5
Даллас, ноябрь 1963 года

Одна, с маленьким ребенком на руках, без средств к существованию, без возможности уехать из Майами, я попыталась вернуть деньги, свои и Моники, подав прошение о восстановлении трастового фонда, который оставил нам Маркос. Меня несколько раз вызывали в суд, но дело заглохло, поскольку всю вину возложили на меня, ведь было нарушено условие конфиденциальности. Неважно, что это не я придумала предъявить иск об установлении отцовства в качестве меры, препятствующей высылке из страны, и не я произнесла перед судьей имя Маркоса так, чтобы его услышали журналисты. Правовым путем я уже ничего не могла добиться, и оставалось только напрямую поквитаться с Уолтерсом, этим подлым предателем. Я должна была защититься от того, кто пытался сбить меня и мою дочь, но помимо этого нужно было найти способ надавить на него, чтобы прекратить угрозы и вернуть деньги, которые, уверена, украл он. И я не знала ни одного человека, способного лучше помочь мне в этом, чем Фьорини, так что я была вынуждена снова обратиться к нему.

Я понимала, что кубинцы все еще помнят меня по тому случаю с таблетками Фиделя и не захотят иметь со мной дела, но также была уверена, что Фьорини сумеет приструнить их, чтобы они не создавали мне проблем. Он был моей единственной надеждой, и поначалу она оправдалась: когда я нашла его и объяснила свое положение, умоляя помочь мне, он позволил выполнять для него небольшие поручения, хоть и заставил сначала за ним побегать.

Вот так я снова оказалась частью старой команды. В нее входили Педро Диас Ланс, братья Игнасио и Гильермо Ново, Мануэль Артимэ… Бывало, присоединялись и другие солдаты удачи, а также «жертвователи» вроде Кардена, Марии Элис Файерстоун и кого-то, чье имя я не помню, но знаю, что он был наследником фирмы, производящей бритвенные принадлежности «Жилетт». Вращаясь в этих кругах, я удостоверилась, что после поражения в заливе Свиней в 1961 году их речи кардинально изменились, и ненависть, ранее обращенная против Фиделя, теперь была направлена на Джона Ф. Кеннеди. Возможно, из-за того, что они считали, что я тоже ненавижу семью президента за решающую роль, которую сыграл Бобби Кеннеди в экстрадиции Маркоса, никто не скрывал своих чувств. Повсюду сыпались исполненные злобы обвинения в том, что Кеннеди струсил и не оказал поддержки с воздуха, которую обещал, тем самым спровоцировав провал операции. Сомнений не было: они желали ему смерти.

Однажды я попала на совещание в доме Орландо Боша. Я пришла туда поговорить с Фрэнком об Уолтерсе, поэтому голова была занята мыслями о моем деле, и я не обращала особого внимания на то, что происходит, и не вникала в суть разговора. Помню только, что в тот сентябрьский или октябрьский день в доме находились дети Боша, и их выгнали из комнаты, где собралась группа. Задернули шторы, достали какие-то карты и разложили их на столе в гостиной. Потом чертили круги вокруг разных отмеченных на картах пунктов, и я увидела на них надпись – Даллас. Они что-то обсуждали, но я не прислушивалась, помогая жене Боша подавать кофе. Я только уловила, что речь идет об очередной поездке с целью контрабанды или воровства оружия, одной из многих, совершенных группой ранее. Однако я не очень поняла, зачем для этого нужно ехать в Техас, но вопросов не задавала. В те дни моя голова была полностью занята Уолтерсом. С одной стороны, я понимала, что лично для меня теперь все изменилось: с материнством появилось новое чувство ответственности, вынуждавшее меня держаться подальше от любых противозаконных действий. Но, с другой – мне отчаянно нужны были деньги.

Собрание длилось около часа. Кроме Фрэнка и Боша, присутствовали один из братьев Ново и еще молодой человек, которого я несколько раз встречала раньше во Флориде, и на конспиративной квартире группы Фьорини на юго-западе Майами, и во время тренировок в Эверглейдс. Есть видеозаписи, на которых этот юноша и я появляемся рядом с Фьорини и с остальными членами группы, и групповая фотография участников «Операции 40», которую, среди прочих, сделал Алекс Рорк в тех болотах, перед тем как пропасть без вести. Я там, как всегда, единственная женщина.

Первый раз мы встретились с юношей, который теперь присутствовал на собрании в доме Боша, еще в Майами, на квартире, предназначенной для выполнения заданий вроде чистки оружия или подготовки листовок, которые затем разбрасывали с самолетов над Кубой. Когда он появился на пороге, я спросила у Фрэнка, кто это, и он ответил:

– Он будет одним из нас и послужит своей цели.

