Глава десятая.
Мы любили друг друга так искренне и нежно, что любой яд разбивался о стену наших чувств.

Ванти сдержал обещание. Как только у него появился собственный почтовый ящик, письма стали приходить довольно часто. Он делился со мной всем. Рассказывал о лекциях, которые проводили доктора, о тестах, в которых он принимал участие, о людях, страдающих от синдрома Аспергера, и о тех, кому он помог.

Среди пациентов института выделялся один мужчина. Ванти написал, что его зовут Арнольд и он откуда-то из горной местности Канады. У Арнольда тоже был странный синдром с длинным названием, но в отличие от Ванти он был очень нелюдимым человеком и предпочитал сидеть в небольшом зеленом дворике института целыми часами. При этом он часто разглядывал какую-то фотографию, а ассистенты, шушукаясь между собой, строили различные предположения. Эту фотографию до сих пор никто не видел. Кроме Ванти, который своей энергией давал этим людям возможность вновь поверить в то, что жизнь прекрасна. И Ванти рассказал мне очередную историю, которыми так любит славиться жизнь.

«Представляешь, Алиса, на этой фотографии запечатлена очень красивая женщина. Однажды, когда я гулял во дворе, как и другие пациенты, то увидел, что Арнольд держится руками за голову и издает сдавленные звуки. Ему было очень плохо. Я это чувствовал, как чувствую всегда. Но Арнольд меня пугал. Почему-то казалось, что если я решу к нему подойти, то он обругает меня, а может и ударит. Столь сильна была его боль.

Но в тот день он сам махнул мне рукой, а потом постучал ладонью по лавочке, приглашая присесть. Я осторожно приблизился и вежливо поздоровался. Мама меня всегда учила, что нужно быть вежливым несмотря ни на что даже с самыми отпетыми хулиганами. Она говорила, что таким образом люди прячутся от собственных чувств и эмоций. Это как панцирь, который защищает рыцарей от когтей дракона, только дракон был реален. Отвлекся, прости.

Я подошел к Арнольду, и он задал мне странный вопрос. Тогда я не понимал, что он хочет сказать.

- Ты когда-нибудь любил, мальчик? – спросил он. Голос у Арнольда был хриплым. Наверное, это от сигарет, которые он курил постоянно, не расставаясь с ними даже в палате. А может потому, что постоянно плакал. У меня тоже голос становится хриплым, когда я плачу.

- Да, - ответил я. – Любил. Люблю мамины подарки, шоколад, сладости, готовить для друзей.

- Нет. Я про другую любовь. Ту, которая сводит сердце. От которой хочется воспарить ввысь и кричать о том, что ты любишь. Любовь мужчины к женщине. Вот о чем я говорил.

- Простите, но мне это не знакомо, - я удивленно вздрогнул, когда Арнольд протянул мне фотографию, на которой была красивая женщина. Она была очень красивой, Алиса. С густыми волосами, тонким носом и пухлыми губами. А еще у нее были прекрасные глаза. Я всегда обращаю внимание на глаза. Именно в них зачастую можно увидеть то, что человек скрывает внутри себя.

- Я любил ее и до сих пор люблю, - тихо сказал Арнольд и закурил сигарету. Его сигареты пахнут не так, как твои. Они очень тяжело пахнут и от них слезятся глаза. Но я покорно сидел рядом потому, что знал – Арнольду хочется поговорить. Он слишком долго держал грусть в себе, а когда ты не делишься грустью, то она тебя медленно разрушает.

- Она очень красивая, - я ответил тем, что первое пришло мне в голову, но Арнольд рассмеялся. Наверное, впервые с того момента, как очутился в институте.

- Ты прав, мальчик. Она была очень красивой и ее желали все. Звезда маленького цирка Монреаля – Крошка Лиза, - нежно произнес Арнольд и, тяжело вздохнув, рассказал мне свою историю.

