LXXXIV
Лукас Хольцнер, резко проснувшись, огляделся. Они лежали рядом: жена и двое сыновей, а чуть дальше престарелый отец. Все спали. Лицо младшего сына оплетала паутина черных сосудов.
Отмеченный.
Дождь прекратился, по улицам стелился густой туман. Массивные ворота, отделявшие квартал от всего города, были едва различимы.
Отмеченные.
В чем они провинились перед Господом? За что им такое наказание? Они вели пристойную жизнь, чтили заповеди – и вот теперь такая напасть… Они всё потеряли, оказались здесь и спали в грязи, как бездомные животные.
Лукас плотнее закутался в одеяло. Его вдруг охватила злость, и черные сосуды стали пульсировать по всему телу.
Господи, где ты теперь?
Тут донесся скрип сквозь туман, со стороны ворот. Лукас повернул голову, но не смог ничего разглядеть.
Снова шум. В клубах тумана появилась прореха, открылись ворота. Появились люди, у некоторых были в руках факелы. Лукас услышал дробные, ритмичные шаги. Их ни с чем нельзя было спутать.
Солдаты.
Туман снова сгустился. Послышались крики. Крики отчаяния, крики ярости.
Лукас Хольцнер не мог пошевелиться. Рядом заворочались сыновья, жена проснулась и смотрела на него широко раскрытыми глазами.
– Лукас…
Шаги стали приближаться, громыхая по булыжной мостовой. Солдаты, внезапно вынырнув из тумана, двинулись к Лукасу Хольцнеру и его семье.
Позади них угадывались большие повозки с клетями…
* * *
Фон Пранк с высоты седла наблюдал, как солдаты непрерывным потоком стекаются в квартал. Затем повернулся к лейтенанту Шикарду.
– Хватайте всех без исключения!
– Так точно! – Лейтенант отсалютовал и хотел уже присоединиться к своим людям, однако фон Пранк удержал его.
– Но беглых доставить ко мне живыми. Если с ними что-то случится, будет… весьма прискорбно.
Шикард сглотнул.
– Живыми. Так точно.
– Рад, что мы поняли друг друга. – Фон Пранк улыбнулся, так что лейтенант поежился. – Продолжайте!
* * *
Солдаты городской гвардии, наводнившие квартал, начали зачистку, хватая беззащитных горожан, как требовал того бургомистр.
Они прочесывали каждый закоулок, безжалостно выволакивали на улицу и зараженных, и тех несчастных, кого угораздило оказаться в квартале. Если болезнь проявляла себя лишь внешними признаками – черными венами и восковой кожей, – таких людей приковывали друг к другу цепями и выводили из квартала. Тех, кого болезнь превратила в зверей, вытаскивали из подвалов и запирали в клетки.
У людей не было шансов. К тем, кто пытался сопротивляться, применяли силу, и многие погибали на месте под ударами алебард. Солдаты вели себя как на войне. И если кого-то из них ранили, то свои же разоружали их и приковывали цепями к другим арестованным.
Улицы оглашались криками. Женщины и дети, больные и здоровые – их голоса летели далеко за баррикады и разносились над городом. Люди снаружи бормотали молитвы и прятались по домам, словно в Вене объявился сам дьявол.
Но в тот день Господь, казалось, отвернулся от них. Город по-прежнему был окутан туманом, словно Он желал скрыть от всего мира происходящее в Вене бесчинство. Даже рассвет, который с начала времен приносил людям утешение, оказался бессилен против густой пелены, стелившейся по улицам подобно живому существу.
И когда взошло солнце, город зажегся красным маревом.
