Владислав Сурков. Прибытие бронепоезда
Первый вице-премьер Правительства России Владислав Сурков предлагает вам окунуться в мир болливудских грез, в котором он сам находится уже много лет, с самого детства.
Будьте спокойны: мало не покажется.
Хотя не такой уж и длинный текст.
В детстве я любил индийское кино. Я и сейчас его люблю, только тайно — потому что почему-то среди моих нынешних знакомых не принято смотреть болливудские фильмы. А тогда — давно уже — другие мои знакомые меня понимали. Мы брали билеты на «Рама и Шиама» на места в восьмом ряду кинотеатра «Октябрь» (далеко не московского).
Перед нами, в самых первых, самых дешевых рядах, ерзала и суетилась малолетняя шпана. Там кино не смотрели. Там грызли семечки, курили (в темноте зала вспышка чиркнувшей спички, секундное озарение пары конопатых лиц, дымящихся кулаков со спрятанными внутри папиросами, опять темнота), шептались, выкрикивали что-то механику, свистели, когда пленка обрывалась. Иногда резко вдруг вставали, по двое-трое выходили из зала, отбрасывая круглоголовые тени на экран, шаркая оглушительно резиновыми сапогами; потом так же внезапно возвращались, закуривали, затихали ненадолго.
В последних рядах фильм тоже не видели. Атлетически сложенные юноши обнимали в последних рядах опрятных девушек. Юноши сопели, девушки издавали лаконичные смешки.
И только посередине, в рядах с восьмого по четырнадцатый приблизительно, собирались истинные ценители кинематографа, а именно школьники средних классов вроде меня и тридцати-сорокалетние женщины, начинавшие всхлипывать на пятнадцатой минуте фильма, а к неизбежным двум свадьбам в финале уже рыдавшие открыто, страстно и радостно. Что так трогало, так умиляло их? Бог весть, отчего плачет русская женщина, глядя ли в телевизор, лаская ли детей, помешивая ли в кастрюле бурлящую уху! Но, кажется, не в последнюю очередь удивлялись они до слез, что такие благородные, красивые, умеренно жирные индусские мужики все как один непьющие. В наших краях это была не редкость даже, а прямо фантастика.
Ребенком я бывал невольным слушателем женских пересудов — и что же? В мужчине прежде всего ценились не ум, не доброта, не богатство (повторяю, милые дамы, это не вымысел — не богатство), не здоровье и уж никак не красота — а то, что не пьет. А поскольку «не пьет» не бывало, то «только по праздникам» считалось высшим достижением. Вот и действовало индийское искусство, сильно действовало.
А что увлекало в бомбейском кино молодежь — меня, например? Красочный, сказочный мир Индостана. Неотвратимость счастья; умеренно жирные певчие красавицы; яркая одежда; неуклюжие беззлобные драки; деревенский юмор; балаганная, утрированная, почти мультяшная манера актерской игры. Все это. И еще — самое сильное. Две вещи.
Во-первых, очень четкое разграничение добра и зла. Торжествующая нравственная простота. Незамысловатость этического выбора.
Позже, когда мне стали нравиться картины Тарковского и Балаяна, я с ужасом обнаружил в себе и в окружающих некоторую кривизну души. Еще позже я познакомился с гениальными художественными оправданиями не только этой врожденной общечеловеческой кривизны, но даже и подлости, и лжи, и зла. Но я не дрогнул, не запутался. Истина уже была со мной, ясна мне до столкновения с соблазнами релятивизма — потому что я видел ЭТО. Я видел индийское кино! В котором все было просто, твердо и честно. В котором были любовь и добро без примесей малодушия и ненависти.
И во-вторых: в классических индийских историях о перепутанных или потерянных детях давалась надежда на чудо. Нищий мальчик из трущоб мог оказаться — разумеется, вдоволь перед этим настрадавшись — сыном махараджи или племянником невероятно богатого торговца. И вот правда открывалась — и ошеломленный герой переезжал из сточной канавы во дворец и женился на девушке, к которой и подойти-то прежде боялся.
Как ни странно, я в детстве, затапливая утром страшно холодную печь в нашем домишке, иногда робко надеялся — а вдруг и я… сын махараджи… [Я и сейчас надеюсь, только — тайно.]
Вот и получается, что всем лучшим во мне (а это не так уж и мало))) я обязан индийскому кино.
Поезд братьев Люмьер, поезд Кинематографа прибывает уже больше ста лет на самые глухие и отдаленные станции, обещая местным жителям увезти их в прекрасные дальние страны. И многих таки увозит. Увез и меня — из маленького городка на большую землю. Дальние страны оказались разными, не все — прекрасными, а путешествие — небезопасным. Но мне повезло — за мной явился не обычный поезд, которому все равно, куда двигаться, а настоящий добрый монстр болливудского производства: нехитрая, честная конструкция оптимистического сюжета, карнавальная раскраска, грубые швы героических характеров, прочнейший каркас первозданной морали. Не просто поезд — бронепоезд, который до сих пор не без успеха с боями прорывается сквозь мою жизнь.
