Новым сокамерником Тристрама оказался большой нигериец по имени Чарли Линклейтер. Это был дружелюбный разговорчивый малый, со ртом таким большим, что оставалось только удивляться, как это из него не выпадают английские гласные. Тристрам часто старался сосчитать его зубы, которые у него были родные, а не искусственные (гордясь этим фактом, Чарли часто их показывал), и под конец счета их всегда оказывалось больше положенных тридцати двух. Это его беспокоило. Чарли Линклейтер отбывал неопределенный срок за неопределенное преступление, включавшее, насколько смог разобрать Тристрам, многократное отцовство вкупе с избиением серомальчиков, приправленное хулиганством в вестибюле здания Правительства и поеданием мяса в пьяном виде.

– Небольшой отдых тут, – сказал Чарли Линклейтер, – мне явно не повредит.

Голос у него был сочный, словно бы темно-пурпурный. Рядом с этим мясистым иссиня-черным созданием Тристрам чувствовал себя, как никогда, худым и слабым.

– Кругом твердят про поедание мяса, – с обычной своей ленцой сказал Чарли Линклейтер, развалившись на нарах. – Да что они в этом понимают? Ха, в прошлом году я завел интрижку с женой одного парня, он был, как и я сам, из Кадуна. Его звали Джордж Даниэль, и по профессии он был инспектором – из тех, что снимают показания счетчиков. Так вот, заявляется он нежданным домой и застает нас в самом разгаре. Что нам оставалось? Только врезать ему старым тесаком. Ты бы тоже так поступил, мой мальчик. Ну так вот, оказались мы с телом на руках – добрых восемьдесят килограммов с гаком. Что нам оставалось, как не достать старый котел? Потребовалась неделя, честное слово, и ели мы не переставая. Кости мы закопали, и никто ничего не узнал. Уж какой у нас, братец, пир получился, самый что ни на есть всамделишный!

Вздохнув, он чмокнул мясистыми губами и даже срыгнул от такого приятного воспоминания.

– Я должен отсюда выбраться, – заявил Тристрам. – Там, во внешнем мире, ведь есть еда, да? Еда. – Он пускал слюни, сотрясая прутья решетки, но теперь уже совсем слабо. – Я должен есть, должен.

– Что до меня, – отозвался Чарли Линклейтер, – я отсюда выбраться не спешу. Меня пара парней ищут со старым добрым тесаком, и, пожалуй, мне тут стоит посидеть. Во всяком случае какое-то время. Но готов услужить чем могу, чтобы вытащить тебя отсюда. Нет, я совсем не против твоего общества, ведь ты хорошо себя ведешь и вообще человек образованный и с хорошими манерами. Но если тебе нужно услужить, чтобы выбраться, я как раз тот, кто тебе посодействует.

Когда пришел надзиратель, чтобы протолкнуть через решетку полуденные питательные таблетки и воду, Тристрам с интересом заметил, что он при дубинке.

– Еще раз затеешь глупости, – предупредил надзиратель, – и познакомишься с моей красоткой! – Он взмахнул дубинкой. – По черепушке получишь, мистер Кровожадный. Так что будь начеку, помни мои слова.

– А его дубинка будет очень даже кстати, – заметил Чарли Линклейтер и добавил задумчиво: – И с тобой он не слишком любезно обращается.

А потом составил простой план по освобождению Тристрама. План подразумевал некоторое наказание для него самого, но он был человеком широкой души. Учитывая, что за семь дней он употребил пятьдесят семь килограммов инспектора, Чарли явно был человек большого упорства и стойкости. Теперь в исполнение первой простой части своего простого плана он понемногу начал создавать видимость вражды к своему сокамернику – чтобы не возбуждать подозрений в соучастии, когда настанет время второй фазы. С этого момента всякий раз, когда надзиратель заглядывал через прутья, он ревел Тристраму:

– Не доводи меня, парень! Держи свою ругань при себе. Я не привык, чтобы со мной так обращались!

– Опять он за свое? – кивал мрачный надзиратель. – Мы его еще в бараний рог согнем. Мы еще заставим его молить о пощаде.

