Часть четвертая.

Герцог Шарль де Кант-Куи был весьма неприятным человеком. Я сразу это понял, когда его омерзительная физиономия впервые предстала передо мной. Он был средоточием всего, что я так не люблю в честном люде. Он был до безобразия мягок и обладал такой нежной кожей, что если его нечаянно пощупать за руку, через мгновение на ней выскочили бы ужасные гематомы, словно герцога сжимали адскими тисками. Крупная лысая голова, совершенно лишенная растительности, была похожа на ведьмов холм. У него была бледно-рыжая борода, колючая, как свежебритый лобок старой бляди, которая захотела избавиться от мандавошек. Под бородой прятался безволевой, впалый подбородок. Когда герцог улыбался, то казалось, что скалится хорек, испортив воздух самым банальным и безобразным способом. Даже зубки у него были мелкие, желтоватые и острые, с двумя длинными резцами. Тонкий нос крючком изгибался, словно клюв дряхлой цапли и норовил достать до двух бледно-розовых полосочек, являющихся губами сиятельного герцога. Даже его глаза были омерзительными. Два выпуклых колодца с бледно-серой водичкой в них и черной жабой зрачков.

- Что за блядская рожа? – тихо спросил я сиятельного графа, пока светлейший герцог был занят с бумагами.

- Шш, - прошипел сиятельный граф, став похожим на тощего, усатого грифона из церковных книг. – Это великий герцог. Правая рука Их величества.

- Это не отменяет факта, что у него блядская рожа, - тогда я был юн и легок на язык, не обременяя его витиеватыми фразами, способными поразить в сердце даже самого стойкого человека. И у герцога де Кант-Куи была великолепная, омерзительная, жуткая и хитрая блядская рожа.

Герцог не поменялся даже через три года. Все то же мягкое тельце, водянистые глазки, и манерный лисий голосок, источающий такой сахар, что даже лядвеи портовых блядей, грубых и заскорузлых женщин, поневоле бы увлажнились и согласились бы принять в себя его жидкое семя. Он вещал с помоста, покинув ради случая стул одесную королевы, а я, прикладывая к распухшему уху шмат холодного мяса, слушал его речь об окончании первого дня турнира. Рядом со мной стоял и хмурый кастелян Жори, на некоторое время ставший моим герольдом.

- О, как искусно сахар льет сей лысый плут, - поморщился господин кастелян, скрестив руки на груди и с ревностью смотря на правую руку королевы. – Какой крамольной ложью изливаются его уста, покуда на него все взгляды смотрят.

- Вас унесло в дебри витиеватости, милорд, - сказал я, морщась и массируя ухо мясом. – Скажите просто, как вас бесит его блядская рожа.

- Лишь чернь орошает губы свои примитивными и вульгарными словами, - ответил кастелян и благосклонно на меня посмотрел. – Но и в твоих примитивных словах есть истина.

- Чем вам он насолил?

- Влияние он большое имеет на Её милость, как ранее на короля, да хранят ангелы его светлую душу, – ответил господин Жори. – Ни один момент не обходится без его присутствия и лживого сахара его слов. Всегда он рядом с Её милостью, как верный пес, но шавка это, добрый оруженосец, что запросто укусит руку, мясо ей дающую.

- Не нам ли он машет с помоста? – прищурился я, заметив, как герцог машет мягкой ладонью. Кастелян поджал губы и скупо кивнул, после чего, взяв меня под руку, повел за собой к помосту, где сидела королева. Но королева не удостоила меня даже взглядом, предпочитая обмахиваться богато изукрашенным веером от редких мух. Королева была диво как хороша.

Надменное лицо, словно высеченное талантливым резцом из благородного мрамора. Ярко-голубые глаза, способные соперничать с самими Небесами. Нежные, тонкие пальцы и весьма приятные формы, пусть и скрытые корсетом и платьем. И если королева была прекрасна, то герцог де Кант-Куи был все так же омерзителен.

- Стало быть, это и есть доблестный оруженосец, который не явился к своему господину и не помог ему на ристалище? – сладко пропел герцог де Кант-Куи.

- Истинно так, светлейший, - ответил ему кастелян и на скулах у него заиграли желваки, словно он в рот конских яблок набрал. Но господин Жори справился с омерзением и, нацепив на лицо льстивую улыбку, продолжил. – Хвороба одолела сего юного оруженосца, когда оного в ухо злой овод укусил. Свалила его немочь, и жидко под себя ходить он начал, и бесновался, пену изрыгая в немочи своей. Лишь сейчас отпустила его лихоманка и явился он пред ваши светлейшие очи, как просили.

