7
Девушка мафии и шпионка в Нью-Йорке

Семья Пулидо, приютившая меня после того, как меня сбила машина, и в этот раз приняла на себя роль моих хозяев и опекунов на целый месяц после моего возвращения из сельвы. Постепенно я снова привыкала к «цивилизованной» жизни, в которой поначалу меня все удивляло, начиная от автомобильных гудков и светофоров и заканчивая телефонами. Я опять была в Майами. Этот город был полон прошлым: слишком много историй, знакомых людей, слишком много неприятностей. Как и много раз до этого, я всей душой желала безвестности, хотела быть просто мамой Моники, но это место совершенно не подходило для подобных целей.

Так что я решила снова поехать в Форт-Ли, к маме, жившей тогда в доме 206 на Уилсон-авеню, чтобы попытаться вести обычную жизнь: навещать братьев, посещать концерты Филиппа, попробовать найти работу и стать всего лишь еще одной жительницей США. В общем, моим стремлением было превратиться в «нормальную» женщину. Но, как всегда, осуществить это было не так просто, как я думала.

Я постоянно натыкалась на людей, которых было бы лучше избегать, как, например, Чарли «Бритва» Турин – член итальянской мафии, связанный с семьей Дженовезе. Своим прозвищем он обязан той ловкости, с которой орудовал лезвием ножа при встрече с гангстерами враждебной группировки или строптивыми должниками. В общении он был приятным человеком, в чем я убедилась во время моих морских приключений, поскольку он работал на Эдди Флинна, начальника пристаней Нью-Йорка, и они вместе приходили на корабль papa. Капитан был искушен как в искусстве дипломатии, так и в искусстве выживания, поэтому иногда устраивал званые ужины для работающих в порту членов мафии и профсоюзных деятелей АФТ-КПП. У него были отличные связи в этом мире коррупции, точно описанном в «Законе молчания». Куда лучше было иметь с ними хорошие отношения, чем плохие или так себе. Дядюшка Чарли – это еще один из людей Санто Траффиканте в Гаване. Он управлял «Сан-Суси» – клубом при отеле «Капри».

Дядюшка Чарли был родом с Сицилии, а сейчас жил в роскошной квартире в доме 40 на Сентрал-Парк-Саут. В то время как раз начали организовывать junkets – увеселительные поездки с целью, чтобы люди ездили в казино делать ставки, и он был начальником над теми, кто возил игроков на остров Парадайз на Багамах. Иногда он просил меня присмотреть за его квартирой, пока совершал подобные поездки, и следить за сохранностью денег, которые он там держал. В таких случаях я предупреждала маму, что иду поработать бебиситтером для денег, хранящихся в коробках из-под обуви, каждая из которых стоит целое состояние, и вместе с Моникой переезжала в это роскошное убежище, расположенное рядом с «легкими» Манхэттена. Дядюшка Чарли оплачивал мне время, которое я проводила там. Бывало, что он брал нас с малышкой с собой. Так я провела почти целый месяц на острове Парадайз, где жила на широкую ногу, и все, что только можно вообразить, было оплачено: начиная от номера в отеле, заканчивая экскурсиями на яхте, включая входные билеты в самые эксклюзивные клубы и ночные представления.

Я не состояла в интимных отношениях с Дядюшкой Чарли. Он был ловеласом и женился раз шесть, но не принадлежал к моему типу и даже не пытался за мной ухаживать. Он был слишком одинок и провел много времени в тюрьме, и теперь ему нужен был близкий человек, кто-то, кого можно обнять. Однако секса он не искал, во всяком случае, не со мной.

Даже имея в своем распоряжении все те возможности, которые он мне предоставлял, я все равно скучала. Тем не менее он настаивал на том, чтобы я оставила в прошлом тревоги, тайны и чересчур рискованные авантюры, которыми была полна моя жизнь, и категорически не желал моего возвращения в Майами, так что перестроил одну комнату в квартире возле Центрального парка в детскую для Моники и наполнил ее всем, что только можно купить за деньги, чтобы было удобно ухаживать за ребенком и развлекать его. Как-то я пошутила насчет того, сколько же точно у него денег в распоряжении, и наполовину в шутку, наполовину всерьез спросила, уж не сам ли он их печатает. Это совсем не показалось ему смешным, и, явно разозлившись, он велел:

– Никогда, слышишь, никогда не заговаривай о фальшивых деньгах!

