Часть третья.

Утром меня разбудил петух. Самый настоящий, напомаженный петух в красных доспехах, красном шлеме с красным гребнем и пронзительно-педерастическим голосом, от которого кровь стыла в жилах и превращалась в молоко.

Петух был настойчив, но любому петуху очень сложно разбудить деревенского паренька, который спит очень крепко. В итоге, когда петуху надоело кукарекать пронзительным голосом, он предпринял попытку растолкать меня, но был безжалостно повержен наземь мощным ударом старого зазубренного меча сиятельного графа Арне де Дариана, которым тот, вероломно подкравшись, влепил петуху прямиком по красной заднице. Такого пронзительного кукареканья, которое исторг ворвавшийся в нашу палатку петух, не слышала ни одна деревня. Я был уверен, что своим криком петух перебудил добрую половину рыцарей, спящих с нами по соседству. Впрочем, так оно и было.

- Вы ответите за это! Вас дисквалифицируют! – пронзительно проорал петух, когда светлейший граф снова замахнулся мечом, поморщившись от дьявольских звуков его голоса. – Запрещено бить герольда королевы!

- А. Так вы герольд, - мгновенно откликнулся граф, опуская меч и протягивая петуху руку. – Прошу простить ничтожного слугу, что перепутал вас с ворьем и жульем, пирующим в покоях славных мужей, покуда те почивают и видят жаркие сны.

- А. Да. Герольд, - недоверчиво проскрежетал петух и потом ойкнул, когда мне надоел его пронзительно-педерастический голос, и я, поднявшись с кровати, сильно пнул петуха в пах, чем вызвал новую порцию высоких и пронзительных криков. – Вас дисквалифицирррруют! Запррррещенно!

- Рррр! – передразнил его я и собрался, было добавить, как мою руку перехватил сиятельный граф и покачал головой.

- Нельзя, Матье. Это герольд королевы.

- Герольд? – нахмурился я и, склонившись над поверженным петухом, кивнул. – Точно герольд, старый. А я думал петух.

- Да, герольд я, герольд, - проскрежетал петух, с трудом поднимаясь на ноги. – Подумать только. Третье нападение за утро, а я еще и треть лагеря не разбудил.

- И я думал, что петух. Ан нет, Матье. Герольд, - ухмыльнулся сиятельный граф и протянул петуху чарку с вином. Тот лишь повел носом, после чего икнул и вылетел из нашего шатра, как ветер из зада пьяницы. – Что его так напугало в простом, но благородном жесте?

- Наверное то, старый, что в твоем кубке половина котлеты полупереваренной плавает, - поморщился я, натягивая на голые ноги штаны. – Сам знаешь, какие они, петухи, привередливые.

- И то правда, Матье. Но стоит ему должное отдать, мгновенно исцелился я от похмелья, - весело ответил рыцарь, бросая меч на кровать. – Готов ступить я на ристалище и мечом своим поразить соперников во славу Её милости.

- Не могу сказать о себе того же, - буркнул я, массируя виски. – О, моя бедная голова. Словно тысячи старых членов выдолбили внутри весь мозг, и остатки теперь плещутся в черепе, как в помойном ведре. Нет, нет, старый. Оставь свое вино себе.

- Учтивости в тебе, Матье, как в отхожей дыре сладких ароматов.

- Сравнение так себе, старый. Спишем на твой маразм, - хмыкнул я, заправляя рубашку в штаны. – Что там дальше по программе?

- Снарядить меня ты должен, надраив доспехи до зеркального блеска, напоив скакуна моего и охладив его влажной губкой, наточить мой меч до остроты языка своего…

- И зад твой престарелый горчицей натереть, чтоб сразу ты соперника сбил с ног, - съязвил я и покачал головой. – Не пойдет, милорд.

- Это почему, Матье? Ужель ослушаться решил ты моего приказа? – начал медленно закипать рыцарь, но я снова покачал головой. – Так говори, или молчи, ребенок едкий.

- Смотри сам, старый, - ответил я. – Доспехи твои при всем желании надраить не получится. Они старее и меня, и тебя. Если я их песком начну чистить, то дыру протру. При всем уважении к Ирэн, кобыла она древняя, и если натереть её губкой, то она впадет в забытье. А Мэри я тебе не дам, счешусь же весь потом от мандавошек.

- А меч? – кисло спросил враз погрустневший рыцарь, словно ему уксусом дристалище намазали. – Неужель и он настолько плох для битвы?