Это было давным-давно, а кажется, будто прошло несколько дней. Когда я только устроился работать в цирк, то даже не представлял, что это целый мир со своими законами и образом жизни. Если ты был слабым, то цирк не прощал этого. Там работали люди с сильными душами и несгибаемой волей. Воздушные гимнасты, дрессировщики хищников, силачи и даже клоуны; каждый из них был сильной личностью. Цирк не терпел слабых. За шутками, яркой музыкой и пестрыми нарядами скрывалась напряженная работа, отточенная до блеска, ибо каждая ошибка могла стать последней, и ты заканчивал свою жизнь на алом бархате арены с пробитой сонной артерией от когтей льва или с переломанными конечностями, если случайно сорвался с трапеции. Но цирк всегда манил сильных, какими бы хрупкими они не казались.

Мне было двадцать два, когда я получил эту работу. Грязную и тяжелую работу униформиста. Но знаешь, мальчик, я был счастлив. Я всегда мечтал работать в цирке. Неважно кем и неважно как, главное прикоснуться к этому волшебству. Сейчас дети и взрослые любят супергероев, а для меня в те дни супергероями были они – артисты цирка, которые бесстрашно взлетали к куполу на тонких тросах и выполняли сложнейшие фигуры, или же с каменным лицом протягивали конечность опасным зверям. Именно в цирке я впервые увидел её – Крошку Лизу.

Миниатюрную и гибкую девушку с потрясающей улыбкой. Она была воздушной гимнасткой, и ей рукоплескал весь Монреаль. Ради ее выступлений выкупались все места, а билеты продавались по бешеным ценам. Я, будто завороженный, стоял в темноте около кулис и смотрел за тем, как ловко она порхает с трапеции на трапецию, выполняет сложнейшие сальто и держится одними зубами за маленькую подушечку, зависнув на самом верху. Мое сердце стонало, грозилось лопнуть, а в голове была только она. Моя Лиза. Но кому нужен простой униформист, в чьи обязанности входила чистка клеток от дерьма животных, уборка манежа, подготовка аппаратуры или страховка настоящих артистов. Знаешь, что такое страховка, мальчик? Нет? Каждый артист цирка, кто работает в воздухе, на самом деле висит на тонкой и почти незаметной веревочке, которая крепится рядом с кулисами. Но артисты моего цирка все работали без страховки, если не считать старой сетки, которая натягивалась внизу перед их выходом. Иногда сетка выручала, а если была натянута слабо, то конец артиста мог быть мучительным и тяжелым. К счастью, это случалось крайне редко, и униформа всегда старательно подходила к своим обязанностям, по тридцать раз на дню, проверяя натяжение сетки.

Тот, кто скажет, что униформисты ничтожны и от них ничего не зависит, я тут же разобью лицо этому негодяю, мальчик. Если бы не они, то цирк больше бы походил на арену Колизея, где рабы бьются на потеху толпе и всегда с одинаковым исходом.

На меня бросались тигры, которые обезумев от шума и криков зрителей, принимались рвать дрессировщика. Приходилось выбегать и отвлекать их, чтобы человек мог спастись. Я резал себе руки в кровь, когда новенькие гимнасты на репетициях падали вниз и мне приходилось держать страховку. До сих пор руки в шрамах. Вот, посмотри. Не бойся, они зажили и мне не больно. Гораздо больнее от шрамов внутри. Они никогда не заживут. Моя Лиза.

Видел бы ты, как грациозно она вертится в большом обруче под куполом цирка. Или как ловко порхает ее фигурка. Быстрее молнии, говорю тебе. Она была звездой, а я был простым униформистом, мечтающим о ней.

Но однажды, после репетиции, Лиза прошла мимо. Она мне улыбнулась и, ласково прикоснувшись, разожгла такую бурю в груди, что я еле смог себя побороть, чтобы не сжать ее в объятиях. Ее любили все, и только я боготворил. Тысячи бессонных ночей, мальчик. Тысячи, не меньше. Когда Морфей снисходил до меня, то только лицо Лизы было в моих снах. Было счастье, радость и ее губы, целующие меня с небывалой нежностью. Если и есть любовь с первого взгляда, то я ее однозначно испытал на себе.

Потом ко мне подошел заместитель директора и сказал, что меня переводят к гимнастам. Боже, мог ли я мечтать о таком подарке. Теперь я не работал с животными и был целиком сосредоточен на Ней. Моей Лизе.