Я изо всех сил старалась стать добропорядочной гражданкой и приличной женщиной и благодаря Дядюшке Чарли сумела получить место администратора в «Статлер-Хилтон», том самом отеле, где я останавливалась с Фиделем во время его визита в Нью-Йорк в апреле 1959 года. Не знаю, как только я сумела продержаться на этой работе почти месяц, ведь у меня не было ни образования, ни опыта. В это время я познакомилась с кубинцем Умберто Нуньесом Уэбстером, бизнесменом, который не расставался со своим чемоданчиком. Он часто приходил ко мне за стойку администратора, чтобы поболтать, хотя и не был гостем нашего отеля. Умберто был очень привлекательным, такого красивого лица я не видела больше ни у кого за всю свою жизнь. Он мне очень понравился, и я пару раз сходила с ним на свидание. Он почти сразу предложил мне выйти за него замуж, и хотя семейная жизнь не входила в мои планы, я обсудила это с мамой, мы поругались, и я поехала вместе с Умберто в Нижний Манхэттен, где регистрировались браки, и стала госпожой Маритой Уэбстер.

Сначала мы жили вместе с матерью, а потом переехали в квартиру брата Филиппа, который в то время совершал мировое турне. Там я однажды открыла чемоданчик Умберто, и оттуда выпали драгоценности, документы на разные имена, пистолет, отмычка и другие инструменты, ясно указывающие, что его «бизнесом» были ограбления. Когда я потребовала объяснений, он ответил, что мне не нужно ничего знать. В ту минуту я поняла, что все было обманом, что я на самом деле совсем не знаю этого человека, не знаю, чем он занимается, почему ему нужно было так быстро жениться на мне. Он даже признался, что гомосексуал и женщины его совсем не привлекают. Я пришла к выводу, что его обещания заботиться обо мне на самом деле были прикрытием: он хотел подобраться к деньгам Маркоса Переса Хименеса.

После того как он признался в своей гомосексуальности, а я раскрыла его обман и род его занятий, стало понятно, что жить вместе дальше невозможно. Но даже после этого он дал мне ломбардную квитанцию и немного денег и попросил сходить и выкупить камеру в заведении на Восьмой улице, в Нижнем Манхэттене. Я пошла туда и забрала камеру, но на выходе меня остановили двое полицейских из участка № 28, расположенного в испаноязычной части Гарлема. Однако они действовали по всему городу, потому что специализировались на ограблениях. Детективы остановили меня, посмотрели, что я несу, и обвинили в том, что камера краденая. Я ужасно испугалась, но смогла объяснить ситуацию агентам и убедить их в том, что не виновата, что меня послал муж. А самое главное – для того, чтобы посадить Умберто, я начала сотрудничать с одним из этих детективов по имени Джон Джасти, Джей-Джей.

Через неделю или две, когда мы стали встречаться с Джей-Джеем, мой муж уже сидел в тюрьме «Синг-Синг» на севере штата Нью-Йорк, а мой новый жених предложил свою помощь в аннулировании брака с Умберто.

Я любила Джей-Джея, и мне следовало бы сбежать с ним и выйти за него замуж. Проблема была в том, что он много пил, чересчур много. Он был алкоголиком, и мириться с этим было выше моих сил. К тому же отношения с ним были не единственными для меня в то время. Днем я обычно проводила время либо в доме Дядюшки Чарли, либо у мамы, которая переехала из Нью-Джерси в Нью-Йорк и жила в Северном Манхэттене, в доме № 305 на Восточной 86-й улице, ходила в гости к типам вроде Флинна, начальника пристани, и не делала ничего, чтобы самостоятельно себя обеспечивать. Зато мои ночи стали более чем оживленными. Я почти не оставалась дома, особенно часто мы ходили куда-нибудь с одной подругой, Кэти, «мадам», в жилах которой текла кровь чероки. У нее было одно из самых известных эскорт-агентств в городе, и рядом с ней я превратилась в настоящую девушку мафии.

