Не нравился ему этот Павел…

Шаху тоже. Кот хоть и не отличался добродушным нравом, но до этого никого просто так до крови не кусал.

Гриша ехал в машине вместе с Ластиком. Тот был за рулем. Он водил их служебную машину и сейчас вез друга домой.

— Тебе Паша странным не показался? — спросил у Григория Ластик. У них как будто мысли сошлись.

— Если честно, то да.

— На маньяка похож.

— Чего? — опешил Гриша. Что бы он ни придумал о Павле, это никак не вязалось с версией Ластика.

— Ты глаза его видел? А руки?

— Что с ними не так?

— Они суетливые. Еще дед говорил: тот, кто вечно что-то теребит или дергает, — неврастеник.

— Но не маньяк же.

— Напоминаю о глазах.

— Грустные, и только. Человек ребенка потерял.

— Нет, что-то с ним не так.

— Не ты ли с ним щебетал, как с лучшим дружком? Видел я, как вы общались.

— Не ревнуй, — хохотнул Ластик. — Я просто был приветлив. А он слишком любопытен. Пока Шах его не цапнул, я не заподозрил неладного.

— Ты же его терпеть не можешь.

— Кот твой — существо препротивное, но справедливое. Просто так бросаться не будет. Из вредности поцарапает или прикусит, да. Но чтоб в палец вгрызться… Может, этот Павел издевался над ним в наше отсутствие?

— Тогда у него были бы на теле царапины. Шах себя в обиду не даст. Да и с чего бы этому мужику мучить животное?

— Маньяк он, говорю тебе. Именно в таких тихих омутах водятся черти.

— Так, ладно, — заявил Григорий. — Тогда скажи, в чем проявляется маниакальность Павла?

— Он мучает и убивает животных. Поэтому прибился к питомнику.

— В таком случае он живодер, и только.

— Их, к счастью, сейчас тоже подвергают уголовной ответственности…

— А в чем он проявлял любопытство? — перебил его Гриша.

— Я уже не помню. Просто очень много вопросов задавал.

— Они касались животных?

— Нет, людей.

— Тогда какого хрена ты мужика к живодерам причисляешь?

— Просто мне страшно представить, что он мучает и убивает нас, человечков. — Ластик покосился на друга. — Ты только не пузыри, послушай. Многие маньяки начинали с животных. Их легче поймать, убить и схоронить. Когда они входили во вкус, то переключались на себе подобных.

Тут в кармане штанов Ластика затренькал мобильный. Он достал его и начал разговор. А Гриша, отвернувшись к окну, стал вспоминать…

Кочевая жизнь его разочаровала. Не было в ней никакой романтики. Мотаться по электричкам, через раз мыться, спать или на вокзале, или в съемной комнате у каких-нибудь бабок, ошивающихся там же, питаться готовой едой, от которой изжога, — это не кайф, а мука. Привыкший к комфорту Григорий пытался убедить себя в том, что бытовые проблемы — ничто по сравнению со свободой, пока его не побили на каком-то полустанке нанюхавшиеся клея малолетки. Настоящие бродяжки, а не идейные, как он. Они отобрали у романтика деньги, куртку, ботинки. До этого Гришу уже пытались ограбить и пару раз вышвыривали из электричек, но не обирали и не били ногами в живот. Когда он заявил на своих обидчиков, полицейские провели с ним разъяснительную беседу. Сказали, что поймать их вряд ли удастся, поскольку они постоянно перемещаются, велели радоваться тому, что так легко отделался, и настоятельно рекомендовали завязывать с путешествиями и возвращаться домой. Документы остались целы, кредитка тоже, хоть сейчас покупай билет в купейный вагон и поезжай, как человек, в родной Питер.

Но Гриша не собирался так легко сдаваться. Да и не ждали его дома. Пути назад нет, только вперед. Но теперь он будет осмотрительнее и осторожнее. Никаких дорогих вещей, наличных, разве что мелочь. Никаких полустанков и ночевок у сомнительных вокзальных бабушек. Никакого доверия к незнакомым людям. Гриша еще думал завести собаку, большую и грозную, но ограничился газовым баллончиком.