- Не суй член в бадью, где щука плещется, - усмехнулся я, уважительно похлопав сиятельного графа по плечу. Он мой господин, все-таки. – Меч подлатаем. До начала еще три отрезка клепсидры, а кузнецов тут много, старый. Ну и копье желательно найти.

- Денег нет, - насупился граф Арне, стрельнув в мою сторону внимательным взглядом.

- Есть, - отрезал я. – Расчехляйте гульфик, ваша милость. Знаю я, чем вы там пустоты заполняете.

- Выпороть бы тебя, Матье, во славу Божию. Да ты палку мою в урочище гнилое бросил, - буркнул рыцарь и, встав, принялся со вздохом копаться в сдувшемся гульфике, покуда не вытащил из него две желтые монетки. – Больше нет.

- Хватит, надеюсь, - с сомнением произнес я. – Хорошее копье сложно найти. Везде одни бутафорские палки, которыми и холопью жопу не отхлещешь. Заболтались мы, старый. Я за копьем пойду, а ты тут сиди, с другими рыцарями конфликты на заводи пока. И на вино не налегай.

- Отрадна так твоя забота, - умилился сиятельный граф, но я махнул рукой и, улыбнувшись, выскользнул из шатра, прихватив с собой меч рыцаря, после чего направился в сторону торговых рядов, располагавшихся совсем рядом.

Ступая по торговым рядам, я улыбался знакомым продавцам и оруженосцам, глазел на пестрые прилавки, на которых чего только не было, и подслеповато щурился, смотря на чуть теплое осеннее солнышко. Пять лет назад я и представить не мог, что буду оруженосцем странствующего, вонючего, пафосного до одури старого шута, но судьба – блудливая шаболда – на все имеет свои планы. В этом я неоднократно убеждался, странствуя со своим господином по дорогам Франции.

- Я не хочу с ним идти, - взмолился я, вцепившись в бабушкину юбку и со страхом смотря на высокого, тощего, как жердь мужчину в помятых, старых доспехах, который стоял в центре нашего дома и лишь немного не доставал головой до подкопчённого потолка. – Он не рыцарь, а карбункулярная отрыжка мошоночных вшей, бабушка. От него, как от Йосипа-дурачка, воняет чесноком и мерзостным семенем.

- Тихо, милок, - еле заметно улыбнулась бабушка, ласково погладив меня по голове, а потом посмотрела на незнакомца. Прищурено, серьезно и недоверчиво. – Ежели ты его обижать будешь или жопу ему румянить, я на тебя черное колдовство натравлю, поганец. Будешь сраться, как медведь после прокисшего меда. Знаю я вас, рыцарей. То дев имать на селедке горазды, то мальчишек за жопы щупать.

- Я воспитан в благородных нравах, мадам, - воскликнул мужчина, гневно встопорщив усы. – И свято чту пять рыцарских добродетелей, - он вздохнул и добавил более спокойно. – Куда вы еще байстрюка пристроите-то?

- А ну, цыц! Незрелая, обвислая кочерыга, - перебила его бабушка. Матушка моя лишь тихо стояла в сторонке и, по обычаю, заливалась слезами, изредка утирая покрасневшие и опухшие глаза. – Не байстрюк он, а мой внук, понятно?

- Бабушка, я не хочу с ним никуда идти. Я хочу Джессику найти, - сказал я, предприняв еще одну попытку, но бабушка прижала к моим губам палец и посмотрела мне в глаза.

- Тихо, Матье. Мужчина не ведет себя, как девица, слезы проливая. Он принимает все удары судьбы с высоко поднятой головой.

- И Джулиусом?

- И Джулиусом, - улыбнулась она, на миг вернув лицу любимую мной теплоту. – Твой папка, да ужалят его аспиды за Джулиуса, да почернеет оный Джулиус к херам и отвалится от гангрены, был рыцарем. Каким-никаким, но рыцарем. Энтот дылда тоже рыцарь, хоть и вонючий. А ты его оруженосцем будешь. Щит его носить, копье подавать, да в бою прикрывать. Понятно, внучок?

- Да, бабушка, - вздохнул я, понимая, что уговорить бабушку не получится. Та улыбнулась и взъерошила мне по привычке волосы.

