Глава 7. Перерождение

Ван Чанчи прибыл к условленному месту на десять минут раньше. Он никогда в жизни не опаздывал, поэтому ему не хотелось в этот последний раз заработать славу «опоздальщика». Он оделся в чистое, постригся, гладко выбрился. Сначала у него еще была мысль прикупить хорошие кожаные туфли, но, прикинув, что за пятьсот юаней его отец в деревне может заменить в доме окно, он сглотнул слюну, помял пальцы и от этой затеи отказался. Поэтому сейчас Ван Чанчи стоял у ограждения посреди моста через реку Сицзян в старых армейских кедах. От того места, где он стоял, расстояние до воды было максимальным, что обеспечивало сильный шум при падении. Человек, прожив жизнь, может покинуть этот мир тихо или громко, выбрать нужно что-то одно. Удивительно синяя высь, необычайная белизна облаков. Небеса, казалось, специально подарили ему хорошую погоду, и, может быть, ради того, чтобы он все-таки одумался. Залитая солнцем река, поддаваясь ветерку, то и дело посылала ему блики с разных сторон. Гул машин отнюдь не раздражал, как раньше, а напротив, ласкал слух, и даже выхлопные газы казались благоуханием. Глядя на шеренги многоэтажек, растянувшихся по обоим берегам, он представлял, что в одном из окон спрятался Линь Цзябай и в бинокль наблюдает, как договор приводится в исполнение.

За семьдесят два часа до этого Линь Цзябай принес на съемную квартиру Ван Чанчи двести тысяч юаней в черном полиэтиленовом мешке. Он швырнул эти деньги на расшатанный за многие годы обеденный стол, а тот вдруг взял и развалился, словно выдержать такое было выше его сил. Впечатленный этим Ван Чанчи даже почувствовал, как под его ногами задрожал пол и прокатилось несколько ударных волн. Линь Цзябай хотел было на что-нибудь присесть, но в этом доме, казалось, каждая табуретка была готова проколоть его задницу, поэтому он предпочел по стоять. Включив компьютер, Линь Цзябай показал Ван Чанчи видеозапись, на которой он вместе с Дачжи и Фан Чжичжи, весело улыбаясь, смотрели в объектив. Дачжи веселился больше всех, на его щеках играли ямочки. В своих руках он, высоко подняв, держал открытую сберкнижку. Кадр стал медленно приближаться, цифры надвигались, пока не достигли размеров экрана. Ван Чанчи увидел, что на счете у Дачжи лежала сумма с восемью разрядами, после единицы в ней значилось семь нулей.

— Ты хорошо разглядел? — задал вопрос Линь Цзябай.

Ван Чанчи кивнул головой и про себя подумал: «Папа, мама, я продал себя, продал за хорошие деньги. Моя жизнь, возможно, стоит даже дороже, чем вся наша деревня, нет, чем все наше село и даже весь наш уезд. Так что ваш сын отличился».

В тот же вечер Ван Чанчи пошел в банк и перевел эти двести тысяч на счет Ван Хуая. Сначала он хотел было съездить домой, да и Линь Цзябай согласился дать ему время, чтобы он попрощался со своими родителями. Но Ван Чанчи побоялся, что, увидав родных, нарушит свое слово и не оправдает доверие. Он переживал, что ситуация может измениться к худшему, что его бегство разрушит счастливую жизнь Дачжи, но больше всего он боялся себя, что на него вдруг найдет помутнение и он первый расправится с Линь Цзябаем. Всякий раз, когда Ван Чанчи приходила в голову эта мысль, его бросало в холодный пот, и он досадовал, что время тянется слишком медленно и нудно.

