Глава 24
Годунов, в отличие от всех испуганных рефлексирующих государей, знал, как будет действовать завтра и послезавтра в борьбе за свое царство, за свою династию. Плевать, что думские бояре впервые увидели перед собой «государя занервничавшего», как об этом ему доложил глава сыска, боярин, троюродный брат Семен Годунов, пришедший с докладом с утра пораньше в царские палаты Кремля.
– А как тут не занервничать, когда самозванца в русской печке испекли, за рубеж закинули и оттуда собираются бить по царству, как тараном, – поморщился царь. – А про нервы, это сущая правда, натянулись нервы, того и гляди, лопнут…
– Ты уж береги себя как-то, – сочувственно заметил боярин, – царь должен себя в руках держать, не давать нервам и чувствам волю… У тебя ведь, государь, не только враги, но и соратники есть, их много, чтобы ты знал, и они удивлены…
– Чем удивлены, расскажешь после… А сейчас слушай наказ, как только малость освобожусь от дипломатических дел с поляками и со шведами, тут же тебе дам знать, чтобы ты вез из монастыря инокиню Марфу. Понял, Семен?
– Как не понять, кто же не знал ее в бытность царицей Марией Нагой, устроим ей допросец на месте… Жестокий небольшой допросец, чтобы ее пробрало внутри.
– Нет, без всякого допросца на месте, Семен. – Годунов возвысил голос: – Чтобы с ее головы ни один волос не упал, чтобы пальцем ее не тронул! Нежным и обходительным будь с ней. Допрос учиним в монастыре нашем с Ириной, то есть инокиней Александрой… В Новодевичьем все и узнаем, что и как… Все будет на моих глазах… И ты все узнаешь там… Ты же любопытный, Семен?
– Не без этого, – хохотнул боярин. – Но твоего наказа никогда не нарушал и не нарушу, как дашь знать – везти к тебе Нагую Марию, то бишь Марфу, целой и невредимой, без учинения допроса с пристрастием…
– И в нашей с сестрой обители не будет никакого пристрастия в допросе: просто узнаем все, как было, и все, как есть… Понял?…
– Понял, государь, все будет исполнено в лучшем виде – без промедления Марфу доставлю, как царицу на престол, без тряски и утряски.
– А вот этого не надо, прямо на престол, – улыбнулся одними уголками губ царь, – в обитель нашу привезешь, она же инокиня…
– Куда же монашку везти, как не в обитель из обители – лишь бы не обидели…
– Все шутишь, Семен?
– Да дело сыска такое веселое, государь…
– Не веселись раньше времени, Семен, – осадил его царь, – иногда меня сомнения самого берут: а вдруг подменили Дмитрия-царевича в Угличе?…
– Я и сам себя иногда на таких грешных мыслях ловлю. – Боярин округлил глаза и выпалил обжигающий его душу вопрос: – А может такое быть с подменой? Царевича спрятали и перепрятали, а другого мальчонку зарезанного подкинули?
– В том-то и дело, Семен, всяко быть может, в принципе… – задумчиво проговорил Борис Федорович. – Я привык доверять своим глазам. К сожалению, убитого царевича не видел, а надо бы все видеть своими глазами. Знал бы, что так дело повернется, сам бы поехал и своими глазами раскрытыми, а не вприглядку издали на «Углицкое дело» посмотрел… Не полностью доверился бы Василию Шуйскому… Он и сейчас рокочет со всех площадей, что подмены с царевичем не было, к тому же Дмитрий-царевич с раннего детства страдал падучей, а у Отрепьева не было такой болезни-напасти, не страдал Юшка падучей… Хотя и тогда, и сейчас я понимаю одно…
Видя, что государь надолго задумался, боярин легонько покашлял, напоминая о своем присутствии, и спросил с неловким обескураженным видом:
– …Кхе-кхе-кхе…Что ты понимаешь, государь?
