Часть третья

Раздав агентам и надзирателям поручения и разобрав утреннюю корреспонденцию, Кунцевич открыл «Петербургский листок» и углубился в чтение. Только он успел прочитать передовицу, как дверь в кабинет открылась без стука. Мечислав Николаевич с неудовольствием поднял глаза и, к своему глубочайшему удивлению, увидел на пороге начальника. Губернский секретарь вскочил и стал одной рукой складывать газету, а другой застегивать пуговицы сюртука. И то и другое получалось крайне плохо.

– Прессу читаете? Что, заняться нечем? – поинтересовался Шереметевский, впрочем, без обычной строгости в голосе.

– Это я, господин начальник, по службе – иной раз они кое-что для нас интересное печатают, – стал оправдываться Кунцевич.

– По службе? Ну хорошо, хорошо. Мечислав Николаевич, мне помощник сказал, что вы английским владеете?

– Владею, ваше высокородие.

– Голубчик вы мой, – Шереметевский аж всплеснул руками, – спаситель! Пойдемте скорее ко мне!

Кунцевич бросил газету на стол и наконец справился с сюртуком.

– Слушаюсь!

Когда они шли по коридору, начальник объяснил причину своего визита:

– Полчаса назад явился ко мне какой-то иностранец, принес письмо от градоначальника, в котором его превосходительство приказывает оказать подателю сего все необходимое содействие. Я бы и рад выполнить приказ, вот только в каком содействии нуждается этот господин, как ни бился, узнать не смог – он по-русски ни бельмеса. Вызвал Александра Петровича, тот попытался с этим господином по-французски поговорить, по-немецки, латынь даже вспоминать стал – ничего не помогает! Гость мой только головой качает вот-вот-вот, говорит и все какой-то «стенд» поминает. Тут Силин про вас и вспомнил. Я лично за вами пошел, чтобы точно выяснить, владеете вы английским или нет – думаю, вдруг Силин напутал чего, совсем тогда в комическое положение попадем – иностранец подумает, что два дурака не справились, третьего привели.

Начальник открыл перед Кунцевичем дверь своего кабинета и пропустил его вперед:

– Прошу-с!

В кабинете губернский секретарь увидел господина лет сорока, в прекрасно сшитой «тройке» и начищенных до блеска ярко-коричневых ботинках. Господин развалился на диване и попыхивал сигарой, стряхивая пепел прямо на напольный ковер. Помощник Шереметевского – надворный советник Силин суетился у самовара.

– Добрый день, – сказал Мечислав Николаевич гостю по-английски и коротко поклонился. – Разрешите представиться – субинспектор Кунцевич, Мечислав.

– Ну, наконец-то! – Гость улыбнулся во все тридцать два зуба, проворно поднялся с дивана и протянул Кунцевичу пятерню. – А я уж думал, что тут не найдется никого, понимающего человеческий язык. Линг, Томас Линг, инспектор Бостонского департамента полиции.

Губернский секретарь жать гостю руку не спешил:

– Хочу вам сообщить, уважаемый мистер Линг, что в этом учреждении все сотрудники прекрасно владеют человеческим языком, а некоторые и не одним. Что же касается небольшой заминки в приискании человека, владеющего английским, то она произошла исключительно из-за того, что в моем отечестве ваш родной язык крайне непопулярен. В отличие от французского и немецкого, он не входит в обязательный курс наук, преподаваемых в учебных заведениях. И связано это не с какой-либо англофобией, а с тем, что во владении английским в нашей стране нет практической необходимости. Он популярен разве что среди кронштадтских проституток.

Гость стоял с протянутой рукой, слегка приоткрыв рот.

– Уж больно длинно вы с ним поздоровались, Мечислав Николаевич, – сказал начальник.

– Особенности языка, ваше высокородие.

Наконец Линг вышел из ступора и заулыбался еще шире:

– Простите, меня, господин Ку… Ку?.. Прошу прощения, у русских очень сложные фамилии.

– Можете называть меня по имени и имени отца – Мечислав Николаевич.

Линг хмыкнул:

– Да, я позволил себе сказать лишнее, но это не повод надо мной издеваться, тем более что я никого не хотел обидеть. Я просто привык, что меня везде понимают. Еще раз прошу простить.

Кунцевич опять коротко поклонился и наконец пожал протянутую руку:

– Что ж, и вы меня простите. Называйте меня Слава. Надеюсь, вам не составит труда произносить это имя?

– Слава? Нет, это нетрудно. А почему Слава?

