Уолтер Дуглас родился второго апреля. Начали распускаться листья на концах веточек, будто деревья сбросили зимние перчатки. И теплое ощущение скольжения в конце последней трудной потуги – маневра, которому я учила очень многих женщин. Мир оказался переориентирован. Как будто вспыхнул узкий прожектор, нацеленный на Уолли, и все прочие огни мира стали тускнеть. Посреди сцены остались под ярким лучом только Уолли, Джек и я.

И все, что я думала о материнстве, оказалось неверным. Конечно, на меня можно было положиться – это самая естественная в мире вещь. Инстинкт полностью взял на себя управление – это не было, как с мальчиком. Уолли был моим, по-настоящему. Жалко, что мама этого не видела – не узнала, как изменилась я. Благодаря и вопреки ей.

Ничего из стандартных событий не произошло. Вес Уолли я даже припомнить не могу, мы были словно пьяные от усталости.

Не было фотографий Уолли у меня на груди и Джек на заднем плане. Мы не вешали пост в Фейсбуке. Просто быть родителями – это оказался такой вид счастья, которого я не ожидала совершенно. Теплое и спокойное. Устроиться в свежестираных пижамах на диване у Джека, немедленно задремать. Уолли на груди у Джека – это зрелище стоило родов. От Уолли пахло восхитительно: теплым молоком, лавандой и горячими ванночками. Я не могла от него оторвать взгляда: крошечные ногти, лобик – у него тяжелый лоб, как у Джека, – и чуть удлиненный второй палец на ноге. Это у него от Кейт и от мамы.

Мы словно сто лет уже никого не видели – кроме нас никого не существовало. Приятные завтраки, лежание на диване, спортивный канал по телевизору, сейчас выключенный. И разглядывание Уолли. Больше мы ничего не делали.

– Какие мы грустные, – сказала я, разглядывая ножки Уолли. – Только грустим, ничего больше не делаем.

Пискнул мой лэптоп. Запрос миссии от Дэйви.

– Ты среди немногих избранных, – заметил Джек. – Он вряд ли еще с кем-нибудь играет.

Я подумала о той минуте, которая тогда была у нас с Дэйви в гостиной. Без него, быть может, ничего и не узнала. Я была ему благодарна и надеялась, что он это знает. Из его родителей ни один не извинился, ну и пусть. Мне это было не нужно.

Джек наклонился надо мной. Уолли спал, кривясь во сне, шевеля ножками, как гусеница. Джек убрал темные волосы у него со лба, стал восхитительный запах младенца чуть сильнее.

– Такой рожицы он еще не строил, – улыбнулся Джек.

С пола на диван запрыгнул Говард, устроился у Джека на коленях.

– Тебя тоже очень любят, – сказал Джек коту.

Мы оба засмеялись, а Уолли зевнул.

Одри написала мне сообщение: «Молодец! Наконец начала настоящую жизнь. Даст Бог, вырастет ни странным, ни недоростком, а нормальным».

Я над этим текстом заплакала, потому что была психованной от гормонов. Джек мне сделал настоящий, хороший чай с кофеином.

– Собираюсь совершить выход во внешний мир, – объявила я, вставая.

Уолли пошевелился, но не проснулся. Я снова начинала ощущать тело как свое собственное, хотя живот все еще был чужой: вихляющийся, пухлый, незнакомый. Но остальное возвращалось.

– Правда? – спросил Джек.

– Только в сад.

Мне трудно было бы сформулировать причину, зачем я хочу выйти. Было ощущение, будто в мире опять полно того, что предстоит мне в первый раз – теперь в вместе с Уолли: выход с ним в сад, первое мытье головы, его первый чих. Этой весной для меня жизнь начиналась снова.

Я подошла с ним к задней двери, чтобы выйти и ощутить раннюю весну. Переложив ребенка на одну руку, другой повернула ключ – но дверь все равно не открывалась. Я оглянулась.

– Пойдем вынесем Уолли в сад первый раз? – предложила я.

Джек сидел на диване, глядя в телефон; уже не поворачивал его к себе, раз уж мне все было известно. Я видела «Слово с друзьями» на экране, синее и желтое. Он играл с Кейт, хотя, подозреваю, иногда ее подменял Мез.

– Конечно! – Джек вскочил как пружина, поскользнулся в носках на деревянном полу. На этих носках были панды, что вызвало у меня улыбку. – Погоди минуту. Знаю, что это противоречит «правилам пожарной безопасности», но я кучу замков туда поставил, когда родители купили дом.

Джек замолчал, глядя на меня. Его озабоченный взгляд, как я теперь понимаю, означал, что Джек думал о Доминике, об ограблениях, обо всем, что было. Он покопался в большом деревянном ящике в гостиной и появился с четырьмя ключами. Потом отодвинул засов.

– Ты свободна! – сказал он со смехом.

– Кажется, в твоем саду я вообще не была, – ответила я, глядя на Уолли, не обращая внимания на произошедшее. Ребенок открыл глаза – они были темно-синие – и прищурился.

Ноги в балетках у меня сразу промокли в весенних лужах; я смотрела, как садится солнце над садом. Сильнее запахнув пальто, стала разглядывать оранжевое небо на закате.

И вот тут до меня дошло. Замки – это было сделано для меня.

Все мои искания, слежка, пережевывание фактов оказались напрасными – комплект замков, который встроил Джек на заднюю дверь, расставил все по местам. Он не хотел, чтобы его снова грабили. И, как ни странно, эти ржавые ключи, которые Джек надежно держал в руках, улыбаясь Уолли и мне, они были для нас. Он на все готов для родителей, сказал Джек тогда, когда поставил крысоловки. Он на все был готов для Дэйви, чтобы его защитить, и для нас с Уолли. Это его самое уязвимое место, но и самый большой источник силы.

Я была виновна. И Джек тоже. В конечном счете, виновны мы оба. Каждый по-своему. Причиняли кому-то страдание, вызывали конфликты.

Через несколько минут мы вернулись в дом – замерзли.

– Больше выходить не будем? – спросил Джек.

Я кивнула, все еще ничего не говоря.

Он стал поворачивать ключи в замках – на это ушло почти пять минут. С финальным скрежетом вогнал на место щеколду.

Мы уединились в доме. Мне было все о нем известно, в том числе о его недостатках.

Мир остался снаружи, а Джек оградил нас от него.

Мы были в безопасности в своем доме.