Глава двадцать третья: Ветер

Я ненавижу эти четыре дня, как бы абсурдно не звучала эта фраза. Как можно ненавидеть пятницу и субботу? А до них — среду и четверг? Запросто, если в каждый из четырех дней один и тот же сюжет повторяется почти с шаблонной точностью. Даже начинаю ощущать себя лабораторным грызуном, которого сунули в колесико и забыли менять картинки перед глазами. Время не стоит на месте, и я вместе с ним, но куда бы я ни шел и что бы ни делал, все время перед моими глазами одна и та же сцена: Осень и Ян возле нее. Почему мне кажется, что раньше он хоть изредка оставлял ее одну?

Мы ни о чем не договаривались. Мы взрослые люди с тяжелым грузом прошлого и на данном этапе жизни не готовы отбросить его, словно старую кожу. Помню, в детстве читал сказку о принце, который должен был сносить три пары железных сапог, прежде чем найти дорогу к своей принцессе. Мы с Осенью еще не сносили свои железные сапоги, но хочется верить, каждый донашивает последнюю пару.

Смешно сказать: я даже прикоснуться к ней не могу. Только смотреть со стороны, смешивая терпкую сладость ее взгляда и крепкое вино собственных воспоминаний. Мысли о нашем поцелуе кажутся такими предательски громкими, что я теперь почти все время нахожусь в состоянии готовности к вопросу Яна: «Какого хрена, Наиль? Это моя женщина!»

— Я правильно сделала? — щебечет рядом Марина, прогоняя мои тяжелые мысли. Тычет мне в лицо блокнотик, где прилежно исписала всю страницу цифрой «два». — Я молодец?

Беру «домашнее задание» и нарочно медленно, немного хмурясь, изучаю ее по-детски несуразные каракули. Хотя, нужно признать — она просто умница. Другим детям игра в школу надоедает довольно быстро, до первой же трудности, но Марина, кажется, только с еще большим азартом включается в работу.

— Ты сделала почти хорошо, — говорю я, избегая более высокой оценки. В следующий раз она получит свое «умница!», а пока пусть старается. Я показываю кончиком карандаша, где именно у нее ошибки, переворачиваю новую страницу в блокноте и пишу ряд «двоек» для примера. — Вот, еще раз.

Эта девочка даже не капризничает: послушно берез задание и топает к столу. Она маленькая и на стул взбирается с сопением и настойчивостью коротколапого ежика, и мне в который раз приходиться напомнить себе, что трудности превращают детей в борцов, которым во взрослой жизни будет легче, чем тепличным цветам. Я ловлю себя на мысли, что хочу светлого будущего для этой девочки. Мне бы хотелось увидеть, как она, с белоснежными огромными бантами зайдет в класс на свой первый урок, хотелось бы вместе с ней рисовать для школы какую-то ерунду на стенд, читать сказки на ночь и оттаскать за уши мальчишку, который будет дергать ее за косички.

Я мотаю головой, стряхивая наваждение.

— Ты как? — спрашивает Ян, плюхаясь на диван около меня.

Суббота, за окном жуткая метель и вся шумная компания осталась в доме. Пока мужчины обсуждают футбол, женщины готовят ужин. Мне претит необходимость находиться в обществе людей, которых я не знаю и не хочу узнавать. Если бы не Марина — давно бы сослался на головную боль и завалился спать.

— С официальной частью покончено, — говорю я в ответ на вопрос Яна. — А теперь спрашивай то, что на самом деле хочешь спросить.

Я десять лет знаю этого сукиного сына и сразу понимаю, что он просто заходит издалека.

— Слушай, старик, — Ян поглядывает на девочку, и я начинаю догадываться, о чем пойдет разговор. — Я все понимаю, ты с детьми на короткой ноге, но мне не очень нравится, что Марина так к тебе прикипела.

— А я все ждал, когда же ты созреешь, — без тени обиды усмехаюсь я.

Ведь правда ждал. Не нужно быть велим знатоком человеческих душ, чтобы понять его чувства. Он привозит на курорт женщину, которую добивается чуть ли не впервые в жизни без своих коронных штучек. Ведет себя как долбанный рыцарь и я вижу, что это искренне. Ева ему нравится, хоть мне до сих пор не понятно, чем же она так его зацепила. Моя Осень — совсем не тип Яна. Тем более, Ева с ребенком, а Ян детей, мягко говоря, не любит. Но если посмотреть на ситуацию его глазами, то я в его кампании «Покори Еву» — лишнее звено, посторонний раздражитель, цифра, которая превращает обычное уравнение в нерешаемую головоломку.

Даже удивительно, что Ян терпел так долго.

— Ждал — значит, знал? — делает он закономерный вывод.

— Не тупой же, — отвечаю я. Не вижу ни единого повода притворяться. — Я лажу с детьми, а ты — нет. Я дал тебе фору. Не моя вина, что ты не можешь найти подход к ребенку.