– Потому, что меня так зовут.

– Вы же только что называли мне совсем другое имя, в три фута длиной.

– Слава – это мое сокращенное имя. Как Том и Томас.

– Да, умеете вы, русские, сокращать! – присвистнул Линг.

– Давайте ближе к делу. Так в какого рода помощи вы нуждаетесь?

– Вот. – Гость достал из кармана пиджака сложенный вчетверо лист бумаги и протянул его Кунцевичу: – Ознакомьтесь.

Это было испещренное многочисленными резолюциями письмо из города Бостона. Тамошние полицейские просили своих русских коллег оказать их инспектору посильную помощь в поимке некоего Гарриса Ротштейна. Этот господин служил лакеем в одном из обеспеченных бостонских семейств и скрылся из города, прихватив драгоценности и наличные деньги своих хозяев на общую сумму 15 000 долларов.

Мечислав Николаевич прочитал не только само письмо, но и все резолюции. Последняя из них – градоначальника – предписывала г-ну коллежскому советнику Шереметевскому принять все необходимые меры.

Прочитав бумагу, Кунцевич спросил Линга:

– А почему вы думаете, что санкт-петербургская сыскная полиция сможет чем-то вам помочь?

– Я узнал, что столичная полиция – лучшее сыскное заведение Российской империи.

– Так-то оно так, только при чем здесь город Бостон и этот, как его, – Кунцевич взглянул в письмо, – Гаррис Ротштейн?

– Все дело в том, что мистер Ротштейн – уроженец города Вильно. И звали его раньше не Гаррис, а Гершель.

Кунцевич перевел беседу начальнику. Через полчаса на письме из Америки появилась еще одна резолюция: «Г-н Кунцевич, примите к производству. Апреля, 15-го, 1899 года. Коллежский советник Шереметевский».

Томас Линг влюбился в русскую водку. Влюбился настолько крепко, что работать не мог. Впрочем, и без водки толку от него было мало, так как никакого языка, кроме родного, мистер Линг не знал.

Как только сели в поезд, уроженец города Бостона, в знак дружбы русской и американской полиции, выставил на столик купе кварту виски. Кунцевич покосился на попутчиков, среди которых была одна дама, и предложил дождаться остановки и сходить в буфет.

Виски Кунцевич не любил, поэтому в Луге потребовал водки. Американец за 15 минут, что стоял поезд, умудрился выпить сороковку , по американской привычке не закусывая. В вагоне его развезло. Попытки познакомиться с сидящей рядом дамой успехом не увенчались. Ничего из скабрезных шуток Линга дама, слава Богу, не поняла, но все равно позвала кондуктора и потребовала ее пересадить.

В общем, ехали весело, не пропуская ни одного буфета.

Сойдя с поезда в Вильно, американец опять потащил Мечислава Николаевича в трактирное заведение. Оттуда в гостиницу Кунцевич вез его на извозчике. В пролетку заморского полицейского грузили буфетчик с половым, в гостинице выгружали швейцар с коридорными.

Убедившись, что американец уснул, и наказав служителям смотреть за ним в оба, Кунцевич поехал на Благовещенскую, в полицейское управление.

Исправляющий должность полицмейстера – коллежский советник Смольский с губернским секретарем и разговаривать не стал, сплавил столичного гостя в канцелярию. Там с Мечиславом Николаевичем тоже долго никто не хотел общаться, и лишь после того, как Кунцевич пригрозил пожаловаться генерал-губернатору, в его распоряжение предоставили какого-то канцеляриста с петлицами, не имеющего чина и говорящей фамилией Бухало. Это был молодой человек, лет двадцати с небольшим, всем своим видом старавшийся показать, что у него своих дел – невпроворот и ему совсем не до забот петербургского сыщика.

Несмотря на то что в виленской полиции ему были не рады, Мечислав Николаевич все-таки решил рассказать молодому чиновнику про существо своего поручения, ибо деваться ему было некуда:

– Видите ли, уважаемый Владимир Николаевич, в Северо-Американских Соединенных Штатах есть город Бостон. Там жил в услужении у господ некто Гаррис Ротштейн, который два месяца назад обнес свою хозяйку, украв у нее наличных денег и драгоценностей на пятнадцать тысяч долларов, что по сегодняшнему курсу составляет около тридцати тысяч рублей. Тамошняя полиция начала его искать и выяснила, что прежде этого молодца звали не Гаррис, а Гершель, и что он ваш, виленский уроженец. Американцы сделали запрос в наше консульство в Нью-Йорке и узнали, что Ротштейн еще за неделю до кражи получил разрешение на въезд в Империю. В погоню за ним отправился инспектор бостонской полиции мистер Линг. Ему удалось проследить путь Ротштейна до Ревеля. А от Ревеля до Вильно – рукой подать. В связи с этим у нас есть все основания полагать, что разыскиваемый нами Ротштейн сейчас скорее всего здесь.

