Часть третья: Прощение. Глава двадцать девятая: Осень

Хабиби появилась на свет ночью восьмого июня прошлого года. День был жутко ветреным, передали штормовое предупреждение и на следующий день, баюкая на руках свое кареглазое сокровище, я с улыбкой смотрела в окно на сломанные деревья и свернутые трубочкой рекламные щиты. Было что-то символичное в том, что она родилась именно в такой день.

Моя Хабиби, мое спасение, моя ниточка, которая вытащила меня из отчаяния и заново научила жить. И смеяться.

В свидетельстве о рождении она «Хабиба», но я называю ее «Хабиби» — любимая.

— Хаби, ну ты куда! — Слышу, как Люба, охая, торопится за моей маленькой принцессой, которая, как только научилась ходить, теперь носится по всему дому и топот ее крохотных ножек громче табуна лошадей.

Хабиби показывается в дверном проеме и с хитринкой во взгляде, приставив к губам пальчик, неуклюже крадется к дивану, на котором развалился десятикилограммовый Фей. Кот лишь обреченно приоткрывает один глаз и даже не пытается сбежать, когда Хаби взбирается на диван с упорством маленькой черепашки и укладывается рядом, тиская его, словно меховую подушку.

— Бедный зверь, — смеется Ян, заходя следом.

Я откладываю очки, моргаю, чтобы смахнуть дымку и встаю ему навстречу.

Он как всегда с безразмерным букетом и, уверена, горой подарков для нас с Хабиби.

— Не слышала, как ты приехал. Почему не предупредил? Мы тебя к обеду ждали, хотели даже в аэропорт поехать, — говорю я, подставляя губы для поцелуя.

— А я нарочно прокрался, чтобы посмотреть, чем заняты мои девочки, — хитро щурится он и обнимает меня, привычным жестом скрещивая пальцы правых рук, всегда с некоторой толикой удивления глядя на наши обручальные кольца. И снова поднимает взгляд на меня, большим пальцем разглаживая морщинки в уголках моих глаз.

Мне двадцать девять, увы, и я не молодею.

— Ты безумно красива, — шепчет Ян, словно читает мои мысли.

— Врешь ты все, Буланов, — улыбаюсь ему в ответ.

Ни за что не скажу, что вчера мы с Хабиби полдня провели в салоне красоты — готовились к его приезду. Правда, пока мне делали завивку, Хаби была занята тем, что испытывала на прочность нервы работниц.

— Голодный?

— Смотря что ты имеешь в виду, — многозначительно поглаживая меня по спине, отвечает мой муж Ян.

Муж. Сколько уже времени прошло, а я мне все еще изредка не по себе, что теперь мы — счастливая семейная чета Булановых.

Хаби, наконец, сползает с дивана и топает к нам. Ян тут же опускается перед ней на колени и обнимает. Я поджимаю губы, потому что, несмотря ни на что, во мне до сих пор живет — и, вероятно, будет жить до конца дней — страх того, что любой человек на свете может причинить вред моей малышке. Даже если это Ян — мужчина, который изо всех сил пытается стать ее отцом.

— А что у меня есть… — говорит он нарочитым басом, изображая фокусника, и Хабиби смотрит на него огромными карими глазами.

Я моргаю снова и снова, но наваждение никуда не исчезает.

Только слепой не увидит, чья она дочь, и я никогда не скрывала этого от Яна. Но почти уверена, что ему больно смотреть на эту маленькую копию Наиля, потому что у нее даже улыбка точь-в-точь как у отца, а когда она спит, я могу часами смотреть на тени ресниц на щеках. Когда-то я слышала глупость о том, что чем больше женщина любит мужчину, тем больше ребенок будет на него похож. Если применить эту «журнальную магию» к Хаби, то моя любовь к Ветру написана на каждой черточке лица его дочери.

Я улыбаюсь, мысленно называя непоседу Хаби «Летний сквознячок».

Ян берет Хаби на руки и несет наверх. Сразу после свадьбы — полтора года назад — мы переселились в его дом, а мой теперь просто заперт на ключ. Там так много призраков прошлого, что суеверная Люба на всякий случай занавесила все зеркала. Мы бываем там редко, и каждый раз я нахожу тысячи причин, чтобы оттянуть неизбежность. Ведь где-то в тех стенах, в тенях и шорохе, все еще живу другая Я: та, что любила жизнь в ее абсолюте, та, что умела верить и не боялась надеяться. И где-то там, Ева Шустова до сих пор играет с маленькой Мышкой и ее хомячьей семьей, укладывает спать и целует в кончик носа.

— Мама? — Хабиби протягивает руку, сжимая пальчики в кулачок, требуя, чтобы я непременно присоединилась к ним.

Протягиваю палец и дочь тут же хватается за него.

Ян привез, кажется, половину модного детского бутика для Хаби и столько же для меня. Я пытаюсь сказать, что гардеробная уже и так ломится, но он не дает: начинает рассказывать об успешном контракте, о том, что скучал, о погоде в Сиднее. Он просто говорит и говорит, помогая Хаби открывать коробки с коллекционными эксклюзивными Барби, брендовыми платьями для них, машинами и катерами. Она слишком мала, чтобы все это оценить и, скорее всего, половина кукол расстанутся с руками, ногами и волосами уже через пару дней, но я молчу. Понимаю, что значит для Яна быть ее «отцом» и как он старается.

— Как дела в кафе? — Убедившись, что Хаби увлечена игрушками, Ян поднимается, становится рядом и обнимает меня за талию. — Прости, нужно бы в душ…

Теперь у меня есть не только клуб, но и кафе под вывеской «Шепот Ветра».

Я обнимаю мужа в ответ, кладу голову на его сильное плечо.

