Ли Юэжэ

Люблю смотреть на солнце со дна реки.

Наберешь полную грудь воздуха, нырнешь и, обняв валун на дне, смотришь на небо.

Полотном голубого шелка оно мягко колышется перед глазами, а солнце через воду уже не сверкает, а приятно поблескивает, как светильник во сне. Хочется задремать под светом этого светильника, но это никак не возможно, потому что скоро дышать будет нечем, воздух заканчивается, грудь вот-вот разорвется. Я выскакиваю на поверхность, как рыбка, которая ищет спасения от погони в другом мире, и глаза болят от яркого света.

Но это ощущение длится лишь мгновение. Чуть отошел от реки, и все исчезло: и колыхание голубого шелка, и светильник во сне, и спасающаяся от погони рыбка.

Гораздо чаще я колочу по мешку с песком, который висит у нас на работе, на стоящем во дворе персиковом дереве. Мой приятель Вэй Цзян сказал, что если лупить по этому мешку сто дней без перерыва, то потом кулаками можно сокрушить что угодно. Пятьдесят дней уже бью, остается еще пятьдесят. После пятидесяти дней ударов рукам нравилось по делу и без дела раскачиваться перед грудью, казалось, они готовы в любой момент опуститься на появившееся перед глазами. «Что у тебя с руками?» — интересовались наши пожилые работники. «Ничего, — отвечал я, — им так удобнее».

Ну а сейчас начну рассказ об одном незабываемом событии.

Начну с того, как ругался Вэй Цзян.

В тот день он лежал на койке в деревенском здравпункте и ругал женщину по имени Лань Юэцзяо. Правая нога забинтована, на левой руке капельница с глюкозой и пенициллином, а он знай поливает Лань Юэцзяо бранью. Ругался без остановки, выдохся уже, но даже врачам не удавалось остановить его.

Накануне вечером Вэй Цзян вместе с еще несколькими членами рабочей группы отправился к дому Лань Юэцзяо, чтобы привести ее на стерилизацию. Но стоило им, после четырехчасового пути по горной дороге, приблизиться к ней, как она сбежала, а успевшего схватить ее за пояс Вэй Цзяна столкнула с горного склона, в результате чего он со сломанной ногой оказался на холодной койке деревенского здравпункта.

— За одно то, что ее приходится отлавливать, да еще не раз, нужно без наркоза стерилизовать! — бушевал Вэй Цзян. — Обидно, что сам не могу участвовать в операции.

Как его приятель, я тоже негодовал на Лань Юэцзяо: убегаешь так убегай, зачем человека сталкивать? Ты замужем, четверых детей родила, все прелести супружеской жизни познала досконально, а Вэй Цзян даже не представляет, что такое женщина. Какая ужасная несправедливость с этой точки зрения! Вот ведь дрянь какая эта Лань Юэцзяо!

Я не знал, как утешить Вэй Цзяна, оставалось лишь ругаться вслед за ним: он выругается, и я ругнусь, он загнет словечко, и я не отстаю, — так и сыпали ругательствами довольно долго. Со стороны казалось, что мы переругиваемся между собой, и разносившие лекарства медсестры покатывались со смеху.

Потом я понял, что не стоит вместе с ним ругать Лань Юэцзяо. Вэй Цзян мой хороший приятель, у него нога сломана, недостойное это занятие — лишь подпевать в ругательствах, нужно для него что-то сделать.

И, сжав зубы, вступил в рабочую группу.

Я решил сам поймать Лань Юэцзяо, завершить дело, начатое Вэй Цзяном.

Сел на свой старенький скрипучий велосипед, поехал в рабочую группу и на первой же встрече заговорил о своем желании поймать Лань Юэцзяо. Но, даже не дослушав меня, все рассмеялись. Громче всех хохотал Лао Чжан — его смех походил на кашель.

— Ты, Сяо Ли, только вступил в рабочую группу, а уже мечтаешь поймать Лань Юэцзяо. Это куда как непросто. Мы уже три года в группе, и каждый год нас посылают за ней. Как ей это удается, не знаю, но на сегодня Лань Юэцзяо у нас — самая большая головная боль. Староста деревни говорит: приведете ее, зачтется как три стерилизации.

— Неужто она такая крутая? — удивился я. — У нее что, какие-то нечеловеческие способности, раз ее три года не найти?

— А ты смог бы, если она с ребенком на руках босиком в горы убегает? — спросил Лао Чжан.

Я представил себе длинноволосую, невероятно крепко сбитую женщину, которая, всхлипывая на бегу, мчится с ребенком на руках. Она обнажена до пояса, нижняя часть тела прикрыта листьями. «Кто его знает, — мелькнула мысль, — если я появлюсь перед ней, не отгрызет ли она мне руку, как стебель сахарного тростника?» Сказать на это, естественно, было нечего, я тихо стоял в сторонке и слушал рассказы о ней.