- Истинно так и есть. Никак иначе, - подтвердил я, потупив взор, ибо негоже пялиться на светлейшего герцога глазами, сочащимися омерзением, как спелые сладкие фиги. – Молился я за господина, не в силах встать с кровати, ибо жидко под себя ходил.

- Мольбы твои не помогли, мальчишка, - ответил герцог. – Твой господин презрел все правила турниров и отхлестал до крови герцога де ла Поэра своим копьем заговоренным.

- Обычное копье то было, милорд. На рынке куплено у чернокожего фигляра, коего Ваша милость приютить изволила.

- Хм, хм, - хмыкнул герцог и его рот осветила очередная лягушачья улыбка. – Но за нарушение правил мы дисквалифицируем твоего господина. Наукой ему будет это наперед. Ишь что удумали, почтенных рыцарей копьями мордовать до крови, как холуев каких-то. Не позволю, слышите?

- Истинно так. Никак иначе, - подтвердил кастелян.

- Ежели бы не улыбка Её милости, коей сие сражение доставило радость и скрасило утрату любимого супруга, висеть вам обоим на замковой стене еще до вечера, - сахарно продолжил светлейший герцог и нахмурился. – А где виновник сечи сей?

- Прошу простить, милорд. Он много сил отдал и крови в битве, - бессовестно соврал я, мысленно отругав сиятельного графа, все еще спящего в шатре на мягкой заднице боевого товарища. – Душа его болит, а сердце кровоточит, ибо недостойным счел он свое поведение. И отправился светлейший граф молить Господа о прощенье и даровать исцеление скорое невинно обиженному им светлейшему герцогу де ла Поэру, да унесут его душу ангелы на Небеса. И сказал, что не вернется, покуда не очистит свою душу от тяжкого греха и не прольется на него свет Божией милости.

- Так и сказал? – спросил герцог господина Жори.

- Истинно так. Никак иначе, - подтвердил тот, склонив голову. – Потом готов принять он наказанье по всей строгости, светлейший герцог.

- Хм, хм. Стало быть, так. Ну, пусть. Юнец, - я поднял голову и встретился с жидкими озерцами сахарной лести. – Передай господину, что жду я его у себя вечером в час первой стражи. Жажду я объяснений и точка.

- Да, милорд. Я сам приведу его, ежели он сочтет, что не достиг искупленья грехов, - ответил я и, поклонившись, отошел в сторонку, чтобы не мешать разговору господина Жори и блядской рожи. Вместо этого я стал любоваться королевой, равнодушной и немного грустной. И ойкнул, когда меня коснулся её внимательный, нежно-голубой взгляд, словно солнце вышло из-за туч и одарило меня своей милостью и теплом. Могу поклясться, что в глазах королевы не было равнодушия. Только слабая щепотка веселья и капля тягучей грусти. Я покраснел и, опустив голову, отправился к шатру, чтобы подготовить сиятельного графа к аудиенции у блядского герцога.

Лишь через несколько часов мне удалось привести сиятельного графа в сознание. Для этого пришлось стянуть с него зловонные портки и крепко высечь дряблый старый зад крапивой. Ответом мне был жалкий стон и аромат перебродившего винограда, исторгнутый из адской глотки. Вздохнув, я возобновил порку, не стесняясь менять иссеченные веники на новые, наполненные жгучим ядом. К исходу шестого веника, сиятельный граф приоткрыл глаз и, нехотя, поднялся. Он был наг, жалок и дрожал, как привидение при виде упитанного монаха. Опять вздохнув, я протянул ему кувшин с вином и теплое покрывало, не измаранное его соками.

- Ох, Матье, моя голова. Она болит, трещит и лопается, - сообщил он, одним махом выдув поданное ему вино.

- Вестимо, старый. Привет с большого бодуна, - рек я, используя в качестве ответа любимую поговорку нашего старосты. – Ужель ты ничего не помнишь?

- Кувшины помню, - ответил сиятельный граф, сморщиваясь и превращаясь в замерзшую мошонку. – И сны развратные, где меня нагие девы дергали за естество, наслаждение даря. И сладкий запах нежной попки помню.

- Фу, старый. Избавь меня от своего слюнявого маразма, - покачал я головой. – Я про турнир.

- Нет, а что в нем? Не томи, Матье.