Фьорини представил мне его как Ли Освальда. Я с первой минуты стала звать его Оззи. Потом я узнала его полное имя – Ли Харви Освальд.

С самого начала я относилась к Оззи с опаской. Все в группе во Флориде знали друг друга очень хорошо, у нас были доверительные отношения, а он был чужаком. В день нашего знакомства я над ним подшутила, сказав, что у него, похоже, не хватит сил поднять винтовку М-16. Он и правда выглядел слабым, как будто голодающим, и мое замечание ему нисколько не понравилось: каждый раз, когда мы после этого встречались по какому-нибудь случаю во время подготовки в Эверглейдс, он держался со мной холодно и отстраненно. Еще он казался мне заносчивым, и когда принимался хвастаться, сколько уголков мира посетил, я тоже начинала перечислять все те страны, в которых бывала благодаря путешествиям с papa. Он утверждал, что говорит на многих иностранных языках, хотя мне казалось, что по меньшей мере его испанский оставлял желать лучшего. Понять его было можно, но говорил он с сильным акцентом, и складывалось ощущение, что он просто нахватался ходовых фраз там и тут.

После встречи у Боша с Оззи, Фьорини и остальными я вернулась в мотель, где жила после того, как закончилась аренда дома, который оплачивал Маркос. Я держала связь с Фрэнком до того самого дня в ноябре, когда он сказал, что настал час отправиться в поездку. Я оставила малышку на попечение Вилли Мэй Тейлор, черной домработницы, которая помогала с уборкой и заботами о ребенке. Поскольку заплатить ей мне было нечем, она сказала, что заберет Монику к себе, и та будет жить вместе с ее детьми. Фрэнк, Освальд, братья Ново, Педро Диас Ланс, Джерри Патрик Хэмминг, Бош и я встретились у дверей того же дома кубинского врача, где и планировалась поездка в Даллас, и расселись в две старые машины, чтобы начать наш путь на запад.

Я ехала с Фрэнком, одним из братьев Ново и Хэммингом, который без конца жаловался, как ему неудобно. Он был очень высоким и, сидя на заднем сиденье, не мог вытянуть свои длинные ноги, учитывая, что на полу и в багажнике лежало оружие. Я думала, что мы будем развозить его по разным адресам по дороге, как мы делали во время предыдущих путешествий. Однако в этот раз, похоже, все было куда строже, чем раньше. Например, нам велели одеться нормально, никакого камуфляжа или малейшего намека на военную форму. Еще было категорически запрещено говорить на испанском. Неустанно повторялось о необходимости вести машину спокойно и осторожно, чтобы, не дай бог, не попасть в какую-нибудь аварию или не быть задержанными за нарушение правил.

Мы не останавливались даже поесть. Только притормаживали у какого-нибудь придорожного ресторанчика, где не нужно было выходить из машины, а еду нам подавали в окошко. Времени на отдых тоже не было, поэтому мои товарищи по путешествию сменяли друг друга, чтобы не останавливаться на ночь. В этой поездке все были похожи на зомби, будто под действием кокаина или «спидов».

Где-то в середине пути я спросила, зачем нам столько оружия, и кто-то мне ответил:

– О, оно нам пригодится.

А еще кто-то даже пошутил:

– Мы убьем Кеннеди.

Я, конечно, не поверила.

Проведя два дня в дороге, мы проехали под надписью «Добро пожаловать в Даллас», и я поняла, что мы добрались до пункта назначения. В мотеле на окраине города, где мы остановились, Фрэнк снял два номера, соединенных между собой внутренней дверью, каждый с двумя большими кроватями. Здесь тоже требовалось строго соблюдать инструкции: сохранялось абсолютное вето на испанский язык, было запрещено звонить или отвечать на звонки, приводить кого-то в номер. Нельзя было выходить на улицу, неважно по какой причине, даже для того, чтобы поесть: нам приносили продукты, чтобы можно было сделать сэндвичи. Мы стали устраиваться в гостинице и принесли из машины сумки с оружием, которые поставили на пол, рядом с кроватями.

Пока я еще была там, к Фрэнку пришел какой-то человек. Это был мужчина среднего возраста, крупный и пухленький, в темном пиджаке и брюках и в белых носках. Его лицо показалось мне знакомым: у него был вид типичного мафиози, с которыми я уже успела познакомиться. И тут меня осенило – кажется, я видела его как-то на Кубе, в отеле «Ривьера». Ни тогда в Гаване, ни сейчас, когда я снова встретилась с ним в отеле в Далласе, я не знала, как его зовут. И только несколько дней спустя стало известно его имя – это был Джек Руби.

Фрэнк вышел ему навстречу, и они столкнулись в дверях номера. Когда Руби заметил мое присутствие, я услышала, как он накинулся на Фьорини:

– Что здесь делает эта чертова шлюха?