– Одну минуточку. – Чиновник развернулся и куда-то ушел, оставив Мечислава Николаевича среди своих коллег. Те занимались своими делами, лишь искоса поглядывая на петербуржца. Даже сесть не предложили. Кунцевич стоял в полной растерянности. Правда, ждать пришлось недолго – буквально через пять минут Бухало вернулся.

– Вот-с – справка из адресного стола. Никакой Ротштейн в течение последнего года в городе не прописывался.

– Еще бы, стал бы он прописываться. Он же не совсем дурак. Давно уже небось липовые очки  сделал.

– Чего сделал, простите?

– А, не важно. Скажите, а в городе есть меняльные лавки?

– Есть. На вокзале. Ну и в банках можно деньги поменять.

– Лавки жиды держат?

– Само собой. У нас треть населения ихнего племени.

– Видите ли, в чем дело. Гершель, кроме драгоценностей, полторы тысячи наличных долларов утащил. А доллар у нас деньга редкая. Надобно разузнать, менял ли кто недавно североамериканские доллары или нет.

– Постойте! – Канцелярист аж просиял. – Так вам в первый участок надобно, вокзал-то – на их территории, стало быть, им вашим делом и заниматься. Это недалече, на Садовой, в доме Троцкого, любой извозчик знает.

Мечислав Николаевич сухо поблагодарил чиновника и пошел искать извозчика.

Дежурный околоточный долго изучал полицейскую карточку чиновника для поручений и, возвращая ее владельцу, сказал:

– Их высокоблагородие господин пристав обедать уехали-с.

– А скоро ли вернется пристав?

– Может и до вечера не вернуться, как обед пойдет.

– А помощник на месте?

– Они вместе уехамши.

– А кто-нибудь из классных чинов есть в участке?

– Письмоводитель, кажись, здесь.

– Нет, я имел в виду чинов наружной полиции, не канцелярских.

– Так я же вам сказал – оба на обеде. У нас в участке по наружной полиции только две классные должности, чай не Питер, – околоточный усмехнулся.

– А в чьем околотке вокзал?

– А, так вам Иодко нужен? Этот на месте. – Околоточный развернулся в глубь помещения участка и крикнул: – Григорий Викторович! К вам гости из столицы пожаловали!

– Чего? Кто пожаловал? – В приемную комнату вошел мужчина лет тридцати, в мятом мундире и без фуражки. Он посмотрел на Кунцевича, близоруко прищурившись:

– Вы ко мне?

– Да. Чиновник для поручений санкт-петербургской столичной сыскной полиции губернский секретарь Кунцевич. – Мечислав Николаевич склонил голову в полупоклоне. – Как раз с поручением в Вильно и прибыл. Где бы нам побеседовать?

– Пойдемте в нашу комнату, там сейчас никого нет, все по околоткам.

Проследовав за надзирателем, сыщик очутился в небольшой, сажени три квадратных, комнате, которая вся была заставлена столами и шкафами, доверху набитыми бумажными папками.

– Да-с, тесновато у вас, – посочувствовал столичный гость.

– Вшестером здесь сидим. Зимой еще ничего, а летом – дышать нечем. Особенно, если какого-нибудь стрелка  притащишь. Поэтому-то тут не застать никого, ребята в околотках стараются больше времени проводить. Вы и меня-то случайно застали – я акт дознания дописываю по одному делу, через полчаса управиться должен, ловили бы вы меня тогда по всему Новому Свету.

– Простите, где бы я вас ловил?

– В Новом Свете – так мой околоток называется.

– Надо же, какое совпадение, а я как раз по новосветским делам к вам и приехал.

– Неужто? Кто же это из моей хевры в столице чего натворил?

– Ну из вашей или не из вашей, это я сейчас с вашей помощью постараюсь выяснить, а натворили не в Петербурге, а в Новом Свете, только не здешнем, а в том, который за океаном.

Через пятнадцать минут полицейские вышли на крыльцо участка.