Кроме Лао Чжана в рабочей группе состояли еще Лао Лю и Лао Лань. Они уже который год подряд не могли найти Лань Юэцзяо, и в конечном счете, как только что сказал Лао Чжан, даже не представляя, как она выглядит, терпели доставляемые ею неприятности.

Как только речь зашла об этом, Лао Чжан с Лао Ланем захихикали, прикрыв рот ладошками и поглядывая на Лао Лю.

У того, похоже, была какая-то тайна, о которой неудобно говорить, но ему ничего не оставалось, как только, покачивая головой, посмеиваться им в лад.

— Сними шапку, Лао Лю, пусть Сяо Ли на твою голову посмотрит, — перестав «покашливать», велел ему Лао Чжан.

Дело было осенью, до того времени, когда пора что-то надеть на голову, еще далеко, но Лао Лю красовался в армейской шапке. Я с недоумением заметил это сразу, как вошел, подумал — болеет. А оказывается, с шапкой у него какая-то история связана, и еще наверняка Лань Юэцзяо замешана. И я стал ждать, когда он снимет шапку. Очень хотелось узнать, какое все же отношение имеет к Лань Юэцзяо его голова.

Шапку Лао Лю, конечно, не снял, лишь стеснительно посмеивался. При чем здесь его голова, я узнал лишь потом.

Он вел Лань Юэцзяо в деревню и уже прошел половину пути, когда она затеяла разговор. Уже стемнело, и чтобы она не убежала по дороге, ее опоясали веревкой и конец веревки вручили Лао Лю. Группа отправилась за другими, подлежащими стерилизации, а Лао Лю велели доставить Лань Юэцзяо. И вот какой разговор между ними завязался.

— Мы с тобой, почтенный брат, идем один впереди, другой сзади, ну ни дать ни взять муж с женой вечером на базар поспешают, — заговорила Лань Юэцзяо.

— Красиво говоришь, — откликнулся Лао Лю, чтобы заткнуть ей рот, — но что бы ты ни сказала, я скотину веду, корову.

— Отпусти меня, брат, — взмолилась она. — Гарантирую, рожать больше не буду.

— Будешь ты потом рожать или не будешь, мне дела нет, знай шагай за мной, и порядок. И отпустить не проси, это ж какой промах с моей стороны будет! За такое в лучшем случае отстранят от должности, если и оставят на работе.

— А ты скажи, мол, сама сбежала, ты здесь ни при чем, — снова подала голос Лань Юэцзяо.

— Ни при чем, говоришь? Мне эту веревку и вручили, чтобы был при чем. Ты — женщина, я — мужчина, сбежишь, наверняка подумают, что я какой-то прок с тебя поимел.

Лань Юэцзяо быстро смекнула, что к чему:

— А ты, почтенный брат, не желаешь ли поиметь какого проку?

Говорила она невыразимо нежно, уж не как женщина, идущая на стерилизацию. В результате какой-то муравьишка зашевелился таки в сердце Лао Лю, но тот его быстро прихлопнул:

— У меня жена — учительница!

Так Лао Лю этого муравьишку женой-учительницей и прихлопнул. Всякий раз, когда его сознание что-то смущало, он подбадривал себя мыслью о супруге: ведь в глухой деревне иметь жену-учительницу — счастье и гордость! «Куда там Лань Юэцзяо до моей жены, — думал он. — Да что она такое — рожает каждый год, уже больше трех настрогала, тело давно уже свежесть потеряло. Небось задумала в этой темнотище набить себе цену, чтобы добиться своего и сбежать, но с Лао Лю такой номер не пройдет». И он потуже натянул веревку.

— А мой говорит, что я очень даже хороша, — вновь замурлыкала Лань Юэцзяо.

Лао Лю не понял, что она хочет сказать, он ее и не разглядел толком:

— Это в каком месте ты хороша? Да и хороша, не хороша, мне-то что за дело?!

— Глянь на мое лицо и узнаешь, — предложила Лань Юэцзяо. — Фонарик небось есть, посвети, враз поймешь!

Лао Лю разобрало любопытство, и он чуть было не включил фонарик. Неужто весь ее секрет на лице? Она что, и впрямь красива, как небесная фея? Но он быстро отмел эту мысль: какая там красота после рождения четверых детей? К тому же по инструкции использовать фонарик запрещалось: их могли обнаружить родственники субъекта, превысившего ограничение рождаемости, и отбить ее.