- Славный мой оруженосец. Мой Матье. Тебе лишь два по три года отслужить надобно, а потом оный рыцарь и тебя в рыцари произведет, как и отец твой был когда-то произведен. А ежели он не произведет тебя в рыцари, то сжуют его сердце медведи, а диаволы его глаза херами своими поразят до слепоты! И захлебнется он семенем ледяным и будет проклят навеки.

- Не стоит такими словами говорить, мадам, - побледнел рыцарь, неловко переминаясь с ноги на ногу. – Клянусь, что с мальчонкой вашим буду обходиться благосклонно, лишь изредка за строптивость наказывая.

- Клянется он, поганец. Уж исполни, в чем поклялся, - буркнула бабушка и подняла мое лицо за подбородок. – Прими судьбу, Матье. Окаянную, четыреждыблядскую судьбу. Ты станешь сильным, умелым и статным, а потом вернешься к нам другим человеком. Мужчиной. Рыцарем.

- Да, бабушка. Обещаю, - серьезно ответил я и, отойдя от бабушки, обнял плачущую матушку, после чего посмотрел снизу вверх на рыцаря. – Я готов, милорд. Ежели судьбе угодно испытать меня, я готов к её ударам.

- Слова не мальчика, но мужа, - ответил тощий мужчина. – Пойдем, оруженосец. Сиятельный граф Арне де Дариан введет тебя в круг славы.

И я, Матье Анжу, пятнадцати лет от роду, вышел из дома, не оглянувшись. Рыцари всегда уходят не оглядываясь. Даже, когда заканчивается их земной путь.

- Что желает славный юноша? – я прищурился и посмотрел на тучного чернокожего торговца, стоящего за прилавком, усеянным разнообразным оружием. Чуть поодаль, возле опорной деревяшки, стоял и стенд с турнирными копьями – длинными, тяжелыми бревнами с тупым концом. Впрочем, я неоднократно видел, как тупой конец не был препятствием для сильных рыцарей, которые мощным ударом пробивали доспехи соперника. Но светлейшему графу нужно было именно такое копье, а иначе его выступление закончится так же быстро, как и начнется. Торговец, блеснув крупными, жемчужными зубами, улыбнулся и поманил меня к своему прилавку, а когда я подошел, вкрадчиво спросил. – Возможно кинжалы для метания, чтобы срезать кошель? Или острую саблю, чтобы вспороть чье-то брюхо? Найдутся у нас и яды сильнейшие, и порошки заживляющие и даже таблетки мужские, что силы мужей удесятерят на десять ночей.

- Едрить твое черное ухо, мавр, - молвил я, бросая на торговца неприязненный взгляд. – Ты сходу записал меня в вероломные пидорасы, убийцы и отравители-импотенты. Хотел я деньги тут оставить, но вижу, что язык твой гноем сочится, как манда Клеопатры. Не след рыцарям спонсировать таких козлоёбов, как ты.

- Прости, прости. Я чужестранец и порядков ваших не разумею, - поспешил извиниться чернокожий фигляр, высунув мясистый язык. – Так и быть, тебе за неудобства, я сделаю скидку и выпишу купон на следующие покупки.

- Это другой разговор, - более дружелюбно произнес я, возвращаясь к прилавку. – Вообще-то мне нужно копье для моего милорда. Он в турнире участвует.

- А как звать твоего милорда? – тут же спросил мавр и глаза его забегали, как мандавошки на лобке рыжей бляди весной.

- Виконт Пьер де ла Пупс из Кошкиного блёва, - не моргнув глазом, соврал я, ибо слишком уж хитро бегали глаза мавра. Торговец хмыкнул, растянул в улыбке толстые губы и указал пухлой рукой на копье синего цвета, стоящее чуть поодаль остальных.

- Истинно говорю, добрый оруженосец. Это копье всем копьям копье. Выдержит не только этот турнир, но еще и дюжину других, а если его опосля в землю воткнуть, то деревом зазеленится.

- Хм, - буркнул я, внимательно осматривая копье, которое на поверку оказалось редкостным дерьмом, покрытым облезлой краской и испещренным трещинами. – Ужель и впрямь довериться тебе, мавр? И сколько ты хочешь за это произведение искусства?

- Всего один франк, добрый оруженосец, - широко улыбнулся торговец, а я лишь уверился в своей правоте. Клятый мавр серьезно решил меня облапошить. Тут и к ведьмам не ходи. – И скидку еще сделаю.