Несмотря на то, что они вышли за дверь, чтобы продолжить разговор, даже из номера было слышно, как они спорят. Когда они закончили ругаться и Фрэнк вернулся, он подошел ко мне и сказал, что мне не стоит оставаться с ними.

– Похоже, я совершил ошибку. Они не хотят, чтобы в деле участвовала женщина.

Я ответила, что уже выполняла подобные задания, но он, не вдаваясь в подробности, ответил:

– Не такие.

Я не стала больше с ним спорить и что-то доказывать. На самом деле я была совсем не против уехать, даже скорее мне этого хотелось: чувствовала я себя неважно, началась менструация, и я мучилась от боли. Прокладок у меня с собой не было, к тому же предыдущую ночь мне пришлось спать на полу между двумя кроватями, потому что я не хотела делить матрас ни с кем из мужчин. Я заметила, что с первой минуты они жалели о том, что я с ними. Ну а самое главное – я хотела уехать, потому что скучала по дочери. Это стечение обстоятельств помогло быстро принять решение об отъезде. Фрэнк дал мне денег на билет на самолет до Майами и отвез в аэропорт. Туда же поехал Джерри Патрик Хэмминг, который, похоже, был чем-то в операции недоволен и даже зол. Не знаю, куда полетел он, но я села на рейс до Майами и, как только приземлилась во Флориде, отправилась за Моникой домой к Вилли Мэй, которая жила в Хомстеде, там еще была раньше военная база. Я была в ужасе от того, что увидела: моя дорогая Вилли Мэй и ее восемь детей жили в крайней нищете в настоящей хижине, без питьевой воды. Кругом разгуливали куры, а маленькая Моника спала на матрасе, полном вшей. Вилли Мэй изо всех сил пыталась поддерживать чистоту, вдобавок она убиралась и готовила за пределами своего полуразвалившегося домика, но зрелище было плачевное. Я поблагодарила ее и отдала все деньги, что у меня были, забрала дочь и, проведя еще день или два в Майами, решила вернуться к маме. В Майами я чувствовала себя отчаявшейся, испуганной и уязвимой: в городе, разделенном противодействующими сторонами, я явно не нравилась ни одной.

В пятницу 22 ноября я села на самолет авиалинии Eastern, который должен был приземлиться в Айдлуайлд, Нью-Йорк. В середине полета капитан проинформировал нас, что самолет перенаправлен в Ньюарк, Нью-Джерси. Сообщили только, что в Далласе что-то случилось, нечто непредвиденное, но внутри меня что-то дрогнуло, и я подумала о немыслимом. Все, что я смогла сделать, это пробормотать:

– О, боже мой! Надеюсь, что нет.

Когда мы приземлились, мама ждала меня в аэропорту. Она подошла ко мне, забрала внучку и произнесла фразу, которая подтвердила мое предчувствие, мои страхи:

– Кто-то стрелял в Кеннеди.

Оказавшись дома, в Форт Ли, мы включили телевизор и, как и миллионы других американцев, прильнули к экранам.

Через два дня Освальд, задержанный еще 22-го числа и объявивший сам себя «козлом отпущения», был убит в подвале полицейского управления в Далласе в момент, когда его переводили в камеру окружной тюрьмы строгого режима. Мужчиной, который выстрелил в него перед камерами, транслирующими в прямом эфире на всю страну его перевод, был тот самый грубиян, с которым я столкнулась в отеле «Ривьера» на Кубе и который занервничал, увидев меня в мотеле в Далласе: Джейкоб Леон Рубинштейн, известный как Джек Руби.

Я рассказала маме, что была в Далласе, и тогда та сообщила Фрэнку Лундквисту и Фрэнку О’Брайену. Они приходили несколько раз, допрашивали меня и показывали фотографии, на которых я опознала всех, кого знала. Я не вспоминала об этом, пока пятнадцать лет спустя, в 1978 году, меня не вызвали свидетельствовать перед специальным комитетом Палаты представителей Конгресса США по расследованию убийств, который занимался делами Джона Ф. Кеннеди и Мартина Лютера Кинга. Я рассказала им то же, о чем пишу здесь. В следующие годы я не возвращалась мыслями к этим событиям, ведь та поездка – это всего лишь два дня моей жизни, и хотя все говорят, что это очень важно, что я находилась рядом с теми, кто его убил, что у меня есть информация об убийстве века, я не знаю ничего, кроме того, о чем только что рассказала. Я была рядом с ними? Да, но не более, потому что меня не подпускали близко. Я знаю, что Фьорини, братья Ново, Бош и остальные говорили, что желают Джону Фицджеральду Кеннеди смерти. Я уверена, что они были не единственными, кто этого хотел, но единственными, от кого я это своими ушами слышала.