Глава восемнадцатая: Осень
И находит — он такой один на весь город, и не особо далеко. Собственно, на квартал ниже детской больницы. Тут мы лежали с Маришкой, в прошлом году, с осложнением после гриппа. Почему-то сейчас в моей голове вертится мысль о том, не сталкивались ли мы раньше — я и мой Переменчивый Ветер. Может быть совершенно случайно, в коридоре или на крыльце. Сейчас уже бессмысленно пытаться вспомнить: тогда мне было не до случайных докторов.
Я захожу в магазин, с наслаждением вдыхаю запах свежей типографской краски. Это книжный и почему-то я совсем не удивлена. Небольшой магазинчик, совсем не похожий на громадные павильоны. Сразу видно, что ассортимент здесь подбирают очень тщательно, для души. И вот тот пожилой мужчина за прилавком — хозяин. Когда я подхожу, он как раз аккуратно перекладывает книги в стопку: делает это медленно, никуда не торопясь, наслаждается процессом.
Здороваюсь и называю себя:
— Я — Осень. — Поправляю волосы за ухо, почему-то думая, как должно быть, странно все это звучит. — Мне сказали, что здесь кое-что есть для меня.
Мужчина охотно улыбается, поправляет очки с огромными толстыми стеклами, за которыми его глаза кажутся неестественно большими.
— Значит, та самая Осень… — говорит он тоном человека, посвященного в какую-ту тайну. Потом наклоняется и достает из-за прилавка сверток. Передает мне с все той же загадочной полуулыбкой и добавляет: — Красивая Осень.
Я почему-то смущаюсь, и оторопело держу в руках свой подарок. Он завернут в оберточную бумагу с кленовыми листочками, перевязан оранжевой шелковой лентой. Никакого уродливого банта из бумаги, размером с Вселенную.
Благодарю и возвращаюсь в машину. Прошу Вадима немного постоять, и он, воспользовавшись минуткой, выходит покурить. То, что нужно: хочу насладиться своим подарком в полном одиночестве.
Внутри лежит книга: новенькая, судя по тому, что на обложке нет даже характерного сгиба. «Поющие в терновнике». Я обожаю эту книгу. Знаю почти наизусть. Вот только я нее помню, чтобы говорила об этом Ветру. Как он угадал? Еще одно наше странное совпадение вкусов?
Но кроме книги есть еще кое-что. Бархатный мешочек размером чуть больше моей ладони. Вытряхиваю на ладонь его содержимое и замираю. Это медальон: понятия нее имею из чего он, но похоже на бронзу. Тяжелый полумесяц с резными краями, по внешней поверхности украшенный какой-то надписью. Похоже на арабский алфавит. Безупречная тонкая работа. Почему-то сразу возникает мысль, что это не штамовка, а ручная штучная работа. Медальон висит на паре кожаных ремешков, и я сразу же надеваю его на шею. В мешочке есть еще и записка на маленькой простой открытке: «Эту книгу мы читаем следующей, Осень. Будет интересно обмениваться с тобой мыслями. Надеюсь, медальон тебе понравился, купил его в святом месте пару лет назад. Буду верить, что не задел твои религиозные чувства. Ветер».
Мне хочется расплакаться. Не знаю почему. Пытаюсь себя сдерживать, но слезы уже текут по щекам, а пальцы переплетаются на теплой поверхности полумесяца. И делаю то, чего не делала никогда: звоню ему днем. Обычно мы созванивались вечером или когда я точно знала, что Ветер не занят на работе. А вот так, без предупреждения — никогда. Но я просто не могу ждать — хочу услышать его голос. Писать сообщение — так сухо и глупо. Немного пугает, что с самого начала недели мы ни разу нее созванивались, а со вчерашнего дня перестали даже обмениваться сообщениями, но я беру себя в руки.
Тревога поселяется в душе, когда Ветер не отвечает после нескольких гудков. Терпеливо жду до конца, пока система автоматически не разорвет звонок. Смотрю на потухший экран и поджимаю губы, пытаясь убедить себя, что Ветер просто занят на работе. Половина четвертого и он, скорее всего, в больнице и не обязательно, что всегда держит телефон под рукой. Перезвонит или напишет, когда увидит пропущенный вызов.
Но он не перезванивает. Ни через час, ни через два. Я укладываю Маришку спать, рассказывая дочери о том, что мы поедем кататься на лыжах, полетим на самолете выше облаков. И сижу с ней после того, как моя Мышка давно и сладко уснула, пытаясь представить, что с ней может сделать Андрей. Поиграть — и бросить, когда надоест? Или это у него всерьез? Как, после всего, что случилось, я могу ему доверять? И почему должна стараться идти против своего инстинкта, который подсказывает, что ничем хорошим его вторжение в нашу жизнь все равно бы не закончилось.
В десять вечера, поняв, что сижу вся, как на иголках и больше так продолжаться не может, я все-таки набираю номер Ветра еще раз. Но теперь он сбрасывает. А через полчаса присылает еще одно сухое сообщение: «Не надо больше, Осень. Заигрались».
Заигрались?
Я медленно, как чумная, бреду в спальню, закрываю дверь до щелчка и ныряю в тихий темный угол, куда почти не достает свет ночника. Обхватываю колени, потому что кажется, иначе просто рассыплюсь, как порванные бусы. Я даже плакать не могу. Это просто ступор, ощущения полной потерянности, подавленности. Желание копаться, разбирать каждую фразу на атомы, искать там ошибки, надеяться, что еще можно что-то исправить.
Но я понимаю, что значит это «заигрались».
— Не надо так с нами, Ветер, — шепчу в пустоту, понимая, что хожу по тонкой грани, и, если оступлюсь, просто похороню себя под всем этим. — Пожалуйста, пожалуйста…
Это так больно, что хочется вскрыть грудную клетку, вынуть оттуда сердце и заполнить пустоту куском льда. Может хоть тогда мне станет капельку легче.
И в этой ужасной сырой пустоте я остаюсь один на один с правдой, от которой хочется прикрыться руками, словно от палящего солнца: я была готова полюбить этого человека. Я хотела его полюбить. Я увлеклась, позволила себе забыться, поверить, что судьба подарила мне кого-то близкого, настоящего, о ком можно сказать: он — часть меня самой, кусочек моего пазла, который я потеряла и, наконец, нашла. Но, очевидно, этот мужчина — чей-то другой пазл. Даже знаю чей, ведь он не отрицал, что все еще любит другую женщину. А я… Я просто бракованная незаконченная картинка.
Я не плачу. Просто сижу в своем темном углу и до самого рассвета, как сумасшедшая собираю из осколков новую раковину. Вышвыриваю из памяти каждое слово, каждую интонацию, разрываю, словно фотографии, воспоминания о его смехе. Избавляюсь от всего, что проникло в уют моего одиночества, беспощадно уничтожаю все, что может представлять угрозу для Евы Шустовой. Я избавляюсь от Осени.
И когда я застываю окончательно, остается последнее.
Мне уже не больно удалять его сообщения. Мне уже не больно удалить номер его телефона. Мне больше не нужен и этот номер: достаю карту из телефона и разламываю ее пополам.
Где-то глубоко внутри меня рыдает Осень, просит не рушить мосты, оставить хоть что-нибудь, но я безразлично закрываю за ней дверь.
Я — Ева Шустова. И я не боюсь одиночества, потому что одиночество — мой лучший и самый верный любовник.