Тристрам, с запавшим ртом, поскольку челюсти у него были сломаны, разевал рот в пустом рыбьем оскале. Надзиратель рявкал в ответ – у него-то вставные челюсти были целехоньки – и уходил. Чарли Линклейтер подмигивал. И так три дня.

На четвертый день Тристрам лежал почти так же, как Блаженный Амброз Бейли: безучастный и неподвижный, устремив взгляд в потолок. Решетку тряс Чарли Линклейтер.

– Он умирает. Идите скорей! Этот парень вот-вот даст дуба. Идите же!

Надзиратель ворчливо пришел. Увидев распростершегося неподвижно Тристрама, он со скрежетом открыл дверь камеры.

– Ну вот, – пятнадцать секунд спустя сказал Чарли Линклейтер. – Надевай его одежонку, приятель. Ловко дельце обстряпали, – добавил он, покачивая дубинку на ремешке из кожзама. – Напяливай его мундир, вы вроде одного размера.

На пару они раздели отключившегося надзирателя.

– Надо же, у него спина прыщавая, – прокомментировал Чарли Линклейтер.

Нежно уложив надзирателя на нары Тристрама, он прикрыл его одеялом. Тем временем Тристрам, задыхаясь от возбуждения, застегивал на себе поношенный синий мундир.

– Не забудь его связку ключей, – сказал Чарли Линклейтер, – а главное, дружок, не забудь его дубинку. Эта красотка ох как тебе пригодится. Теперь, по моим прикидкам, он не раньше чем через полчаса в себя придет, поэтому не спеши и веди себя естественно. Надвинь фуражку на глаза, мальчик. Жаль, конечно, что бороду не спрячешь.

– Я очень вам благодарен, – сказал Тристрам, сердце у него бешено ухало. – Честное слово.

– Не бери в голову, – отозвался Чарли Линклейтер. – А теперь врежь-ка мне по кумполу дубинкой, чтобы выглядело понатуральней. Незачем запирать камеру, потому что никто не попытается из нее выйти, но не забудь позвякивать ключами, чтобы все выглядело естественно. Давай же! Бей!

Тристрам слабенько, как по яйцу к завтраку, стукнул по дубовому черепу.

– Ты способен на большее, – усмехнулся Чарли Линклейтер.

Поджав губы, Тристрам хорошенько ему врезал.

– В таком вот духе, – сказал Чарли Линклейтер, и глаза у него закатились.

Его туша рухнула на пол, отчего на полке подпрыгнули кружки.

В коридоре Тристрам настороженно поглядел в обе стороны. В дальнем конце угрюмо болтали два надзирателя, прислонившись к поручням колодца и глядя вниз словно бы в море. В другом же конце путь был свободен: всего четыре камеры до лестницы. Тристрам тревожился, что бородатых надзирателей не бывает. Найдя платок в кармане чужих заскорузлых штанов, он прикрыл им физиономию. Скажет, мол, зуб или челюсть болит или еще что. Он решил не следовать совету Чарли Линклейтера: раз он выглядит неестественно, то и вести себя надо неестественно. Усиленно звякая ключами и топая ботинками, он неловко сполз по железной лестнице. На площадке ему повстречался поднимающийся надзиратель.

– Что с тобой такое?

– У’арился о во’ота, – пробормотал Тристрам.

Надзиратель удовлетворенно кивнул и стал подниматься дальше.

Еле переводя дух, Тристрам погромыхал вниз. Пока все шло гладко. Пролет за железным пролетом, ряд за бесконечным рядом камер, желтеющая карточка мелким шрифтом на каждой площадке: «Тюрьма его величества. Правила». Наконец он очутился на нижнем этаже, и тут вдруг его охватило ощущение, будто все эти бесчисленные ярусы со множеством камер балансируют на его бедной бредящей голове. Повернув наугад за угол, он нос к носу столкнулся с еще одним надзирателем – этот был с мясистым лицом и прямой как палка, точно на искусственной подпорке.

– Ух ты! – крякнул он. – С тобой все в порядке? Новенький, да?

– Хагойл, – прочавкал Тристрам. – Заудился. Апутался.

– Если ищешь медсанчасть, тебе туда. Прямо. Не пропустишь. – Он указал пальцем.