В те дни я пережила и печальную главу моей жизни. В 1966 году мы узнали, что papa в Германии очень болен. Он уже какое-то время страдал от рака печени, а тут его состояние стало резко ухудшаться. Брат Джо смог уехать, чтобы побыть с ним, а мы с мамой не успели. Мы планировали путешествие на корабле, но еще до отплытия получили плохие новости. Рapa умер. Маму охватила глубокая депрессия, я тоже грустила. Несмотря на то, что все пытались нас утешить, что мы все равно не успели бы с ним увидеться и известие о его смерти застало бы нас в море, я не могу себе простить, что не добралась вовремя, чтобы попрощаться с ним. Джо-Джо прислал много фотографий с похорон: пришли известные люди, флаги были приспущены. От этих фото у меня еще сильнее сжималось сердце. Я навестила всех, кто знал papa в Нью-Йорке, чтобы сообщить им печальное известие и напомнить о временах, проведенных с ним вместе, но не могла заставить себя даже близко подойти к пристаням.

Какое-то время я соблюдала траур. Однако скоро моя жизнь снова свелась к одному – к бесконечному празднику, и я опять плыла по течению. Я ходила по всем модным клубам и проводила ночи танцуя, и хотя не принимала наркотики, зато коктейли «Куба Либре» и водка с апельсиновым соком лились рекой. Наверное, я хотела напраздноваться за всю свою предыдущую жизнь, когда не могла себе этого позволить, и забыть все те личины, которые мне приходилось надевать. Я гуляла допоздна, до четырех или пяти часов утра, а то и позже, – тогда вечер заканчивался у кого-нибудь в квартире или в подпольном ночном клубе. Я безудержно флиртовала, особенно с мафиози, ведь Кэти была любовницей Стиви Галло, племянника трех братьев Галло, не последних людей в клане Коломбо, одном из пяти мафиозных семейств коза ностра в Нью-Йорке, и мы вращались в этих кругах.

Мама по ночам оставалась с Моникой и ужасно злилась на меня, потому что у нее не получалось меня контролировать: ни мои гулянки, ни бурную личную жизнь. У меня была туча поклонников, многих из них я, бывало, использовала для своего удовольствия, и сердце мое они не трогали. Мы в шутку называли это «переспать и выбросить». Мне хотелось встретить подходящего человека, но такие обычно не ходили по барам, клубам или вечеринкам. Все были игрушками, и все играли в игры. Я была молода и красива и хотела, чтобы меня желали. Заполучив мужчину, я теряла к нему интерес. Эта игра, хоть и не совсем порядочная с моей стороны, очень меня развлекала. Особенно когда дело касалось мафиози. Я встречалась и с некоторыми рядовыми членами мафии, и с теми, кто занимал высокое положение в семье, например с Томми Манкузо и одним из Галло, связанным с семьей Коломбо. Он потом умрет в тюрьме, много лет спустя, но со мной он был нежным и очаровательным. В качестве любовника он был у меня одним из лучших.

В то время все было по-другому, не так, как сейчас. У меня были связи повсюду, и, хоть это может показаться парадоксальным, с мафией я чувствовала себя в безопасности. Я была счастлива и расслаблена первый раз в жизни. Все со мной обращались очень хорошо, и большей частью я этому обязана тем фактом, что разнесся слух о том, что́ я сделала на Кубе. Они узнали, что я вытащила из тюрьмы тех, кого посадил Фидель, и за это дали мне ласковое прозвище – «Карибская Мата Хари». Меня и сегодня так зовут, а тогда частенько говорили, что без меня нет праздника. В общем, я продолжала пользоваться их признательностью, а кроме того, они принимали меня, потому что считали достойной доверия и знали, что я не выдам их секретов. Я понимала, как у них все устроено: начиная от того, чтобы не трогать их в воскресенье (это день, предназначенный для семьи, и итальянцы проводили его со своими женами и детьми), и заканчивая тем, чтобы вести себя как подобает невесте мафиози: быть всегда красивой и готовой поехать с ними в любой момент, когда им захочется и они пришлют за мной машину. В ответ они проявляли галантность и уважение. Моя мать приходила в ужас от моих знакомств и время от времени спрашивала, хорошо ли понимаю, с кем встречаюсь. Но даже по отношению к ней они демонстрировали привязанность и часто присылали ей цветы, конфеты и подарки, от телевизоров до кофе или фисташек, которые перевозили ограбленные ими грузовики. Нам даже пришлось купить морозильную камеру, чтобы хранить все то мясо, что они нам дарили.

