Глава сороковая: Ветер

Я нарочно игнорирую кафе, хоть погоду никак нельзя назвать прогулочной: мелкий монотонный дождь, легкая поволока запаха жженых листьев и неумолимо приближающейся зимы. И все же, мысль о том, чтобы сидеть в застенках душного кафе, когда на улице моя любимая слякоть, кажется просто кощунством. Тем более, что и Ева не равнодушна к дождю — мы об это знаем.

Поэтому я назначаю встречу на набережной. Уже понемногу темнеет, и к тому времени, как приезжает Ева, ряд фонарей уже дарит отражению тусклые желтые огни. Ева идет ко мне: в темно-кремовом пальто, с распущенными, немного спутанными от влажности волосами, с красным зонтом над головой.

В груди болит, и какая-то часть меня отчаянно кричит о том, что я совершаю большую ошибку. Но правда в том, что, кажется, впервые за кучу времени я делаю что-то по-настоящему правильное.

— Кофе, — говорю я и вместо приветствия протягиваю ей стаканчик с моккачино. Это стало для нас чем-то вроде ритуала: приносить друг другу кофе со щепоткой воспоминаний о прошлом.

Ева берет его в сразу же втягивает немного из трубочки. Улыбается, немного жмурясь. Сегодня она, вопреки привычке, не стала надевать линзы, поэтому ее глаза за стеклами очков кажутся до невозможного еще более яркими. Не знаю почему так, ведь должно быть ровно наоборот. Почему-то воображаю, как снимаю их с нее, глажу пальцами маленькие вмятины на переносице и целую веки.

Ручка зонта в моей ладони едва не хрустит, так сильно я сжимаю кулак. Знаю, что еще не поздно все переиначить, прикрыться враньем о том, что просто хотел провести с ней время, ведь всю последнюю неделю мы только то и делаем, что бегаем друг от друга. Но я дал себе обещание, а врать самому себе — удел слабаков.

— Кажется, твоя мама решила превратить Хабиби в маленького избалованного лепрекона, — посмеивается Ева. — Столько подарков за раз ей даже ты не покупаешь.

— Она очень любит внучку, — улыбаюсь в ответ я, хоть в душе все горит от тоски. Достаю из внутреннего кармана пальто документы и передаю их Еве. — Поздравляю, ты теперь официально разведенная женщина со своей прежней фамилией.

Ева поднимает на меня недоуменный взгляд.

— Ты же подписала документы о том, что хочешь, чтобы Новикова… — начинаю я, но Ева кивает, давая понять, что помнит и дело совсем не в этом.

— Я не оставил Яну выбора, — говорю спокойно и холодно, стараясь в этот момент не смотреть на нее. Не хочу, чтобы она видела мои глаза, ведь то, что она может в них увидеть, не прибавит мне бонусных очков.

Осень молча прячет документы в сумку и так же молча дает понять, что хочет прогуляться.

Мы идем рядом, но каждый под своим зонтом, и даже не пытаемся заговорить друг с другом. Время скачет галопом: вот уже и ночь, и дождь становится чуть-чуть сильнее, а ноябрьский холод понемногу пробирает до костей.

— Наиль, я бы хотела сказать… — начинает она одновременно с моим «Ева, есть еще кое-что…».

Улыбается и делает приглашающий жест, уступая мне право говорить первым. Я достаю еще один конверт и вручаю ей, предлагая открыть прямо сейчас. Внутри фотографии дома в Лондоне, который я купил через агента, так же документы на владение на имя Евы (я не мог сделать этого раньше, пока она не вернула свою прежнюю фамилию), и мое, заверенное у нотариуса, разрешение на вывоз ребенка.

— Это что? — переспрашивает она, листая фотографии, пока я держу ее зонт.

— Место, в котором вам с Хабиби будет хорошо. Три этажа, свой внутренний двор, даже сауна есть и бильярдная, и …

— Я не умею играть в бильярд, Наиль, — резко перебивает она.

— Будет повод научиться.

На самом деле я понимаю, что она хочет услышать прямой ответ на свой прямой же вопрос, но у меня в глотке словно рыбья кость торчит, размером с осиновый кол. Даже сглотнуть не могу, потому что действительность оказалась намного тяжелее, чем я себе представлял. Я знаю, что вырываю себе сердце, но цена этой агонии — вероятно, единственно верный поступок, какой я совершил в своей паршивой жизни.

— Я хочу, чтобы ты забрала дочку и уехала, Осень. И начала жизнь с чистого листа.