В один из вечеров я сильно напился. Мне нужна была храбрость, ведь я собирался пригласить Лизу на свидание. У меня было много женщин, мальчик. Но таких как она, не было никогда. Алкоголь дал мне ложную уверенность в своих силах и я, на негнущихся ногах, отправился к ее домику, который находился рядом с цирком. Все остальное помню, будто в тумане. Только ее милая улыбка, прикосновение к моему плечу и заветное «Да». Боже, как же я был счастлив в тот момент. Кровь забурлила так, будто это дорогое шампанское, а язык онемел и присох к нёбу. Я шел к своему трейлеру и горланил старые немецкие песни о любви, а в голове была только она. Моя Лиза.

Первое свидание плавно перетекло во второе, потом в третье и вот он, миг первого поцелуя. Когда-нибудь, мальчик, ты обязательно это почувствуешь. Поцелуй женщины, которую ты любишь. Это феерия, взрыв всех эмоций, жар и сладость на губах, голова кружится, а внутри ураган, сметающий любые преграды.

Цирк – это не только работа. Это настоящая семья, где все друг за друга горой, но когда дело касается любви, то все средства хороши. Лизу любили многие, но она была моей. Сколько раз я бился темными ночами с осветителями, артистами, клоунами и гимнастами, чтобы защитить свою женщину. Они не смели даже мечтать о ней, что уж говорить о прикосновениях грязных рук, способных испачкать ее чистую бархатную кожу. Дважды мне разбивали голову исподтишка, ломали руки и нос. Но я всегда вставал, сдирал до крови ногти на руках и вновь бросался в бой. «Она моя» - это все, что я говорил тем негодяям, кто пытался отнять ее у меня.

Эти боевые раны переставали болеть, когда Лиза прикасалась к ним своими чудесными руками. В мире не было прекраснее этих длинных пальцев, еле видимых синих тонких вен и нежнейшей кожи. Я глупо улыбался, а Лиза ругала меня за то, что я поддаюсь гневу. Уверен, что втайне она гордилась тем, что я дерусь за нее. Выдавала ее улыбка. С небольшой ноткой женской гордости.

Шли месяцы и я начал думать о свадьбе. Брался за любую работу, не пугаясь условий и рамок. Чистил клетки за дополнительные два доллара, по несколько часов драил манеж за тех, кто ленился и обладал денежными излишками, работал зазывалой на ярмарке и даже продавал сладкую вату. Цель была одна. Я хотел подарить моей Лизе такое кольцо, которое показало бы ей все, что я чувствовал. Показало, как сильно я любил и желал ее. Запомни, мальчик. Ради тех, кого ты любишь – ты готов на все. А если не готов, то к черту такую любовь. А я был готов ради Лизы на все. Я вернулся бы в колледж, получил бы образование и заработал достаточно денег на дом. Лишь бы она всегда была рядом.

Кольцо я купил и одним вечером, когда мы мирно лежали в кровати, я сделал ей предложение. Без изысков и каких-то романтичных падений на колено. Она сказала «Да». Видел бы ты, как блестели ее глаза. Даже камень, который был вправлен в кольцо, не блестел так сильно, как ее глаза. Волшебные и чарующие. Прости, мальчик. Это слезы. Мужчинам тоже нужно плакать, иначе это их убьет.

Я был благодарен Небесам за то, что Лиза приняла мое предложение. Скоро весь цирк узнал о том, что ведущая артистка, собирающая аншлаг своими выступлениями, выходит замуж за простого униформиста. Но нам было плевать на их желчь и злобу. Мы любили друг друга так искренне и нежно, что любой яд разбивался о стену наших чувств.

Все было хорошо, пока об этом не узнал Жан Петель – заместитель директора цирка. Сварливый, старый ублюдок с обвислой кожей серого цвета. Он тоже любил мою Лизу и несколько раз подсылал ко мне в трейлер своих головорезов. Они уходили на утро с разбитыми лицами и в крови, а следующей ночью возвращались, пока не сдались окончательно.

Жан Петель постоянно устраивал мерзости тем, кого не любил. Я был уверен, что старому дураку вообще не понятно это чувство, столь злым и мерзким он был. Но я никогда не думал, что он способен на то, чтобы разлучить тех, кто был послан друг другу. На очередном представлении моя Лиза превзошла саму себя. Она играючи делала сложные трюки, а толпа внизу ревела и скандировала ее имя. Даже у меня мурашки побежали от той колоссальной энергии, что царила в тот день в старом цирке. Музыка, искры, крики – настоящая симфония страсти, мальчик. Когда-нибудь ты это поймешь.