Я знала неписаные правила: что стучать в полицию равносильно смертному приговору, что нельзя смешивать одних с другими, что никогда не нужно говорить или делать то, что могло бы послужить поводом для их обвинения, что если они попадают в тюрьму, следует проявить свою преданность, посылая им письма или передавая посылки. Я сумела завоевать их доверие и в делах посерьезнее: они могли пристрелить кого-нибудь в твоем присутствии, а ты просто смотришь в другую сторону и уходишь, никогда не подслушиваешь и не повторяешь то, что слышала. Всего-то и нужно было – применить стратегию выживания, навсегда отпечатавшуюся в моей голове в нашем подвале в Германии во время войны: «Не говори, не думай, не дыши».

Кодекс, которым руководствовались мафиози в своих действиях, казался мне куда более достойным доверия, чем мотивы, движущие агентами ЦРУ, ведь последние научили меня чаще лгать, чем говорить правду. В то время как крестные отцы выглядели настоящими рыцарями, на которых можно было положиться, поскольку для них данное слово было вопросом чести. В этих кругах куда больше уважения и куда меньше двуличия, чем в «управлении».

Обычно я встречалась с мафиози-итальянцами, но как-то в 1967 году на ночной дискотеке я познакомилась с Эдвардом «Эдди» Леви, тяжеловесом кошер ностра, еврейской мафии. Он был женат, что нисколько не помешало нам стать любовниками. У нас с ним были чудесные, долгие отношения, полные любви. Может, итальянские мафиози были и не в восторге от моих отношений с кем-то из кошер ностра, но уважение они к ней испытывали. Эдди любил меня и заботился обо мне: он не только баловал меня подарками вроде бриллиантового кольца за тридцать шесть тысяч долларов, но и приложил все усилия, как и Дядюшка Чарли, чтобы изменить мою жизнь к лучшему. Он хотел, чтобы у меня был собственный источник доходов, поэтому полностью оплатил курс обучения в Восточной медицинской школе, где готовили ассистентов медиков. Я прошла подготовку, хотя мое усердие в учебе, и так никогда не являвшееся моей сильной стороной, в те времена вообще оставляло желать лучшего.

Именно Эдди также оплатил мне билет до Мадрида, чтобы я смогла съездить повидаться с Маркосом. В августе 1968 года Венесуэла освободила Переса Хименеса, который выбрал местом своего изгнания Испанию. Все пять лет, что он провел в заключении, я забрасывала его письмами, не зная, доходили ли они до него: я ни разу не получила ответа. Только после его освобождения мы первый раз смогли поговорить по телефону, когда Маркос уже приехал в Мадрид и остановился в отеле. Как только нас соединили, меня прорвало, и я обрушила на Маркоса поток жалоб, рассказ о том, как нас бросили в сельве, перечисление всех злоключений и предательских действий Уолтерса… Моника взяла трубку и в первый раз смогла поговорить с папочкой. Мы договорились, что я приеду к нему в Мадрид. Это был очень эмоциональный разговор, наполненный нежностью. Мама его записала, но кто-то, мы так никогда и не узнали, как и когда, украл пленку. Возможно, это было ЦРУ.

