыбке.

– И с чего это мне так думать?

Лев показал на расшифровки. Руди покачал головой.

– Что бы это ни было, ты тут ни при чем, Лев. Оставайся. Посмотрим, может, мы еще в этом разберемся, ладно?

Лев кивнул.

– Ладно.

Хотя это было проще сказать, чем сделать. «Газетчик» кончился, и ноутбук начал выдавать историю и описание страны, которой никогда не существовало.

Отталкиваясь от машинописной писанины, которую Лев перевел вначале, неизвестный автор блокнота рассказывал о государстве под названием Общество. Общество было величайшей мечтой Уиттон-Уайтов, страной, наложенной поверх всей Европы и целиком населенной англичанами. Это все напоминало начало большого детектива Агаты Кристи – сплошные графства, приходы викариев, поместья. Руди думал, как же повезло Фабио, что он не дожил и не увидел, чем оказалась его великая находка.

С другой стороны…

Ноутбук Льва печатал по три страницы расшифровок в день. На двенадцатый день Руди начал ощущать слабое беспокойство, поэтому без какой-либо внятной причины и вопреки возражениям Льва выписался из отеля и переехал с ним на другой остров.

Неделю спустя он обнаружил источник беспокойства.

Однажды ночью, проглядывая содержимое инфосейфа Фабио, он снова достал карту Линии, развернул на полу номера, прижал края пепельницами и пивными бутылками и опустился на четвереньки, чтобы изучить ее как следует.

Он осознал, что все это время двигался не с той стороны. Фабио рискнул жизнью – рискнул их жизнями, – чтобы украсть то, что казалось совершенно стандартной картой, которую можно купить на любой почте в любой стране. Фабио был безответственным эксцентриком, но не дураком. Следовательно, это не такая уж стандартная карта. Это должно было быть очевидно с самого начала, и наверняка так и было бы, не захвати все его внимание расшифровка.

– Мне самому стыдно, – признался он Льву. – На карту я должен был обратить внимание в первую очередь. А еще Курьер.

Лев, сидевший на софе, читал результаты сегодняшних трудов и налив себе водки, только хмыкнул.

Вот перед ним Линия, и если в этом есть какие-то сомнения – то вот и доказательство. Это действительно всего лишь линия, шов, пробегающий по всей Европе, территория в тысячи километров длиной, хотя всего в пару десятков километров шириной в самом широком месте. Вот города, через которые она пробегает, сортировочные станции, посольства и консульства, ветки, ремонтные депо… ветки…

Руди стал наклоняться, пока не уперся носом в поверхность карты. Линии требовались ветки для переходов на другие пути, для ремонта, для того, чтобы соединиться с некоторыми посольствами и консульствами, как в Познани, и чтобы доставлять припасы из стран, через которые проходила Линия. Она была вовсе не такой независимой, как хотела казаться. Проводя пальцем по двойным путям основной Линии, Руди видел, как во все стороны щетинятся десятки развилок – тут в депо, там в городок.

А некоторые уходили в никуда.

В конце одной ветки, сразу перед границей между Великой Германией и Польшей, было знакомое ему слово: Стэнхерст.

Руди встал и взял вчерашние расшифровки. И вот он, Стэнхерст, вымышленный главный город графства, с одним из величайших соборов Общества.

Он схватил расписание поездов и принялся листать, и через минуту нашел. Время отхода от Паддингтона до Стэнхерста.

Лев оторвался от чтения.

– Что?

– Собирайся, – сказал ему Руди. – И собирайся быстро. Мы уходим. Это не роман. Это путеводитель.

Это был путеводитель по стране, которой не существовало.

В приступе, как позже говорил Руди, машинального сарказма Лев тут же назвал его Бедекер. За неимением лучшего варианта анонимный автор стал Бедекером.

Общество раскинулось от Иберийского полуострова до востока Москвы – страна с населением в пятнадцать миллионов человек в 1918 году, когда делались записи в блокноте. В ней были города, деревни и железнодорожное сообщение, но Руди не узнавал ни одного названия. Бедекер как будто выдумал страну, а потом просто скопировал ее на континентальную Европу. Или, вернее, Уиттон-Уайты и их наследники, не удовлетворившись созданием собственного английского графства, попросту переписали Европу, а потом очень тихо приступили к ее захвату. Как бы тяжело им не приходилось, на амбиции они не жаловались. Если верить Бедекеру, в Обществе был университет размером с английское графство.