Сорок восемь часов назад он постучался в дверь к Лю Цзяньпину. Он не беспокоил его больше десяти лет, тот уже успел сменить адрес. Но Ван Чанчи пришлось наплевать на свою гордость и все-таки найти его. Дверь ему открыла Сяовэнь, его бывшая жена. Ван Чанчи давно знал, где она и с кем, поэтому отнесся к этой встрече совершенно спокойно. Однако у Сяовэнь от удивления чуть не выпала челюсть, она никак не ожидала, что Ван Чанчи сможет их разыскать. Больше десяти лет назад, примерно дней через десять после исчезновения Сяовэнь, Ван Чанчи решил наведаться к Лю Цзяньпину. Еще с улицы он заметил, что в его квартире горит свет, но когда он поднялся по лестнице и постучал в дверь, свет вдруг погас. Ван Чанчи даже подумал про себя: уж не от стука ли в дверь вырубилось электричество? Ему казалось, что у Лю Цзяньпина не было причин скрываться от него, может быть, Ван Чанчи просто перепутал окна? Тогда Ван Чанчи снова вышел на улицу и посмотрел на дом — никакого света в окне Лю Цзяньпина он не увидел, за ним было черным-черно, словно его покрыли темной краской. В тот момент Ван Чанчи переживал тяжкие времена, его душевное состояние упало до критической точки. Дачжи он отдал в чужие руки, Сяовэнь от него ушла, и он пришел к Лю Цзяньпину, чтобы тот составил ему компанию за бутылкой водки и выслушал накопившуюся в его душе горечь. Он не ожидал, что Лю Цзяньпина вдруг не окажется дома. В этом большом городе у Ван Чанчи, кроме Лю Цзяньпина, не было никого, кому бы он мог поплакаться. Немного постояв, он присел на корточки у дороги и принялся ждать, думая, что Лю Цзяньпин вот-вот вернется. Он прождал час, но тот так и не появился. Только Ван Чанчи встал, собираясь уходить, как вдруг услышал, как где-то наверху открывается окно и чей-то голос уговаривает кого-то остаться. Он опрометью бросился к стене дома и увидел, как из окна высунулась голова Лю Цзяньпина. Оглядев пространство у дома и никого не заметив, он нырнул обратно, после чего окно гулко закрылось. «Так, значит, этот щенок дома, почему же он не открывает?» — подумал Ван Чанчи. Рассерженный он взбежал наверх и громко забарабанил в дверь. Лю Цзяньпин чуть приоткрыл щелку и, растопырив пальцы в нетерпеливом жесте, красноречиво выдохнул: «У меня тут любовное свидание. Я ее уже почти уломал, можешь отвалить на несколько дней?» Ван Чанчи, скрестив руки и запрятав их в рукава, гневно удалился. Через несколько дней он пришел к Лю Цзяньпину снова, но хозяин квартиры сказал, что тот съехал. С тех самых пор Лю Цзяньпин словно испарился. Спустя год, когда Ван Чанчи прибыл на одну из стройплощадок для покраски дверных коробов, он увидел там Лю Цзяньпина. Во главе десяти с лишним человек он растягивал над головой транспарант и, весь красный от напряжения и крика, помогал страждущим отстоять свои требования по выплате заработной платы. Ван Чанчи сдвинул на глаза кепку, надел на себя маску, дождался, когда все разойдутся, после чего сел на новенький мотороллер, поехал за Лю Цзяньпином и выяснил его новый адрес. В свое время Лю Цзяньпин с ним даже не попрощался, что было странно и подозрительно. Но теперь все сомнения Ван Чанчи разрешились: Хэ Сяовэнь действительно жила с Лю Цзяньпином. Неудивительно, что Ван Хуай во время своего гадания сказал, что увидел Сяовэнь за бумажным окном, но пробиться в него не смог. Как оказалось, Ван Чанчи и Сяовэнь и правда отделяло друг от друга всего ничего. Однако, немного поколебавшись, он все-таки решил тогда молча уехать. Его собственная семья уже распалась, разрушать еще одну семью ему не хотелось.