Я оставила Монику на попечение мамы и с билетом, оплаченным Эдди, отправилась в Испанию. Остановилась я в отеле «Интерконтиненталь» в Мадриде, совсем рядом с тем местом, где жил Маркос. Добравшись до места, я немедленно позвонила Маркосу, и мы договорились встретиться на следующий день. Счастливая и довольная, я спустилась в магазин при отеле, чтобы купить себе жилет-болеро с кисточками, из тех, что были тогда в моде. Наконец-то я смогу снова увидеть Маркоса! Я уснула счастливая. Когда утром я спускалась к завтраку, последнее, что приходило мне в голову, – что в очередной раз найдется человек, взявший на себя труд позаботиться о том, чтобы мои планы не осуществились. Должно быть, мне подмешали что-то в еду, потому что я уснула у себя в отеле и в течение долгих часов не могла проснуться. Потом я еще два дня ходила с тяжелой головой. Когда я пришла в себя, то поняла, что происходит что-то плохое, и попыталась дозвониться Маркосу, но телефон в его номере уже не отвечал. Тогда я позвонила маме и рассказала, что за мной следили и попытались что-то сделать. Не представляю, кто стоял за тем, что произошло, но подозреваю, что здесь замешана жена Маркоса – она ненавидела меня и Монику, – а может быть, кто-нибудь из ее знакомых. С другой стороны, у меня мелькали мысли о том, что это посягательство было спланировано кем-то из американских властей.

Кто бы это ни был, меня явно предупреждали, и не понять смысл этого сообщения было сложно: мне следовало уехать. Я не хотела снова испытывать чувство страха, неуверенности и неопределенности, и уж тем более чтобы это переживала моя дочь. Не стоило опять подвергать свою жизнь риску и лишать ребенка матери, так что я села на самолет и, абсолютно разочарованная, вернулась в США. Когда я приехала, Фрэнки Джио, еще один из моих ухажеров, связанных с мафией, который снимался в фильмах о крестном отце, предупредил меня, чтобы я даже не пыталась снова увидеться с Маркосом, потому что тогда кое-кто позаботится о том, чтобы стереть меня с лица земли.

После неудавшегося путешествия мама снова стала для меня поддержкой, утешением и, как это было после первого возвращения с Кубы, моим выходом на сотрудничество с федеральными властями США. Мы с Моникой жили у нее в Верхнем Ист-Сайде. Квартира была в доме, за который отвечал Луис Юраситс. Список моих любовных побед уже был велик, но когда Эдди решил отвезти жену в многомесячное кругосветное путешествие, я разозлилась и почти ему в отместку закрутила роман с Луисом. Он и мама представили меня Аль Честоне, который сразу же превратился в Дядюшку Аля. Про этого человека можно было сказать лишь то, что он жил по своим правилам. Я достаточно быстро узнала, что он был агентом ФБР и по его приказу Луис под скромной личиной управдома занимался шпионажем. Дядюшка Аль предложил, чтобы мы с Луисом работали в команде, меня завербовали, и так для меня начались пять лет работы на Федеральное бюро расследований.

Первым требованием было пройти курс подготовки в ФБР, но, помимо профессиональных вопросов, Дядюшку Аля, ярого католика, волновала и моя личная жизнь, поэтому он хотел, чтобы я вышла замуж за Луиса. Я была снова беременна, и мой новый крестный отец из ФБР желал, чтобы ребенок родился в законном браке.

Рождение моего второго ребенка, появившегося на свет 13 декабря 1969 года, проходило очень тяжело. У меня было предлежание плаценты – осложнение во время беременности, состоящее в том, что плацента располагается в нижнем отделе матки и таким образом перекрывает область внутреннего зева и препятствует выходу ребенка во время родов. К тому же я страдала от преэклампсии и пережила микроинфаркт. Ребенок весил почти пять килограммов и вдобавок шел ножками вперед, поэтому врачи были вынуждены сделать срочное кесарево сечение. Я закричала, когда услышала, что медики обсуждают патологическое состояние плода, и полностью потеряла голову от страха, узнав, что мой малыш, когда родился, не дышал. Его даже уже накрыли белой простыней, но тут, к счастью, ребенок помочился, и таким образом стало понятно, что он выжил, хоть и провел потом неделю в кувезе.