Судьба неумолима и каких-то людей она приводит в нашу жизнь для испытаний, а других дает для покоя и тишины. Не для любви, а как стальной прут, за который я, как Элли из «Волшебника изумрудного города», схватилась, чтобы не дать урагану унести меня в пустоту.

— Все хорошо, — отвечаю, наблюдая, как Хабиби уже стаскивает с Барби-принцессы красивый наряд.

Когда Ян уйдет, я спрячу каждую маленькую деталь, туфли, расчески и короны. Не хочу делать это при нем, хотя несколько раз просила не покупать игрушки не по возрасту. Но мы пытаемся жить вместе, пытаемся строить семью. Набиваем шишки, но идем вперед. Хочется верить, что это все же шаги вперед, а не малодушная попытка принять за будущее хождение по кругу.

— Вечером в ресторан, — целуя меня в висок, говорит Ян, и уходит, на ходу снимая рубашку.

Что такое любовь, в сравнении с благодарностью?

«Ты выйдешь за меня замуж, Ева, потому что кто-то должен стать твоей семьей», — сказал он в тот день.

У меня не осталось никого: Маришка ушла в Облака, а Вероника… Она моя единственная родная кровь, но она даже не пришла на похороны. И с тех пор мы больше не виделись, не созванивались и не обмолвились и словом. Мне кажется, Ника до сих пор винит себя в том, что случилось в тот день, хоть я не сказала и четверти слова упрека.

Во всем, что случилось, всегда была и буду виновата лишь я.

Через несколько дней после того, что случилось, Андрей выпал из окна. Все говорили, что несчастный случай, ведь следов насилия так и не нашли, но я никогда в это не верила. Такой человек, как Андрей, никогда бы не поставил чужую жизнь и сожаление о ее потери выше собственной. И я никогда не корила себя за то, что его уход подарил мне каплю облегчения.

А Ветер…

Мы просто потеряли друг друга. Я не хотела ему звонить, потому что тонула в своем горе и, как могла, держалась наплаву. Телефон был у Яна — единственного человека, который оказался рядом в тот момент, и он оберегал меня от десятков сожалений, от бессмысленных попыток утешить банальным «бог дал — бог взял». Когда я узнала, что беременна, я вернула свой телефон, но последние звонки и сообщения от Ветра были еще до Дня рождения Маришки. А на мой звонок ответил автоответчик: «аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».

Я никогда не винила его в том, что произошло, знала, что он сделал все, что только мог сделать живой человек. Но потерять Наиля тогда было… правильно. Даже если бы мы смогли смотреть друг другу в глаза, мы бы делали это сквозь призрак Марины.

Я присаживаюсь перед Хабиби на колени и потихоньку снимаю с кукол все мелкие детали. Смотрю на горстку крохотной обуви и бус в кулаке — и вижу на ладонях влажные капли слез.

Я больше не плачу до боли.

Я учусь жить заново с ампутированными крыльями.

Вечером, как Ян и обещал, мы выбираемся в ресторан. Хабиби остается дома с двумя няньками, десятком охранников и присмотром камер наблюдения. Наш дом — наша крепость, и Ян принял поистине беспрецедентные меры безопасности. И все же… Я звоню Любе сразу же, как он помогает мне выйти из машины.

— Все хорошо? — мой единственный вопрос.

— Мы покушали, — хлопочет Люба и я слышу на заднем фоне бормотание Хабиби.

— Снова читает? — улыбаюсь я.

У моей Хаби это любимая игра — водить пальчиком по строчкам и делать вид, что читает.

— Читает, — смеется Люба. — Отдыхайте, у нас все хорошо.

Я прячу телефон в сумочку, беру мужа под руку, и мы идем к двери. Обычно Ян выбирает более тихие места, и ближе к нашему дому, но сегодня он явно в ударе, потому что новый ресторан уже успел наделать шумиху во всех социальных сетях.

Я на минуту останавливаюсь, моргаю, потому что до сих пор не могу привыкнуть к контактным линзам. После того дня, у меня упало зрение, и как я ни пыталась делать вид, что вижу так же хорошо, от необходимости носить очки убежать не получилось. Но для вот таких «выходов в свет», пользуюсь их невидимой заменой.

— Ян… — слышу голос над головой. — Где бы мы еще увиделись.

Я вскидываюсь, как рыба из полыньи, в секунде гибели без кислорода.

Наверное, выгляжу глупо, моргая снова и снова, пытаясь убедить себя в том, что вижу не плод своего богатого воображения, и этот голос — лишь слуховая галлюцинация.

— Наиль, — как-то слишком холодно отвечает муж. Совсем не так, как должен бы приветствовать старого друга.

Я поднимаю взгляд вверх по безупречно отглаженным стрелкам на черных брюках, выше, на рубашку цвета «марсала», по дорожке пуговиц на рубашке цвета «марсала», по не застегнутому пиджаку. Выше, туда, где в вороте видна шея и выпуклый бугорок кадыка.

Выше, выше, словно скалолаз на отвесную скалу и без страховки.

Это мой Ветер. Его карие глаза под длинными черными ресницами, его чуть-чуть крупный нос, его губы и бородка.

Нет, не мой Ветер. И никогда моим не был.

Это — Наиль Садиров, человек, чье имя я пару раз слышала в новостях. Бизнесмен, меценат и, как говорят, не последний голос в мире очень больших денег и дел, о которых лучше не говорить вслух.

И для меня он — совершенно чужой.

Холодный темный взгляд скользит по моему лицу, задерживается на глазах и, как в день нашей первой встречи в той, другой жизни, запутывается в моих волосах.

«Кто ты и что сделал с Ветром?»