Ева задерживает взгляд на разрешении на вывоз Хабиби, и я отворачиваюсь, отхожу к парапету. Складываю зонт, подставляя лицо дождю. Натянут до предела, разрываюсь внутри, словно до отказа натянутая на болванку кожа. Не представляю, что я буду делать, когда они уедут, если даже сейчас мысль о том, что я буду видеть дочь раз в несколько месяцев лишает меня способности дышать. Легкие словно наполняются кровью, и я тону в пустыне собственной гадостной жизни.

— Ты сказал: «Я хочу…», — слышу настороженный голос Евы. Поворачиваюсь — и попадаю под обстрел ее взгляда.

До чего же она красивая в эту минуту: такая … словно подсвеченная изнутри, как луч солнца, об тепло которого хочется греться всю жизнь. Судорожно сую кулаки в карманы пальто, лишь бы не схватить ее в охапку, вдавить в свое тело до хруста, сжать волосы в кулаке и сказать то единственное, что будет правдой из всей моей сегодняшней бравады: «Ты — моя, Осень, и ни хрена я тебя не отпущу».

Но это был бы поступок влюбленного эгоиста. Я и так перегнул палку, пряча ее в своем доме, хоть это и было сделано для их с Хабиби безопасности, и чтобы оградить от возможного вмешательства Яна. Хоть, как оказалось, придурок все равно нашел способ ее достать.

— Что? — переспрашиваю я, понимая, что потерял нить разговора между попытками выжечь у себя в душе каждую черточку ее лица.

— Ты сказал: «Я хочу, чтобы ты уехала», — терпеливо повторяет Ева, приближаясь.

— Так будет лучше для вас с Хабиби. — Сглатываю, но проклятый ком никуда не девается. Наоборот, становится вязким и плотным, и кажется, я скоро совсем разучусь говорить. Так и буду смотреть на свою женщину молчаливой рыбиной.

— Я не хочу знать, что, по твоему мнению, будет лучше, — немного злится она и подходит впритык. Поднимает руку, чтобы прикрыть меня своим зонтом. — Я спрашиваю, чего хочешь ты. Без всякой благородной чепухи.

— Ева, брось, где я — а где благородство, — бравирую я, но сам же себе не верю. Впервые в жизни захотел совершить правильный поступок, ради которого казнил половину своих демонов, а меня за него еще и отчитывают. Хочется улыбнуться, но хрен бы там — губы словно задеревенели. — Ты же хотела быть свободной. Вспомни, сама рассказывала, что мечтаешь о доме в Лондоне, и о лужайке на заднем дворе, где сможешь…

Я вовремя замолкаю. Те мечты были мечтами Осени, которые она рассказывала мне по телефону, и в тех мечтах была Марина и маленький детский домик, где она могла бы устраивать чаепитие для своих кукол.

Но Ева все понимает, иначе откуда взяться этой мягкой улыбке? Не могу удержаться — хочу притронуться к ней. Может быть, последний раз в жизни. Кладу свою руку поверх ее ладони на ручке зонта и чуть-чуть сжимаю пальцы, наслаждаясь ощущением ее колющих в ладонь костяшек.

— Даже у розовой мечты есть срок годности и ты, мягко говоря, немного опоздал, — говорит Осень, разглядывая наши пальцы. — То были мечты женщины, в чьей жизни не было тебя.

Чувство бесконечного падения в пустоту внезапно сменяется ощущением свободного парения, ведь эти ее слова так похожи на надежду для меня. Или, может быть, мы снова говорим загадками? Перебрасываемся, как мячиком для пинг-понга, красивыми фразами, чтобы немного оттянуть момент прощания.

— Я не хочу держать тебя на поводке, Ева, — наконец, говорю я. — Не хочу, чтобы ты думала, что у тебя нет права выбора. Понимаю, что мое предложение несколько радикальное…

— Несколько? — Она вскидывает брови и качает головой. — Ты предлагаешь новую жизнь, Ветер.

— Ну, не такой уж и плохой подарок, — пожимаю плечами я. — Сможешь открыть новый клуб и взорвать ночную жизнь Лондона. Я позабочусь…

— Прекрати немедленно, Садиров, — хмурится Ева. — Не надо вот этого всего. Мы оба прекрасно знаем, что я никуда не уеду.

На миг мне кажется, что она хочет сказать гораздо больше, но Осень молчит. И пока я собираюсь с мыслями для нового раунда нашего разговора, она трется щекой о тыльную сторону моей ладони и прижимается губами в беззвучном поцелуе. Я слышу, как сердце разрывается в хлопья, как душа наполняется жизнью после тяжелой засухи.