Я стоял у кулис, как и всегда. Мое сердце то замирало, когда Лиза прыгала к очередной штанге, то вновь возобновляло ход, стоило увидеть, что моя любовь справилась. Но во время сложной фигуры, она не смогла схватить скользкую палку и полетела вниз. Прости, мальчик. Нет, со мной все хорошо. Просто воспоминания оголяют старые раны.

Время замерло, как замерли и звуки. Я видел, как летит вниз хрупкая фигурка моей Лизы, как спешно униформисты натягивают сетку, обвисшую по краям. И я видел, черт возьми, лицо Жана Петеля, который мрачно смотрел за падением моей женщины. А потом был самый страшный звук, что я слышал в жизни. Хруст и тихий стон. Потеряв контроль, я кинулся к Лизе, которая лежала неподвижно в центре арены. По моему лицу бежали слезы. Они обжигали губы, но я ничего не чувствовал. Только сердце замерло опять на миг, а потом разбилось на грубые осколки. Оно не стеклянное, мальчик, но очень хрупкое. Такое же хрупкое, как и человеческая жизнь.

Ты спрашиваешь, выжила ли она? Да, слава Богу, выжила. Только осталась калекой до конца своих дней. Моя прекрасная Лиза теперь была вынуждена передвигаться на инвалидной коляске, а она так любила цирк. Он был для нее всем.

Все работники и артисты провожали меня, когда я вернулся в цирк за вещами моей Лизы. Провожали все, кроме Жана Петеля, но мне было плевать на старика, как и на всех присутствующих. Я думал только о своей женщине, мальчик. А потом началась борьба за выживание.

Я работал на четырех работах сразу, спал по два часа в день, похудел и потерял аппетит. И все ради Лизы. Лекарства были очень дорогими, а ее состояние порой ухудшалось. Я помню как сейчас ее глаза, когда она смотрела старые фотографии из цирка. После этого она плакала, а я прижимал ее к себе и говорил, что все будет хорошо.

Со временем она, кажется, смирилась со своим недугом, а я не говорил ей о том, что мое сердце ведет себя странно. Оно болело, скакало галопом темными ночами и кололо, будто его напичкали булавками. Но даже это не помешало мне заработать на небольшой домик в окрестностях Монреаля, куда мы и переехали. Я старался сделать так, чтобы Лиза не думала о плохом, и постоянно напоминал ей о том, как сильно ее люблю. Мы сыграли свадьбу и прожили десять счастливых лет.

Одним апрельским утром, моя женщина оставила меня. Тихо и без мук, а я был благодарен Небесам за это. Я не хотел, чтобы моя малышка мучилась. Перед своим уходом она открыла мне тайну, которую хранила все время, пока жила со мной. В ночь перед тем трагичным выступлением к ней приходил Жан Петель, заместитель директора цирка, как ты помнишь. Он сулил ей богатство и свою черствую любовь, но моя Лиза гордо ему отказала, сказав, что любит только меня. Старик посерел еще сильнее и сказал, что она еще пожалеет о своих словах. Моя Лиза ушла, подарив поцелуй на прощание и особые слова, которые я буду помнить вечно. Для меня этого было достаточно.

Погоревав месяц, я передал ключи от дома брату и попросил его ничего не трогать. С собой я взял только документы, свое обручальное серебряное кольцо и острый нож. Да, мальчик. Ради тех, кого любишь, ты должен быть готов на все.

Я нашел Жана Петеля в кровати, в домике, где когда-то жила моя женщина. Он постарел еще сильнее, постоянно кашлял и ронял на серые простыни кровавые хлопья пены. Когда я только шел к нему, то был преисполнен уверенности в том, что сделаю задуманное. Да, я хотел его убить. Убить так, чтобы он мучился, но видит Бог, его грех был сильным. Жан Петель медленно умирал от туберкулеза. Убить его значило просто облегчить муки, а я желал всем своим искалеченным сердцем, чтобы эта тварь, разрушившая жизнь любимой женщины, сполна ощутила то, что ждет его в Аду. Даже тогда, умирая в своей кровати, он не раскаялся, мальчик. Лишь безумно смеялся, хватаясь костлявой рукой за свое черное сердце.

