Глава сорок вторая: Ветер

Я сразу понимаю, что далеко идущий план Осени включает в себя не только ночь в ее клубе и ночевку Хабиби у моей матери. По тому, как тихо в доме, я понимаю — моя женщина распланировала все до мелочей. Укор совести больно тычет под ребра невидимым пальцем, напоминая, какой я придурок — второй раз прошляпил свой шанс красиво поухаживать. Разучился, видимо, причем совсем. Да и что было планировать, если еще днем я был уверен, что вечером останусь сам один в пустом доме: без дочери, без женщины, которую люблю больше всего на свете?

Я беру из холодильника шампанское и бокалы, сложенные в корзинку фрукты и какие-то забавные конфеты-сердечками в разноцветной фольге, поднимаюсь на второй этаж и ставлю все это на столик около рояля.

Я пришит к ней сердцем. Пришит не хирургическими нитями, которые могут порваться или пропасть со временем. Я пришит нервами, прошлым, настоящим и будущим, о котором боялся мечтать с того самого дня, как написал идиотское сообщение. Сейчас понимаю, что всегда мечтал о том, чтобы впустить мою Осень в сердце и боялся этого, потому что знал — мне нее оттуда ни за что не выкорчевать. Потому что это не Лейла, одержимость которой я принял за любовь — это с самого начала было настоящее, реальное настолько же, как и необходимость дышать.

Мое внимание привлекает движение в дверном проеме и я, отрывая взгляд от клавиш[1] под пальцами, смотрю на Еву.

Сердце выскакивает из груди, и мне с трудом удается сдержать себя, чтобы не зажать его руками. Кажется, все так очевидно, что удары видны даже под рубашкой.

На ней нет ничего, кроме черных чулок с ажурной широкой резинкой и аккуратной грации, которая больше похожа на произведение искусства из атласа, кружев и лент. И еще — туфли на высоких каблуках, которые превращают каждый шаг моей Осени в инфаркт моего несчастного сердца. Никогда в жизни я не был так близко к тому, чтобы схватить женщину в охапку, словно неандерталец, и бросить в постель без долгой прелюдии.

Ева идет прямо на меня и нарочно не спешит, дает рассмотреть себя, как будто платья в клубе было мало, чтобы превратить мое терпение в размокший динамит. Понятия не имею, как выдержу, если она сейчас захочет меня поцеловать. Взорвусь. Сойду с ума. Провалюсь во Вселенную под названием — Моя Идеальная Женщина.

Осень не садится рядом — она перебрасывать ногу через меня, и удобно устраивается на коленях, соединяя наши тела в тех местах, где мне почти жаль несчастную молнию взятых на прокат брюк. Ее особенный потрясающий запах нежности и силы проникает в кровь, превращает мир за пределами ее глаз в разноцветное пятно. Как будто Жизнь нарисовала ее, а все остальное, как неважное, обозначила лишь мазками. А ведь так и есть — в моей жизни не останется ничего, если Ева вдруг пропадет. Конечно, я не полезу в петлю и не сопьюсь, но я буду просто существовать, делать вещи на автомате, словно запрограммированный дроид, который существует до конца срока эксплуатации.

— Хочу рассказать тебе сказку, мой не очень умный мужчина, — улыбается Ева, обвивая мою шею руками. Наши губы так близко, что я не в силах остановиться — тянусь к ней, чтобы сорвать хотя бы мимолетный поцелуй, но Ева отстраняется. — Сначала сказка.

— Рассказывай, мучительница Шахерезада, — почти стону я.

И она рассказывает. Эта история хорошо мне знакома: в ней царь хотел взять в жены самую умную женщину и в конечном счете женился на дочери рыбака, которая пришла к нему, как загадано: не днем и не ночью, с подарком и без подарка, в одежде и без одежды. Ева рассказывает выразительно и изредка немного хмурится, когда мои руки сами собой соскальзывают ей на бедра. История стремится к середине, где умная жена царя хитростью доказала, что он ошибся, решая спор двух крестьян. И, наконец, финал, в котором муж прогоняет ее из дому за то, что ослушалась его приказа никогда не оспаривать его решений.

Я начинаю догадываться, что она расскажет дальше, но все равно не позволяю своим мечтам уходить слишком далеко от порога. Может быть, она лишь хочет намекнуть на все те ошибки, что я совершил? Может быть, сегодняшняя ночь станет ночью прощания? Я до сих пор не знаю, что на уме у этой женщины, и отдал бы все, что угодно, лишь бы подслушать хоть малую часть ее мыслей.

— Ты — третья самая важная вещь, которую я заберу с собой, Ветер, — понижая голос до шепота, говорит Ева. — Сокровище, которое потащу на спине, каким бы тяжелым и невозможным оно ни было.

Я сжимаю пальцы в кулаки, потому что это единственный способ не натворить глупостей. Чувствую себя импульсивным мальчишкой, у которого терпения — бесконечно, помноженная на ноль.

— Спасибо за то, что освободил. — Ева осторожно, едва касаясь, целует правый уголок моего рта, и я непроизвольно вздрагиваю, чувствуя себе заклейменной собственностью. — Спасибо за то, что был таким невыносимым упрямцем. — И еще один поцелуй, от которого мое терпение трещит по швам. — Спасибо за Хабиби, Ветер. Спасибо за меня.

Она разглаживает пальцами морщинки в уголках моих глаз, и я теряю себя.

