Дальше был «Урфин Джюс».

Урфин Джюс в книжке Волкова был, помнится, «великий и ужасный». То есть, быть-то сей литературный герой таким не был, но старательно за такового себя выдавал. В группе, по причудливой случайности унаследовавшей его имя, занимались примерно тем же. Временами даже успешно. Они победили на паре фестивалей (Вильнюс и Баку). В городе Свердловске про них ходили почти легенды, но в очень узких кругах. В лицо их не знал никто.

Нет, нет! Безусловно, они были рок-звезды! Но только между собой. «А так — не-е-ет». Согласитесь — рок-звезда, которую в лицо никто знать не знает, это какая-то не совсем, чтобы рок-звезда. Но внутри у них кипела звездность, и это рождало много странных вывертов и последствий. Однако же самым странным из них было вот какое…

Классический состав «Урфина Джюса»: Егор Белкин, Александр Пантыкин, Владимир «Зема» Назимов, 1982 год

Казалось бы, рокеры должны были рваться к публике, к концертам, т. е. к собственно «звездности». В реальности, сами того не сознавая, они рвались в обратную сторону. Что и понятно — у себя-то в головах они и так были суперзвезды. А публика… Черт ее разберет, эту публику… Посему Свердловский рок начала восьмидесятых был чрезвычайно замкнутой в себе структурой, чем-то напоминающей секту. Или спецслужбу. Почти идеально изолированной от внешнего мира. С запредельно высокой внутренней конкуренцией, что типично для замкнутых сообществ.

Но с настолько же интересной внутренней жизнью. То было время состава Пантыкин — Белкин — Назимов плюс примкнувший к ним Кормильцев. Почему «примкнувший»?

Один очень милый человек, который никогда не соприкасался с нашим роком, спросил однажды: «А каков был статус рок-поэта в рок-музыке?». Я набрал воздух, чтоб ответить, открыл рот, да так и завис. Я не знал, что ответить. Не было в рок-музыке у рок-поэта никакого статуса. Поэт был никем.

Выступление группы «Урфин Джюс» в школе № 33 в Верхней Пышме, 1983 год

Функция поэта сводилась к формуле «Дал стихи, и отваливай!». Рок-поэтов в Свердловске было не так уж много — я помню пятерых; и большинство поступало именно по этой формуле. Кормильцев никогда не был большинством. Когда ему говорили: «Не лезь!» — он именно «лез». И до какого-то момента у него получалось.

То было время для «Урфина Джюса» почти идиллическое — они по чудесному стечению обстоятельств оказались почти владельцами Дома культуры фабрики детской игрушки «Радуга» — это была забавная фабрика, которая выпускала более чем забавные игрушки, о которых Илья много рассказывал — там производились детские машинки из железа с острыми, зазубренными углами, единственная функция которых была, кажется, в том, чтобы детишек как можно сильней изувечить. Даже если они не пытались друг друга этими машинками бить. А уж если били…

Дом культуры был построен по ранне-советским заводским правилам, когда большая его часть находится на территории завода, а помпезное крыльцо — снаружи; вход без пропусков и прочих глупостей; и входили туда многие. Юноши и девушки. С бутылками и без (это редко). И там проходили ежедневные, ничем не ограниченные репетиции, переходящие непосредственно в загул; в общем, местечко было замечательное. Но нервное.

Я уже писал об этом, но повторюсь: эти люди не должны были сойтись вместе. А ежли уж сойтись, то с одной целью — набить друг другу морды. А потом разбежаться. Кстати говоря, Белкин с Земой (Назимовым) учились в одной школе, Белкин был чуть старше и существенно мускулистей и, случалось, Зему бивал. О чем тот всегда помнил. Но был персонаж, на которого обращалась музыкантская ярость «в обобщенном виде», хоть чем-то их объединяя. То был поэт Кормильцев.

Его стихи не нравились всем. Но, как говорил товарищ Сталин, «других писателей у меня для вас нет». У Пантыкина не было другого поэта. Приходилось мириться с Ильей. Что было трудно. Илья тоже был «не сахар». Скажем честно, Илья и всегда-то любил поскандалить, но в те времена скандальность его перехлестывала все вообразимые пределы. Скандалил «по поводу» и без всякого повода — так, для удовольствия. Но яростно.

