Глава десятая. История Чучи.
- Странное что-то в голове, - пожаловалась Чуча, когда сеанс гадалки подошел к концу. Старушка ласково погладила домовиху по голове, а затем повернулась к своему внуку. Хань терпеливо выслушал и в который раз выступил переводчиком.
- Бабушка говорит, что все прошло не совсем гладко. Становление вашего хранителя очага было немного другим, чем у первого.
- Это значит, что бисова баба сломалась, - констатировал Нафаня, когда я рассказал ему о словах Ханя. – Всегда знал, что с ней какая-то муть творится. На чистоте помешана, Нафанюшку унижает, гадости на него наговаривает.
- Сам виноват, - пробурчала домовиха, возвращаясь к хозяйке на руки. Гадалка тем временем поставила на стол маленький чайник и набор чашек, а спустя пару минут, в воздухе разлился душистый аромат зеленого чая. Старушка подозвала внука и о чем-то с ним очень долго говорила, пока Хань не вернулся к нам с пояснениями.
- Бабушка считает, что Чуча сама расскажет вам, что с ней случилось, когда придет время. Хранитель очага не хочет говорить об этом при посторонних.
- Это правда? – я повернулся к домовихе и получил утвердительный кивок.
- Да, барин. Стесняюсь я этих добрых людей. Они, конечно, напоили нас чаем, печеньки дали и вообще вели себя словно душки, но то, что я хочу вам рассказать, услышите только вы, - ответила Чуча, сминая краешек своего сарафанчика.
- Хорошо, милая, - улыбнулась Аля, погладив свою дражайшую подругу по спинке. – Тогда мы, пожалуй, пойдем.
- Да, да, - спохватился я. – Время уже позднее, устали все, а до отеля еще ехать и ехать.
- Я вызову вам такси, - вежливо поклонился Хань и удалился в темноту. Его бабушка подошла к двум домовятам и опустилась на колени. После чего нежно поцеловала каждого из них в лоб и дала по паре печенек.
- Хорошая ты, старушка, - заныл Нафаня, обнимая гадалку и, трубно высморкавшись ей в передник, добавил. – Не то что всякие бисовы бабы, зловонные и зубастые.
- Цзайцзиень, эзуо цзю (*До свидания, проказники), - проскрипела старушка.
- И тебе того же бабуль, - фыркнул Нафаня, набивая рот печеньем. – Пойдем, барин. Такси уже приехало, а Нафанюшке постелька нужна теплая.
- Цзайцзиень, - я поклонился гадалке, как мог, и первым вышел в двери. Она и ее внук Хань так и стояли у дороги, когда машина тронулась.
- Они хорошие, - тихо буркнула Чуча, помахав им мохнатой ладошкой. – Очень хорошие. Я расскажу вам дома, что увидела. Хорошо?
- Конечно, - кивнул я, взяв домовиху на руки. Та, как и Нафаня, сразу включила урчалку, чем вызвала у ревнивого духа припадок ярости.
Сидя за полночь в номере мы предавались любимому смертному греху Нафани – чревоугодию. Расположившись на полу, вся наша семейка с аппетитом уминала китайскую стряпню, упакованную по случаю в белые коробочки. Здесь была и фирменная лапша, и молодые побеги бамбука, и соевые бобы. Чуча вкушала рисовые лепешки, а мы с Алей ели жареную утку. Только Нафаня скулил, не переставая, и держался за живот. Дух за несколько минут смел пять порций кисло-сладкой свинины и запил это традиционным шотландским виски.
- Шибко плохо мне, барин, - нудил Нафаня, теребя мою руку и пытаясь обратить на себя внимание.
- Кто тебя заставлял столько есть? Никто не отбирал. Ведешь себя, как беспризорник из Одессы, - пробубнил я с набитым ртом.
- Вкусно было. А теперь тяжело мне. Я спать хочу, - заканючил домовой.
- Иди, спи. Кто тебе не дает?
- Бисова баба терпение мое испытывает. Знает, зараза этакая, что я ее историю послушать хочу, - Чуча в ответ прищурила глаза и картинно облизала губы, показывая, как ей вкусно. Этого Нафаня вытерпеть не мог и, вскочив с пола, помчался в туалет. До нас еще доносились завывания духа о том, что хозяева его не любят, бисова баба его со свету сжить хочет, а китайцы делают умопомрачительно вкусную свинину, от которой невозможно оторваться.
- Чуча, ты рассказывать-то собираешься? – спросил я, когда стенания Нафани стихли. Домовиха кивнула и перебралась на руки к своей хозяйке, после чего, расположившись поудобнее, начала свой рассказ.
- Мне было семь лет, когда это случилось. Мама моя была прачкой. Работала по господам, чтобы прокормить пятерых детей. Отец на войне погиб, когда к белым примкнул, а мама одна осталась. Богатые господа были даже после той ужасной войны, и работы хватало, вот только платили за нее сущие копейки. Поэтому мама сутками работала, и руки в кровь стирала, чтобы прокормить пять голодных ртов. Я младшенькой была. Какой с меня спрос, коли я делать ничего не могла. Но я старалась. Пока мама работала, я готовила еду и убирала дом. Потом с улицы приходили старшие братья и сестры. Они воровали на рынке продукты и разные вещи. Степка, самый старший, однажды мне шапку вязанную принес. Я тогда даже на улицу не могла выйти зимой. Холодно было и голодно, - голос домовихи звучал приглушенно и как-то по-взрослому. Было понятно, что ей очень тяжело снова вспоминать те страшные времена, но Алина ласково поглаживала Чучу и та, сделав глоток зеленого чая, вернулась к рассказу.