Конечно, ему не нравятся мои слова, потому что они совершенно справедливы.

— Я не прошу мне помогать, — вздыхает Ян после затянувшейся паузы, — просто не лезь, хорошо?

— Предлагаешь пинками гнать Марину, когда она попросит почитать ей книжку?

Чувствую, что начинаю злиться. Каждый из нас прав со своей колокольни, и в идеале я просто должен отойти в сторону и не мешать другу налаживать контакт с ребенком его женщины. Если бы его женщина не была моей Осенью.

— Предлагаю хотя бы дать мне шанс, — довольно резко говорит Ян. — Я просто блекну на фоне хорошего тебя, Наиль, и мне эта херня не нравится. Ева мне небезразлична. Понятия не имею, есть ли у нас будущее, но не хочу лишаться шанса только потому, что дочка Евы спит и видит, как бы ты стал ее папочкой.

Я сглатываю и изо всех сил делаю вид, что мне совершенно плевать на эти слова. Ян наверняка не собирался так откровенничать, иначе к чему это проглоченное, почти беззвучное «блядь»?

Через мои руки прошло множество детей, и я знаю, как быстро привязываются к мужчинам обделенные мужским вниманием дети, возраста Марины. Кажется, человек пять точно просили меня стать их папой, а один шестилетний мальчишка со слезами умолял жениться на его маме. Я знал, что Марина привязывается ко мне, но не сделал ничего, чтобы это прекратить. Возможно из неосознанного желания помешать Яну переть к моей Осени на всех парах, возможно, потому что еще до нашего с Осенью разговора, неосознанно хотел сблизиться если не с ней самой, то хотя бы с ее частью.

— Ева сказала, что у нас нет будущего, — неожиданно говорит Ян. Никогда не видел его таким серьезным. — Несколько дней назад, и с тех пор даже не подпускает к себе. То есть, только, как друга. И говорить ничего не хочет, пока не вернемся. Что не так с этой женщиной?

— Так дело в том, что тебя послали? Или в Марине? Ты уж определись.

Мы взрослые мужчины, деликатничать точно ни к чему.

— Ты придурок, — говорит Ян с выученной улыбкой. Знаю, что он искал во мне поддержку и теперь остался один на один со своим, кажется, первым в жизни отказом. — А говорят, врачи — душевные люди.

Хочется спросить, когда это он видел меня душевным добрячком Наилем, но я раздумываю, потому что в комнату заглядывает Вероника.

— Мужчины, все готово, нужны дополнительные руки, чтобы перенести тарелки.

Я встаю первым: надеюсь, до завтра Яну больше не захочется говорить по душам.

В кухне Ева и еще одна женщина, жена друга Яна. Они над чем-то смеются, и я задерживаюсь в пороге, чтобы посмотреть на свою Осень. В последнее время она даже улыбается редко, только когда рядом дочь или когда нас не бомбят посторонние взгляды.

— Что собираешься делать, когда вернемся? — спрашивает из-за моей спины Вероника.

— Работать? — «подсказываю» я.

Не люблю женщин, которые не понимают намеков, хоть мом попытки от нее избавиться совсем нельзя назвать двусмысленными. Любая бы на ее месте поняла, но Веронике, похоже, нужно дать словами в лоб.

— Что ты из себя целку корчишь? — неожиданно грубит она, сдабривая слова с нотками раздражения. — Есть какие-то проблемы? Я вроде не предлагаю сразу под венец. Просто хорошо провести вместе время, как два холостяка.

Ева отвлекается от разговора, берет в руки блюдо с каким-то овощным рагу, поворачивается — и застывает, потому что Вероника тянется к моему локтю, обвивает его руками и прилипает к боку, словно жвачка.

Мимо нас проходят люди, я слышу мужские голоса: кто-то нахваливает вкусные ароматы, кто-то сетует, что за неделею успел наесть живот.

Я наклоняюсь к уху Вероники и, улыбаясь на публику, жестким шепотом говорю:

— Пошла на хуй от меня.

Иначе она просто не понимает.

Вероника буквально отскакивает в сторону, чуть не сбивая с ног Яна, который как раз выходит с двумя тарелками.

Я делаю три шага к Осени, пользуясь тем, что у нас есть пара секунд уединения. Она непроизвольно облизывает губы.

— Что ты ей сказал, что Ника шарахнулась от тебя, как черт от ладана? — спрашивает Ева едва слышно, пока я становлюсь к ней плечом к плечу.

Делаю вид, что собираю вилки и ложки, а на самом деле наклоняюсь, чтобы прижаться губами к «яблочку» ее щеки. Мне плевать, насколько целомудренно или развратно все, что мы делаем в реальности и в наших мыслях, но каждое прикосновение к ней — это путешествие к краю Вселенной. Всегда по-разному, всегда остро, опасно и желанно.