Сяовэнь пригласила Ван Чанчи войти. Лю Цзяньпин налил чаю. Все трое сидели в гостиной, соревнуясь, кто кого передышит, и никто не желал начинать разговор первым. Двери в обе спальни были закрыты, в гостиной возвышался холодильник, в ванной виднелась стиральная машина, на кухне — бутыль с соевым соусом известной марки. «Живут они неплохо», — отметил про себя Ван Чанчи.

— А дети? — спросил он вслух.

Лю Цзяньпин выкрикнул в сторону одной из комнат:

— Цинъюнь, Чжишан, выходите.

Дверь, хлопнув об стену, открылась, и к ним выбежали двое чистеньких белолицых малышей. Мальчик прижался к маме, девочка — к папе, и оба боязливо уставились на Ван Чанчи.

— Поздоровайтесь с дядей Ваном, — сказал им отец.

Дети в один голос повторили: «Здравствуйте, дядя Ван!» У них были ровные белые зубки, розовые щечки и милые выражения на лицах.

— Цзяньпин, — сказал Ван Чанчи, — можешь сказать своим детям, чтобы они хотя бы разок назвали меня па пой? Я так хочу услышать слово «папа», что у меня даже сводит горло.

Лю Цзяньпин уставился на Сяовэнь, та уставилась на детей. А дети надули губки и нахмурились. Тогда Ван Чанчи вынул сберегательную книжку, положил ее на стол и сказал:

— Эти деньги я заработал, пока десять с лишним лет работал маляром, пусть это будет детям на учебу.

— А тебе деньги больше не нужны? — спросил его Лю Цзяньпин.

— Я разбогател, — ответил Ван Чанчи.

— Интересно, на чем?

— Не спрашивай, в любом случае мне, Ван Чанчи, уже больше не придется переживать о деньгах.

Лю Цзяньпин подмигнул своим детям и сказал:

— А ну-ка, быстрее скажите «папа».

Ребятишки отвернулись, пряча свои личики. Сяовэнь стала подталкивать их вперед, но они только вертели головами.

— Если бы мне кто-то дал так много денег, я бы сразу назвал его папой, — не унимался Лю Цзяньпин. — Если вы сейчас же этого не сделаете, я верну все назад дяде Вану.

Тогда дети повернулись и громко сказали:

— Папа Ван…

Ван Чанчи лишь ахнул, от этих слов он весь растаял и словно растворился в воздухе. Он закрыл глаза, из уголков которых тихонько потекли две дорожки слез.

— Как Дачжи? У него все хорошо? — спросила Сяовэнь.

— Я пришел как раз для того, чтобы сообщить тебе, что у Дачжи все прекрасно и о нем можно не беспокоиться. Хорошенько присматривай за Цинъюнем и Чжишан, чтобы вывести их в люди, — ответил Ван Чанчи.

— Я постоянно вижу его во сне, я виновата перед ним и ненавижу тебя, — сказала Сяовэнь, вытирая глаза.

— Ты меня ненавидишь лишь потому, что не знаешь, насколько он счастлив. Сейчас у тебя уже есть дети. Нам не хватало вовсе не детей…

Двадцать четыре часа назад Ван Чанчи написал в своей съемной квартире два письма, после чего пошел к школе, чтобы посмотреть на Дачжи. В школе в это время еще шли занятия, внутрь охранник его не пропустил, поэтому он присел в рисовой закусочной напротив и стал ждать. Через какое-то время к нему обратился хозяин закусочной:

— Если ты не собираешься ничего заказывать, зачем тут сидеть?

Ван Чанчи вытащил деньги и купил чашку рисовой лапши. Он ел, а сам посматривал в сторону школьных ворот. Рис он вскорости съел, а до окончания занятий оставалось еще два часа. Ван Чанчи бездумно смотрел то на деревья в школьном сквере, то на учеников, которые занимались физкультурой на спортплощадке. Неизвестно, как долго он сидел, только хозяин постучал пальцами по столу и пристал к нему снова:

— Ты уже давно все съел, почему никуда не уходишь?