Он проехал по Золотому кольцу. Побывал в Нижнем Новгороде, Чебоксарах, Казани. Вниз по Волге не стал «сплавляться» — деньги закончились. Оказалось, не так их у него и много, хотя копил пару лет на машину. Теперь даже на ночлег денег не хватало. Когда наступила осень, Гриша стал думать, как жить дальше. Думал вернуться в Питер. Не к семье, а в город. Там все родное, легче устроиться. Но это все равно что признать свою неправоту. Значит, все зря!

Жалел ли Гриша о том, что сбежал из дома? Да, и еще раз да. Не хотел себе в этом признаваться, но от правды не уйдешь. Подумаешь, обманывали родные. Для его же блага. И для него же делали все остальное. Сейчас бы Григорий Матросов уже на своей тачке рассекал, возможно, занял бы более высокую должность. Как вариант, съехал бы от деда, бабушки и мамы и делал бы что хотел в свободное от работы время. Но когда голос разума замолкал, Гриша слышал другой… Откуда он шел, от сердца или задницы, которая искала приключений… Но голос говорил, что он все сделал правильно. Лучше прожить трудную, но яркую жизнь, чем благополучную, но скучную.

То, где Гриша оказался в конце сентября, было не то чтобы чудом, но явлением случайным. Он не собирался оседать в Звенигороде. Заехал собор посмотреть, в котором сохранились росписи Андрея Рублева. Но, переходя улицу, попал под колеса мотоцикла с коляской. Очнулся в избе. Над ним пожилая женщина склонилась. Баба Маня. Ее внук Гришу сбил. Напился пьяным после ссоры с невестой, сел за руль да помчался предполагаемому любовнику избранницы своей морду бить. Когда под колесами его мотоцикла человек оказался, перепугался. Загрузил того в коляску, к бабке отвез, чтоб выходила. А сам дал деру из города. И от греха подальше, и от неверной невесты. Старушка когда-то медсестрой в местной больнице работала, могла первую помощь оказать. И оказала. Отделался Гриша ушибами, ссадинами да переломом одного ребра. Бабуля без рентгена это определила, туго его запеленала, прописала постельный режим и обезболивающие.

Гриша быстро поправился. Хотел дом бабули покинуть, да видел, как тяжело ей одной. Внук, даже когда присутствовал, мало помогал. Ленив был и охоч до выпивки. А изба потихоньку разваливалась, забор кренился, сад зарастал. Решил Гриша помочь бабе Мане. Назвать себя мастером на все руки он не мог, но кое-что умел. Спасибо за это деду. Не только закалял внука, но учил вбивать гвозди, пилить, строгать. К зиме Гриша привел в порядок и дом, и забор, и огород. Отблагодарил спасительницу, в общем. И готов был уехать, но баба Маня не хотела парня отпускать. Поэтому нашла Грише работу на лыжной базе. Ничего сложного, выдать спортинвентарь, принять и содержать его в порядке. Платили за это немного, но стабильно. Кормили обедом. И Гриша решил остаться на зимовку.

Лыжами до этого он не увлекался. Катался, да. Но нечасто. Какой в Питере снег? Но в Звенигороде, а точнее, его пригороде, где располагалась база, были замечательные трассы. Гриша полюбил лыжи. И мог укатить на них так далеко, что обратно приходилось возвращаться на автобусе. Доезжал аж до знаменитой Рублевки. Как-то заплутал. И наткнулся на сгоревший дом. Он стоял на окраине богатой деревни. Всего в пяти километрах правительственные дачи, рядом шикарные особняки нуворишей, а тут как зона отчуждения. Обгорелый остов некогда большого и красивого дома, почерневшие сосны, клыки столбов, к которым крепился забор. Пожар случился не одно десятилетие назад, это ясно по состоянию построек и территории. Земля в этих краях на вес золота. Интересно, почему ее еще не продали? Можно снести руины, выкорчевать погибшие деревья и посадить новые…

Гриша снял лыжи, прислонил их к одному из столбов и пошел к дому, а точнее, к тому, что от него осталось.