– Нет, – сказал Лев, чрезвычайно раздраженный необходимостью переезжать в четвертый раз. – Нет.

– А что это еще может быть? – спросил Руди.

– Невидимая страна? Собранная из кусочков других стран? Созданная семьей английских волшебников? – Лев фыркнул. – Это может быть что угодно.

Руди взглянул на стопки расшифровок.

– Тут ничего нет о том, что они волшебники, – сказал он. – Они говорят о том, что эти территории содержат в себе другие всевозможные территории. Мне это не кажется волшебством.

– Значит, очевидно, у тебя жизнь интереснее, чем у меня, – обиженно сказал Лев, наливая себе еще. Он наклонился вперед и облокотился на колени. – Посмотри на меня. Нет, посмотри. Мне в глаза. Хорошо. А теперь повторяй за мной: «Территории не содержат в себе другие всевозможные территории», – он откинулся. – Ты же не будешь повторять, да? – пробормотал он обиженно и опустошил стакан.

Руди посмотрел на страницы распечаток, бедекер, железнодорожное расписание, которое утверждало, что в 1912 году можно было сесть на поезд с Паддингтонского вокзала до несуществующего города к западу от Лондона, на карту Линии, которая утверждала, что до того же несуществующего города все еще можно добраться, свернув на нужную ветку в Германии. Он пытался по-новому скомпоновать все это в голове, но детали сходились лишь в одной конфигурации.

Вот что Фабио украл из консульства Линии в Познани. Три доказательства существования параллельной вселенной. И карту, которая показывает, как туда попасть.

Общество – топологический глюк, народ, существующий на месте Европы, но доступный только в определенных местах. Ее столица, Владислав, находилась примерно на месте Праги, но, судя по тому, как ее описывал Бедекер, больше напоминала смесь Кракова, Варшавы, Парижа и Женевы. Пятнадцать миллионов человек – когда Бедекер написал свой путеводитель. Сколько человек в Обществе теперь? И что они все делают?

Стоил ли этот секрет того, чтобы его защищать? Чтобы за него убивать? Руди решил, что, похоже, да.

Однажды ночью, пока они сидели за ужином – что-то довольно несъедобное из кальмара, баклажанов и соуса из консервированных помидоров, – Руди на глаза попался инфосейф Фабио у кофейного столика. Ему вдруг пришла в голову мысль: то, что Фабио оберегал ценой собственной жизни, для него уже стало таким знакомым, что он едва ли это замечал: просто чемодан, куда он запихивал документы, расшифровки и компьютер Льва, когда они сменяли отели. Он все еще закрывал замки на всякий случай, хотя даже не знал, работает ли защитное устройство.

– Что? – спросил Лев, заметив, как он встал.

Руди дохромал до тайника и перевернул над кроватью. На одеяло посыпались исписанные страницы, блокноты и флеш-карты.

– Просто хочу кое-что попробовать.

– Что попробовать?

Вернув чемодан в исходное положение, он сунул внутрь бумажный экземпляр вчерашней местной газеты, закрыл крышку, набрал комбинацию и дважды провел карточкой по замку, чтобы зарядить устройство.

– Хочу посмотреть, что случится, когда эта штука сработает, – сказал он. Затем повернул и отогнул запоры.

Случился вопль Льва, который вскочил из-за стола и нырнул за невероятно жуткую софу в углу номера. Пару мгновений спустя он выглянул, качая головой.

– И пусть никто не смеет сказать, что у Льва Семеновича Лаптева плохая реакция, – сказал Руди, который не сдвинулся с места, стоя у кровати.

– Иногда, – сказал Лев, пытаясь вернуть самообладание и не срываясь при этом на крик, – тайник может уничтожить и содержимое, и человека, который пытается его открыть.

Руди взглянул на чемодан.

– А.

Он положил руку на бок чемодана – и да, он был теплый. Не горячий, но определенно теплый, вспышка тепла изнутри проникала через изоляцию.

Из-за этого он ностальгически вспомнил о чемодане, который доставлял в Старом Потсдаме. Он боялся, что, перевозя его контрабандой в Берлин, он мог уничтожить его или то, что было внутри, но что, если его уже активировала Посылка перед тем, как метнуть под проволокой? Что, если кейс все это время сжигал свое содержимое? Что, если внутри содержались карты?