– А то, что нельзя было тогда мне ехать в Углич и самому разбираться с гибелью царевича, – тогда бы все, как один, сказали: Годунов приехал следы своего убийства заметать… А я, как на духу, тебе, Семен, говорю: не убивал я восьмилетнего царевича… Сам страдаю от ранних смертей младенцев – мой Иван-первенец, Феодосия – да и зять Иоганн такой же младенец, пусть не по возрасту, да с душой младенческой…
– Знамо дело.
– Что тебе знамо, Семен?
– Что не убивал ты царевича, государь…
– Не выгодно мне тогда было убивать… Что я говорю? Действительно, как на нервах все, голова кругом идет от всего… Но знай, Семен, в лихой момент, когда мне, моему семейству что-то угрожало, вот тогда бы мог пойти на убийство… в принципе, но не на самом деле… Чувствуешь разницу между «в принципе» и «на самом деле»?
– Чувствую, государь!
– А теперь рассказывай, Семен, об удивлении думцев. Чем удивлены мои бояре?
– А удивились бояре, что ты, государь, без обиняков объявил Думе, в лицо всем боярам, что поставка самозванца – это дело рук враждующих друг с другом боярских партий. Что самозванца, кто бы он ни был, испекли в боярской печке измены государю. Пусть пока никто еще не изменил присяге, но дух измены проявлен – самозванца выпекли и за границу отправили, войско на Москву, на царя собирать, чтобы царя Бориса скинуть с престола…
– А что же думцев смутило?
– А то, что ты конкретно никого из бояр не назвал… Вроде Романовы, только те в ссылке… Вроде Шуйские, только те вроде как за тебя, и боярин Василий Иванович с площадей шумит о достоверной гибели царевича Дмитрия в Угличе… Мстиславские? Так они вроде биться с войском самозванца готовы хоть сейчас, как только он границу царства перейдет… Трубецкие?… Голицыны?… Шереметевы?… Воротынские?…
– А зачем мне на имена указывать, Семен? Пока еще никто на самом деле присяге и царю не изменил. Но дух измены зрел и вызрел. Первыми выступили против царя Романовы, изменив присяге. Они и начали выпекать в своей печке самозванца Юшку Отрепьева, вместе с канцлером польским Сапегой и его латинянами…
– Но мы же их согнули…
– Пока согнули Романовых, да и то малость, скорее, нагнули, поставили на место, сослали… Но обрати внимание, Семен, все по суду думцев, не давал царь приказа гнобить и убивать Романовых…
– Знамо дело, государь, все в Думе знают, что государь – не боярский губитель и убийца… Только и удивление думцев связано с тем, что, по их разумению, тебе было бы выгоднее обставить дело так, что бояре с подставкой самозванца ни при чем… Мол, царю выгоднее объявить самозванца ставленником польских панов-магнатов и латинян-иезуитов, но не бояр и вельмож-князей внутри страны… Вроде бы «внешнее» происхождение самозванца выгодно Думе, власти на местах… К тому же внешнюю угрозу легче и проще объяснить простому народу…
– Да, согласен, так народу проще объяснить, только знай: дух измены царю и присяге уже проник в высшие сферы как государственной власти, так и церковной…
– И церковной – да ну?… – поперхнулся Семен Годунов, не в силах выразить свое потрясение.