Ван Чанчи, весь красный от стыда, поспешно вытащил деньги и попросил еще одну чашку рисовой лапши. Ему вынесли новую порцию. Наученный горьким опытом, на этот раз Ван Чанчи ел как можно медленнее, он просто хотел потянуть время, чтобы подольше посидеть на этом месте. Однако, как он ни старался, есть чашку лапши бесконечно он не мог. Не прошло и получаса, как он снова все съел. Про себя он рассудил: «Я уже съел целых две чашки, не будут же меня снова выпроваживать?» Но к его удивлению, когда до звонка оставалось лишь полчаса, хозяин лавки снова подошел к нему и спросил, почему он все еще не ушел. Ван Чанчи скользнул взглядом по заведению: в нем было полно свободных мест, и тем не менее хозяин был против, чтобы он тут сидел просто так. Тогда Ван Чанчи купил еще одну чашку лапши. Когда он доел третью порцию, в школе наконец раздался звонок с последнего урока. Ученики по трое и парочками стали выходить из ворот. Наконец он заметил, как из школы вместе с двумя девочками, смеясь и разговаривая, выходит Дачжи. Похлопав друг друга по плечам, они попрощались. Дачжи настороженно огляделся по сторонам, словно у него было какое-то предчувствие. Наконец его взгляд упал на закусочную напротив. Ван Чанчи почувствовал, как их взгляды встретились. Дачжи посмотрел на него точно так же, резко и нетерпеливо, как в первую минуту после своего рождения. Ван Чанчи оцепенел и, не удержавшись, крикнул «Дачжи!» Он хотел уже было броситься к нему, но съеденные подряд три чашки рисовой лапши не позволили ему подняться. Дачжи отвел от него взгляд, повернул направо и, пройдя метров двести, сел в красную машину. За рулем машины была Фан Чжичжи. С тех пор как Дачжи выписался из больницы, она каждый день приезжала встречать его из школы, переживая, как бы он снова не попал в беду. Машина уехала, махнув хвостом, словно рыбка. «Я в жизни своей никогда так не наедался, — подумал Ван Чанчи. — Досыта ел много раз, но до отвала наедался лишь дважды. Первый раз, когда я вместе с Сяовэнь приехал в уездный город сделать фото, посмотреть эротику, а заодно сходить в полицейский участок, чтобы извиниться. Тогда мы вдвоем ухлопали тарелку тушеной свинины, блюдечко арахиса и блюдечко битых огурцов, а кроме того — бутылку водки и четыре чашки риса. Но даже тогда я не наелся до такого состояния, чтобы не смочь подняться с места».

Наступило ровно двенадцать часов дня — время, которое оговорили Ван Чанчи и Линь Цзябай. Вдруг, непонятно откуда, раздался какой-то громкий звук, он донесся то ли из храма, то ли изнутри самого Ван Чанчи и был подобен выстрелу в момент казни. Ван Чанчи оглянулся назад и полез на ограждение.

Труп Ван Чанчи выловили лишь на следующий день. Полицейские разрезали его трусы и обнаружили внутри кармашек с маленьким пакетиком внутри. В этом пакетике лежала записка с номером телефона Лю Цзяньпина. Полицейские разыскали Лю Цзяньпина и попросили прийти на опознание трупа. Сяовэнь, ударив себя в грудь, воскликнула: «О боже! Ведь он приходил попрощаться!»