Я оставил его подыхать так, как он заслужил. В собственных нечистотах и мучимым собственными призраками прошлого. Никто не приходил к нему, и никто не утешал его. Но мне было уже плевать. Я не осквернил свои руки его тухлой кровью, мальчик. Он сам себя наказал. Его убийство не вернуло бы мою Лизу и не смогло бы изменить то, что произошло. А если так, то какой в этом смысл?

Мое сердце страдало и рушилось на части в груди. Я чувствовал это, как и чувствовал то, что не могу без моей женщины. Только она наполняла меня уверенностью и давала силы жить. Тогда сердце окончательно разбилось и затихло. То, что сейчас бьется в моей груди, лишь старые воспоминания. Доктора этого института назвали мой случай синдромом Разбитого сердца, но мне плевать. Я лишь хочу поскорее увидеть мою Крошку Лизу, обнять ее хрупкую фигурку и сказать все, что не сказал, когда она еще была со мной. Да, мальчик, я плачу. Плачу за нас двоих. Оставь пустые слова, мне просто нужно было поделиться этим с тем, кому не все равно. А ты такой, я сразу это почувствовал.

Арнольд разрешил рассказать эту историю тебе. Когда я возвращался в палату, он так и сидел на скамейке, разглядывая фотографию Лизы. Правда в этот момент он улыбался и что-то шептал, подняв взгляд к небу. Я уверен, что он разговаривал со своей женой, как я иногда говорю с мамой.

Из-за этой истории я долго не мог уснуть, а потом мне приснилась Лиза и Арнольд. Они обнимались, а Лиза снова ходила. Знаешь, Алиса, я никогда не видел таких счастливых людей. Наверное, потому, что я не знаю, что такое любовь. Но Арнольд сказал, что я обязательно это узнаю, а я ему верю.

Утром я узнал, что Арнольд тоже ушел. Ассистенты и врачи говорили, что перед своим уходом он повторял одно имя. Лиза. И улыбался так, как никогда не улыбался в институте. Ночью он снова мне приснился, но я знал, что он теперь там, где ему будет лучше всего и рядом с ним всегда его любимая женщина.

Когда я набирал эту историю, то боялся, что-нибудь упустить. Но слова Арнольда сами всплывали в памяти. Он называл меня мальчик, а мне это нравилось. Так бы говорил со мной отец. В этом я тоже почему-то уверен.

Думая об Арнольде и Лизе я вспомнил о тебе и Александре Юрьевиче, который с тобой работает. Знаешь, Алиса, когда он подошел к нам в кафе на прошлой неделе, то у него был такой же взгляд, как и у Арнольда, смотрящего на фотографию своей жены. Добрый и чуточку виноватый.

Мне пора на лекцию, а когда я вернусь, то напишу тебе еще одно письмо, если ты не против. Мне нравится поддерживать с тобой связь. У меня в руках целый мир, а я хочу увидеть тебя. К письму я тоже прикрепляю фотографии. Валентин Борисович говорит, что у меня неплохо получается фотографировать, а ты тоже так думаешь? Напиши мне, как у тебя дела? Я жду возвращения домой очень сильно. Пока, Алиса. Твой друг, Ванти».

Я перенесла письмо от Ванти в отдельную папку на компьютере и открыла фотографии, приложенные к письму. На одной из них я узнала того самого Арнольда, историю которого так трогательно поведал мой друг.

Это был крупный мужчина с крепкими руками, на которых бугрились мускулы. Вот только голова была белой, как полянка, занесенная снегом. Он сидел на маленькой лавочке, бережно держа в руках фотографию. Камера Ванти ловко поймала момент, когда Арнольд взглянул прямо в камеру. Мой друг был прав. Взгляд незнакомого мне мужчины был очень сильно похож на взгляд Саши. Кашлянув, я взяла в руки телефон и набрала один номер. Ответили почти сразу.

- Да, Алис? У тебя все хорошо?

- Привет, Саш. Можешь ко мне приехать? – тихо сказала я, сжимая телефон в руке до хруста.

- Да, - коротко ответил он. – Буду через час.