Темно. Кругом сплошная темень.

Позади меня на стадионе раздается рев тридцати тысяч глоток. На несколько кварталов вокруг погасло все: фонари, окна, вывески, светофоры… Свет автомобильных фар – точно лучи прожекторов, чиркающие по сцене, а экраны мобильников – как светлячки.

– Подсветите телефоном, – ошалело велит Стас, хлопая меня по плечу. – Быстрее, бежим!

В темноте, при слабом свете экранов, спешим к фургону Нины.

Открывается боковая дверь, и внутри загорается подсветка. Теперь-то, на фоне окружающей тьмы, лицо девушки в лонгсливе «Принстон» видно во всех деталях: точеное худое личико модели, брови тревожно сошлись на переносице; она крепко держит руль. Начинает что-то говорить, наверное, торопит нас, но тут…

…окно слева покрывается трещинами, и голова девушки взрывается. На лобовое стекло летят кровь и ошметки мозгов.

Нина заваливается вправо, виснет на ремне безопасности. Губы замерли на середине слова, глаза пустые, в виске – багровый кратер. Напуганное невинное дитя внезапно и по чужой злой воле избавилось от страха и обрело покой…

«Если оказались под вражеским огнем, падайте на землю и ждите, пока не перестанут стрелять».

– Н-нет, нет!.. – кричит Стас.

Стас.

Опомнившись, хватаю парня за плечи и толкаю в сторону патрульной машины. Падаю на него, прижимая к тротуару, а в мостовой вокруг рождаются фонтанчики. В воздухе свистят пули. Окна патрульной машины лопаются, поливая нас дождем из стекла; стены стадиона плюют каменной крошкой и пылью.

Кругом хаос: крики, вопли, визг шин и гул клаксонов, и все это приглушено гулом крови в ушах.

Прижимая Стаса к земле, нашариваю пистолет у него на лодыжке. Адреналиновый туман вечный спутник боя и с ветеранами навсегда.

«Глок» намного легче армейской «Беретты». Рукоятка ухватистая, а еще, я слышал, он точен. И все же оружие – как автомобили, у которых вроде бы все одинаковое: фары, замок зажигания, «дворники», – однако к новой машине нужно привыкнуть. Трачу драгоценные секунды, приноравливаясь…

С юга к нам бегут трое. Вот они оказались в свете, падающем на тротуар из фургона. Впереди – накачанный детина, держит обеими руками пистолет.

Целясь в грудь, дважды стреляю. Качок падает. Других двоих я не вижу… где они?.. сколько у меня еще патронов?.. нападут ли с других сторон?.. сколько у меня патронов? десять?.. где другие двое?..

В крышу машины прилетают две пули – бум, бум. Верчу головой влево-вправо, пытаясь высмотреть врага в темноте. Снайпер пробует достать нас – тщетно; за машиной мы для него недосягаемы.

Зато мы открыты для тех, кто внизу.

Стас пытается встать.

– Бежим! Надо бежать…

– Не двигайся! – кричу, прижимая его к земле. – Побежим – убьют.

Стас замирает, я тоже. Нас коконом окутывает тьма. Со стадиона долетает шум, но это обычная неразбериха и недовольство; визжат шины, гудят сигналы… В патрульную машину больше не стреляют.

Как и по земле вокруг на нас.

Как и в стену стадиона.

Снайпер больше не палит. Потому что позволяет…

Оборачиваясь на четыре часа – еще один тип обходит фургон с водительской стороны. Держит пистолет на изготовку. Жму на спуск, еще раз, третий – он палит в ответ. Пули рикошетят от капота патрульного транспорта, но у меня в перестрелке преимущество: я в темноте, а противник на свету.

Осторожно выглядываю поверх капота; пульс – как ударные волны от взрывов. Стрелкао́ не видно, как не видно и третьего члена отряда.

Визг тормозов. Крики. Знакомые голоса. Знакомые слова…

– Секретная служба! Секретная служба!

Опускаю пистолет, меня окружают люди с автоматическим оружием наготове. Они целятся во все стороны. Меня в это время подхватывают. Пытаюсь предупредить своих: «Снайпер!», но я, скорее, сказал это мысленно. Вслух не могу. Под выкрики: «Ходу! ходу! ходу!» меня несут к ожидающей рядом машине. Кругом люди, обученные защищать мою жизнь ценой собственной.

Внезапно все озаряется, раздается гул. Включилось электричество, и мне в лицо словно бьет софит.

Слышу собственный голос: «Стас!» и: «Его прихватите!», а в следующий миг я лежу на полу салона. Опять кричат: «Ходу! ходу!» – и мы срываемся прочь по неровной дороге, точнее, по газону посреди улицы.

– Вас не задело? Вас не задело? – Меня лихорадочно ощупывает Алекс Тримбл.

– Нет, – отвечаю, но он не верит на слово, проверяет грудь и корпус, переворачивает набок и осматривает спину, шею, ноги.

– Не задело, – сообщает кому-то Алекс.

– Стас, – говорю я. – Тот… паренек…

– Мы забрали его, господин президент. Он в машине позади нас.

– Убитую девушку… тоже заберите.

Алекс со вздохом оглядывается на окно за спиной. Я постепенно прихожу в себя.

– Полиция разберется…

– Нет, Алекс, нет. Девушка… ее убили… заберите тело… чтобы… чтобы не пришлось врать полиции…

– Есть, сэр.

Алекс обращается к водителю, а я пытаюсь осознать, что произошло. Вижу отдельные точки, россыпь звезд в галактике, однако связать их не получается.

Жужжит телефон. Он на полу под сиденьем напротив. Наверное, Кэролайн. Кроме нее, больше некому.

– Подай… телефон, – прошу Алекса.

Подобрав сотовый, тот вкладывает его мне в дрожащую руку. Кэролайн прислала сообщение:

В голове кавардак, не сразу получается вспомнить имя учительницы из первого класса. Зато помню ее саму: такая высокая, орлиный нос…

Надо вспомнить имя. Надо ответить. Если не выйдет…

Ричардс. Нет, Ричардсон. Миссис Ричардсон.

Роняю телефон. Меня колотит, я не то что ответить не могу, я даже сотовый в руках не удержал. Тогда просто диктую Алексу, что написать, и он послушно делает все за меня.

– Мне нужно… к Стасу, – говорю затем. – К парню… который был со мной.

– Мы все встретимся в Белом доме, господин президент, и там…

– Нет, – говорю. – Нет.

– Что – нет, сэр?

– В Белый дом… нельзя.