— Ты кто такой? — услышал он хриплый мужской голос.

— А ты? — ответил вопросом на вопрос Гриша. Хотя уже решил, что это сторож.

— Живу я тут. И соседи мне не нужны.

Тут же перед ним вырос мужичок. Гриша тут же окрестил его про себя Хоббитом. Рост в нем был от силы сто шестьдесят сантиметров. Ступни огромные из-за валенок сорок пятого размера. Уши из-под шапки торчат. А лицо доброе.

— Я посмотрю и уйду, — сказал ему Гриша.

— На что тут смотреть? Не царские палаты, даже не помещичья усадьба, обычная дача дохлого коммуняки… — В грязной руке бомжа была зажата эмалированная кружка. От нее шел пар.

— Угостишь чаем?

— Бухнуть дашь?

— Нет с собой. Могу сотку подкинуть.

— Мало.

— Больше нет.

— Ладно, пошли.

Он повел Гришу к дому. Но они в него не вошли. Обогнули и оказались у ямы или тоннеля глубиной метров пять.

— Лезь.

— Это был канализационный люк?

— Нет. Подпол под пристройкой. Она дотла сгорела, а он только немного обвалился.

— Давай ты первый.

— Не доверяешь? Это правильно.

Хоббит нырнул в дыру. Когда Гриша присмотрелся, увидел лестницу, сколоченную кое-как из разномастных досок.

— Давно ты тут обитаешь? — спросил он у бомжа, когда спустился в яму вслед за ним.

— Несколько лет. Пять, семь, я точно не помню.

— Долго.

— Да уж, — хохотнул он, обнажив пару крепких клыков и несколько гнилушек. — Никто, кроме меня, не смог тут задержаться дольше чем на несколько ночей.

— Почему?

— А ты что, не знаешь, чей это дом?

— Нет.

— Ну да, ты молодой, да и не местный. Где тебе знать, чем знамениты эти развалины?

— Расскажешь?

— Сотню гони.

Гриша достал из кармана купюру. У него была еще одна такая же, но он рассчитывал расплатиться ею в автобусе.

— С тебя чай, — напомнил он.

— Ща.

Хоббит разворошил угли в допотопной печке-буржуйке. Сразу стало теплее и уютнее. Гриша даже подумал о том, что не так уж плохо устроился его новый знакомый. Натаскал старых одеял, на пол матрас кинул, тоже видавший виды и, судя по запаху, не раз обмоченный, но, вполне возможно, это сделал сам обитатель «апартаментов».

— Тут была дача члена президиума ЦК КПСС Петровского, — сообщил Хоббит. — Нет, дали ему ее, когда этот член еще не вырос до солидных размеров. Был писюном. Поэтому она на отшибе. Но когда он в силу вошел, не захотел ничего менять. Ему тут нравилось. Тихо, уединенно даже сейчас, а уж в те годы… Считай, как в сторожке жили! И дом обжит. Тут дочка его постоянно обитала. Клавка. Я ее помню. Родом я из соседней деревни, а мать моя коров держала, курей и продавала молоко да яйца местным обитателям. Я у нее на подхвате был. Конечно, мы не с самими членами общались, с прислугой. У всех коммуняк были и уборщицы, и кухарки, и няньки. Тут всем заправляла Римма Петровна. Домоправительница. А по совместительству любовница Петровского. Тетка так себе, ничем не примечательная внешне, но душевная. Вот есть такие бабы, в которых доброты столько, что за ней остального не замечаешь. Мне не доставались такие, но я знаю, они есть. У меня жена-курва, дочка в нее пошла. Вытурили меня из собственного дома. Продали его буржуям, себе по хате купили в Москве, а я вот тут…

— Давай об этом позже? О Петровских послушать хочется. И чаю.