– Еще то плохо, – сказал Кунцевич, – что он раньше не судился никогда, поэтому сведений о нем ни у нас, ни у судейских, ни по тюремному ведомству нет. Вот список похищенного, вот рисунки драгоценностей, вот фотографии некоторых из них. Надобно проверить ломбард. Это первым делом. Вторым – поговорите с агентами, может, кто чего слышал про заезжего американца. Ну и про менял и банки не забудьте.

– Про доллары я у менял сегодня же все разузнаю, – сказал околоточный, закуривая, – они кой-чего должны мне, так что скажут. С агентами поговорю, в ломбард наведаюсь. Ну а насчет банков – тут я вам не помощник, это вам надобно через полицмейстера решать.

– Я все-таки думаю, что искать нужно именно у менял – в банки он не сунется, побоится, но для очистки совести их все равно нужно проверить. Вот только что-то не особенно ваш полицмейстер хочет мне содействовать. – Мечислав Николаевич вздохнул и протянул околоточному руку. – Ну, до вечера! Я сейчас в гостиницу – устал с дороги. Приведу себя в порядок, отдохну, а вечером вернусь. У вас до которого часу присутствие?

– Вечером до восьми, но я раньше десяти домой не ухожу.

– Холостой?

– Да.

– Это зря. В браке, милостивый государь, очень много преимуществ. Это я вам как разведенный говорю.

– Я бы и рад жениться, – не понял шутливого тона околоточный, – но не могу себе позволить. У меня жалованье – триста пятьдесят рублей в год! Вы там в столице не слыхали, не собираются нам жалованье прибавлять? Ведь сорок лет не прибавляли!

– Вам, когда вы на место поступили, револьвер выдали?

– Да.

– Так чего же вам еще нужно!

Околоточный смотрел на сыщика непонимающе:

– Это как-с?

– Да шучу я, шучу.

В половине восьмого Кунцевич вернулся в участок. В кабинете собрался весь штат околоточных, и из-за этого помещение казалось совсем крохотным, а накурено там было так, что хоть топор вешай. Иодко представил Мечислава Николаевича коллегам и предложил выйти на улицу.

– Ну как успехи? – спросил губернский секретарь.

– Своих фигарей  я в известность поставил, да и коллегам ваши рисунки показал, они тоже своих накатчиков настропалят. К менялам сходил, но они говорят, что долларов отродясь не видали.

– Странно. Видите ли, Григорий Викторович, Ротштейна преследовал с самого Бостона инспектор тамошней полиции Линг. Он и сюда со мной приехал, но в дороге… эээ… приболел и сейчас отлеживается. Так вот, этот Линг, несмотря на… свое плохое здоровье, жалованье получает недаром. Он установил не только то, на каком пароходе Ротштейн приплыл в Британию, но и пароход, на котором он отправился из Дувра в Ревель. Когда Линг прибыл в Англию, это судно уже успело туда вернуться и вновь собиралось в Россию, Линг на нем к нам и отправился. В дороге он зря время не терял – расспросил прислугу и узнал о Ротштейне кучу полезных сведений, в том числе и то, что на пароходе Ротштейн расплачивался долларами. Буфетчик их у него принимал только потому, что раньше ходил за океан и знал, что это за деньги и как они выглядят. Других денег у Гершеля не было. Почему он не поменял доллары на фунты в Лондоне или другом каком английском городе, одному Богу известно. В Ревеле же Ротштейн разменял на рубли только пятьдесят долларов, это известно точно – ревельской полиции удалось установить меняльную лавку. Учуяв затруднительное положение клиента, меняла соглашался на обмен только по курсу один к одному, поэтому Гершель так мало и разменял. Отсюда вывод – у него, кроме долларов, других денег нет. Стало быть, за те три недели, которые он провел в Вильно, он обязательно посетил бы здешних менял. Так что врут вам ваши жиды, Григорий Викторович.

– Выходит, врут. Только я с ними сделать ничего не смогу.

– Что так?

– Их лучше не трогать. Покровители весьма высоки. – Околоточный поднял глаза вверх.

– Понятно. Ну что же. Будем ждать, что скажут ваши осведомители и не появится ли что из украденных вещей в ломбарде. А пока разрешите откланяться.

Утром следующего дня Кунцевич разбудил Линга в 8 часов, опохмелиться не дал, велел выпить кувшин молока и повел в баню. После парилки американец начал приходить в себя. Кунцевич послал банного мальчика за квасом.

– Все, Том, гулять прекращаем, работать надо. Погуляем потом, когда в Петербург вместе с Ротштейном приедем.