— То, что ты, Лань Юэцзяо, первая красотка Поднебесной, нет, спустившаяся в этот мир небесная фея, я признаю. И все на этом, никчемные свои речи брось. Шагай себе и шагай, не случится ничего неожиданного, и славно. — И Лао Лю дернул за веревку, как приструнивают непослушную корову.

Лань Юэцзяо приумолкла.

— Вот это правильно, — сказал Лао Лю. — О чем мне с тобой лясы точить? Идешь себе спокойно и иди.

Снова наступила тишина, но этим временем Лань Юэцзяо, похоже, воспользовалась, чтобы обдумать следующую каверзу.

— Братец, мне отлить бы надо.

Сердце Лао Лю заколотилось: что-то новенькое. Да и пусть, вокруг темень, все равно не видать ничего. Что она там сделает? Ну, скинет штаны передо мной — мне-то что? Покрепче сожму веревку в руке, и годится.

— Валяй, — разрешил он.

Лань Юэцзяо тут же присела.

На пустынном перевале послышалось журчание.

При этих звуках с Лао Лю стало твориться что-то необычное. Опять муравей, мать его, в сердце закопошился, да не один. Потом сразу низ живота запылал, словно туда пару раскаленных железяк наладили. Железяки жгли все сильнее и, будто опущенные в холодную воду, с шипением испускали невыносимо горячий пар. Вот ведь знает Лань Юэцзяо свое дело: раз — и посреди дышащей прохладой ночи горяченные железяки появились, и уже не дрожишь от холода, а по́том обливаешься. В панике Лао Лю прихлопнул муравьев на сердце, снова вспомнил про жену-учительницу, но на этот раз не сработало — жена оказалась плотно прикрыта от него застлавшими все небо потоками горячего воздуха. Рука невольно, движениями рыбака, тянущего сеть, раз за разом наматывала веревку, причем казалось, что веревку эту держит в руках не он, а Лань Юэцзяо. Эта Лань Юэцзяо опутывала его, как сетью, иначе зачем ему было шаг за шагом приближаться? И вот он уже прямо за ней.

В этот момент журчание прекратилось и Лань Юэцзяо встала.

— Пойдем, брат, — сказала она.

Но Лао Лю обнаружил, что ему не двинуться с места.

— Братец, что с тобой? — обернувшись, негромко про говорила Лань Юэцзяо, и жар ее губ обжег лицо.

Больше Лао Лю вынести не мог и заключил источник превышения рождаемости в объятия.

— Небесная фея, ты настоящая небесная фея, — бормотал он.

Лань Юэцзяо будто давно ждала этого момента и без всяких колебаний завопила:

— Рабочая группа к женщине пристает! Рабочая группа к женщине пристает!

В голове Лао Лю загудело, сердце замерло, и он без сознания рухнул на землю.

Тут Лань Юэцзяо и сбежала.

С тех пор в любое время года Лао Лю ходил в армейской шапке. А куда деваться, ведь после испуга, перенесенного тем вечером, у него повыпадали волосы, и на красную, как сырое мясо, голову было страшно смотреть.

Историю Лао Лю рассказал мне Лао Чжан.

— Вот тебе и Лань Юэцзяо: лужу надула и Лао Лю наземь свалила. А вы спрашиваете, крутая она или нет?!

Поначалу я не поверил, думал, сплетня. Но Лао Чжан сказал:

— Не веришь, сам спроси Лао Лю, это он по собственному почину рабочей группе рассказал.

Я побежал к Лао Лю.

— Нет, не обманули тебя, — подтвердил он. — Все так и было. Не бери с меня пример, ищи Лань Юэцзяо как следует.

Я сразу почувствовал к Лао Лю огромную симпатию: это же надо, такой срам, мать его, взять и самому признаться в своей оплошности перед организацией, ничего не утаить. Вот это, я понимаю, человек: учить других на своей неудаче. Даже на сердце потеплело оттого, что есть еще такие люди. Растрогало и то, что руководители рабочей группы не только не подвергли Лао Лю наказанию, но и по-прежнему возлагали на него славную задачу поимки Лань Юэцзяо. Вот это доверие так доверие! У меня аж слезы навернулись. Я поклялся обязательно поймать ее, довести до конца то, что не удалось Вэй Цзяну и Лао Лю, ну и заодно глянуть, в конце концов, что за небесная фея эта Лань Юэцзяо.

Старшим у нас был Лао Лань, на плече у него висел громкоговоритель на батарейках, чтобы обращаться к народу. Кроме того, на нем было несколько музыкальных записей: «На просторах надежды», «Мамин поцелуй», «Родина моя океан». Лао Ланю больше всего нравилась песня «Родина моя океан», но она была третья по счету, и до нее нужно было прослушать две предыдущих. Часто после них батареек уже не хватало, и «Родина моя океан» превращалась в нечто невообразимое. Лао Лань крякал, выругавшись: «Опять батарейки сели!», хлопал по громкоговорителю и выключал его.