- Если вкратце, то ты напился в синий дублон, еле выехал на ристалище и избил копьем сиятельного герцога де ла Поэра по прозванью Неутомимый бык до кровавых ссак.

- Mon Dieu…

- Он тут не причем, смею тебя заверить, - хмыкнул я. – Вечером, в час первой луны тебя ждет светлейшая блядская рожа герцога де Кант-Куи , дабы ты объяснился с ним о своем поведении.

- Не может быть. Не так я глуп, чтоб рыцаря благородного копьем мордовать, что холопа.

- Еще как может.

- Нет, никак нет, Матье.

- Говорю тебе, да.

- Говорю тебе, нет.

- Да.

- Mon Deu, Матье. И что же делать? – я вздохнул и, присев рядом, приобнял старика за плечи, который постарел, казалось, лет на десять.

- Не ной и прекрати терзать достоинство свое, покуда с корнем его не оторвал. На твое счастье герцог принял мои слова объяснения за чистую монету. Мол-де ты молился за здравие Неутомимого быка и протирал колени за то, что отмудохал его копьем, потому и не пришел сразу. И вообще, старый. Скажи спасибо королеве.

- А Её милость здесь причем?

- Притом, трясущийся огузок прелюбодеянья. Понравилось ей, как ты с копьем управлялся, поэтому тебя просто дисквалифицировали с турнира, но какую-то награду тебе дадут, чему я сам немало удивлен.

- Сдается мне, не так все будет просто, - проворчал рыцарь, отряхивая усы от прилипших хлебных крошек.

- И мне сдается то же самое, старый, - кивнул я и, поднявшись, направился в угол, собирать разбросанную одежду сиятельного графа, которую необходимо было вычистить. Обернувшись, я добавил. - К вину не прикасайся. Иначе будем мы болтаться на стене, лишь только солнце встанет.

И вышел, держа в руках грязные рыцарские шмотки, с улыбкой на губах.

Как только сменился первый караул, мы с сиятельным графом двинулись к жилому дому, где квартировал герцог Блядская рожа и вся остальная знать Франции. Я был беспечен, а чело сиятельного графа было бледным и сморщившимся, как подгнивший авокадо. Он еле шел на негнущихся деревянных ногах и если бы я его не подталкивал, дошел бы только к утру. Вдобавок рыцарь бормотал все известные ему молитвы, на миг став ревностным и праведным до безобразия. Это вылилось в то, что он пропустил несколько дивных попок служанок, даже не бросив на них похотливого взгляда, безразлично перешагнул через разлитое вино и не огласил тяжелый воздух горестными воплями по поводу уничтоженного добра, и проигнорировал приветствие некоторых знакомых рыцарей, которые лишь удивленно посмотрели ему вслед, а потом двинулись дальше предаваться порокам, как все нормальные рыцари.

- Входите. Светлейший герцог ждет, - манерно произнес сладкий голосок слуги. Сиятельный граф побледнел так сильно, что у него вылезли даже пубертатные прыщи, пропавшие лет сорок назад, после чего, отпустив слугу кивком, открыл тяжелую дверь и вошел в комнату герцога де Кант-Куи. Я, вздохнув, двинулся за ним.

- Омерзительная блядско-розовая трахомудия, - сказал я, когда увидел комнату герцога. От огромного количество розового цвета запестрило в глазах, а блядские розовые фарфоровые тарелочки вызвали зубовный скрежет. Понятно, что вещь дорогая, но видеть такое в покоях правой руки королевы, дикое дело, скажу я вам. – Это что, старый? Герцог-то парафин (педераст)?

- Кто мы такие, чтоб судить другого, - смиренно рек сиятельный граф, а я нахмурился и удивился, не забралась ли часом полоумная и праведная кукушка в его старую голову.

- Выдохни, старый. А то дыханьем своим себя же отравишь, - посоветовал я шепотом. – А где, собственно, герцог Блядская рожа?

- Ужель ошибся ты, Матье? – порозовел рыцарь, которого страх понемногу отпускал.

- Нет, старый. Час первой луны, когда меняется первая стража, - ответил я все тем же шепотом. – Давай же герцогу в баулы отольем немного? Покуда шляется он где-то по блядско-розовым делам.

- Не можно это сделать, - ответил мне сиятельный граф, попутно рассматривая розовую тарелку с цветочком. Его лоб избороздила дивная и глубокая морщина, так и сверкающая болезненной мудростью и праведностью. Рыцарь вздохнул и, подойдя к портьере возле стены, немного приоткрыл колышущуюся от сквозняка ткань.