К счастью, я лежала в больнице «Коламбус» в Мидтауне, которая в те дни располагала самым современным реанимационным оборудованием в городе. Из помещения, где я лежала, было слышно, как рыдает моя мать. Вместе с ней пришли некоторые из моих возлюбленных: Джей-Джей, Фрэнки Джио, Томми, Эдди… Я слышала, как они спорят, кто же из них отец, и мое сердце наполнилось нежностью. Я назвала сына Марк Эдвард – второе имя в честь Эдди, который потерял дочь, умершую от опухоли мозга. Он настаивал на том, что это его ребенок, потому что у него были такие же рыжие волосы, но я-то знала, что он от Луиса. Достаточно было посчитать, сколько месяцев провел мой любовник из кошер ностра в круизе за пределами страны.

В то время на получение свидетельства о рождении отводили три месяца, в этот срок я и должна была узаконить положение ребенка. Дядюшка Аль сумел устроить так, чтобы власти оплатили Луису билет в Мексику, так называемый «рейс освобождения» – путевку, оформленную в кратчайшие сроки, в соседнюю страну, где можно было развестись куда быстрее, чем в США. Я полетела туда вместе с Луисом, который все еще был женат. Мы добились расторжения брака, вернулись в Нью-Йорк и 28 февраля 1970 года провели гражданскую церемонию, на которой нас объявили мужем и женой. В свидетельстве о рождении я записала: «Марк Эдвард Юраситс». Очень быстро мы стали называть его «Пчелкой», потому что у него над колыбелькой висела подаренная мне карусель в виде пчел и к тому же первый звук, который издал малыш, был похож на пчелиное жужжание.

Несмотря на то, что я точно знала, кто отец моего ребенка, у меня разрывалось сердце от того, что это не Эдди. Поэтому я дала ему полную волю проявлять к малышу отеческие чувства. Когда Марку было всего три или четыре месяца, он принес его на встречу с другими мафиози и говорил всем: «Мой парень». Он тогда хотел убить Луиса, к которому питал ненависть и называл не иначе как «венгерским ублюдком», и даже выложил перед ним на стол пятьдесят тысяч долларов, чтобы тот исчез из моей жизни. Мой муж отказался.

Итак, мы с Луисом были женаты и заботились о нашем малыше и о Монике, когда после прохождения подготовки Дядюшка Аль поручил нам задание: в доме № 250 по 87-й Восточной улице компания «Гленвуд Менеджмент» вот-вот должна была сдать здание, небоскреб с роскошными квартирами и бассейном на крыше, в котором ФБР стремилось получить возможность любого доступа к информации: там должны были поселиться семьи дипломатов из Советского Союза и стран, находящихся под его влиянием, вроде Болгарии или Албании, которая, к примеру, сняла весь 21-й этаж. До того как въедут жильцы, нужно было установить прослушку в квартирах, а мы с Луисом должны были следить за исправностью и получать все возможные сведения. Для этого мы переехали в прекрасную квартиру в этом здании и приступили к выполнению миссии, за что ФБР платило мне пятьсот долларов в неделю, а бывало, и больше, в зависимости от обстоятельств.

Однако я чуть было не провалила задание, и случилось это по вине крыс. Двух разновидностей крыс. В начале 1971 года мы только устроились на новом месте, когда однажды ночью «Пчелка», которому тогда было чуть больше года, вдруг раскричался. Внутри меня тут же ожили мои вечные страхи, что кто-то пытается похитить моих детей или причинить им вред, и я схватилась за пистолет. Подбежав к кроватке, я увидела, что у моего малыша рот в крови, и с ужасом поняла, что он уснул, не выпустив изо рта бутылочку, а крысы учуяли молоко, забрались в кроватку и покусали не только соску, но и губы моего сынишки. Первым делом я отвезла его в больницу «Метрополитен», и его госпитализировали с высокой температурой, вызванной укусом крысы. Серьезные последствия эта болезнь имела для желудка: у него и сегодня остались проблемы. Домой я вернулась в ярости, обвинила Луиса, выстрелила в вентиляционную шахту и сотню раз поклялась, что засужу застройщиков. Они так торопились закончить строительство и сдать квартиры, чтобы быстрее начать шпионить за жильцами, что не заделали как следует вентиляционные отверстия, через которые, в этом у меня нет никаких сомнений, и проникли крысы, напавшие на Марка.