В тот день мы вчетвером шагали по дороге под пронзительные звуки музыки. По нашим прикидкам, Лань Юэцзяо должна была вернуться домой: на дворе уже октябрь, пора убирать соевые бобы.

— На этот раз упустить ее нельзя, — сказал Лао Лань.

Лао Лю шел впереди всех, и через какое-то время его шапка стала мокрой от пота. Но он ее не снимал, чтобы утереться, а водил махровым полотенцем кругами там, где она касалась головы, словно рабочий, который ухаживает за легко ржавеющей деталью, и не жаловался на неудобство. «Ну нет, — думал я, поглаживая свою густую шевелюру, — как бы то ни было, такого, как с Лао Лю, со мной не случится».

Уже два часа мы шли по горной дороге. Музыка давно не гремела. Батарейки еще не сели, но Лао Лань заявил, что их нужно экономить, чтобы не подвели, когда придется использовать громкоговоритель. Из этих двух часов полчаса мы слушали музыку, а еще полчаса — голоса различных птиц. Лао Лань, Лао Лю и Лао Чжан, забыв о возрасте, при звуках птичьей трели могли тут же сказать, что это за птаха. Разойдясь во мнениях, начинали спорить или попросту хватали камень и запускали им в заросли, чтобы убедиться, что взлетевшая птица именно та, про которую они говорили. Трое пожилых людей спорили до крика — это было целое представление. Только я не говорил ни слова. Все мои мысли были о том, как изловить Лань Юэцзяо. Перед тем как отправиться в путь, мы обсудили, каким образом это можно сделать. Первым местом было выбрано соевое поле. Полоска земли Лань Юэцзяо под скалой, сто́ит пробиться через поле навстречу, тут же скрутим ее, и она у нас в руках, если только у нее крылья не вырастут. Вторая точка — ее дом, он окружен густым лесом. Мы четверо каждый со своей стороны бесшумно приближаемся, разом блокируем все входы и выходы, и ей уже не скрыться, если только в доме нет подземной пещеры. Третья точка… Третьей точки не было; если не обнаружим ее в первых двух, придется возвращаться несолоно хлебавши. Такого финала хотелось меньше всего.

В это время я часто размышлял о том, как быть, если группа передаст мне Лань Юэцзяо, чтобы довести ее до деревни. Я не мог совершить такую же ошибку, как Лао Лю, придется намертво примотать веревку на руку, следовать за ней шаг за шагом и, если она позволит себе какие-то выкрутасы, тут же сбить ее ударом кулака на землю. Пусть это будет неправильно, но я это сделаю, а там посмотрим.

Через два часа пути мы приблизились к соевому полю семьи Лань Юэцзяо. Двигались мы открыто: во-первых, мы честно выполняли свою работу и скрываться не было нужды; во-вторых, вокруг поля одни обрывы, так что, даже заметив нас издалека, убежать она не успеет.

— Перед нами соевое поле семьи Лань Юэцзяо, — ткнул пальцем Лао Лань, — и там, похоже, кто-то есть.

Я посмотрел, куда он указывал: там действительно кто-то был — один, два, три, четыре — всего четыре человека, и все собирали соевые бобы. Я напряженно вглядывался в этих четверых, пытаясь угадать, кто из них Лань Юэцзяо, но вскоре бросил это занятие, потому что все они ростом были не выше стеблей сои, — это дети.

Лань Юэцзяо нет, только ее отпрыски. Всем это ясно. Вот ведь, мать ее, сама убирать сою не пришла, детей послала, неужели почувствовала, что мы по ее душу явимся? И мы направились к четырем девчушкам. Увидев нас, они остановились, а самая маленькая, лет трех, закричала первой. Поначалу я не понял, почему подала голос именно она, а не ее старшая сестра, но потом мне пришло в голову, что эту девчушку, как только ей исполнился месяц, мать все время таскала с собой по горам, спасаясь от рабочей группы, вот та сызмальства и настороже. И теперь, когда нам до нее оставалось еще по меньшей мере несколько сотен метров, она завопила:

— Ма, ма, они пришли! Ма, ма, они пришли!

Ее голосок раскатился эхом по горам.

Эх, худо дело! Расстроенный, я прибавил шагу и устремился к этой девчушке с намерением крепко зажать ей рот, дать ей затрещину у меня и рука бы не поднялась. На полпути меня окликнул Лао Чжан и остальные:

— Давай назад, надо к ее дому поспешать!