- О, блядо-розовое вероломство, - прошептал я, прильнув к спине сиятельного графа, но тут же отпрянул, ибо одежда его, хоть и вычищенная, еще отдавала сладко-кислыми нотками былых пороков. Когда до меня донесся чей-то приглушенный голос, я нахмурил брови и спросил. – Что там за вопли, старый? Ужель наш герцог насилует какого-нибудь несчастного мальчишку?

- Шш, - шикнул рыцарь, обдав меня ароматом нечищеных зубов и луковой похлебки. – Знакомы голоса, Матье. Истинно знакомы.

Голоса, точнее один голос, был знаком и мне. Сладкий, сахарный и липкий, как трусы наивной недоумки, которой блудный рыцарь злато за тепло пообещал. Голос герцога Шарля де Кант-Куи. Он разговаривал еще с двумя голосами. Скрипучим и тихим, и взволнованным высоким. А мы с сиятельным графом, затаив дыхание, прислушались, о чем же вещают эти люди во тьме, скрытой вульгарной розовой портьерой.

- Первая часть плана выполнена, милорды, - сладко пропел герцог где-то в темноте, изредка нарушаемой призрачным светом каганца. В этом свете было видно только лицо самого герцога, но никак не его собеседников. – Мной был получен сильнейший яд, неспособный оставить следы даже для искушенного в этих делах лекаря.

- Насколько он силен? Вы уже опробовали его на ком-то? – спросил скрипучий.

- Опробовал, - ответил светлейший герцог, по-прежнему источая липкий мед. – Пятнадцать узников королевской тюрьмы это, увы, подтвердить не смогут.

- Забыл ты о королевском едоке, - сказал третий, высокий и визгливый. – Королева не подпустит к себе еду, которую едок не проверил. Как с этим быть?

- Оставьте это мне, милорды, - неприятно хихикнула Блядская рожа. – Едок лишь ест, но к вину, преподнесенному Её милости вашим покорным слугой, никто не посмеет прикоснуться. Мне нужно лишь усилить королевское доверие к себе.

- И через сколько подействует яд?

- Одно деление клепсидры, иль по-персидски – час.

- Этого хватит, чтобы вам обзавестись праведной легендой, милорд? – спросил скрипучий. В его голосе мне почудилось улыбка и запах тлена. А может, виной всему воняющие одежды сиятельного графа, который бледнел с каждым произнесенным словом.

- Хватит. Никто не подумает на правую руку королевы, у которого, на первый взгляд, нет никаких прав на трон, - ответил герцог.

- Когда вы хотите предоставить Совету доказательства вашего благородного происхождения?

- Лишь прозвучат последние слова прощальной службы по усопшей, - гадливо улыбнулся Блядская рожа.

- Вы помните наш уговор, милорд? – требовательно спросил скрипучий, а я задумался, где я мог слышать этот голос.

- Я не предам тех, кто мне помог, - мрачно ответил герцог. – Вы получите титул светлейшего герцога и будете заведовать казной, а вы, мой друг, станете епископом, как и желали.

- Да будет так. На все про все, у нас неделя… - скрипучий запнулся, когда в мрачной и торжественной блядско-розовой тишине раздался рев рассерженного дракона, опаливший мои ноздри гадливым ароматом разложения, а глаза ядовитыми щелоками миазмов. В груди запекло дьявольским огнем, а горло стал душить тяжелый кашель.

- Свиной рубец, едрить вас, старый, обоих, - просипел я, зажимая нос воротом рубахи и отскакивая прочь.

- Кто там? Покажись, навье (призрак)! – велел скрипучий, но ему ответил герцог, смотрящий в напуганные глаза сиятельного графа.

- Граф Арне де Дариан собственной персоной, - прошипел он, стремительно приближаясь к замершему рыцарю. Я чудом успел спрятаться под стол герцога де Кант-Куи, как оный герцог ворвался в свою комнату и сжал горло сиятельного графа своей рукой. Его блядская рожа неприятно усмехнулась, а потом повернулась в сторону темной светлицы, где замерли скрипучий с визгливым. – Милорды. Я знаю, как заслужить доверие Её милости. Мы отдадим ей его.

- О, злобная и жесткосердная Судьба, - мысленно произнес я, не смея покинуть укрытие. – Опять кидаешь нам ты палки в срало.