– Да, да. Я готов. Вот только пивка бы, а?

– Никакого пива. Сейчас квас принесут, он лучше всякого пива действует, еще я квашеной капусты попросил, кваску выпьете, капусточки съедите – как огурчик станете. Голова-то как у вас, соображать начала?

– Да.

– Отлично. Тогда слушайте внимательно…

В два часа дня на перрон Виленского вокзала из скорого поезда «Санкт-Петербург – Граница – Берлин» вышли два хорошо одетых господина и отправились в меняльную лавку. Увидев импозантных посетителей, хозяин низко поклонился:

– Чем могу служить, господа?

Мужчина с роскошными усами сказал:

– Любезный, вам это, конечно, покажется странным, но вы единственный человек в этом городе, который может спасти мою честь.

– Простите, сударь?

– Видите ли, я познакомился в поезде с этим господином, – усач кивнул на своего попутчика, – а он американский подданный. Дорога дальняя, и решили мы скоротать ее картишками. И получилось так, что почистил он мне карманы на целых пять сотен. Я по-английски говорю и понимаю, но весьма плохо. Когда рядились, американец что-то про доллары балакал, но я не понял. Проиграл я, стал расплачиваться, сую ему «петрушу» , а он не берет, доллары требует, мол, я из России уезжаю, и рубли мне не нужны. Я ему – чудак человек, у тебя «петрушу» в любом заграничном банке поменяют на любую валюту, а он ни в какую, мол, договаривались расплачиваться долларами, так извольте дать доллары. А с нами в купе один господин едет, из поляков. Так вот он мне и говорит, мол, действительно американец о расплате долларами со мной договаривался, а я кивал, соглашаясь. Я-то, может, и кивал, только совсем по другому поводу. В общем, попал я в затруднительное положение. Еду я до Вильно, у меня здесь дела неотложные, а американец в вашем городе останавливаться не хочет, говорит, на пароход опоздает. Получается, я его обманул при свидетеле. А это для меня неприемлемо. Поэтому к вам и обращаюсь. Если у вас этих проклятых долларов нет, придется дела бросать и ехать туда, где их купить можно будет. А это, сдается мне, уже Берлин, а может, что и подальше.

Еврей посмотрел на усача, затем на его спутника, все это время молчавшего, и неожиданно заговорил на чистейшем английском.

Американец изобразил на лице величайшую радость и повторил рассказ усача.

Еврей повернулся к усатому.

– Вам повезло, милостивый государь. Я недавно приобрел небольшое количество американских долларов, для собственных нужд – хотел сыну в Америку отправить. Могу уступить один к трем. Товар в наших местах редкий, поэтому и курс соответствующий.

– Да вы что! Везде рубль восемьдесят за доллар дают!

– Так возьмите где-нибудь за рубль восемьдесят, я не против.

Торговались долго и наконец сошлись на двух рублях шестидесяти копейках за доллар.

– Несите двести пятьдесят. – Усач полез в карман за бумажником.

Меняла нырнул под прилавок и вынырнул, держа в руках купюры.

Когда он посмотрел на усатого, то вместо бумажника увидел у него в руках полицейскую карточку.

– Чиновник для поручений столичной сыскной полиции губернский секретарь Кунцевич, – представился усатый. – Вы арестованы за соучастие в краже на сумму более трехсот рублей, покупку краденого и… впрочем, и этого вам пока хватит. Закрывайте лавочку, да и поедем.

Меняла ничуточки не испугался и нагловато поинтересовался:

– Осмелюсь спросить, куда?

– Как куда, в участок.

– А стоит ли, ваше благородие? Вы человек нездешний, порядков местных не знаете… За мной такие люди стоят, что, уверяю вас, вскорости придется вам меня отпустить, да еще и извиниться.

– Что? – вскипел губернский секретарь. – Я, дворянин, буду перед жидом извиняться? Ты тут совсем с катушек съехал, что ли, под высоким покровительством? Отпущу я тебя? Да я тебя сегодня в Петербург, этапом, да так устрою, что тебя туда через Москву пешком отправят. А лавку твою обыщу и все, что найду, с собой заберу. По описи, конечно. И получишь ты все описанное от судебного следователя, Бог даст, к Рождеству Православному. Может, даже и с извинениями. Только будет ли тебе прок от этих извинений? Торговлишке твоей это поспособствует? А покровителей твоих я не боюсь. Ты, может, не дослышал? Я – из питерской сыскной. И предписание у меня о производстве розыска от его превосходительства, директора Департамента полиции! Пусть только кто из здешних чинов рот свой в твою защиту откроет. Сразу в Енисейскую губернию поедет, станом командовать. Что, не веришь мне? Хорошо, давай проверим. Как приедем в участок – кому хошь телефонь и рассказывай все, что хочешь. Но только потом не обижайся. Собирайся давай, чего рот раззявил!