И мы припустили к дому Лань Юэцзяо. Я, понятно, мчался впереди всех. Отчаявшись, я полагал, что, услышав крик дочери, Лань Юэцзяо первым делом выскочит за дверь. Вот мы и бежали к дому, чтобы убедиться в своей правоте.

Дом и впрямь был заперт. Замок марки «Юнгу» еще покачивался, ясно, что повесили его недавно. Подойдя, я ударил по двери ногой. Хорошая дверь у Лань Юэцзяо, прочная, от удара я даже попятился. Вся четверка, тяжело дыша, стояла перед ней, и положение дел нас никак не устраивало.

Лао Лань неосторожно задел громкоговоритель, и зазвучала пронзительная мелодия «На просторах надежды». Раздосадованный Лао Лань выключил музыку и выругался:

— Опять сбежала, мать-перемать.

Глаза так и бегают: классическая картина растерянности.

— Наверняка где-нибудь поблизости наблюдает за нами, — предположил Лао Лю, — смотрит и посмеивается.

— Откуда ты знаешь, — сказал Лао Чжан, — что она наблюдает за нами, да еще посмеивается?

— Да это и так яснее ясного. Подождет, пока мы уйдем, и снова пойдет бобы собирать.

Считалось, что среди нас Лао Лю разбирается в Лань Юэцзяо лучше всех, за это он заплатил своей безволосой головой, поэтому мы слепо верили его суждениям. Тут я вышел из себя, выхватил у Лао Ланя громкоговоритель и заорал во всю глотку в сторону ближайшего леска:

— Лань Юэцзяо, выходи! Лань Юэцзяо, выходи давай быстро!

Так я прокричал раз десять. Лао Лю, Лао Лань, Лао Чжан не останавливали меня, только переглядывались. По выражениям лиц я понял, что никто ничуть не верит, что Лань Юэцзяо меня послушается, все считали, что я сам перестану, когда выдохнусь и разуверюсь, как они. На самом деле я и сам не думал, что мне это удастся, и кричал, потому что был человек молодой, не то, что эти трое стариков.

Лань Юэцзяо так и не вышла, зато появились все жители деревушки. Я немного растерялся, думал, накостылять мне хотят. Но когда они подошли ближе, успокоился: одни старики и женщины. Среди них было несколько молодых людей в помятых европейских костюмах, они стояли как в воду опущенные: сразу видно — приехали подработать и заболели, а теперь, чтобы вернуться домой, сами собирают травы для лечения. Ничего страшного, просто вышли по глазеть. Я решил кричать дальше и, хотя деревенские стояли близко, снова поднес ко рту громкоговоритель:

— Где Лань Юэцзяо? Кто-нибудь знает?

Никто не ответил.

Я стал спрашивать одно и то же у каждого:

— Знаешь, где скрывается Лань Юэцзяо? — И так раз двадцать.

Все отрицательно мотали головами. А я тем временем раздумывал, как действовать дальше, потому что сейчас вел себя как начальник моих старших товарищей Лао Чжана, Лао Ланя и Лао Лю. Хотя все лишь мотали головами и ничего узнать не удалось, ощущать себя начальником было приятно. Казалось, передай я громкоговоритель Лао Ланю, получится, что вообще ничего не могу. И я решил, что если Лао Лань не будет его требовать, буду говорить без остановки и дальше. Пусть толпа запомнит меня хорошенько, пусть запомнит и Лань Юэцзяо, которая прячется где-то поблизости и посмеивается над нами.

Так оно и вышло.

С громкоговорителем наперевес я продолжал вещать, брызгая слюной во все стороны, мощно и зычно. Вся деревня наполнилась звуками моего голоса. Лица местных ничего не выражали. Содержание моих речей они уже прекрасно знали, и никакого желания слушать у них не было. Лао Лань, Лао Чжан и Лао Лю тоже стояли с каменными лицами, не зная, помочь ли мне, например, передав фляжку с водой, чтобы я смочил горло, они смотрели так, будто я представление какое разыгрываю. При этой мысли я бросил взгляд в их сторону. Вообще-то я собирался прокричать последнюю фразу, сделать паузу и спросить нашего настоящего начальника Лао Ланя, что делать дальше. Но смотрю, все трое уставились на меня, будто они совсем ни при чем. Тут меня зло взяло. Это что, мне одному нужно?! Казалось, они боятся, как бы чего не вышло, и отвесь мне кто-нибудь из местных затрещину, наверняка не пришли бы на помощь. А если остановлюсь и спрошу Лао Ланя, как быть дальше, буду выглядеть никуда не годным молокососом. И я решил, что не отдам ему громкоговоритель, даже если потребует. Останавливаться уже нельзя.