- Давай так. На скидку я сам выберу еще одно копье. Надо же моему господину потренироваться немного, - лукаво сказал я, подходя к стенду с копьями и делая вид, что поверил торговцу. Тот снова выставил крупные зубы в улыбке и благосклонно кивнул.

- Выбирай, добрый оруженосец. Но на турнир только с тем копьем, что я советую. Поверь, твой господин будет доволен, - ответил он, залив мои уши первоклассным медовым брехлом беременной цыганки.

- Это беру, - хмыкнул я, выбрав наиболее крепкое копье. Мавр сразу посерел лицом, а после тяжело вздохнул. – Сгодится же для тренировки?

- Сгодится. И в щепы разлетится, стоит лишь с щитом соприкоснуться. Не турнирное это копье, а мусор. Но коли таково твое желанье, то пусть, - ответил мавр, а я, бросив ему золотую монету, связал два копья веревкой и положил на землю, после чего подошел к прилавку с мечами и кинжалами. Мавр это заметил и его глаза так и завертелись. Он явно чувствовал сладкий запах простачка. – Еще что потребно?

- Ножик, разве что себе, - улыбнулся я, беря в руки прямой кинжал в простых, незатейливых ножнах. Лезвие было идеально сбалансированно, а легко срезанный краешек ногтя говорил об исключительной остроте.

- Такому герою, как ты, потребно другое оружье, - вновь начал гнуть свою линию мавр, проводя работу с возражениями и презентуя выгоду по диавольским скриптам. Он указал рукой на тяжелый боевой кинжал в расписных ножнах, украшенных каменьями и золотом. – Тяжелый, значит надежный. Если таким не порежешь, то всегда можно ударить по голове и обратить ситуацию в свою пользу.

- Хорош, хорош, - безбожно соврал я, рассматривая мягкую сталь, из которой был сделан кинжал, и фальшивые изумруды на рукояти. – Но не потяну я его цену, мавр. Сойдемся на этом клинке. Он мал и мне он по карману будет.

- Ох, ладно. Пусть подарок это будет, - через мгновение ответил мавр, в котором вдруг заиграла честность. – Бери, оруженосец, и говори всем, что этот клинок ты взял у доброго Кассима.

- А копья? – ехидно улыбнулся я. – Иль мне их не упоминать совсем?

- Копья для турниров, а клинки для мастеров, - осклабился чернокожий гигант, филигранно уходя от ответа.

- Ну, ну, - ответил я и, засунув подарок мавра за пояс, подхватил с земли копья и направился к шатру сиятельного графа. До начала турнира осталось одно деление клепсидры.

Но стоило мне подойти к шатру, как сердце предательски заныло. Как в тот момент, когда меня и моего Джулиуса поймал за подглядыванием староста. Чуть позже я понял причину волнения. Из шатра ощутимо несло вином и мочой, а воздух внутреннего двора королевского замка оглашала пьяная, залихватская песня сиятельного графа Арне де Дариана, который нажрался в сизые сопли. Я знал эту песню. Когда сиятельный граф начинал петь «Два кусочка буженины, я ебал вас в именины», значит дело плохо.

- Матье! – проревел он и шлепнулся со стула, когда встал поприветствовать меня. Сиятельный граф был красноморд, мертвецки пьян и вонял, словно на него вылили чан с помоями и прокисшим вином. Оторвав грязную морду от пола, он икнул и осоловело посмотрел на меня. – Где тебя диаволы носят, Матье? Я хочу еще вина, ванну и постель с нагой, прекрасной девой. А иначе, заклеймлю тебя я пидорасом, хоть и посеет это в сердце моем невыносимую боль.

- Старый ты идиот, копрофильский содомит, вертлявая ослиная продрись, вероломный бздолов, блядин сын и склизкая манда ненасытной лягухи, - напустился я на него, но сиятельный граф лишь блаженно улыбнулся и, кое-как поднявшись, вновь вернулся на стул, после чего залпом осушил кувшин, стоящий на небольшом столике.

- Ругай меня, Матье. Кричи. Призывай хляби небесные и всех диаволов Ада, - рек он, а я, не утерпев, подскочил к нему и влепил пьяному графу сильную затрещину. Тот посмурнел лицом, а потом выдал благородную отрыжку, заляпавшую рубаху карминовыми каплями вина, висящими на усах. – Бей мя, мальчишка. Бей покуда сдачи я не могу дать.

