По степени, назовем это так, «творческой» — самый, быть может, «бедный». Как сказано, стихи он писал для Славы раз в год, а все остальное время он их не писал. Переводил, но так… для гуманитарного самоуспокоения. В сравнении с переводческими объемами, которые он выдавал в начале «нулевых», объемы середины девяностых — это ничто. При том что «гуманитарная его кипучесть» никуда не девалась, и это был момент удивительно интересный именно тем, что его «носило» из стороны в сторону, швыряло из крайности в крайность, и все эти крайности были лишены видимого алгоритма.

Однажды он за два часа разгромил гумилевскую «Теорию пассионарности и этногенеза» и заменил ее собственной, назовем ее так, «Теорией гиперадаптации этноса».

Гиперадаптация (термин из эволюционной биологии) — вариант патологической адаптации, неадекватная приспособительная реакция организма, избыточный адаптивный ответ. Чрезвычайно грубо процесс можно описать как «снос крыши» у организма в изменившихся условиях, когда организм пытается приспособиться к новым условиям, но делает это так рьяно, что получается «полный перебор». Что, собственно, и есть предмет теории пассионарности.

Гумилев описывал пассионарность как неодолимое внутреннее стремление индивида к деятельности, вызываемое «избытком биохимической энергии», вызываемой мутацией, возникающей под воздействием космического излучения. Нетрудно заметить, что в данной конструкции слишком много неопределенных элементов, а сама конструкция неверифицируема — проверить практически все факторы и их взаимодействие никаким опытно-экспериментальным образом невозможно.

Однако неодолимое внутреннее стремление к деятельности, зачастую сопряженной с жертвенностью, встречается довольно часто. В некотором смысле, Илья сам был пассионарий — быть может, потому тема его и интересовала.

Мне трудно сейчас воспроизвести всю конструкцию в деталях — дело было чуть больше двадцати лет назад, речь его была стремительна и извивиста, излагалось все бурно, но это было поразительно стройно и интересно. Вкратце это выглядело так: определенные социально-экономические перемены вызывают у определенного этноса гиперреакцию, которая дает ему конкретно описываемые социально-экономические преимущества. Причем — и это главное! — избыточные. Причины могут быть разные — прорыв в экономике, в технологии, в социальной организации, резкий скачок популяции — и т. д., и т. п…

В результате, у этноса появляются избыточные возможности, которые «надо куда-то девать». Ну, а дальше начинается «свистопляска», описанная историками. Мирные этносы начинают воевать с окружающими — и с прекрасным результатом. Или заниматься самоуничтожением, что тоже «прерогатива пассионариев».

Илья очень любил пример с саранчой, о которой писал Гумилев. Ее ождают обычные кузнечики. Это дети кузнечиков, которых «отправляют к чертовой матери», чтобы под ногами не мешались и не жрали пищу, которой и без этих «детишек» мало… Саранча несется по миру, жрет все, но не размножается. «Детишки на беду всем, а себе самим — на вымирание»…

Все это напоминает историю одного из самых знаменитых пассионариев — Александра Македонского. Когда он завершил папенькины покорения в Греции, его просто «сбагрили» на Восток, чтоб дома не мешался. У него и папенька-то, Филипп, был слишком буен и не давал никому дома жить спокойно, а сынок грозился в этом деле изрядно папеньку переплюнуть; его и уговорили «завоевать весь мир». Александр был молод, уговорщику Аристотелю верил, ну и пошел. Нет, нет! Он завоевал (практически) весь мир, он принес культуру эллинов… черт знает, куда… Но остановился, когда индийский мудрец задал вопрос: «А на фига?»… Да чтоб дома тот же Аристотель, Олимпиада-матушка и вся братия могли жить спокойно! Выверты пассионарности…

В азарте Илюша несколько часов развивал перед моим открытым ртом чрезвычайно оригинальную, очень стройную теорию. Которая была определенно доказательней и логичней теории Гумилева. Потом смолк, собою очень довольный. И…

И все. Больше он к ней не возвращался. Я, сказать по чести, ожидал какого-то продолжения, исходя из того, что если уж такая замечательная теория появилась, с ней надо же что-то делать!.. Продолжения не было. Я подождал и поинтересовался, будет ли он дальше этой темой заниматься. Илья буркнул что-то невразумительное и сменил тему. Прошло какое-то время, я опять поинтересовался — результат был тот же. Однако же я при своем занудстве отличаюсь иной раз удивительным непониманием, граничащим с бестактностью, так что по прошествии нескольких лет я пристал к нему с вопросом, будет ли он что-то с этой теорией делать.

Илья взорвался. «На хрена я буду это делать?! Это сидеть, копать материалы, подбирать данные… Это годы работы! Кому это нужно? Зачем это нужно?! Не напоминай мне больше!»…

И все. Так скончалась Теория гиперадаптации этноса.