– Тарелки гну! – Годунов, чеканя каждое слово, говорил то, что наболело на душе и на сердце. – Слово не воробей, особенно царское, выскочило, назад не загонишь. За обвинением в измене должны быть репрессии, казни именем царя. А их нет, может, и не будет, если царю Московскому повезет, а самозванцу с его московскими изготовителями не повезет…
– О церковных изготовителях самозванца я и не подумал, государь, – вздохнул печально боярин. – Вон, выходит, как далеко вглубь все зашло…
– Глубоко жало измены, да идейного сопротивления избранному царю Борису, «не природному», по сути, как ни бейся, всегда найдутся люди во власти государственной или духовной, что бросят обвинение: не на своем месте избранный царь…
– Можно подумать, что самозванец Юшка или еще кто – из «природных» государей Рюриковичей… – Боярин от недовольства или неподдельного возмущения аж икнул. – Но надо докопаться до корней измены, кто испек самозванца на боярской печке или в келье на угольках довел до товарного вида… Ведь корыстным полякам товар предложили – и они купились, свою выгоду от товара самозванца поиметь хотят, за счет его обогатиться златом, землями, в свою веру людей православных перекрасить…
– Вот скоро выявим предателей внутри, кто мечтает навести ляхов на Москву и на престол посадить самозванца «природного». А жив или воскрес их «природный» Дмитрий-царевич, спросим у его матери. Мои люди в Литве и Польше слали донесения, что самозванец показывал какой-то фамильный крест Нагих, чем склонял на свою сторону польских магнатов, шляхту, да и латинян-иезуитов тоже…
Когда Годунов говорил своему троюродному племяннику, что надо уладить дипломатическими мерами вопрос о выдаче самозванца-беглеца Юшки Отрепьева, он действительно верил, что у него есть рычаги давления на польского короля Сигизмунда III и на магната Адама Вишневецкого с его претензиями на «спорные земли» по «вечному миру», прекрасно осознавая, что нынешнее польское государство под властью слабого короля Сигизмунда III, так же избираемого, как был выбран и московский царь, представляло из себя хлипкое лоскутное одеяло из владений польских и литовских магнатов. А магнаты на местах и не думали делиться властью со слабым королем, занесенным случайным историческим ветром из Швеции. У них были большие обиды на Годунова, что тот хотел посадить на польский стол «своего человека», подкупая вельмож из сейма. Но еще бо`льшие претензии вельможи предъявляли к Сигизмунду, власть которого была номинальная. И все же король пытался, перессорив магнатов, прибрать к своим рукам власть на местах неудачников в мелких и крупных политических и военных играх. Ведь магнаты, такие, как Вишневецкий, имели свои частные, хорошо вооруженные «удельные» армии и часто вели междоусобные войны между собой, а временами воевали с собственным королем и властителями соседних стран и земель.
Еще недавно польский сейм признал законным «приобретение» земель магнатами Вишневецкими, с захватом братьями Адамом и Константином больших территорий вдоль обоих берегов реки Сули в Заднепровье. Несмотря на то, что между польским королем и русским царем формально был «вечный» мир, главному магнату Адаму Вишневецкому не указ были король и царь, когда он продолжал захват спорных земель в свою пользу. Самые крупные инциденты случились на Северщине из-за небольших городков Прилуки и Сиетино. Правительство Годунова давило одновременно и на короля Сигизмунда, и на магната Вишневецкого, отстаивая свое законное право на спорные городки, которые «исстари тянули» к исконно русскому Чернигову. Посему Годуновым было передано королю через своих польских послов: «Вишневецкие воровством своим в нашем государстве в Северской земле Прилуцкое и Сиетино городища осваивают». Поскольку слабый король Сигизмунд не захотел обременять корону конфликтом с крупными магнатами Вишневецкими, то Годунову пришлось ввязаться в столкновение с ними и приказать сжечь спорные городки. При сожжении городков с обеих сторон – Бориса Годунова и Адама Вишневецкого – были убитые и раненые. Стычки вооруженных людей из-за спорных людей могли привести к военным баталиям войск Годунова и Вишневецкого, к которым король Сигизмунд не хотел быть причастен в своих мирных уверениях царю и магнату.