- Будет, старый, - устало буркнул я и кисло оглядел пять разбитых кувшинов, чьи осколки валялись на земле шатра. – И в честь чего такое застолье?

- Встретил я старого… ик… товарища своего, с коим Святую землю от сарацин проклятых мы освобождать ходили, - пробормотал сиятельный граф, ткнув грязным пальцем в кучу тряпья. Я вдруг понял, что куча тряпья на самом деле еще один сиятельный граф, совершенно непотребно спящий в углу кверху голым задом. – Мы выпили и вспомнили, какие славные подвиги свершали во славу рыцарскую. А там еще один кувшин, и еще… Матье, мне плохо.

- Знамо дело, старый. Шесть кувшинов выдуть на двоих, - кивнул я, ногой сгребая осколки в сторону незнакомого мне рыцаря. – Турнир теперь просран. Заявляю официально.

- Ничуть не просран, лицедей, - рявкнул граф и, поднявшись, вдруг потерял сознание, после чего рухнул на своего товарища, лицом уткнувшись ему прямо в зад.

- Просран. Как и твои надежды, старый, - вздохнул я и попытался растормошить пьяного рыцаря. Но ответом мне был лишь коварный древнегреческий Зефир, коего сиятельный граф выпустил из своей сиятельной жопы. Я потянул носом и скривился. Свиной рубец и вино. Как прозаично.

- Что происходит здесь? Почему я вас не наблюдаю на параде? – я повернулся в сторону запыхавшегося кастеляна Жори, который вошел в шатер, откинув сальный полог. Рядом с ним замерла и та худенькая девчушка, которую я видел вчера. Кастелян, увидев, как сиятельный граф пускает пузыри в чужой зад, неприятно икнул и побледнел, после чего прислонился к плечу девушки. – Это провал, мадемуазель Софи. Семнадцатый рыцарь, коий принес жертву Бахусу проклятому, наплевал на уважение к Её милости.

- Её милость будет в гневе, - подтвердила Софи, смотря, почему-то, на меня. – Есть ли возможность привести сиятельного графа в чувство?

- Увы, миледи. Сие не только мне, но и самим ангелам не по зубам, - ответил я. – Как окосеет старый, так до утра его и не увидим.

- Хм, хм, - невнятно прохмыкал кастелян, тоже посматривая на меня внимательным взглядом.

- Что значат ваши «хм, хм»? – поинтересовался я. – Ежель вы подавились, то я могу по спинке постучать, покуда вы органы свои на землю не изрыгнете.

- Хм, хм, - повторил кастелян, переводя взгляд с доспехов сиятельного графа на меня. – Размер похож, мадемуазель. Как вы считаете?

- Похож, - задумчиво ответила Софи, нахмурив приятное личико в веснушках, как перепелиное яичко. – Но если правда просочится, то не сносить ему главы, милорд Жори.

- Ах, это нас не будет волновать.

- Меня будет, - возмущенно ответил я. – Понятен мне ваш план, господин кастелян. Хотите вы, чтоб я личину сиятельного графа взял и за него на ристалище вышел.

- И каков ваш ответ?

- Нет. И идите в песью сраку!

- Но, добрый оруженосец, ежели сей сиятельный рыцарь не выйдет на ристалище, то гнев Её милости будет очень сильным, - побледнел кастелян. – Отрубит голову, тут и гадать не надо. И вам до кучи. И мне. От вас зависит моя жизнь, Матье.

- Ох, блядовы извраты Судьбы, - молвил я и покачал головой. – Но я же никогда конным не сражался.

- Это не беда, - мгновенно откликнулся толстячок и его румяные щечки затряслись от волнения. – Ежели выбьют вас, то все. Турнир окончен.

- Едрить вас. И вас миледи, - ответил я и подошел к доспехам. – Тогда помогите надеть на меня эту гнилую сбрую. Три бани мне потом потребно будет принять, чтобы от скверны очиститься, коия в этих доспехах обитает. Тьфу! Еще не облачился, а уже, как старый говорю.

- Вы наш спаситель, Матье, - ответила мне Софи. – И благодарность наша будет щедрой.

- Уж я надеюсь, миледи, - буркнул я, когда кастелян Жори с превеликим трудом надел мне на голову шлем сиятельного графа, воняющий внутри потом и благородной отрыжкой. – Уж я надеюсь.