— Да подожди ты. Вода греется, не видишь? — Бомж ткнул пальцем в чайник, который водрузил на печку. — В общем, Клавдия тут большую часть времени жила. И дочка Риммы.

— Она была замужем?

— Да, за водителем Петровского Андрюхой Казаковым. Тезкой Петровского. Дочку Ларкой звали. Фамилию она носила Казакова. Но ходили упорные слухи, что родила Райка ее от хозяина. Потому что муж ее был всем в округе известен как любитель мальчиков. Ко мне лично в трусы залезть пытался, да я в деревенских драках закаленный, сразу ему кулаком в глаз зафигачил. Вскоре он пропал. Развелся, уволился, мы больше о нем и не слышали. Клавка с Лариской меня старше были. Я на время потерял их из виду. У меня ПТУ, армия, потом универ.

— Ты учился в университете? — поразился Гриша.

— Три курса. И мог бы окончить, если б не курва, с которой встречался. Залетела, заставила жениться, а потом понеслось — мало денег, ты не можешь обеспечить… Вкалывал как мог, да ей все мало было. Ввязался в криминал, сел через несколько лет… А когда вышел — дом продан, я бомж. — Чайник закипел, Хоббит снял его с «буржуйки». — Тебе что заварить? — спросил он.

— А есть выбор?

— Да. Могу шиповник, смородиновые листья, багульник. Или обычную «Принцессу Нури».

— А можно «Нури» с листьями?

— Ты не в ресторане!

— Тогда обычный чай.

— Если накинешь, сделаю все в лучшем виде. Даже варенья дам. Я тут отрыл под завалами банку. Крышка поржавела, но чего с засахаренной малиной будет?

— Нет у меня денег, сказал же.

— Жмот ты. — Мужик насыпал в кружку заварки. Залил ее кипятком. — А дом этот сгорел знаешь почему?

— Откуда?

— Подпалили его.

— Кто? И зачем?

— Один деревенский, наш, из Макеевки, за это отсидел. Но не он пожар устроил. А кто — неведомо. Но зачем, все в округе знают… — Старик замолк и принялся сверлить Гришу многозначительным взглядом.

— Я молодой и не отсюда, — напомнил ему тот. — С деревенскими легендами прошлого века незнаком.

— Тут захоронены тела пострадавших от рук серийного убийцы мужчин и женщин! Это проклятое место. Такие предают огню!

— В этих краях орудовал маньяк?

— О да.

— И кто это был?

— Дочка большого члена Петровского.

— Клавдия?

— Сначала думали, что да. Она как мужа похоронила, так с цепи сорвалась. Не сразу — траур выдержала, но через несколько месяцев пустилась во все тяжкие. Мужиков, как трусы, меняла. Обычно из Москвы их привозила, но и на местных обращала внимание. Это сейчас тут элита на закрытых пляжах тусует, а когда-то на одни и те же берега приезжали. И они, и мы. Они на своих «Чайках» и «Линкольнах», мы на великах, «ижах» и «Москвичах». Клавдия фигуру имела сногсшибательную. Не по современным меркам. Сейчас или селедки, или кентавры в моде. А у нее тело было крепкое, ладное, налитое. С изгибами, но без перегибов. И купальники она носила интересные. Мужики слюни на нее пускали, но подкатить боялись. Как-никак дочка большого члена. Но она сама не стеснялась проявлять симпатию. Выбирала высоких, мускулистых. Ей нравились брюнеты. Особенно со светлыми глазами. Или наоборот — кареглазые блондины. Клавдия обожала контрасты. Поэтому я, даже если бы в тот момент был на том же берегу, не имел бы ни одного шанса. Я маленький, худощавый шатен с глазами болотного цвета. А вот мой двоюродный брат как раз был в ее вкусе. Под метр девяносто, темно-русые волосы, голубые глаза. Кубики, бицепсы и трицепсы. И хвастался мне, дембелю, рассказывая о том, что имел Клавдию. Но, сдается мне, ничего между ними не было. Да, она его сняла, покатала на своей крутой машине, а когда до дела дошло, брательник себя не проявил.