Перспектива локального тлеющего конфликта в Северских землях привела Отрепьева именно к магнату, а не королю, – таков был хитроумный план поддерживающего московских бояр канцлера Сапеги. По планам Сапеги и игрушки в его руках Отрепьева, магнат Адам Вишневецкий должен был втянуть в помощь «природному самозванцу» Юшке в его военных действиях запорожских казаков и татар. В своих посланиях лично православному магнату Годунов царским именем обещал щедрую награду за выдачу «московского вора». Но он получил не то, что ожидал: царь получил решительный отказ выдать человека, выдающего себя за сына Ивана Грозного. Это озадачило царя Бориса, последовали новые послания королю Сигизмунду с жалобой на магната, а также новые увещевания Вишневецкого выдать Москве государственного преступника, самозванца без роду и племени Отрепьева. К тому же, опасаясь, что Годунов применит силу, Адам Вишневецкий по своей воле перевез Отрепьева подальше от русско-польской границы, в свой хорошо охраняемый город-крепость Вишневецк.
Агенты Годунова в Польше сообщили о письме осенью 1603 года Адама Вишневецкого коронному гетману Польши Яну Замойскому, в котором он сообщает о появлении у него Дмитрияцаревича, сына Грозного. И уже в конце того года король Сигизмунд изъявил желание видеть у себя в Кракове «царевича», претендента на московский престол. Мало было утешения Годунову, что в верхах Польши возникли две партии: за и против самозванца, причем против самозванца выступали видные и сильные военачальники: Ян Замойский, Константин Острожский, Карл Ходкевич, воевода Збаражский и другие. Только царь Борис, к своему ужасу, чувствовал, что затея самозванца-авантюриста на первой стадии полностью удалась: с тайной подачи и закулисного представления Сапеги, того признало большинство польских магнатов и вельмож. А вторая стадия плана Сапеги разворачивалась, стремительней не придумаешь, когда двоюродный брат Адама Вишневцкого Константин свел Отрепьева со своим родичем Юрием Мнишеком, а тот собрал для будущего зятя полторы тысячи воинов в польских владениях.
Первоначальным местом сбора частной армии Мнишка «из польского сброда» для «царевича», обрученного с дочерью пана, Мариной Мнишек, был Самбор, но затем возросшую числом разбойную армию из поляков и украинских казаков передислоцировали во Львов. В Краков королю из Львова посыпались жалобы на бесчинства, грабежи и даже убийства «рыцарей» из армии «царевича Дмитрия» и его будущего тестя Юрия Мнишка. Только король Сигизмунд никак не отреагировал, он хотел ослабить Годунова, столкнуть его с «царевичем», ведя двойную игру: не желая ссориться с магнатами Вишневецкими, Мнишком, натравливал войско «рыцарей» на Московию. Посему, пока войско Мнишка и «царевича» оставалось во Львове, король оставлял без ответа жалобы жителей на грабежи и насилия и только ждал выхода войска на Москву. К тому же папский нунций Рангони, знающий о сношениях папы римского и «царевича Дмитрия», тоже имел информацию, что король не будет выступать против войска насильников-убийц и грабителей во Львове, подталкивая царевича к походу в русские земли.
Какая разница, с точки зрения короля Сигизмунда, настоящий или «названный царевич Дмитрий», зато, уже обращенный в латинскую веру через поход на Московию и свержение боярской партией измены Годунова, он мог бы сесть на царский престол. А следом за прозападным царем, исповедующим тайно или явно латинскую веру, в православную Московию смогли бы проникнуть и многочисленные члены ордена иезуитов. Будучи ревностным католиком, король Сигизмунд, потеряв свое наследство в Швеции, готов был ввести католичество в Московии, даже подставляя своих независимых польских магнатов на битвы с войсками московских воевод.
«Названному Дмитрию-царевичу» нужна была поддержка короля Сигизмунда. Ради этого, по коварному плану Сапеги, «царевич» вынужден был дать польской короне клятвенное обещание: отдать Польше половину Смоленской земли и часть Северской, заключить вечный союз между Московией «царевича» и Польшей, разрешить свободный въезд иезуитов в Московию и возводить в ее землях католические храмы. Отдельной строкой шло обещание помочь Сигизмунду вернуть шведский престол.