Вскоре после этого со мной произошел еще один случай: я была в лифте, и дверь уже закрывалась, когда я увидела приближающегося мужчину, который втиснулся между створками в последний момент, совсем как показывают в кино.

– Ты что делаешь? Проблем захотела? – прошипел он, угрожающе нависая надо мной.

– Вы кто? – спросила я, уже сытая по горло такими происшествиями.

– Тебе не жить, если не перестанешь надоедать, – ответил он и нажал на кнопку последнего этажа, где находился не достроенный еще бассейн. Когда дверь открылась, тот хищный зверь, которого, я знаю, я всегда носила внутри себя и который позволил мне в болотах Флориды держать на расстоянии десятки мужчин, солдат, таких же, как этот, у которых на лице написана жестокость, а глаза горят дьявольским огнем, этот зверь вырвался на свободу. Я холодно сказала ему:

– И что же ты мне сделаешь? Отойди.

Он ответил мне классическим: «Да ты знаешь, с кем разговариваешь?» – но это меня также мало испугало, и я парировала:

– А ты знаешь, с кем говоришь? Хватит игр. Вниз.

Позже я узнала его имя и фамилию: это был Джузеппе Пино Фаджано, бандит, работавший на сицилийскую мафию в качестве рэкетира. Компания-застройщик нанимала его, чтобы избавиться от жильцов домов, находившихся раньше на этом месте, которые платили за аренду куда меньше нынешних, или чтобы поджигать эти дома и освобождать место для их небоскребов. Тогда в лифте я встретила его в первый, но не в последний раз. Пино станет очередным моим любовником.

Несмотря на инцидент с крысами и с Пино, миссия продолжалась. Одной из задач, выполнение которых входило в круг моих обязанностей, было, например, посещение комнаты на первом этаже, куда попадал весь мусор, с целью поиска там писем или документов, которые могли выбрасывать жильцы. Русские так почти никогда не делали, а вот албанцы были куда беспечнее. Я приносила этот мусор домой, где одна из ванных комнат превратилась во что-то вроде рабочего места шпиона: со звукоизоляцией, большим столом над унитазом, на котором стояла лампа, лежали маркеры и специальные клейкие ленты. Если я находила обрывки таких бумаг, приходилось собирать их как пазл, а потом, утром, передавать Дядюшке Алю. Он обычно приходил очень рано и, перед тем как забрать у меня документы или дать новое задание, помогал мне с «Пчелкой» и даже менял ему пеленки, пока я принимала душ.

Я занималась шпионажем и за пределами здания. Мне было поручено записывать номера всех подъезжающих машин и отмечать тех, кто входил и выходил. У ФБР была квартира в здании через улицу, в комплексе Мэйфлауэр, откуда они фотографировали посетителей. Меня поражала их неосторожность. Я даже была вынуждена попросить Дядюшку Аля предупредить их, чтобы не курили сигары по ночам, когда выходят на дежурство и делают фотографии: несмотря на жалюзи, закрывавшие окна, агентов было отлично видно.

Что касается личной жизни, я чувствовала себя хорошо замужем за Луисом и в то время испытывала ощущение безопасности, которого ни до, ни после мне не суждено было испытать. Я была под защитой, у «Пчелки» был отец, а у Моники – отчим. Хотя, надо признаться, моя дочь в конце концов переехала к бабушке. Мама к этому времени жила рядом с нами, в доме на той же 87-й улице. Ей совершенно не нравился Луис: она считала его безмозглым, несмотря на то, что он был инженером, и хоть и терпела его, но вела себя как теща из анекдотов. Мне всегда казалось, что с кем бы я ни встречалась, для нее все были недостаточно хороши. Ну а я чувствовала себя так комфортно с Луисом, что даже отказалась, как минимум на время, от череды любовников.