— В каком смысле?

— Том самом. О нем говорили, что в рост пошел, а не в корень. — И глазами указал на пах. — А ты? Тоже высокий, красивый… Как у тебя с этим делом?

— Давай не будем отвлекаться?

— Без вести пропало пять мужиков и две бабы. Все наши. Не из моей Матвеевки, а из округи. И это за четыре года. Трупов не находили, но уголовные дела велись. Два расследования привели к Клавдии. Один из пропавших был ее любовником на протяжении всего лета — они не скрывались. Он лошадьми занимался. Конезавод тут был. Он при нем. Тощий, кривоногий, но когда на коне — настоящий гусар. Или Д’Артаньян. Потому что Клава, когда каталась вместе с ним, напоминала Миледи. Его вскоре нашли задушенным. Кнутом, он рядом с телом валялся. Та, что считала себя его невестой, тоже куда-то испарилась, но с концами. Но так как Клавдия была дочкой самого Петровского, ее особо не трясли.

— Так это она убивала или нет?

— Не торопись, пей чай. — Бомж подал Грише кружку. А для себя из грязного тюка достал то, что в народе называют фуфыриком: бутылочку со спиртосодержащей жидкостью, купленную в аптеке. — Пару лет было тихо. А потом начали трупы находить. То один, то второй, то третий. Вблизи трассы. Поэтому менты посчитали, что это дорожная мафия шалит. Она и тогда была, в советские времена. Но однажды на пост ГАИ прибежала «плечевая» и заявила, что ее пыталась убить женщина.

— «Плечевая»? Что это значит?

— Шалава, что на трассе стоит. Шлюха, обслуживающая водителей. — Хоббит был удивлен, что Гриша этого не знает. — И на нее якобы напала красивая и хорошо одетая дама. Ей, естественно, не поверили. Но до нашей Матвеевки дошел слух. Судачили… И тут заговорил тот, от которого мы не слышали ничего лет десять. Дядька Качан. Он чудной был и очень суровый. В задницу солью палил всем, кто смел в его сад забираться. Ни с кем он не общался после того, как его жена и дочка погибли в авиакатастрофе. Качан на все свои отпускные им билеты купил, на себя не хватило, отправил в Сочи девочек своих, но… Самолет не разбился. Он при посадке пострадал, когда шасси отвалилось. Многие поранились. Но погибли трое — стюардесса, сидящая у запасного выхода, и два пассажира…

— Понимаю, что тебе одиноко и охота поговорить, но ты не мог опустить эти подробности?

— А ты что, торопишься куда? — недовольно проворчал бомж.

— Да, хотелось бы успеть на последний автобус.

— Издалека, что ли?

— Из Звенигорода.

Мужик присвистнул:

— Занесло тебя… Ладно, буду краток. Качан когда-то по молодости крутил с Клавой. Еще до женитьбы. И якобы очень он ей нравился. Да и она ему. Но он понимал, что ничего серьезного не получится, кто она и кто он, и переметнулся на Лариску. Она ему с первых дней глазки строила, но Качан до поры делал вид, что этого не замечает. Встречались тайно. На этом Лариска настаивала. Якобы ей было стыдно за то, что она у Клавдии кавалера увела. Как-то в лесу они кувыркались. Лара сверху была и вдруг как кинется Качана душить. А глаза бешеные! Но он здоровенным парнем был, шея как у быка, стряхнул ее. Девка тут же в себя пришла. Стала что-то лепетать о том, что читала об удушении как о приеме, усиливающем удовольствие. И Качан вроде поверил, но бросил Ларку. Потом женился и думать о сестрах забыл…

— Выходит, Лариса Казакова была маньячкой?