Когда Лю Цзяньпин и Сяовэнь вместе с полицейским пришли в морг, труп Ван Чанчи уже раздался в размерах, казалось, кожа на нем вот-вот лопнет. Но раздайся он даже еще сильнее, Сяовэнь и Лю Цзяньпин все равно бы его опознали. Они назвали имя Ван Чанчи. Закончив с процедурой опознания, двое полицейских повели Лю Цзяньпина и Сяовэнь на съемную квартиру, где раньше проживал Ван Чанчи. Дверь в нее оказалась закрытой. Полицейские хотели уже было вызвать хозяина, но тут Сяовэнь вынула ключ, который когда-то унесла с собой. Полицейские покрутили ключ в замке, и дверь действительно открылась. За десять с лишним лет Ван Чанчи так и не поменял замок, его дверь всегда была открыта для Сяовэнь. Сяовэнь осмотрела квартиру: все выглядело точно так же, как раньше, разве что сейчас в квартире царил необычный порядок, даже полы были вымыты начисто. Посреди комнаты стоял тот самый стул, который Ван Чанчи когда-то привез из деревни. На стуле стояла заготовленная урна для праха, под которой лежало два письма. На одном из конвертов получателем значился его отец, Ван Хуай, а на другом — Лю Цзяньпин. Полицейские попросили Лю Цзяньпина открыть предназначавшееся ему письмо. Дрожащими руками Лю Цзяньпин с трудом разорвал конверт. В письме было написано следующее:

Лю Цзяньпин расплакался первым, к нему тут же присоединилась Сяовэнь. Полицейские вскрыли письмо, адресованное Ван Хуаю, внутри конверта лежал чек от денежного перевода на двести тысяч юаней. Полицейский поинтересовался, откуда у Ван Чанчи взялись такие деньги. Лю Цзяньпин и Сяовэнь замотали головами, выражая непонимание. Услыхав сумму, они от удивления даже перестали плакать. Полицейские заподозрили Ван Чанчи в разбое. Но Лю Цзяньпин и Сяовэнь стали клясться, что он бы на такое никогда не пошел. Но им никто не поверил, поэтому против Ван Чанчи возбудили дело. Ключевым пунктом расследования значилось появление у Ван Чанчи двухсот тысяч юаней, при этом в стороне осталась причина, почему он покончил с собой. За полгода расследований никаких зацепок по этому делу так и не нашлось, заявлений о краже на крупную сумму в полицию тоже не поступало, поэтому труп Ван Чанчи разрешили кремировать. Лю Цзяньпин от имени членов семьи поставил на бумаге свою подпись, и рабочие поместили заледеневший за полгода труп Ван Чанчи в крематор. Лю Цзяньпин устроил рядом с телом стул, о котором говорилось в письме. Заслонка крематора гулко закрылась, и внутри запылал огонь.

— Чанчи, — произнес Лю Цзяньпин, — твой стул я тоже сжег, сиди себе спокойно и отдыхай. Аминь.

Лю Цзяньпин, Сяовэнь, Цинъюнь и Чжишан вчетвером отправились в деревню, чтобы отвезти туда урну с прахом. К деревне они подошли в полдень, здесь завывал холодный ветер, вся земля заледенела, на далеких вершинах гор смутно виднелся снег. Едва они появились в ущелье, как в один голос залаяли все деревенские собаки. Услыхав неистовый лай, в каждом из домов люди распахивали окна, чтобы посмотреть, не вернулся ли кто из их родни. Сяовэнь тянула за руку Цинъюня, Цзяньпин на одной руке нес дочь Чжишан, а в другой — урну с прахом. Чем дальше они шли, тем труднее давался им каждый шаг, словно что-то не так было с их подметками, казалось, на них налипли куски глины. Перед новым двухэтажным домом семьи Ван Чанчи, один — сидя, другая — стоя, всматривались вдаль Ван Хуай и Лю Шуанцзюй. Волосы Лю Шуанцзюй почти все побелели, морщин на ее лице за десять с лишним лет значительно прибавилось. Ван Хуай еще больше почернел и усох. Мышцы на его ногах настолько атрофировались, что вместо ног, у него, казалось, торчат кости. Они не признали не только Лю Цзяньпина, но даже Хэ Сяовэнь. Они думали, что эти четверо не имеют к ним никакого отношения, поэтому вышли поглазеть просто из любопытства. Они никак не ожидали, что эти люди, постепенно приближаясь, в конце концов подойдут именно к ним. Цинъюнь и Чжишан с громкими криками «Дедушка! Бабушка!» первыми кинулись в объятия Ван Хуая и Лю Шуанцзюй. Только тогда Лю Шуанцзюй узнала Сяовэнь, и, обняв ее, беззвучно зарыдала.