— Послал, — говорю ей на ухо, всем телом впитывая дрожь Осени, когда мои губы касаются кожи.

Она осторожно улыбается, довольная.

Мы возвращаемся в столицу в ночь понедельника, и я жадно глотаю запахи проливного дождя и терпкий аромат желтых листьев. Я рад этой осени, словно старой приятельнице, но, конечно, в большей степени тому, что теперь мы с Осенью не привязаны к людям, которые хотели нас привязать. По чуть-чуть за раз — так мы договорились.

Я прощаюсь с Мариной: строго спрашиваю, будет ли она делать все задания, которые я ей оставил и прочтет ли все сказки, которые заложил закладками в ее книге. Приходиться присесть на корточки, чтобы она могла меня обнять.

— Я положила тебе в карман мамину визитку, — шепотом говорит эта маленькая лиса, и я просто разрываюсь от хохота. Марина смотрит с укоризной, так что приходится взять себя в руки, хоть это и сложно. То, как маленькая хитрюга недовольно поджимает губы, достойно «Оскара». — Позвони ей.

— Что у вас за сговор? — спрашивает Осень, когда я поднимаюсь, на прощанье потихоньку дернув малышку за косичку.

— Это Большой Секрет, — говорю с видом заговорщика. У меня уже есть ее номер, но Марине об этом знать совсем не обязательно. Достаю из кармана ключи от квартиры и сложенный вдвое листок. Вкладываю Осени в ладонь. — График моих дежурств на ближайшие две недели. Не звони — открывай своим ключом.

Ее взгляд становится таким теплым, что я на всякий случай делаю шаг назад, боясь не сдержаться и наброситься на нее с поцелуями. Вот-вот должен появиться Ян, и мы с Евой молча соглашаемся, что нельзя устраивать сцену при ребенке. Мы выдержали четыре дня, потерпим еще один.

— Надеюсь, у тебя есть дубликат, — произносит Осень, немного смущенная.

Ей двадцать семь, и она не разучилась краснеть. Ева-лабиринт, в котором я окончательно заблудился.

Я еду из аэропорта прямо домой. Не задерживаюсь ни на секунду, потому что знаю — Яну уже подогнали машину и он, конечно же, подвезет Еву домой. И меня злит даже тот факт, что они будут просто сидеть в водной машине.

Несмотря на расхожее мнение о том, что все горцы ревнуют своих женщин буквально к каждому столбу, лично я за собой подобное замечал редко. Единственная, кого в самом деле ревновал, была Лейла. Но и тогда это не было так болезненно, как сейчас. Знаю, что Осень — женщина высшего сорта, со своими принципами, которые никакой настойчивостью не сломать и не прогнуть даже Яну с его богатым опытом в покорении женских сердец. У меня нет ни единого повода ей не доверять, но я все равно злюсь. Конечно, не до состояния выхватывания кинжала (что за дичь?), но эта злость разъедает мое терпение, словно коррозия. К счастью, какой-то предприимчивый таксист уже рядом, и я ныряю в машину. Откидываюсь на спинку, прикрываю глаза, вспоминая, что через три часа мне на работу, а я так толком и не поспал в самолете.

Достаю телефон, когда он вибрирует новым сообщением от Осени. «У тебя на ключах брелок с кленовым листочком», — пишет она, как будто это не безделушка из супермаркета, а сокровище Агры. Улыбаюсь, вспоминая, откуда он у меня, и быстро пишу в ответ: «Купил его на следующий день, после знакомства с девушкой по имени Осень». Это, кстати, была моя самая необдуманная покупка за кучу лет. Обычно я даже по сторонам не смотрю, просто закидываю в корзинку то, что нужно — и прямиком к кассе. А тут буквально раз отступился от правила — и пожалуйста.

«Ты выбросила тот медальон?» — пишу я, хоть честно не собирался развивать эту тему. Мне будет обидно, если она его выбросила, но я это переживу, а заодно буду использовать как напоминание о том, что Осень может быть очень импульсивной.

«Нет, лежит в книге, которую ты подарил. Он слишком красивый, и сорока во мне отказалась совершать такой акт вандализма».

Я улыбаюсь. Эта женщина вообще не умеет писать нормальные сообщения. Набрала десяток слов, но их хочется перечитывать снова и снова, будто какое-то хокку.

«Надень его и не снимай», — пишу в ответ, прекрасно отдавая себе отчет, что моя фраза донельзя категорична.

Мы еще не трогали ни одну из щекотливых тем, которые, если наши отношения разовьются во что-то большее, могут стать камнем преткновения. И конечно, Осень не обязана носить на себе символ мусульманской веры, но мне хочется, чтобы Аллах за ней присматривал. Хотя бы одним глазом.