— Казачиха, так ее прозвали. У нас в Матвеевке до сих пор о ней судачат. Много еще тех, кто ее помнит.

— А дом пожгли зачем?

— Казачиха в нем обитала. Заманивала к себе мужиков, трахала, а потом глотки пережимала. Трупы тут же зарывала.

— Она была великаншей?

— Нет, средней.

— Как тогда она умудрялась справляться с мужчинами? Качан же ее стряхнул. А остальные что, слабаками были?

— Подпаивала она мужиков. А с бабами и так справлялась. Сильной была — спортивной гимнастикой занималась, ну знаешь, на брусьях там крутилась, на бревне… — Хоббит хлебнул своего пойла и скривился. Гриша не представлял, как он мог пить бурду, которая даже пахла так отвратительно, что заглушала запах мочи и грязных носков. — Сжечь хотели ведьму вместе с домом. Видели свет в окне, а машина отсутствовала. Что это означало?

— Что?

— Клавка с сыном в городе. А Казачиха дома. Да только оказалось, что малец тут, а бабы в Москве.

— Тут сгорел ребенок?

— Подросток.

— Поэтому это место считается проклятым?

— Ты меня не слушал, что ли? Говорю же, это логово Казачихи. Тут не одна неуспокоенная душа обитает. Мальчишка не беспокоит. А вот остальные призраки… — Поймав скептический взгляд собеседника, Хоббит насупился. — Не веришь? А вот останься тут на ночь, сам узнаешь. Когда пожар был, пострадал не только дом, но и подвал. Все к чертям обвалилось из-за взрыва газа. Расчищать не стали, потому что Петровскому другую дачу выделили. Но все знают, что под руинами могильник. Тех, кого Казачиха сюда заманивала и убивала, хоронила в подвале.

— Откуда все знают? Призраки рассказали?

— Да пошел ты.

— Уже собираюсь. Ты скажи мне, что с Казачихой стало?

— Арестовали ее. Осудили. Вроде вышку дали.

— И папа не помог?

— Преставился он к тому времени.

— А земля эта чья?

— Государственная, наверное.

— Странно, что ее в лихие девяностые никто не заграбастал. Но то, что она все еще бесхозная сейчас, когда тут каждый квадратный метр стоит как квартира в каком-нибудь провинциальном городишке, меня еще больше удивляет.

— Проклятое место, я ж тебе говорю.

— Нынешние чиновники и риелторы даже дьявола не боятся, не говоря уже о духах.

Прикончивший свое пойло Хоббит поплыл. Только сидел бодрый и говорливый, а тут осел и заклевал носом. Гриша допил чай, хоть он и отдавал вениками, и стал взбираться по лестнице наверх. Когда достиг куска фанеры, которая заменяла крышку люка, услышал тихий стон. Обернулся, подумав, что это пьяному бомжу стало плохо, но нет. Тот безмятежно спал. Грише стало не по себе. Он в духов не верил, но испытал нестерпимое желание убраться из этого проклятого места.

…До места, ставшего ему домом, Матросов добрался только ночью. Часть пути проехал на автобусе, остальную прошел на лыжах. Устал смертельно. Но не пошел спать. Предупредив бабу Маню звонком, остался на турбазе. Его не отпускала история Казачихи. Раньше его не интересовали серийные убийцы. Он даже «Молчание ягнят» посмотрел без особого удовольствия. Всего лишь восхитился игрой Энтони Хопкинса и подивился тому, что Джоди Фостер получила «Оскара» за роль Клариссы. Маньячная тема его не зацепила. Персонажи казались не реалистичными. Как Тор или Железный человек. Но Казачиха — не выдумка. Она реальная женщина, убивающая людей в местах, до которых на лыжах ехать полтора часа.