– Ийду арен, – прошамкал Тристрам.

– Да все путем, приятель, – сказал надзиратель.

Тристрам поспешил дальше. Обстановка кругом стала казенная: бежевые стены с темно-коричневыми цоколями, крепкий запах дезинфекции. «МЕДСАНЧАСТЬ. ДЛЯ ПЕРСОНАЛА» – гласила надпись на синем фонарике над притолокой, внутри горел огонек. Тристрам храбро прошел в зал с душевыми и купальнями – тут сновали юнцы в белых халатах и пахло хлоркой. Из-за ближайшей двери доносились плеск и бульканье воды для ванн, а еще мужское хмыканье. Дверь оказалась открытой, и Тристрам ее толкнул. Синяя плитка, пар. Купавшийся намыливал голову, зажмурив глаза точно в жутчайшей агонии.

– Забыл побриться, – крикнул Тристрам.

– А-а, – откликнулся купальщик.

К немалому своему ликованию, Тристрам обнаружил, что в подставку на стене воткнута электрическая бритва. Включив ее, он начал срезать бороду практически как мясо.

– Эй! – крикнул купальщик, к которому вернулось зрение. – Что происходит? Кто вас сюда пустил?

– Бреюсь, – отозвался Тристрам, пораженный открывающимся зрелищем: по мере того как падали клочья волос, в зеркале появлялись его впалые щеки. Еще большим шоком для него стала острая недоверчивость в собственном взгляде.

– Всего минутку, – сказал он.

– Никакой теперь частной жизни, – буркнул купальщик. – Даже ванну нельзя спокойно принять. – Он капризно погонял воду. – Могли бы приличия ради фуражку снять, когда врываетесь и мешаете человеку мыться.

– Всего пару секунд, – отозвался Тристрам. Усы он оставил, чтобы сберечь время.

– Могли бы и пол за собой подмести, – заметил купальщик. – Почему я должен босыми ногами ходить по чужим бакенбардам? – А потом: – Эй, что происходит? Кто вы вообще такой? У вас борода… по крайней мере была… А это неправильно.

Он попробовал вылезти из ванны и оказался хлипким мужичонкой с кроличьим тельцем и черной порослью меха от грудины до паха. Тристрам столкнул его, очень мыльного, назад и метнулся к двери. В ней он, к своей радости, обнаружил ключ, который поспешно переместил на другую сторону двери. Купальщик, весь облепленный пеной, снова попытался подняться. Гладко выбритый Тристрам беззвучно шепнул «прощай» и повернул ключ в замке.

– Эй! – раздался из-за двери крик купальщика, затем заплескалась вода.

В большом зале Тристрам спокойно сказал юнцу в белом халате:

– Я тут новенький и, похоже, заблудился. Как мне отсюда выйти?

Юнец с улыбкой вывел его из медсанчасти и объяснил, куда идти дальше.

– По коридору, лапочка, – ответил он, – потом первый поворот налево, потом прямо, не пропустишь, милый.

– Большое спасибо, – поблагодарил Тристрам, улыбаясь черной дырой на месте рта.

Все были взаправду и воистину очень любезны.

В просторном, уходящем ввысь мрачном вестибюле несколько надзирателей, по всей очевидности только что сменившихся, отдавали свои ключи старшему смены, довольно странному типу в новеньком отглаженном мундире, очень худому и высокому, ростом скорее семи футов, чем шести.

– Да, так, да… – бубнил старший смены без особого интереса. – Да, верно. – Сверив номер на ключах со списком, он ставил галочки в ведомости. – Да, так. – Потом передавал ключи помощнику, который вешал их на доску.

– Да, верно, – сказал он Тристраму.

В левой створке массивных тюремных ворот имелась крохотная открытая дверка, за которой исчезали надзиратели. Вот так все просто. Тристрам постоял с мгновение на ступенях, вдыхая воздух свободы и глядя вверх, пораженный высотой неба.

«Осторожно, осторожно, не выдай себя», – советовал он собственному колотящемуся сердцу.

Он ушел медленно, стараясь насвистывать. Но для этого у него во рту все еще было слишком сухо.