Итак, свершилась мечта «названного Дмитрия» и его союзника Льва Сапеги: польский король признал «Московского царевича» с его планами сместить «не природного» царя Бориса и взойти на престол «природным» царем для русских и тайным приверженцем латинской веры. Теперь все польские магнаты и паны-вельможи имели высочайшее королевское дозволение помогать молодому претенденту на Московский престол, только не на государственном уровне, а от себя лично.
«Московский царевич» обещал царскую корону обольстительной пани Марине Мнишек, а с ее амбициозным отцом Юрием Мнишком занимался составлением брачного контракта – с выполнением всех условий польской стороны. К середине 1604 года брачный контракт с сандомирским воеводой и его дочерью Мариной был подписан. Марина обещала выйти за него замуж, если «Московский царевич» сядет на царский престол в Москве и отдаст «царице Марине» в полное владение Великий Новгород и Псков. Тогда же будущий тесть, воевода Юрий Мнишек, получит «авансом из казны» миллион золотых для торжественной поездки свадебного поезда «невесты царя» в Москву и уплаты долга войску в 1600 человек, которое воевода соберет и снарядит для «царевича». В брачном контракте много чего было прописано – для польской стороны Мнишкам, – но бесподобно звучало главное условие контракта для «царевича»: если тот не завоюет царского престола, то обрученная невеста Марина имеет законное право расторгнуть брачный контракт.
Великим авантюристом был «Московский царевич», раз он с немногочисленным войском взялся завоевать Московию, сесть на царский престол, прогнав с него «не природного», а избранного царя Годунова. Пока ему везло с формированием войска: тесть Юрий перевыполнил свое обещание: две тысячи знаменитых польских гусар, закованных в броню, на сильных, выносливых конях были даны под начало «царевича», к тому же в его войско влились две тысячи донских казаков. С легкой руки казаков, без возражения поляков, воевода Юрий Мнишек тут же был избран «великим гетманом». Трепещи «не природный» царь Борис – против тебя идут избранный «великий гетман» и «природный государь» из последних Рюриковичей!..
Когда в октябре 1604 года пятнадцатитысячное войско «царевича» перешло Днепр и вторглось в пределы Руси, Годунов вызвал к себе в царские палаты самого родовитого боярина в Думе, лучшего полководца в стране Федора Ивановича Мстиславского, сына не менее знаменитого боярина Ивана Федоровича Мстиславского (отметившегося в заговоре Шуйских, сосланного в Кирилло-Белозерский монастырь и умершего там в 1586 году). Призван был боярин, чтобы наедине, с глазу на глаз, обсудить с государем вопрос о самозванце «Московском царевиче» перед завтрашним заседанием Думы и посылкой войска на битву с войском самозванца, перешедшим границу Руси.
Чего угодно ожидал знаменитый военачальник Федор Мстиславский от своего царя, только не его пространного рассказа про кучу европейских самозванцев Запада – «Лжесебастьянов», о которых царь получал сведения по дипломатическим каналам. Отправился четверть века назад, в 1578 году, молодой португальский король Себастьян Сокровенный завоевывать земли Северной Африки и пропал без вести в сражении. Король Себастьян не успел завести себе потомства – ни принцев, ни принцесс после него не осталось, – зато после его таинственного исчезновения во многих европейских землях появилось огромное количество «Лжесебастьянов». Годунов привел несколько примеров, когда под «короля Себастьяна» работали и знатные вельможи и простолюдины, заключая рассказанные примеры тем, что кризиса королевской власти не произошло, потому что там было примерно ясно, кто за кем стоит в иерархической цепочке, на лестнице престолонаследия.
Годунов усмехнулся и, подмигнув боярину левым глазом, сказал с тенью укоризны:
– Мои надежные дипломатические источники подтвердили предельно ироническое отношение папы римского Климента VIII насчет появления в Польше «Дмитрия-царевича». Папа год назад на полях донесения, извещавшего о появлении «Дмитрия», контактов того с королем Сигизмундом, магнатами Вишневецкими, Мнишками, написал так: «Штучки португальские».