В офисе был компьютер, и он вышел в интернет, чтобы почитать о Казачихе. Но не нашел ни единого о ней упоминания. Какие только серийные убийцы не были представлены, но только не она. Гриша решил, что бомж, которого он прозвал Хоббитом, выдумал эту историю. Но вдруг зацепился взглядом за одну ссылку. Она случайно всплыла. Нажал, перешел, но вылезло какое-то странное окно, за ним реклама, следом требующий регистрации сайт. Так Гриша по «хлебным крошкам» дошел до закрытой группы фанатов неизвестных маньяков. Кто бы мог подумать, что существуют и такие!

Через неделю тесного общения с некоторыми участниками Гриша узнал о том, что бомж Хоббит не врал. В Москве и ближайшем Подмосковье орудовала серийная убийца Казачиха. Но поскольку ее отцом, пусть и незаконным, был очень большой человек, ее история была не просто замята — уничтожена, как второй том «Мертвых душ». Ее все еще помнили, но немногие. Кроме Хоббита и его односельчан, еще несколько человек. Среди них совершенно точно была сестра Ларисы Клавдия и… Человек под ником «Оборотень». Кто за ним скрывался, Гриша так и не смог узнать. Он пытался вывести его на откровенность, но где там. Иногда ему казалось, что это сама Казачиха ведет диалоги в Сети. А почему нет? О том, как сложилась ее судьба, не было никакой информации. А Оборотень как будто знал, но скрывал.

Гриша сам не заметил, как стал одержимым тайной Казачихой. Ему хотелось докопаться до правды. С тех пор как он вынудил близких вывалить скелеты из шкафов и узнал семейные секреты, его было не остановить. Как агента Малдера из любимого сериала его детства «Секретные файлы».

Он доработал до конца февраля и уехал в Москву. Хотя ему было хорошо с бабой Маней. Спокойно. У них и животные были — кот, собака, поросенок. Планировали завести теленка по весне. Но Гриша сорвался в столицу, потому что там жила Клавдия Андреевна Петровская. Он не был компьютерным гением, но смог узнать, где она живет. Это оказалось не самой сложной задачей.

За Петровской Гриша следил несколько дней. Прикидывал, как с ней познакомиться, пока не узнал, что она сдает комнату. Набравшись смелости, просто заявился к Клавдии. Сказал, адрес дал один знакомый. Попросил показать комнату. Та не отказала. В принципе келья Гришу устроила. Да, не хоромы, но ему приходилось спать в комнатах похуже. Смутила цена. Она была небольшой для того района, в котором находился дом, но Гриша пока не имел работы, к тому же привык к провинциальным ценам и был шокирован. Но что не сделаешь для того, чтобы приблизиться к разгадке тайны. Взял заем в шарашке, где для его получения достаточно паспорта, и въехал.

Первое время Гриша жил ожиданиями чуда. Он не спускал глаз с Клавдии Андреевны. Проверял ее почту, следил за ней, даже проникал в хозяйскую комнату. Но ничего. Петровская не общалась с Казачихой. И ни с кем другим вообще. В ящике — счета да реклама. Выходы из дома в магазин и филармонию. В комнате минимум вещей и никаких фотографий, дневников, памятных вещиц. Если не считать антикварных сережек с крупным жемчугом и остатков старинного китайского сервиза, в доме Петровской не было намеков на то, что когда-то она жила как принцесса. Где драгоценности, меха, произведения искусства? Ее отцу наверняка дарили кучу всего в те годы, когда он был у руля. Гриша решил, что в девяностые Клавдию Андреевну облапошили. Привыкшая ко всему готовому, она растерялась, оказавшись в новых условиях и без поддержи всесильного родственника, и либо вложилась в МММ и все потеряла, либо доверилась черным риелторам, либо пустила в свою постель брачного афериста.

Прошло где-то полгода, когда Гриша понял, что через Клавдию он ничего не узнает. И тогда предложил Оборотню план…

Через несколько дней в парке на территории закрытой на реновацию веранды нашли труп со следами удушения!