И принялся выкрикивать то же самое еще раз.

Устал я кричать или нет — об этом я не думал, а вот деревенским надоело. Один за другим они поворачивались и уходили. В одночасье меня уже никто не слушал. И тут Лао Лань, Лао Чжан и Лао Лю расхохотались. Они словно ждали этого момента.

Народ разошелся, кричать некому. И я поневоле умолк. Во рту страшно пересохло, попить бы, но фляжка у Лао Ланя. Пришлось подойти и попросить, а заодно нехотя передать громкоговоритель. Он включил музыку, но вместо нее раздались какие-то жуткие звуки: я выкричал все батарейки. Вынув из мешка новые, он заменил их, и музыка заиграла чисто и звонко.

— Все на собрание, — сказал Лао Лань.

При слове «собрание» все тут же подтянулись. В этом мире ничто так не бодрит, как необходимость провести собрание. Мы уселись у дверей дома Лань Юэцзяо. На повестке дня стоял один вопрос: оставаться и продолжать поиски Лань Юэцзяо или возвращаться? Как только Лао Лань огласил его, все трое, словно по уговору, вперились в меня пламенными взглядами. Мне тут же стало ясно: они с самого начала проверяли меня, этакого только что научившегося пищать птенца, пушистого утенка, впервые плюхающегося в реку. Эти стариканы, несомненно, поглядывали на меня свысока. Что бы я ни выделывал, куда мне в их глазах до получившего славный перелом Вэй Цзяна, которого столкнула с горы Лань Юэцзяо. При мысли о Вэй Цзяне кровь бросилась в голову. За него, за меня во что бы то ни стало нужно изловить Лань Юэцзяо.

— Какое «возвращаться»? Сегодня нужно обязательно найти Лань Юэцзяо! — воскликнул я.

— Это каким же образом? Идти лес прочесывать? — хмыкнул Лао Лю.

Я не ответил, потому что искать, прочесывая лес, — чуть ли не самое глупое в Поднебесной занятие.

— Или здесь ее дожидаться? — подхватил Лао Чжан.

Ему я также не стал отвечать, ведь дожидаться ее здесь — глупее некуда, примерно то же, что и прочесывать лес.

— Остается возвращаться, собрание закончено! — с разочарованным видом подытожил Лао Лань и поднялся.

Понятное дело, Лао Чжан, Лао Лю и Лао Лань, это старичье, словно трое учителей, наседают на меня, ученичка, чтобы услышать правильный ответ. Ну что ж, рискнем.

— Ломай дверь! Заберем все ценные вещи!

Вот я этот правильный ответ и озвучил.

Кровь так отчаянно забурлила в груди, что я поперхнулся, будто водой, и раскашлялся. И заметил вспыхнувший в глазах Лао Чжана, Лао Лю и Лао Ланя огонек. Похоже, им нужен был такой ответ еще больше, чем мне. Особенно Лао Ланю, — я у него теперь стал любимым и самым способным учеником.

— Так не пойдет, — проговорил Лао Лань. — Главное делать свою работу, людей убеждать надо…

— Брось эти разговоры, — окоротил я, — все это я и так знаю. — Перебив Лао Ланя, я не дал ему поупражняться в лицемерии, время мое тратить. — Вы ступайте, и все, что произойдет потом, не будет к вам иметь никакого отношения, и ко всей рабочей группе тоже, все под мою личную ответственность.

И помахал им рукой, словно герой, прикрывающий отступление боевых товарищей.

Я думал, они притворно начнут уговаривать меня, и никак не ожидал, что все трое, переглянувшись, послушно зашагают прочь. Лао Лань, уходя, сменил батарейки, дал мне еще ни разу не использованные и протянул громкоговоритель со словами:

— Возьми, может, пригодится.

Но я чувствовал, что теперь мне громкоговоритель уже ни к чему. Препираться с Лань Юэцзяо уже лень, я намеревался взломать дверь, забрать ценные вещи, а потом уже в деревне ждать, пока она явится за ними. Но верну я их не сразу, а после того, как ей сделают операцию в пункте по планированию рождаемости.

Вскоре все трое скрылись из виду. Я знал, что скорее всего они ушли недалеко, наверняка, как Лань Юэцзяо, притаились где-то поблизости и в нужный мне момент тотчас появятся. Потом я понял, что ошибался: когда я в одиночку маялся у дома Лань Юэцзяо, они давно шагали по дороге обратно в деревню, по сути, сбежали от меня, как от чумного, потому что я был уже не член рабочей группы, а хулиган, готовящийся вломиться в чужой дом. Если местные изобьют меня до смерти, никто не появится даже глянуть на это.