Ван Хуай, глядя на урну с прахом, хотел было заплакать, но слез у него совсем не осталось. Всю свою жизнь он только и мечтал о том, чтобы изменить судьбу рода, эти годы так сильно иссушили его тело, что в нем не осталось жидкости даже для того, чтобы выразить свои чувства. Когда он вытаскивал из конверта предсмертное письмо Ван Чанчи, у него даже не осталось сил, чтобы задрожать. Он медленно-медленно развернул бумагу и увидел следующие строки:

Голова Ван Хуая свесилась набок, и он потерял сознание. Только на следующий день он понемногу оклемался. Поздней ночью Лю Шуанцзюй разместила на столе в главной комнате рис, живого петуха, небольшой кусочек мяса, бражку, бумагу для возжигания и две медные тарелки. Ван Хуай уселся перед благовонными свечами и стал гадать на Ван Чанчи. Его ноги тихонько задрожали, с губ сорвались слова заклинаний, он стал разбрасывать рис и опрыскивать пространство бражкой. Через полчаса его лоб покрыли капельки пота. Неожиданно он громко спросил:

— Где переродится Чанчи?

Стоявшие на коленях перед столом Цинъюнь и Чжишан громко ответили:

— В городе.

— Где?

— В городе.

Этот обмен одними и теми же вопросом и ответом повторился десять с лишним раз, но душа Ван Чанчи по-прежнему лежала недвижима в урне с прахом. Ван Хуай разбросал еще больше риса, распрыскал еще бражки, он также бросил на пол кусочек петушиного гребня и несколько перьев. Но и это не помогло ему пробить заставы к душе покойника и расшевелить Ван Чанчи.

— Чанчи, — обратился к нему Ван Хуай, — я ведь знаю, как ты жалеешь нас с матерью, знаю, с каким сердцем ты нас оставил. Всю жизнь ты слушал наши наставления, так послушай еще раз. В прошлой жизни ты влез не в свое тело и попал в нашу семью. Мы, бедняки, не смогли дать тебе ни дня хорошей жизни. В следующем перерождении ты непременно должен выбрать нормальную семью и по явиться на свет только в городе. У нас теперь есть Цинъюнь и Чжишан, так что ступай себе с миром.

Сказав это, он снова прочел заклинание и спросил:

— Где переродится Чанчи?

— В городе, — звонко ответили ему Цинъюнь и Чжишан.

— Где? — еще громче повторил Ван Хуай.

— В городе, — повторили Лю Шуанцзюй, Второй дядюшка, Лю Цзяньпин, Сяовэнь и другие родственники.

— Где? — не унимался Ван Хуай.

— В городе! — громким хором ответила толпа.

— Где? — сорвался до хрипоты голос Ван Хуая.

— В городе! — раздался вдруг дружный крик из-за двери.

То кричали деревенские. Вся деревня помогала кричать это самое «в городе», и душа Ван Чанчи зашевелилась. Ван Хуай изо всех сил ударил в медные тарелки: «Дзынь!» — и душа Ван Чанчи неожиданно взметнулась, перелетела на крышу и оттуда по спирали устремилась вверх. Ван Хуай снова ударил в тарелки: «Дзынь!» — и душа Ван Чанчи понеслась по направлению к большому клену, замерев у его верхушки, она с грустью посмотрела назад. Ван Хуай снова ударил в тарелки: «Дзынь!» — точно так же он когда-то подгонял его учиться, а потом ехать в город на заработки. Звон тарелок долетел до верхушки клена, и душа Ван Чанчи полетела дальше. Она пересекла рощу, речку, автотрассу, железную дорогу, дома… Пока не влетела в родильную палату Народной больницы, что находилась на одноименной улице провинциального центра. Тут раздался крик «У-а!» — и обессиленная У Синь наконец-то родила на свет мальчика. Услыхав заветное «Мальчик», стоявший за дверью в томительном ожидании Линь Цзябай запрыгал от радости.