В те годы, когда холодная война была в самом разгаре, ни одна из сторон не сомневалась в том, что за ней шпионит другая, так что жильцы из Советского Союза, с которыми у меня и Луиса сложились дружеские отношения, в результате чего квартира была полна подарков вроде бутылок водки или больших банок с икрой, были в высшей степени осторожны. Проводя бо́льшую часть дня в штаб-квартире ООН или в своих консульствах и дипмиссиях, они оставляли квартиру подготовленной к визиту непрошеных гостей: с проводками в дверном проеме или мукой, рассыпанной по полу, чтобы сразу можно было увидеть, что кто-то входил. Поэтому несколько раз выходило так, что они узнавали о вторжении и заявляли в полицию. Чтобы избежать дипломатического скандала, заявлению нужно было дать ход, и так вышло, что я стала сотрудником департамента полиции Нью-Йорка. Я сидела в подразделении, ответственном за прием заявлений о противоправной деятельности, и занималась тем, что отвечала на звонки. Так что, когда звонили из советской дипломатической миссии, чтобы заявить о том, что кто-то проник в квартиру их служащего, именно я принимала звонок и могла разыграть представление, чтобы успокоить русских и создать видимость расследования, хотя на самом деле заявлению не давался ход.

Это было время самого большого подъема движения «Черной освободительной армии», и некоторые из его членов жили у нас в здании. Луису не нравилось присутствие чернокожих жильцов, потому что ему казалось, что наблюдение за ними могло повлиять на успех нашей миссии по шпионажу за русскими. Ну а я, наоборот, не видела ничего плохого в том, чтобы несколько «расширить горизонты». Как-то, воспользовавшись ключами Луиса, я вошла в квартиру, где нашла много литературы, связанной с этим движением, возникшим сразу после того, как ФБР сумело завербовать информаторов в «Черных пантерах». Кроме того, я заметила в квартире гильзы от пуль и чисто инстинктивно сунула несколько из них в карман. Когда их проанализировали, обнаружилось, что они изготовлены с помощью того же оборудования, что и пули, от которых погибли двое полицейских: Джозеф Пиаджентини и Уэверли Джонс, во время нашумевшего убийства 21 мая 1971 года. Я не только обнаружила след, по которому нашли убийц этих двух агентов полиции, но и начала новую авантюру в той области, где я еще недавно чувствовала себя как рыба в воде, хоть и стала на какое-то время почти примерной женушкой: в области любовных отношений. Поскольку дело о «Черной освободительной армии» было передано в отдел по борьбе с организованной преступностью, Дядюшка Аль организовал встречу, чтобы познакомить меня с одним из инспекторов этого отдела. Мы должны были встретиться в десять часов утра в ресторане Leo’s Diner на 86-й Восточной улице. Мне его описали как высокого типа с голубыми глазами, одетого в штатское. Когда я пришла туда и увидела его, первыми моими словами были:

– Я не хочу работать на тебя, давай лучше займемся любовью.

Он попытался перевести разговор на другую тему, спросив, не хочу ли я чаю, кофе, пончик или, может, что-нибудь на завтрак, но меня уже было не остановить, и я настаивала:

– Я хочу только тебя.

Капитан Фрэнк Ксавьер Смит, который в те дни, когда коррупция в рядах полицейских принимала угрожающие размеры, работал еще и в отделе внутренних расследований, выдержал мой напор. Он вручил мне визитную карточку, и мы распрощались. Вернувшись домой, к мужу, я поняла, что у меня проблема: я никак не могу выбросить из головы этого мужчину, с которым только что познакомилась. На следующий день я ему позвонила.

– Это твой неуловимый источник информации, та, что отказалась от чая. Нужно встретиться. По работе, – сказала я ему.

На самом деле у меня не было никакого намерения с ним работать. Да осмелюсь предположить, что и у него тоже: он назначил мне встречу в отеле «Марриотт». В тот же день началась наша связь, продлившаяся долгие пятнадцать лет.