— Не с того ты начал ухаживания за незамужней матерью твоего ребенка, — журит она и когда мы снова сталкиваемся взглядами, обжигает зеленым пламенем. — Никакой романтики в тебе, совсем безнадежен. Видимо, придется все брать в свои руки.

Я просто молчу. Как идиот молчу. Пара ее слов — и теряю способность связно мыслить и говорить.

— Я приглашаю тебя на свидание, мой упрямый Ветер, — улыбается она, совершенно счастливая. — Заметь — уже второй раз подряд это моя инициатива. А ты обещал, что следующий раз организуешь сам.

— Ага, — тупо соглашаюсь я.

— Завтра, в восемь вечера, клуб «Меланхолия». Форма одежды… — Осень окидывает меня придирчивым взглядом, и я чувствую себя до усрачки окрыленным придурком. — Думаю, образ Аль Капоне тебе подойдет.

Хочу сказать, что все эти костюмированные тематические вечеринки — совсем не мое, но разве можно отказаться, когда к приглашению прилагается такая многообещающая улыбка?

— И постарайся не опаздывать, — предупреждает следом, разглядывая меня поверх очков.

— На училку сейчас похожа, — улыбаюсь я.

— Только не говори, что твои сексуальные фантазии настолько примитивны, Садиров. — Она встает на цыпочки, чтобы чмокнуть меня в щеку, пожимает плечами, и извиняющимся голосом говорит: — Прости, у меня куча дел в клубе. Заберешь Хабиби?

Просто киваю, боясь нарушить хрупкую надежду на наше с Евой общее будущее. Она не сказала ни «да», ни «нет», но она и не согласилась, не разрыдалась, счастливая, что может от меня избавиться. Она просто оставила дверь приоткрытой.

Весь следующий день я чувствую себя собирающейся на бал Золушкой, у которой заболела фея-крестная. То есть, приходиться самому ездить по магазинам и подбирать то, что подойдет для костюма мафиози. Благо в интернете нашел несколько подходящих картинок. Одна засада — брюки. Их приходиться взять в элитном прокате.

В шесть часов вечера я окидываю себя придирчивым взглядом. Блин, добровольно я бы так ни за что не вырядился, но чего не сделаешь ради желания женщины, в чьих глазах давным-давно утонул? Черная в белую полоску рубашка, брюки с завышенной талией, белый галстук и подтяжки. Пиджак перебрасываю через плечо и чуть-чуть сдвигаю на лоб шляпу.

Главное, не думать о том, почему Ева вдруг сама проявила инициативу, что сегодня Хабиби останется ночевать у бабушки.

В клуб я приезжаю с небольшим опозданием, потому что на дороге случилась авария и приходиться объезжать окольными путями, а под конец еще и проторчать минут двадцать в пробке.

В зале уже яблоку негде упасть. Кривлюсь, потому что никогда не любил такие скопления народа и до вчерашнего дня был уверен, что больше меня в такое не то, что по доброй воле — силой не затянуть. В завершение всего замечаю в зале пару знакомых лиц и не успеваю спрятаться до того, как меня замечают в ответ. Приходиться нахлобучить приветливую улыбочку и завести дружескую беседу. Пять минут или десять? Понятия не имею, сколько времени трачу на разговор о деньгах, бизнесе, о нефти и еще обо всех тех вещах, которые стараюсь не выпускать за пределы своей деловой жизни.

— Слушай, тебе бы так на деловые переговоры приходить, — хлопает меня по плечу Северов, когда я правдами и неправдами подвожу разговор к логическому концу. — Никто бы не сказал «нет».

Подмывает пошутить, что мне и так никто не отказывает, но в этот момент внимание привлекает знакомая фигура на лестнице.

Понятия не имею, как удается сдержаться и не выдать сразу весь арсенал нецензурных слов, но почему-то ничего благопристойного в голову не лезет.

Моя Осень. В кремовом шелковом платье «в пол», которое струится по ее бедрам глубокими мягкими складками, из-за чего создается впечатление, будто она не идет — плывет. Плечи укутаны белоснежным меховым боа, волосы распущенные и с одной стороны подобраны заколкой с блинным пером. И еще перчатки: выше локтя, тонкие и провокационные.

И эта роскошная женщина, на которую, я уверен, облизывается каждый второй мужик в зале, улыбается мне одному.