Скандалили они, в основном, с Белкиным. Егорушка Белкин (впоследствии лучший студент философского факультета) был шустроговорящ, по-мальчишески наивен и частенько нес совершенную ахинею. А Илья был недостаточно милостив, чтобы эту ахинею слушать или хотя бы просто не замечать. И начинался, как говорил Зема, «войдот» (диалект. — орать, кричать, громко жаловаться и т. п.). Вот именно оно и начиналось — орали, кричали и громко жаловались…

Егор Белкин и Илья Кормильцев, 1985 год. Фото Олега Раковича

При этом почти каждый день сходились в ДК «Радуга» не только затем, чтобы поорать. Репетировали, обсуждали, говорили, выстраивали «будущие» выступления — Илья участвовал во всем. Т. е. «лез». Тогда впервые проявилась его тяга к тому, чтобы преодолеть «никакой» статус рок-поэта. Но — как? И он лез во все. В световую партитуру, в изготовление декораций, придуманных Саней Коротичем (подчас, чудовищных, но ужасно смешных), в самопальную пиротехнику, во все. Теперь понятно, что он бился именно с фактом отсутствия у рок-поэта статуса. Нет, разумеется, не в виде формального оформления чего бы то ни было каким бы то ни было образом, но…

Он приносил смысл. И был никем.

К чему это я так долго про Урфин Джюс? Очевидно, чтобы больше к нему не возвращаться (по возможности).

На самом деле, к началу 84-го все поэтические контакты Ильи и «УД» закончились. Альбом «15» (шедевр — при всей своей сумбурности) был записан, тексты для следующего альбома («Жизнь В стиле Heavy Metal») написаны… И будущая жизнь поэта в этой группе становилась все эфемерней.

На Свердловской киностудии во время записи альбома «15» группы «Урфин Джюс», весна 1982 года. Фото Олега Раковича

Один момент (околопоэтический) стоит отметить. Пока группа, включая поэта, была сборищем слишком уж нестыкующихся персонажей, которые совсем друг друга не понимали, результат их деятельности был… скажем так, выдающимся (из общего ряда). Про музыку молчу, нас интересует поэтическо-певческая часть, и тут была странность показательная. Пели Пантыкин и Белкин. Оба стихи Ильи терпеть не могли, но в результате пропевали их с какой-то дикой интонацией, которая и была уникальна. Это — про материал «Пятнадчика». Материал для «Жизнь В стиле Heavy Metal» «оттачивали» куда как тщательней, текст считался «принятым», только если на бумажке стояли подписи всех членов группы, потому переделывался под их вкусы — переделывался, переделывался… Они привыкали и уже как-то не так, чтобы совсем эти тексты ненавидели… И петь начинали вяло. В игре тоже уходили в странный «стандарт», потому третий альбом группы был записан, но — Илье, во всяком случае — было ясно, что он провалился. Только что записанный. И с какого-то момента Илья упоминаний об «Урфине Джюсе» не любил. Никаких других рок-групп в тот момент не наблюдалось. И у Ильи возникло ощущение, что вся эта рок-история закончилась.

Хотя решающим обстоятельством того, что все это кончилось, стало вот что — даже руководство членовредительской фабрики «Радуга» должно было рано или поздно задуматься, зачем им содержать в собственном Доме культуры весь этот шабаш? И оно задумалось. «Урфин Джюс» с «Радуги» вылетел. И сходиться стало негде. А где — не в подъезде же…

На этом рок-карьера Кормильцева завершилась. Никаких других вариантов не просматривалось. Ему было двадцать пять. Нужно было что-то делать.

Эпоха «Радуги» была для него неким подзатянувшимся этапом беззаботного студенчества. И вот она кончилась. Нужно было начинать «нормальную жизнь». Вынужденно — а куда деваться? Илья так и сделал. Второй раз женился. Сменил работу. Обложился книжками по языкознанию. Взялся за нормальную жизнь…