Не знаю, кто придумал настолько неудобные доспехи, но я искренне надеялся, что изобретатель сейчас в Аду долбится в пыжку с изобретателем неудобного копья, которое вдруг оказалось не таким легким, как я изначально думал. Может, виной всему железный кулак, надетый на тупую пику, или же обычный страх, сковавший мои мускулы противной липкой слизью. Но отступать было поздно, ибо господин кастелян Жори милостиво согласился заменить герольда, коим должен был быть я, и сейчас уверенно вел ошалевшую от гомона простого люда Мэри. Ирэн я благоразумно решил оставить рядом с сиятельным графом. Но и Мэри была пуглива. Она без промедления наложила кучу, когда раздался вой труб Апокалипсиса.

Дикая какофония звуков перепугала и меня, но кастелян был относительно спокоен и я понял, что трубят к началу турнира. Я мало что видел и слышал, ибо шлем был неудобным, а от вони начались рвотные позывы и лишь железная воля помогла мне собрать силы в кулак и не повторить ужасный фокус сиятельного графа.

Через какое-то время шум стих и я даже услышал одинокий, надменный голос, который обращался к себе в третьем лице, источал дикий пафос и был невероятно приятным. Господин кастелян, стоящий рядом со мной, пояснил, что говорит королева, которую я не мог увидеть, ибо узкая щелка шлема, позволяла видеть лишь небольшую полоску земли над ушами Мэри.

А когда королева закончила, господин кастелян отвел мою лошадку к одному концу длинной изгороди и сунул в руку копье. Мандраж усилился. Настолько, что мне захотелось облегчиться, ибо я понял, что первый бой будет моим.

- Право открыть турнир предоставляется сиятельному графу Арне де Дариану. Герб – Рыжая белка на шахматном поле, - громко произнес господин кастелян и, дождавшись, когда ехидные смешки смолкнут, продолжил. – И герцогу Антуану де ла Поэру по прозвищу Неутомимый бык. Герб – Бык с огромным серповидным удом. Сражение начнется через мгновение.

- А почему его зовут Неутомимый бык? – спросил я, с трудом наклонив тело к кастеляну, который вернулся ко мне и придирчиво проверял подпругу.

- Неутомим он в двух вещах, славный оруженосец, - шепотом ответил кастелян Жори, встав на табуретку и приблизившись ко мне. – На бранном поле, с мечом в руке, и в теплой постели с нагой девой. Говорят, что он сорок знатных дам за одну ночь удовлетворить сумел. Да так, что пятеро потом скончались с улыбкой проказливой на челе.

- Внушают уважение подвиги его, - хмыкнул я, но кастелян лишь грустно вздохнул в ответ.

- Удачи, славный Матье. Надеюсь, не пробьет тебя он, словно иголка редкого жука.

- Чего? – переспросил я, но гадкий Жори уже сбежал, оставив мое сердце биться в страхе перед неутомимым соперником, засношавшим пятерых знатных дам до смерти.

Страх отступил, когда раздался дикий вой клятых труб, напугавший Мэри. Моя лошадка взрыла землю копытами и понеслась галопом на серое размазанное пятно, бывшее герцогом Антуаном. Я же, сжав копье, пробормотал молитву Всевышнему, к которому редко обращался после того, как Он не оставил мне Джессику. Правда, мысли о Джессике вылетели из моей головы сразу же, как только черное копье герцога Антуана врезалось мне в правое плечо и буквально вырвало из седла. Вылетели не только мысли. Вылетел правый клык, когда я рухнул на землю, подняв клубы пыли.

В голове звенело, а в глазах плясали красные чертики и пели портовые песенки из моей родной деревеньки Песькино Вымя. Кричали какие-то люди, выли трубы и наступил натуральный конец света, через который вдруг пробился голос господина кастеляна, озвучивший следующее.

- Бой продолжается, ибо сиятельный граф еще на ногах.

- Прогорклый сыр меж ног рябой шаболды, - рек я, шатаясь, словно моряк на носу корабля в шторм. И упал, когда мне по шлему врезали чем-то тяжелым.

- Какой удар шипастой булавой… - прокричал некто.

- И как сиятельный граф еще стоит, - ответил ему второй некто. Я же сконцентрировался на большом сером пятне, которое чем-то махало, и от души перекрестил его своим копьем.