Но почему же тогда в последние мгновения жизни Посылка метнула чемодан за проволоку, если он был в процессе уничтожения содержимого? В мире Руди на это мог быть только один ответ – чтобы люди побегали, чтобы те, кто хотел вернуть кейс, поверили, что он доставлен. И Брэдли сказал, что его содержимое дошло по назначению, так что либо он знал, что кейс уничтожил то, что в нем было, и врал, либо не знал и передавал ложь, которую ему сообщило начальство.

Ему и так хватало, чем забивать голову. Неиссякающий поток расшифровок, страница за страницей обрисовывающий образ Общества девятнадцатого века. Все более скучные способы передвижения вместе со Львом из отеля в отель, с острова на остров.

И все же он не мог заставить себя забыть о Потсдаме, ходил вокруг воспоминаний кругами, время от времени ковыряясь в них.

Руди часами сидел над распечаткой бедекера, листая страницы, ожидая киношного момента – момента, когда герой хлопает себя ладонью по лбу и кричит: «Ну конечно!» Момента, когда все прояснится.

Он все не наступал.

Определенно, это Большая Тайна. Тут никаких сомнений. Вполне стоит того, чтобы убить и Фабио, и его. Но геометрия всего, что случилось с ним за последние лет десять, от него ускользала. Он был уверен, что в нее как-то встраивается Потсдам, но точно определить как не мог.

Если взять бедекер за основу, вся его карьера Курьера представала в ином свете. В книге была одна фраза, которая меняла все: в Обществе самые ревностно охраняемые границы в Европе. Сколько правительств, разведывательных служб, шпионских организаций и криминальных группировок знали об Обществе и пытались в течение многих лет получить к нему доступ? Если он что-то и узнал за годы странствий по Европе, так это то, что люди ненавидят, когда находят места, куда они не могут попасть. Потому-то взломщики грабили банки, офицеры MI-6 переходили через Чекпойнт Чарли, резиденты ЦРУ создавали сети стрингеров в Москве и Бухаресте. О да, они воровали прибыли компаний или собирали разведданные о враге. Но на самом деле, суть сводилась к тому, что они отправлялись туда, куда больше никто не мог попасть. Руди было знакомо это ощущение власти, ощущение всемогущества, которое получаешь от подобных занятий.

А Общество переиграло их всех. Они не могли найти в него вход.

Кем бы они ни были – и он не исключал, что это мог быть комитет аппаратчиков, представлявший Централь и все разведывательные сообщества Европы, – они были людьми изощренными. Руди показалось, что часто его работа Курьера сводилась к провокациям – не для того, чтобы напрямую проникнуть в Общество, а чтобы спугнуть его хозяев, словно он человек с колотушкой в охоте на фазанов. Кто они? Где они? Что они делают? Вечные вопросы руководителей разведки.

Возможно, что его первая живая Ситуация с Фабио была настоящей попыткой украсть карту входов в Общество. Точно так же это могла быть операция по выкуриванию оперативника Общества из познаньского консульства Линии, которого потом можно было отследить, арестовать, допросить и скормить обратно Обществу, чтобы он рапортовал уже новым хозяевам. Операция могла закончиться как успехом, так и провалом. А может, Фабио и в самом деле действовал по собственному почину. Теперь он никогда не узнает.

Аналогично казались несколько постановочными Ситуация в Потсдаме (а возможно, и в Зоне – ему всегда казалось, что с ней что-то не так), как и смерть Лео, – они выглядели действиями с более масштабными целями, чем в принципе способны постичь отдельные игроки.

Это, конечно, заставляет его задуматься о нынешних обстоятельствах. Он снова участник провокации? Его направляют против Общества по причинам, которые он никогда не узнает, люди, которых он никогда не встретит?

Невозможно знать наверняка. Руди, конечно, мог бы ничего не предпринимать и посмотреть, что будет. Мог бы обмозговать ситуацию и попробовать выбрать наименее вероятный порядок действий, но он никогда не узнает, не тот ли это порядок, что он и должен был выбрать. Он мог броситься в море и утонуть, но всегда оставалось зудящее подозрение, что кто-то где-то уже взял и эту возможность в расчет. В отличие от мыльных опер про шпионов, где всегда можно вставить палку в колеса заговорщиков и выйти сухим из воды, он оказался в руках людей, которые предусмотрели все исходы событий. Они были наследниками многовекового опыта, от курьеров дохристианских фараонов с секретными посланиями, вытатуированными на затылке, или агентов Фрэнсиса Уолсингема до джентльменов-авантюристов Великой Игры, до MI6, SOE, OSS, Охранного отделения, НКВД и ЦРУ. Они знали свое дело.