И я принялся за дело. Пять булыжников извел, пока взломал дверь. А потом аж рот раскрыл от удивления. Две кровати, на них драная одежонка, даже москитных сеток нет. И чтобы уберечь эти две кровати, поставлена солидная дверь, на которую я извел целых пять каменюк! Потом до меня все же дошло, что Лань Юэцзяо солидную дверь поставила не из-за кроватей, а чтобы иметь возможность раз за разом превышать рождаемость. Войдя в дом и посмотрев на постели, я стал гадать, на которой она спит с мужем. Так и не догадавшись, попросту обломал все восемь ножек у обеих. В отличие от двери кровати в доме Лань Юэцзяо еле держались и тут же обрушились на пол, став похожими на «низкие кровати», на которые кладут мертвецов. В наших краях, когда человек умирает, домашние отпиливают ножки у кровати и кладут тело на нее, чтобы мертвец принимал энергию земли и, набравшись сил, пускался в путь. Такие кровати мы называем «низкими».

Больше в доме Лань Юэцзяо не было смысла задерживаться, потому что не было вообще ничего, что стоило бы унести. Я подошел к очагу, над которым еще курился дымок, заглянул в котел: кукурузная каша, да такая жиденькая, что можно смотреться в нее, как в зеркало. «Это на таких харчах Лань Юэцзяо с мужем еще и постоянно рождаемость превышают? — размышлял я. — Если они сейчас, осенью, на таком жидком вареве держатся, что говорить о зиме? Должно быть, траву жуют». Вспомнилось, какой мне ее описывали: мол, с ребенком на руках босиком в горы убегает. Если эта травоядная Лань Юэцзяо способна еще и детей рожать, то, надо полагать, уминает она ее со смаком.

И тут я услышал мычание. Поначалу не поверил, что в доме Лань Юэцзяо можно услышать такое, думал — померещилось при мысли о том, как она уминает траву. Но мычание донеслось еще и еще раз, и меня охватила радость:

— У нее скотина есть!

И словно человек, измученный жаждой и вдруг увидевший воду, я устремился на этот звук.

Вот уведу у Лань Юэцзяо корову, и тогда не я буду искать ее, а она меня. И план работы нашей группы будет перевыполнен.

Оказалось, что это буйволенок с пепельно-черной шерсткой, маленький, не старше полугода, такие рядом с мамкой пасутся на горном склоне. А этот один-одинешенек, бедолага, единственная живность в доме Лань Юэцзяо. Но я уже ни о чем особенно не переживал. На взмокшем теле тонким слоем выступила соль. Надо торопиться уводить буйволенка. Дождусь, когда за ним явится Лань Юэцзяо, прыгну в речку и смою весь пот.

Буйволенок еще без кольца в носу, надо продеть перед тем, как вести. Нашел кусок стальной проволоки, заострил конец камнем, потом принял «стойку всадника», расставив ноги на ширине плеч, чтобы в этой боевой позиции сразиться с чернышом. Ведь продевать проволоку через нос больно, да еще как! Теленок маленький, глупый, ему тигр не страшен, а я и подавно! Сбить меня с ног для него пара пустяков. Проволока у меня в руке слегка подрагивала.

А он взял и улегся у моих ног — понял, что я собираюсь сделать. После легкого тычка проволока с негромким хрустом проткнула тонкую, как шелковая бумага, перегородку между ноздрями, сил прикладывать почти не пришлось. Из носа теленка закапала кровь. (Она капала, не переставая, всю дорогу до деревни. Потом Лань Юэцзяо нашла его именно по этим следам.) Я быстро согнул проволоку в кольцо, затем снял веревку с одной из корзин в доме, закрепил на кольце, похлопал черныша, он поднялся и вышел вслед за мной. В ответ на его мычание я крепко ухватил веревку и зашагал впереди, как хозяин.

В пути он все время негромко помыкивал, а я досадовал, что идет он очень медленно. Таким молодым телятам дорога внове, они обычно носятся, расставив ноги и раздувая ноздри из-за бьющих в нос запахов разнотравья. Но сейчас он, как взрослый буйвол, шел за мной в поводу, неторопливо ступая, и его не раздражала даже кровь из носа. Я хлопнул его пару раз, но он лишь горестно промычал.

Не успел я привести его в деревню, как следом примчалась Лань Юэцзяо. Я увидел ее впервые. Личико маленькое, а глазищи огромные, фигурка изящная, а груди большие, подует ветер посильнее, тут же заколышатся. К рождению и вскармливанию детей приспособлена хорошо, а красоты я не разглядел никакой. Стоит передо мной, съежившись, как побитая. Я понял, что победил, выскочил из помещения рабочей группы и побежал к Лао Ланю, Лао Лю и Лао Чжану с криком:

— Лань Юэцзяо явилась! Лань Юэцзяо явилась!