– Посчитал самозванство «Лжесебастьянов» доказанным? – наморщив лоб, спросил боярин. – Без всякого долгого расследования?
– Без расследования, – кивнул головой Годунов. – Не интересны самозванцы ни папе, ни португальскому королевскому двору.
– Я догадываюсь, государь, почему не интересны.
– Ну, и почему?
– Потому что куча самозванцев «Лжесебастьянов» появилась там, государь…
– Пожалуй, с тобой здесь нельзя не согласиться. Одновременно с королевской династией в Португалии в Молдавии прекратилась династия Богданников. – Годунов усмехнулся. – И снова тут как тут претенденты на трон, куча самозванцев.
– В том-то и разница, государь, у них тьма самозванцев без поддержки силы, а у нас один, причем народу не ясно до конца, самозванец ли он или природный истинный царевич… – упрямо мотнул головой боярин. – Народу надо объяснить, кто он, этот «названный Дмитрий»…
– Тебе надо объяснять, Федор Иванович?
– Мне не надо ничего объяснять про самозванца, а моим воинам, да и всему народу надо, государь. Я опытный полководец, веду полки в сражение и не хочу, чтобы сзади в войске или в тылу возникла измена через сомнение, а вдруг этот Дмитрий-царевич действительно настоящий сын царя Ивана Васильевича.
– Будет объяснение и воинам, и простому народу, и упертым боярам с дворянами, пусть будет по-твоему. Все твои воины получат грамоту патриарха «о воре Гришке Отрепьеве», пусть все прочитают… И Василий Шуйский, что вел «Углицкий розыск», перед твоим войском выступит, чтобы каждый воин знал, что идет бить самозванца, а не сына царя Ивана Васильевича…
– Правильно, государь, надо вселить веру в воина, что его дело правое…
– А ты, Федор Иванович, своим смелым опытным воеводам втолкуешь про явление самозванства: то, что в Европе стало нормой с кучей безродных самозванцев, у нас для Руси пока еще в диковинку… Одно ясно, что через польских «советчиков» люди, знающие тайные механизмы власти и события на троне Португалии и Молдавии, смогли породить призрак самозванства и на нашей земле…
– У меня идея есть, государь, для тебя очень полезная. Скажи, с концами исчез король Себастьян? – с подначкой спросил боярин. – Ни слуху ни духу?
– Ни слуху ни духу, – ответил Годунов.
– Ни мясца тела, ни косточки от хребта?… Хоть косточка какая осталась от Себастьяна?
– Ничего не осталось… – машинально произнес Годунов и тут же хлопнул себя по лбу: – Ай да боярин Иван Федорович, великий умница, царя просветивший с косточкой!
– Конечно, государь, только так, – почесал пышную окладистую бороду мощный, великий телом полководец. – Отправляй своих людей вместе с патриархом Иовом в Углич. Пусть возьмут гроб царевича, вскроют. Слухи-то, знаешь, какие ходят, государь, мол, пустой гробик царевича. А если не пустой, то уже разговор особый: по мощам и елей… Пусть святые отцы разберутся… А ты уж с матерью царевича разберись, с инокиней Марфой…
– Я уже послал за Марфой боярина Семена Годунова, – быстро ответил Годунов. – И предоставим ее народу и твоим воинам с объяснением по гибели сынка-царевича…
– Вот и договорились, государь. Будем завтра в Думе держаться в одном строю…
– За отца, боярина Федора Ивановича, обиды не держишь, Иван Федорович?…
– Бой покажет… Какие в бою могут быть обиды на своего царя, который тебя завтра в бой пошлет?… В бою драться и побеждать надо, государь, а не обижаться, как дитя малое, и путаться в грехах родичей и царских…