- Жуткие были времена. Везде разбойничали банды, а утром красноармейцы находили холодные тела несчастных, кто не смог добраться до дома темной ночью. Однажды Степка много денег принес и настоящего белого хлеба. Он без утайки рассказал маме, что они с друзьями склад продовольственный взломали и вынесли все подчистую. Тогда Степка получил по заднице отцовским ремнем, который мама бережно хранила в сундуке. А через пару дней моего старшего брата не стало. Солдаты застрелили, когда он очередной склад взламывал. Мама погоревала да и вернулась к работе. Только теперь меня стала с собой брать. Я помогала белье развешивать и в квартирах убиралась. Господа порой даже угощали нас тарелкой горячего борща на кухне. В эти моменты мы с мамой часто болтали обо всем на свете, а мне казалось, что жизнь начинает налаживаться. Пока не наступила та жуткая ночь.
Мы с мамой возвращались домой после работы. Шли затемно и старались не попадаться на глаза патрулям. У мамы с собой было немного денег, и она очень боялась их потерять. Один из хозяев расщедрился на небольшую премию, и мы уже мечтали о том, сколько всего вкусного купим на эти деньги. А самое главное, мама обещала мне зимние ботинки, потому что я даже зимой бегала в летних сандалиях. Только носки теплые еще надевала. Я даже перед сном мечтала о зимних ботинках. Тогда другие дети не будут надо мной смеяться и называть нищенкой. С такими радужными мыслями мы возвращались домой. Пока впереди не послышался топот и чьи-то крики. А потом раздался первый выстрел. На нас бежали какие-то странные люди. От них пахло потом и кровью. А один из них очень страшно смеялся и палил из пистолета по солдатам, которые их преследовали. Бежавший первым столкнул с дороги мою маму. Я сразу же бросилась к ней, пока тот, что стрелял, не споткнулся об меня и не растянулся плашмя на земле. Его друзья помогли ему встать и, ругаясь, побежали дальше. К нам уже подбегал патруль, когда раздался еще один выстрел, а мою грудь пронзила боль. Голоса стали неестественными, а краски исчезли, превратив весь мир в черно-белую фотографию. Мне было очень холодно, а зубы стучали так сильно, что я сама слышала жуткий стук, удивительным образом повторяющий ритм сердца. Затем вновь кто-то выстрелил и в ночной тишине прозвучал грубый мужской крик. «Никто и никогда не поймает Тараса Жупанько». Это был жуткий и страшный голос. Я до сих пор его слышу. После этого темнота ушла, и появился свет. Совсем, как у Нафани. Я тоже видела красивую женщину, которая поцеловала меня. Она была такой красивой, как мама, когда папа еще был с нами. Эта женщина велела мне следить за домом и помогать маме. Но делать это так, чтобы никто не видел. Мама ушла через несколько лет и в моем доме появились новые хозяева, которым я также помогала. Они уходили и вместо них приходили новые. А потом появилась Алиночка. Не знаю почему, но у меня внутри будто свет зажегся. Она даже разговаривала со мной, только имени не знала. Спустя какое-то время Алина вызвала грузчиков и спрятала все вещи в коробки. Так происходило всегда, когда кто-то уезжал. Мне было невероятно грустно и так грустно, что я даже плакала ночью перед ее отъездом. Но уже утром, стоя в дверях, Алина повернулась и позвала меня с собой. Я не могла отказаться, да и не отказалась бы ни за какие коврижки. А дальше вы знаете. Вот и вся история.
- Погоди, - тихо проговорил я, после эмоционального и спутанного рассказа домовихи. – А как тебя звали по-настоящему?
- Ах, да, - улыбнулась Чуча. – Наташа. Чучей меня мама звала…
- Ааааа!!! – раздался из коридора тягостный крик, не позволивший Чуче договорить и заставивший нас подпрыгнуть от неожиданности. В дверном проеме стоял Нафаня и, корча плаксивую морду, вытирал слезы мохнатым кулачком.
- Ты чего, Нафань? – оторопело спросил я, когда домовенок перешел на всхлипывания.
- Наааташку жалкооо, - заныл он, кидаясь к удивленной Чуче и сжимая ее до паранормального хруста. – А ее обижал, дурак старый. Таракана сушенного подкинуть в чай хотел. Ааааа!
- Ну, ну, - улыбнулась домовиха, поглаживая Нафаню по голове. – Не убивайся ты так. Хочешь конфетку?
- Конфетку? – подозрительно переспросил дух, алчно уставившись на сладость, которую держала в ладошке Чуча.
- Бери, троглодит, - разрешила домовиха, и Нафаня вцепился в протянутую конфету, как его любимый Лео ДиКаприо в спасательный круг с Титаника. На морде домовенка разлилось привычное выражение неземного блаженства, пока его глаза не расширились от удивления.
- Что это? – спросил Нафаня, держа в руке наполовину вылизанный леденец. С одного из краев конфеты торчала сушеная нога какого-то насекомого.
- Это? – домовой кивнул, все еще не догадываясь о сюрпризе. Мы с Алиной еле сдерживали ухмылки. И Чуча не заставила себя долго ждать. – Сверчок в карамели. Национальное китайское лакомство.
- Ууу, бисова баба! – взвыл домовой, бросаясь к спасительному туалету, а мы наконец-то рассмеялись. И пусть этот смех уберет все плохое из прошлого двух домовят.