Спустя несколько лет окончивший Академию полиции Линь Фаншэн устроился на работу в первый отдел уголовного розыска. Начальник Гун, понимая, из чьей он семьи, не сразу послал его на конкретное задание, а для начала дал ознакомиться с общей обстановкой в отделе. Начитавшись детективных романов, одержимый работой Линь Фаншэн, едва у него выдавалась свободная минутка, отправлялся в архив, где изучал затянувшиеся дела. Изучение каждого такого дела для него было равносильно чтению книги с запутанным сюжетом, что давало огромный потенциал для размышлений, и, само собой разумеется, возможность отличиться и проявить свои способности. Он разобрал десять с лишним таких дел, однако незабываемым для него так и осталось самое первое дело. Возможно, то был промысел Неба.

Впервые он пришел в архив, чтобы разобраться в деле об убийстве на почве ревности, которое в свое время наделало много шума. Но когда он проходил мимо второго шкафа с картотекой, его словно кто-то хлопнул по плечу, он даже дернулся от испуга. Оглянувшись, он никого не обнаружил, зато на полу валялась папка, выпавшая из шкафа, когда он отскочил в сторону. Подняв и открыв ее, он увидел фотографию раздувшегося трупа. Хотя погибший сильно изменился, Линь Фаншэну показалось, что где-то он его уже видел, но где именно, припомнить не мог. Тогда он прислонился к шкафу и стал внимательно просматривать дело. Оно было девятилетней давности, Линь Фаншэн тотчас обнаружил допущенную ошибку в расследовании. Чжао Мэй, который в свое время занимался этим делом, пытался найти лишь доказательство вины погибшего и не рассматривал его самоубийство как возможное убийство. Через несколько дней Линь Фаншэн принес это дело к начальнику Гуну. Тот мельком бросил взгляд на бумаги, после чего отшвырнул их и сказал:

— Тебе что, совсем нечем заняться? Тебе так интересно это мелкое дело?

— Но оно тоже касается человеческой жизни, — ответил Линь Фаншэн.

— Ты когда-нибудь бросал в речку камешки? — спросил начальник Гун.

— Бросал.

— Так вот, — продолжил начальник, — сначала ты должен обращать внимание на такие дела, от которых больше всего разлетается брызг и которые производят много шума. А те, что упали в воду без брызг и без шума, оставь в покое.

Линь Фаншэн понимающе кивнул, но бросать собственное расследование не собирался, ему хотелось опробовать свои силы.

Итак, Линь Фаншэн принялся расследовать «дело Ван Чанчи». Он обнаружил, что Ван Чанчи не умер, он жив и работает заместителем директора управления в одном из ведомств. Сначала Линь Фаншэн решил, что сходное имя — не более чем случайное совпадение, однако, начав разбираться, он выяснил, что место рождения живого Ван Чанчи, точно так же, как и номер его удостоверения личности, место прописки и средняя школа полностью совпадают с данными умершего Ван Чанчи. Поэтому Линь Фаншэн нанес визит к замдиректора Вану. Он совершенно точно не был похож на покойника с фотографии. После нескольких бесед чиновник плюхнулся на колени, умоляя Линь Фаншэна не ставить его в затруднительное положение. «Ну, и кто говорил, что это дело негромкое? Разве уже сейчас от него не разлетаются во все стороны брызги?» — подумал про себя Линь Фаншэн. В результате расследования выяснилось, что настоящее имя замдиректора Вана было Я Дашань. В тот год, когда Я Дашань сдавал экзамены в университет и не набрал нужного количества баллов, его отец совершил подлог документов и, задержав извещение о зачислении его одноклассника, Ван Чанчи, зачислил своего сына в университет под его именем. После окончания университета, опять-таки благодаря связям отца, он устроился на работу в одно из ведомств, находившихся в центре провинции, где уверенно пошел вверх по карьерной лестнице, дослужившись до заместителя директора. До сих пор все у Я Дашаня и на работе, и в семье складывалось прекрасно, он был здоров, имел красавицу-жену и уже взрослого сына-аспиранта. И если бы не вмешательство Линь Фаншэна, Я Дашань и дальше бы со спокойной совестью наслаждался благами этой украденной жизни. Линь Фаншэн рассудил, что если человек такой ценой добивается своего счастья, то это настолько подло, что заслуживает самой суровой кары. Он поклялся, что непременно накажет Я Дашаня в соответствии с законом.