— Гринь, ты понял, что я сказал? — услышал Матросов голос Ластика и дернулся. Он выпал из реальности и испугался так, будто мыслил вслух.

— А? Чего?

— Ты где витаешь вообще?

— Извини, задумался. О чем ты говорил?

— Кристина погибла.

— Какая?

— Из группы «Меле». Помнишь этих девочек, исполняющих гавайскую музыку?

— Да, конечно.

— Кристина — с зелеными дредами.

— И что с ней случилось?

— Убили ее.

— Какой кошмар.

— Да. В голове не укладывается…

— Кто звонил?

— Ее подруга, Алоха.

— У нее какого цвета были дреды?

— У нее стрижка в стиле «афро». А еще пирсинг на губе, в носу, в бровях.

— Играла на укулеле, — припомнил Гриша.

— Между прочим, Павел интересовался ими сегодня. Все расспрашивал, что за девушки на фото, которое висит в офисе. Особенно его волновала Кристина. Тебе это подозрительным не кажется? — Гриша пожал плечами. — Я повторяю, мутный тип! Может, на него в полицию заявить?

— И что сказать? Он такой тихий, что в его омутах явно водятся черти? А в качестве свидетеля предъявить Шаха?

— Ладно, с полицией я перегнул. Но из приюта надо его гнать… — проговорил Ластик и тут же чихнул. — Ну вот, точно. Завтра что делаешь?

— Буду отсыпаться.

— И все?

— Приготовлю что-нибудь впрок. Суп, плов, рагу.

— Нам же зарплату еще не давали.

— Займу тысчонку у соседки. Мы друг друга выручаем иногда. — Гриша увидел дом, в котором жил. Подъехали наконец! — А ты чем займешься?

— Пойду на концерт. Помнишь, я звал тебя недавно?

Гриша не помнил. Ластик регулярно его куда-то звал, но тот почти всегда отказывался. Редкий раз давал себя уговорить на вылазку. И всегда разочаровывался. Никто из музыкантов, которых они приходили слушать (друг был ярым меломаном), не запал Грише в душу. В лучшем случае они хорошо играли и пели. Не фальшивили. В худшем — чудовищно лажали, но называли это творчеством. Я художник, я так вижу! А скорее, я музыкант, я так слышу? Да идите вы, ребята. Научитесь сначала в ноты попадать, а потом позволяйте себе свободу творчества.

— Спасибо, что подвез, друг, — поблагодарил Ластика Гриша. — Желаю тебе насладиться концертом.

— У тебя еще есть шанс попасть на него вместе со мной…

— Не воспользуюсь. — Матросов отстегнулся, открыл дверку фургона и бросил: — Пока!

Ластик помахал ему рукой.

Через несколько секунд он уехал, а Гриша направился к подъезду.

Пока шел, вспоминал девушку с зелеными дредами. Но представлял только фотографию со стены, а никак не ее саму. Зато всплыло в памяти лицо Наташкиной подружки Кузи. А еще ее голос. Все же хорошей была девочкой эта Марина… Но слишком хрупкой. Такую страшно разбить, но и интересно. Когда-то в детстве Гриша завладел хрустальным лебедем. Он был выдут известными мастерами, но не представлял ценности, поскольку имел скол. Тонкое и прекрасное изделие вызывало трепет, но и желание попробовать сжать его в руках… Треснет или нет?

Гриша долго собирался с духом, но все же сомкнул пальцы, в которых держал лебедя.

Он хрустнул, затем распался на части. Осколки мальчик замел в совок и выбросил в мусоропровод.

…Оказавшись дома, Григорий первым делом включил компьютер. Зашел на сайт, где когда-то познакомился с Оборотнем. Тот давно удалил свой профайл (они сменили место дислокации), и Гриша заглядывал на знакомую страницу больше по привычке. Остальные члены группы вызывали у него либо омерзение, либо скуку. И тут его ждал сюрприз…

Оборотень вновь появился в Сети!