Меняла упал на колени:

– Не губите, ваше превосходительство, у меня детей семеро и жена больная, детьми заклинаю, не губите!

– Кто тебе доллары принес, отвечай.

– Гершель Ротштейн, чтобы ему пусто было, принес мне свои поганые бумажки. Но он сказал, что честно их заработал у себя в Америке. Если бы я знал, что они краденые, я бы ни в жизнь с ним бы не стал связываться…

– Где Гершель живет?

– На Снипишках, рядом с синагогой, я могу показать. И зовут его нынче не Гершель и не Ротштейн.

– Сразу бы так! Слушай меня внимательно: сейчас мы с тобой пишем две бумаги. Одну ты, одну я. Ты – объявление в полицию, так, мол, и так, я, такой-то сякой-то, узнав от своего околоточного надзирателя о том, что в Вильно приехал иностранец с ворованными долларами, спешу сообщить, что тогда-то тогда-то означенные доллары мне принес Гершель, сын Моисеев Ротштейн, кои доллары я и приобрел, поскольку имею меняльную лавку. Вторую бумагу пишу я, называется она протокол обыска. Этим протоколом я изымаю у тебя, сукиного сына, тебя, кстати, как зовут?

– Рувим. Рувим Абрамов Враершток.

– Так вот, изымаю у тебя полторы тысячи долларов САСШ…

– Нет у меня столько, он только триста мне продал!

– Врешь, собака!

– Детьми клянусь! – Поднявшийся было с колен Враершток опять упал на пол. – Можете все здесь обыскать!

– Непременно обыщу, и если найду больше, чем ты говоришь, худо тебе будет, ох худо. Ну так вот, изымаю доллары, которые ты, Рувим Абрамов, приобрел у известного международного вора Гершеля Ротштейна. Обе бумаги будут храниться у меня. А какой из них дать ход, будет зависеть исключительно от тебя. Узнает Гершель о нашем сегодняшнем разговоре, пойдешь по делу соучастником, не узнает, будешь свидетелем, может, еще благодарность от правительства или от потерпевших получишь. Андестенд?

– Йес, офкоз.

Линг, понявший из всего разговора только две последние фразы, стоял и хлопал глазами…

Начальник встретил его радушно:

– Мечислав Николаевич! Ну наконец-то, я уж скучать стал! Ну, как Вильно?

– Дыра-с, ваше высокородие. Неделю там просидел и чуть с ума не сошел от скуки.

– Значит, скучали? Я вас туда направил международного вора ловить, а вы вместо этого скучали?

– Ну почему же «вместо». Не «вместо», а именно из-за того, что ловил этого жидка и скучал. Так ведь поймал же!

– То, что поймали, очень хорошо. Вчера получил вашу телеграмму и немедленно доложил его превосходительству, градоначальник остался весьма доволен. Ну рассказывайте.

– Да рассказывать особо нечего. Приехал я туда с инспектором Лингом семнадцатого апреля…

– Ну и потянулись тоскливые будни, ваше высокородие. Снипишкинский околоточный приказал дворнику дать ему знать, как только Ротштейн у себя на квартире появится, вот мы его и ждали. День ждали, два, три, неделю. И только третьего дня он домой явился. Околоточный его сцапал и мне доставил. Оказывается, все это время Гершель в Питере кутил, не просыхая! Пропил четыре радужные, которые ему меняла за доллары дал, и домой вернулся, за новой порцией. Всю дорогу до Питера он у меня опохмелиться просил. Я только в Луге сжалился, купил ему сороковку.

– Изверг вы, Мечислав Николаевич. Изверг, но молодец. Только почему же вы мне ни разу не написали о ходе розысков?

– Да я каждый день домой собирался, думал, зачем писать, если быстрее письма приеду. Кто же знал, что Ротштейн четыреста рублей две недели пропивать будет. Кхм… мне бы и трех дней хватило.

Шереметевский улыбнулся:

– Получается, что у вас был недельный отпуск. А раз вы отдохнули, то служить станете с новыми силами. Ну, а уж скучать я вам не дам. Тут три дня назад такое приключилось…