Но никто ко мне даже не вышел. В щелочке чуть приоткрытых дверей Лао Лю мелькнула пара глаз, и дверь тут же плотно закрылась. Ну и поделом тебе, плешивый.

Толпа вокруг меня не собралась, потому что все видели буйволенка с капающей из носа кровью, который был привязан под сосной и молчаливо взирал на контору, где я устроился. Думаю, в душе члены группы, конечно, обрадовались: ведь наконец поймана Лань Юэцзяо, кость в горле у всей деревни. Ее одну стерилизовать — все равно что три такие операции сделать. Вот уж счастье привалило! Они наверняка надеялись, что я, хулиган этакий, победоносно доведу дело до конца, прямиком доставлю ее на операционный стол, и все будет в полном порядке. Ну нет, мне еще многое хочется ей высказать.

— Беги, — обратился я к Лань Юэцзяо, вернувшись в контору. — Что же ты не убегаешь?

Она стояла, не шевелясь, будто не понимая, о чем я. Я решил, что сперва расскажу, как облысел Лао Лю, чтобы было понятно, почему пришлось продеть кольцо в нос буйволенку. О Лао Лю я рассказывал без всякой жалости, не только о том, что он облысел, но и об открывшемся у него недержании мочи и кала. Пока я говорил, Лань Юэцзяо по-прежнему стояла, не шелохнувшись, будто волосы у Лао Лю выпали сами и к ней это не имеет никакого отношения. Упомянул я и о Вэй Цзяне, упавшем с горного склона, но она все так же держалась, словно Вэй Цзян сам со склона спрыгнул. Делать нечего, остается доставить ее на операцию. Только я собрался выходить, смотрю — на костылях ковыляет Вэй Цзян.

Его появления я никак не ожидал и поспешно закрыл дверь перед этим человеком, с подачи которого я колотил по мешку с песком сто дней без перерыва и натренировал руки так, что мог сокрушить кулаками что угодно. Вэй Цзян принялся с грохотом стучать, совсем как я в дверь Лань Юэцзяо. Он стучал и ругал Лань Юэцзяо, а также заявил, мол, что бы она ни говорила, пару оплеух он ей должен отвесить. Я просил его вернуться в больницу, он ни в какую, и у нас разгорелся спор.

— Я и так у нее теленка увел, — убеждал я, — чего ты еще хочешь? Ее операция за три сойдет, чего еще надо? А пару оплеух можешь мне отвесить.

Вэй Цзяну ничего не оставалось, как уйти. Но на прощание он пару раз злобно стукнул теленка Лань Юэцзяо костылем по спине. Черныш лишь замычал.

Не успела Лань Юэцзяо войти в операционную, как появился ее муж. Весь в слезах, он рыдал так, словно у него в доме кто-то умер, и, похоже, хотел, чтобы Лань Юэцзяо рожала еще. Появившийся на сцене последним главный герой этой истории так вывел меня из себя, что захотелось врезать ему пару раз. Но я не успел, потому что он обнял меня, уткнулся лицом в грудь и залил ее слезами и соплями, словно встретив близкого родственника после долгой разлуки.

После операции Лань Юэцзяо с мужем пошли домой, позади них плелся черный буйволенок. Солнце уже клонилось к западу, и они были похожи на возвращающуюся с поля крестьянскую семью.

Несколько дней спустя на рынке я увидел мужа Лань Юэцзяо, который продавал говядину. Мяса было немного, я сразу понял, что это тот самый черный буйволенок.

— Зачем вы зарезали его? — спросил я. — Он же такой маленький.

Тот ответил, что теленок умер сам, оказывается, у него было что-то с головой. При этих словах муж Лань Юэцзяо подкинул в руке нож, и четыре телячьи ножки скатились на землю. К ним рванулся, пытаясь вонзить в них зубы, какой-то пес, но его опередил давно поджидавший рядом нищий А Хэй с посохом. А Хэй нанизал все четыре ножки на бамбуковую лучину и, довольный, пошел прочь.

— Мать его, — выругался муж Лань Юэцзяо, — этого ему на целый день хватит.

Прошло много времени, и как-то ночью я увидел эти ножки во сне.

Я лежу в воде, и они вдруг появляются перед глазами. Широко расставленные, как у живого животного, они стремительно скользят по поверхности воды и врываются в пределы моего сна. Очень быстро я не выдерживаю и, не дожидаясь, пока они меня коснутся, изо всех сил выскакиваю на поверхность.

Нехороший я человек.