Вот в чем вкратце заключалось его прозрение на лондонской улице – ощущение, что неважно, что он сделает, ведь он только часть Плана. Плана, разработанного так, что кажется, будто у него есть свобода воли. И он мог быть прав: его не арестовали. Кем бы Они ни были, Они хотели, чтобы он убрался из «Смитсоновских палат» с деньгами и распорядился ими так, как сам посчитает нужным.

Как ни странно, это взволновало его не так сильно, как могло бы. Как ни странно, это освобождало – знание, что любое его действие заранее спланировано. И тогда он решил подчиняться только себе. Курьеру Руди. Руди, который видел фразу «самые ревностно охраняемые границы Европы», а за этими границами видел людей, которым хотелось уйти.

– Это похоже на вызов, – сказал он Льву.

Однажды утром Руди сказал Льву, что уедет на пару дней.

– Я, правда, исчезну не больше чем на сорок восемь часов, – говорил он. – Если я задержусь, а ты не получишь от меня весточки, сложи все в инфосейф и активируй. Потом убирайся отсюда и брось чемодан в море, – он передал Льву клочок бумаги, на котором были напечатаны ряды букв и цифр – зашифрованные коды для частных банковских счетов. – Сможешь запомнить?

– Ты шутишь? – фыркнул Лев. Некоторые последовательности доходили до пятидесяти символов.

– Ну ладно, – Руди улыбнулся. – Тебе они наверняка не понадобятся.

И он оказался прав. Первые несколько часов Лев все подходил к списку банковских кодов и спрашивал себя, почему бы не убраться прямо сейчас, не зайти на счета, не перевести деньги, не пуститься в бега. Он так и не нашел ответа на этот вопрос, так что просто сидел все время в номере, читал расшифровки, ел то, что приносила обслуга, и опустошал мини-бар, и спустя сорок восемь часов, почти минута в минуту, Руди вернулся, с улыбкой на лице; ему не терпелось взглянуть, что выдал матерчатый ноутбук в его отсутствие.

Несколько дней спустя – и хотя Руди не смог бы пустить ему пыль в глаза, Лев все равно оценил театральность ремесла, знак уважения одного профессионала другому, – Руди походя бросил: «У меня для тебя кое-что есть», – и передал паспорт.

Лев перевернул в пальцах маленькую карточку. Она принадлежала, судя по кириллице сверху, некоему Максиму Федоровичу Коневу, гражданину Новосибирска в Независимой Республике Сибири. На карточке каким-то образом оказалась его фотография, рядом с, похоже, его отпечатком большого пальца, а встроенный чип карточки наверняка содержал его биометрические данные. Он поднял взгляд.

– Тебе незачем жить здесь, – сказал немного неловко Руди.

– Летом, – сообщил ему Лев, – Сибирь удивительно красивое место.

Руди протянул диск в усадочной пленке.

– И легенда. Я старался делать все без конкретики, но в Новосибирске и Норильске есть документальные подтверждения. Можешь оставить как есть, а можешь заполнить по своему вкусу – дело твое. Бери банковские коды, все твои деньги – там.

Так вот чем все закончится. Лев снова посмотрел на карточку. Если жизнь его чему-то и научила, так это тому, что мы всегда видим лишь малую часть картины. Сообщение в пару строк от агента под псевдонимом здесь, список политических целей там, нечитаемое экономическое досье где-то еще. Что у них за истории? Теперь перед ним хотя бы новая история – новая жизнь, которая так и ждет, чтобы он ею жил.

– Спасибо, – сказал он, искренне тронутый. Ему бы хватило и одних только денег.

Руди отвернулся и пожал плечами, и Льву показалось, что парень по-настоящему смущен его благодарностью.

– А ты что будешь теперь делать? – спросил он.

Руди посмотрел на него и усмехнулся.

– Потрясу дерево и посмотрю, что упадет.