Садиров не умеет любить так, как любит Ветер, а Ветер не умеет любить так, как Садиров. Но толстая стена между этими двумя непримиримыми соперниками валится под натиском любви единственной женщины в мире, которой я согласен разрешать укладывать себя на лопатки всегда, когда ей того захочется.

Ее горячий жадный поцелуй склеивает то, что было разделено.

Я терпел слишком долго, каждый день укладываясь в пустую холодную постель, зная, что рядом, под одной крышей засыпает женщина, которая может сделать меня счастливым, часы с которой подарят наслаждение и хотя бы ненадолго усыпят моих демонов. И теперь, когда она всецело в моих руках, мне с садистским удовольствием хочется еще немного оттянуть момент удовольствия.

Зарываюсь пальцами в ее волосы, приподнимаюсь, усаживая прямо на клавиши. Ноты вздыхают вместе с ней, словно знают, пытаются озвучить странную мелодию наших мыслей. Уверен, мы оба достаточно откровенны в своих фантазиях, чтобы не оглядываться на приличия и мораль. Ее светлые пряди между моими пальцами словно подсвечены лунным светом: мерцают, манят сжать их сильнее, заявить свое право на владение и покорить эту женщину, чтобы она была моей — всегда моей, до самого конца, будет ли он скорым или нет.

Ева стонет мне в поцелуй, раскидывает ноги, обнимая меня за бедра, и недвусмысленно толкается навстречу. С трудом понимаю, что кое-как, но все же справляюсь с ремнем и дурацкими пуговицами высокой талии брюк. Осень чуть не рвет рубашку с моих плеч, царапает и жадно кусает, заставляя меня прижимать ее голову еще крепче.

В порядке ли я со своей головой? Точно нет.

Одежды на ней немного, но и снять грацию занимает время. Время, которое Ева проводит за тем, что превращает мою кожу в полигон для своей страсти. Кажется, на мне уже места живого нет ни на груди, ни на спине. Боль немного отрезвляет, но еще больше пьянит, потому что я знаю, что будет дальше. Приходиться оторвать от себя мою ненасытную женщину, обхватить ее скулы пальцами и сказать прямо в припухшие от поцелуев губы:

— Совсем голодная, детка?

— Да, да… — бесхитростно откликается она, развратно потираясь об меня влажной развилкой между ног.

Только у Евы получается одновременно выглядеть и порочной дьяволицей, и невинным ангелом, чьи волосы у меня в кулаке дают неограниченную власть. Знаю, что если захочу — Ева сделает со мной все, что угодно, поднимет за облака, уронит — и поймает у самой земли, чтобы поднять снова.

Мы стонем в унисон нашим одним на двоих не озвученным потребностям. И я теряюсь в ее глазах снова и снова, пока ее пальцы жестко поглаживают мою твердость. Хотеть женщину больше просто невозможно, и я знаю, что это только начало, потому что мы не сможем остановиться, пока в теле останется хоть капля сил, чтобы продолжить.

Мои губы на твердых вершинах ее сосков извлекают из Евы новые звуки, от которых тело предательски дрожит. Она тянет меня за волосы, давая понять, что хочет, чтобы я стоял на коленях. Открытая, откровенная, бесстыжая. Моя.

Я опускаюсь между ее разведенными ногами, запрокидывая дну так, чтобы пятка упиралась мне в плечо. Аромат ее желания и попытки свести колени — гремучая смесь для моего терпения. Языком касаюсь комочка плоти, и Ева громко стонет, запрокидывая голову, едва не падая на спину. Она дышит так громко и часто, что плоский живот под моей ладонью пульсирует, словно заведенный странным часовым механизмом.

Я не любитель подобных развлечений, но ее бессвязный шепот и попытки убежать от удовольствия заводят, прицельно бьют по нервам, где каждый толчок отражается болезненной пульсацией внизу живота.

Она такая отзывчивая, такая настоящая, когда я, словно голодный, отчаянно посасываю ее, прикусываю в звериной жажде выудить из своей женщины еще немного звуков. Она кричит, бьется в судорогах ровно в так движениям моего языка и в это мгновение я чувствую, что готов взорваться следом.

Я встаю, чтобы полюбоваться на ее покорность и мурашки по всему телу, а в голове волнующе грохочет только одна мысль — хочу быть в ней. Без всяких компромиссов хочу владеть ее безоговорочно.

Одного глубокого толчка внутрь ее достаточно, чтобы все предохранители вышли из строя. Я должен быть нежнее, осторожнее и мягче, но это совсем не то, чего я хочу. Потому что каждый удар бедрами приносит крышесносное удовольствие, которого в моей жизни не было давным-давно, и которое отныне будет только с этой женщиной. Я растворяюсь в ней весь, позволяю проникнуть себе под кожу, в кровь, в мысли, душу и сердце. Осень наполняет меня, цепляясь к клеткам крови, которые переносят кислород. Она и есть мой кислород, мой воздух. Без нее теперь никак.

Наши теля соединяются в сумасшедшем ритме, под россыпь бессвязных всхлипов клавиш. Горячо и влажно, бесконечно целомудренно и похотливо.

И когда ночь начинает ронять на землю звезды, я понимаю, что, наконец, стал самим собой. Без компромиссов и договоров.

— Привет, Ветер, — расслабленно шепчет моя Осень, когда мы немного успокаиваемся, жадно глотая отголоски удовольствия друг друга короткими сладкими поцелуями.

— Давно не виделись, детка, — отвечаю я.

[1] Здесь играет A Time For Us композитора Nino Rota, из фильма «Ромео и Джульетта».