Бах незаметно покидает здание через черный ход. Плащ застегнут под самое горло, за плечом сумка, лицо скрыто куполом зонта, по которому – кап-кап-кап – барабанит дождь. Она идет по улице, а по соседней Капитол-стрит к стадиону, ревя сиренами, несутся полицейские машины.

Ранко, первый наставник, рыжее пугало – сербский солдат, который, пожалев ее, пригрел под крылом (и в постели) после того, что его бойцы сделали с отцом Бах, – научил ее стрелять, а не уходить с позиции. Сербскому снайперу это было без надобности; ему не нужно было уходить с горы Требевич, с которой он вволю отстреливал и гражданских, и солдат, пока его армия питоном душила Сараево.

Нет, отступать она училась сама. Училась планировать пути отхода и двигаться незаметно, пока рыскала в поисках еды по мусоркам на базаре, стараясь не подорваться на мине, высматривая снайперов и засады, прислушиваясь, не свистят ли падающие с неба мины, а по ночам – к пьяным разговорам солдат, которые ни в грош не ставили честь маленьких боснийских девочек.

Порой, охотясь на улицах за хлебом, рисом или дровами, Бах успевала сбежать от военных, а порой – нет.

– У нас два лишних билета, – произносит в наушнике мужской голос.

Два билета – двое раненых.

– Домой отнести сможете? – спрашивает Бах.

– Нет времени, – отвечают. Значит, раны тяжелые.

Наемники должны были уже догадаться: единственный выход – точка эвакуации. Просто запаниковали, не могут сосредоточиться. Возможно, их сбила с толку так не вовремя подоспевшая Секретная служба. А может, затемнение – к которому она, кстати, была готова и переключила прицел в режим ночного видения. Хотя, нельзя не признать, ход впечатляющий. Наземные команды он застал врасплох.

Бах вынимает наушник и кладет его в правый карман тренчкота. Затем достает из левого другой и, вставив его, говорит в микрофон:

– Игра не окончена. Они отправились на север.