Он решил съездить на родину к Ван Чанчи в надежде найти там хоть какие-то зацепки для раскрытия дела. В тот год к деревне Ван Чанчи как раз проводили автотрассу, но на легковой машине туда вполне можно было добраться. Поскольку асфальтом эту дорогу еще не покрыли, пыль от проезжавших машин здесь поднималась до небес. Чтобы не привлекать к себе излишнего внимания, Линь Фаншэн поехал на личной машине, оделся в штатское и нацепил темные очки. Добравшись до нужного дома, он заметил сидевшего в инвалидной коляске Ван Хуая, от которого остались лишь кожа да кости, и стоявшую в дверях Лю Шуанцзюй, которая уже согнулась в три погибели и совсем поседела. Они смотрели на Линь Фаншэна, как на любого другого чиновника, без всякого удивления и любопытства, приняв его за контролера по планированию рождаемости. И тут Линь Фаншэн пережил настоящий испуг: в гостиной, прямо из рамы зеркала торчало множество его детских фотографий. Сначала он подумал, что это просто очень похожий на него чужой ребенок, однако, протерев глаза, он убедился, что это был точно он. Показывая на эти фотографии, Линь Фаншэн спросил:

— Откуда у вас эти фотографии?

Глаза Ван Хуая тут же засверкали, спина распрямилась, и весь он приободрился.

— Это мой внук, Ван Дачжи, — объяснил он. — Еще до своего рождения он вместе со своими родителями пере ехал в город, но те, не имея возможности обеспечить ему хорошую жизнь, отдали его в семью богачей.

Линь Фаншэн, пялясь на фотографии, вдруг остолбенел, зубы его застучали, ноги затряслись, словно его выставили на мороз.

Вернувшись в город, Линь Фаншэн принялся потихоньку наводить справки о себе, и чем дальше он продвигался в этом деле, тем больший ужас его охватывал. Как-то среди ночи он пришел на мост через реку Сицзян. Вокруг не было ни души, на поверхности реки колыхались перевернутые отражения фонарей. Он встал на то самое место, с которого когда-то спрыгнул Ван Чанчи, и стоял там так долго, что перестал чувствовать свои ноги. Потом он вынул из сумки дело Ван Чанчи, пачку фотографий, и все это с размаху швырнул в реку. Бумаги и фотографии, словно листья деревьев, развеялись по ветру. С этих пор тайна Линь Фаншэна была похоронена, и, если он сам себя не продаст, о его происхождении никто никогда не узнает.

Как-то утром Ван Хуай, уставившись на раму в зеркале, вдруг испуганно вскрикнул:

— Шуанцзюй, куда пропали фотографии Дачжи?

Лю Шуанцзюй вышла из кухни, подняла голову вверх и увидела, что среди других фотографий исчезли именно фотографии Дачжи. Неужели ее подводят глаза? Лю Шуанцзюй надела очки, но Дачжи по-прежнему не увидела. Тогда ее очки нацепил Ван Хуай и подтвердил, что Дачжи пропал. Он исчез, даже не попрощавшись. Теперь они больше не увидят внука, и когда будут по нему скучать, им придется опираться лишь на свою память. Но память их становилась все слабее, и надежды на нее было мало. Иной раз они вспоминали, как выглядит Дачжи, пока смотрели на себя в зеркало. Ведь они смутно помнили, что глаза у Дачжи дедовы, нос бабушкин, а рот отцовский.