Пятно что-то вякнуло. Грубое, циничное и относящееся к моей матушке, которую я любил, даже несмотря на то, что она отдала меня зловонному сиятельному графу, который сейчас мирно спал в шатре и не ведал, какие страсти творятся на ристалище. Я повторил удар копьем, взяв его поудобнее двумя руками. Потом еще раз, и еще, вызывая громкие охи мужчин и тонкие, болезненные вскрики знатных дам. Пятно перестало махать булавой и натужно кряхтело в пыли и крови, пробивающейся через отверстия в шлеме.

- Enfant de pute (Блядин сын – фр.), - ругнулось пятно на восточном наречии и получило еще один удар копьем по спине. - Suce ma bite (Сосни хуйца – фр.).

- Колченогий прыщ восточных ссак, - рек я, показав пятну, что тоже умею ругаться. – Сын козла и прокисшей малафьи.

- Сдаюсь, - пискнуло пятно, когда я треснул его напоследок копьем по голове, вызвав гром оваций и праведного негодования. Через узкую полоску я увидел, что ко мне кто-то бежит и махнул копьем, намереваясь и этого врага уложить в пыль, но враг вякнул голосом господина кастеляна и я устало рассмеялся.

- Бой закончен, благородные сэры, - возвестил кастелян. Я уж было приготовился к почестям, как меня мигом облили помоями и заменили лавровый венец терновым. – Сиятельный граф Арне де Дариан дисквалифицирован согласно правилам, ибо сражался пешим с копьем против сиятельного герцога с одноручным оружьем, но волей Её милости, сиятельный граф получит особую награду по окончании турнира.

- Вот же зловредные, мерзкорылые бочки с протухшей селедкой, - буркнул я, когда до меня дошло сказанное господином Жори.

- Какой бой, добрый оруженосец, - прошептал тот, уводя меня с арены под руку. – Какой бой. Эка невидаль – Неутомимый бык обгадился, аки дитя неразумное на глазах честного люда.

- Поделом ему, - ответил я, покачивая головой. На тело навалилась усталость, а в глазах потемнело. Добраться бы до кровати и забыть обо всем. Ненавижу, блядь, турниры.

- А ты будешь на турниры ездить? – спросила меня как-то Джессика, когда мы, как обычно, ловили лягушек в пруду. На этот раз на продажу.

- А надо? – спросил я.

- Надо. Все рыцари ездят на турниры и там сражаются с другими рыцарями за благосклонность дамы. Я в книжке читала.

- А я читал, что если рыцарь проиграет, то его даму другой рыцарь заберет, - ответил я, засовывая пойманную лягушку в деревянную клеть.

- Как заберет? – побледнела Джессика.

- Вот так. Я же твой рыцарь, а ты моя дама. Если я проиграю, то тебя заберет победитель.

- А если он будет страшным?

- Ничего не знаю. Он победитель, а ты его приз. И будет он тебя греховными, слюнявыми губами целовать и за волосы таскать. А изо рта у него пердежом вонять будет и трусы он на тебя железные наденет с ржавым замком, - ответил я. Джессика, заметив мою улыбку, рассмеялась. Чисто и звонко, как я любил.

- Врешь ты все.

- А вот и нет. Бабушка вообще говорила, что красивых рыцарей не бывает. Поэтому они все время в шлемах ездят, что у них носа нет и зубы все выбиты. И в доспехи они срут, когда лень с коня слезать.

- Враки, - с сомнением пробормотала Джессика, пытаясь обнаружить у меня улыбку.

- Правда-правда. Поэтому они дев на селедке имают, а потом уезжают, как мой отец.

- Думаешь, у твоего отца тоже зубов и носа не было и изо рта дристалом воняло?

- Запросто. Бабушка говорила, что когда его обнаружила, он рычал и грязными ногтями пытался матушке глаза выцарапать, а та стонала от боли и извивалась под ним.

- Ужас, Матье.

- Ага, - кивнул я. – Я не буду на турниры ездить. Я тебя никому не отдам.

- Обещаешь? – пытливо спросила она.

- Обещаю, Джессика. Вдруг мне дама другого рыцаря не понравится. Будет она старой, а кожа у нее будет в пятнах, как у Йосипа, когда в дерьмо чихнул и смеяться начал.

- Матье!

- Да так и есть. Сам читал, - улыбнулся я, обнимая Джессику. – Но я тебя не отдам. Дама, она, как и честь рыцарская, в единственном числе бывает.

- Правда?

- Правда. Лови лягуху! Глянь, какая жирная!